Рублей за жену

14 июня 2001 года в ингушской станице Орджони-кидзевской на границе Чечни и Ингушетии прошел сход. В нем участвовали как беженцы из Чечни, живущие в Ингушетии, так и просто граждане нашей страны, име­ющие в паспортах неприятную по нынешним временам строчку о регистрации в воюющей республике, действу­ющую, как красная тряпка на быка, на любого россий­ского милиционера и не дающую возможность иметь ле­гальную работу, медицинскую страховку и место для де­тей в школе.

Нервная двухтысячная толпа приняла обращение к мировому сообществу следующего содержания: «Прове­сти экспертизу и анализ ситуации в Чеченской Респуб­лике на основе международного права — с определени­ем прав граждан ЧР на самооборону в случае бесправных действий военнослужащих и при отсутствии правовой защиты со стороны российского руководства».

И далее: «Обратиться к Президенту США Бушу как к руководителю государства, которое играет одну из клю­чевых ролей в мировой политике, с тем чтобы он при­звал руководство России (Президента Путина)...» (Да­лее — по первому тексту.)

И еще: «Обратиться к главам «семерки» на предстоя­щем саммите повлиять на Президента Путина...» (Да­лее — тоже по первому тексту.)

Но при чем тут Буш? Если перевести с официального на обычный, воззвание к американскому президенту и ведущим мировым лидерам стоит читать так: «Помогите выжить! Утихомирьте армию и Путина! Станьте третей­скими судьями! Мы не знаем, что противопоставить во­енному беспределу! Объясните, остались ли у нас хоть ка­кие-то права! Или мы должны смириться с тем, что мы — никто...» Это вопль отчаяния людей, загнанных в угол.

Однако обращение схода в Орджоникидзевской вы­звало самую дурную реакцию в российском обществе: чеченцев в который раз обвинили в антироссийских на­строениях, сепаратизме и желании оболгать Путина пе­ред лицом мирового сообщества.

Почему мы глухи? И злы. Не оттого ли, что война совершенно перестала быть персонифицированной, пре­вратившись в несколько говорящих генеральских голов на телеэкране?

Вот несколько характерных чеченских историй для размышления. Быть может, ваши сердца оттаят.

В толпе схода — знакомые лица. Вон женщина со стро­гим лицом и холодными глазами — типичная чеченка времен войны. Она из горного селения Махкеты в Веден­ском районе. У нее трагедия: 14-летнего сына «замочили в сортире». Натурально так «замочили», без всяких иноска­заний — прямым попаданием снаряда в деревенскую «дырку», когда парень отправился по нужде. Дом этой женщины — почти на краю села, вот федералы и видели с постов, кто куда по двору идет. Поняли, зачем мальчик двинулся по тропинке в дальний угол огорода, — и паль­нули. С одной стороны, в собственное удовольствие. С другой — непосредственно исполняя волю своего пре­зидента, — просил же Путин, главковерх, «мочить».

А в сторонке — отец, незамужняя взрослая дочь кото­рого прошла через фильтрационный лагерь в Урус-Мар­тане, где... Ох, в этом случае лучше уж не вслух... Лишь один штрих заточения: ее заставляли ползать по ступень­кам вниз-вверх на четвереньках, по-собачьи, держа в зу­бах ведро с говном...

Ни той матери из Махкетов, ни этому отцу из Урус-Мартана уже не до политических игр. Им наплевать на сепаратизм — они сами по себе, один на один со своим горем. Им и Масхадов, и Путин — до гроба враги. И если уж они просят на сходе: «Помогите!» — обращаясь к ми­ровым державам, — им можно верить.

И еще одна картинка с выставки под названием «Чеч­ня». 5 июня 2001 года, Грозный. Театральная площадь — такая тут есть, несмотря на руины, — были же когда-то

и театры. Люди вышли на митинг протеста. В руках у них лозунги: «Верните мою маму!» Это от детей, чья мама, будучи арестована при «зачистке», исчезла в неизвест­ном направлении. И еще: «Верните трупы наших детей!» Это уже от матерей, чьи дети при «зачистках» пропали с концами. Мимо митинга по дороге пыхтит парочка БТРов. На броне — федералы. Среднего возраста мужи­ки, контрактники, наверное, не солдаты, веселые, пас­сионарные и крепкозубые. В масках, косынках, с авто­матами и гранатометами, наставленными на толпу. Хо­хочут до судорог, откидываясь в экстазе назад, на бро­ню, и поэтому видны эти ряды мощных зубных клыков сквозь прорези в масках. Тычут пальцами в обрезанных перчатках — все больше на «Верните мою маму!». И в довершение неприличными жестами демонстрируют, как же они собираются возвращать и чужих мам, и трупы чужих сыновей.

Рядом — офицер, старший группы. Ведет себя так же.

Понятно, все это детали — «неприличный жест», «за­мочили в сортире». Но именно по деталям мы узнаем жизнь — не по генеральным линиям. Мало того, что у вас отняли маму, а у мам — детей, забыв вернуть трупы, так над этой вашей болью еще и измываются?! Кто мо­жет это остановить? Путин? Министр обороны? Генпро­курор? Нет. Эти господа не приучены думать о деталях. Лишь Запад их большой поклонник. Поэтому к нему и апелляция — ради выживания.

...Мы знакомы уже несколько недель, и мне стыдно смотреть в глаза измученному чеченцу по имени Шомсу. Я почти ничем не могу ему помочь — палачи были ум­ные и совсем не оставили следов.

Начиная с 8 января везде и всюду Шомсу ищет свое­го племянника Умара Аслахаджиева и его друзей — Нур-Магомеда Бамбатгириева и Турпал-Али Наибова. Все трое ехали в тот день на машине по селению Курчалой. Ранним утром там началась «зачистка». А в 10 утра «зачи­стили» и их — и с концами. До сих пор. Вместе с темно-зеленой «восьмеркой».

За минувшие полгода Шомсу прочесал всю Чечню — вдоль и поперек, и много раз. И не знает сегодня, что же еще ему сделать. И я не знаю и не понимаю элементар­ного: а «восьмерка», например, где? В чем она-то вино­вата, даже если у кого-то были основания предполагать виновность хозяев? И кто конкретно ее экспроприиро­вал? А своровав, почему не ответил за преступление? И почему до сих пор не выдвинуты обвинения в адрес «за­чищенных» и так и не отпущенных? Сколько времени еще потребуется государству, чтобы их написать? Пол­века? Как это уже однажды было с «незаконно репрес­сированными»? И почему исключена возможность пере­дать им в тюрьму — если они, конечно, в какой-то тюрь­ме — ну хотя бы письмо? И почему запрещено иметь адвокатов и осуществлять переписку? И какой вообще смысл в том, чтобы шумно, с участием множества серь­езных господ нашей страны обсуждать с подачи генера­лов возможность введения публичной смертной казни для главарей боевиков, если бессудная смертная казнь для обычных чеченцев — уже факт?..

Вопросов — тьма, бездонная пропасть. И ни единого ответа. Или: если ответ все-таки следует, он как будто рассчитан на идиотов. Вот как это обычно бывает в Чеч­не: приходит родственник исчезнувшего к важному во­енному чину, от которого что-то зависит. Офицеры во­круг обычно услужливо подсказывают: «Да, тебе — к нему». А «тот» говорит:

- Я — Саша.

- Как? Просто Саша?

- Да, просто Саша.

И начинается кишкомотание. Этот «Саша» без фами­лии, звания и должности пару месяцев кормит обеща­ниями: вот-вот, завтра найду, не их, так могильник...

- Ну а пока процесс идет, — намекает «Саша», — костюм за 200 долларов на рынке в Хасавюрте я при­смотрел.

- Да-да, — понимает намек семья похищенного че­ловека, — костюм, конечно, костюм... В субботу едем в Хасавюрт.

Только не подумайте, что тут иносказание — реаль­ные обстоятельства описаны. Не раз, не два, не три слы­шанные от тех, кто прошел путем Шомсу.

Сказано — сделано, и в воскресенье у «Саши» уже обновка. Но «Саша» просит баню хорошую устроить, для души и для тела... Сами понимаете, не маленькие, что это такое. И устраивают. А «Саша», в благодарность, со­общает, что трое разыскиваемых мужчин и машина — на территории 33-й бригады внутренних войск. Вскоре все, конечно, оказывается чистым враньем — нет в 33-й ни тех несчастных, ни «восьмерки». Да и «Саша» сам, не попрощавшись с теми, кого цинично «доил» два меся­ца, пропадает, выжав из пострадавших семей все, что ему надо. «Саша» просто готовился уезжать из Чечни — у него подходил к концу срок «боевой» командировки и следовало прибарахлиться...

Главная мерзость этой истории в том, что она — ти­пичная, современная, времен второй чеченской войны.

Кто утихомирит этих «Саш»? Их Верховный Главно­командующий по фамилии Путин? Нет, желания такого не выказывал — он все больше награды раздает.

Значит, что? Опять с мольбой о помощи к Западу? Точно так...

А Шомсу продолжает... Еще не конец истории поиска. Он показывает якобы официальные ответы на свои за­просы об исчезнувших. И это другая нынешняя разно­видность деятельности офицеров по поиску пропавших при «зачистках» людей — лживые ответы, под которы­ми подписи якобы конкретных ответственных лиц. Но на поверку — анонимов. У офицеров в Чечне, как у нелегалов-разведчиков, — по два-три-четыре комплек­та документов на разные фамилии. Они все никто, и спросить не с кого — пиши в ответах, что хочешь, не привлекут.

Право скрывать свое истинное имя, предоставленное военнослужащим, «чтобы боевики не отомстили семь­ям», постепенно стало одной из главных причин безоб­разий и преступлений, творимых военнослужащими в Чечне.

А как же сориентироваться Шомсу и ему подобным в этом потоке лжи? Как выйти на правовой путь? Да ни­как. У Шомсу на руках бумаги за подписью полковника милиции Олега Мельника (который, наверное, и не Мельник вовсе), подполковника Юрия Соловья (кото­рый, быть может, совсем не Соловей), а также полков­ника Смолянинова. Последний, с одной стороны, вроде бы Николай Александрович, но, с другой — живее от­кликается на кличку «Михалыч»... Помимо этой группы, есть еще и «Юрич» — человек, называвший себя заме­стителем начальника Курчалоевского райотдела ФСБ. Многонедельное его участие в деле поиска Аслахаджие-ва, Бамбатгириева и Наибова состояло также в актив­ном вождении семей за нос да в том, что Юрич нако­нец посоветовал «не лезть» и смириться, поскольку тут якобы замешано ГРУ — Главное разведывательное уп­равление. Да какое там Главное разведывательное, если племянник у Шомсу был совсем простой человек — крестьянин!

Но, посоветовав, Юрич укатил в родной Белгород. А может, и не в Белгород. А может, и не Юрич. А может, и сам отправил на тот свет тех, кого искал Шомсу, да теперь следы заметает.

Позорная свистопляска круговой лжи и порока, орга­низованная людьми, называющими себя офицерами, полностью распоясавшимися в своем неуемном безна­казанном вранье и разъезжающимися по всей стране — по домам. «Чечня» как образ мыслей, чувств и конкрет­ных действий гангренозной тканью расползается повсю­ду и превращается в общенациональную трагедию с поражением всех слоев общества. Мы дружно и вместе озвереваем.

И снова — пример. Спустя два года после начала вто­рой чеченской войны, превратившейся, среди прочего, и в поле для разнузданного мародерства, выяснилось, что чеченцы вокруг обчищены, и те, кто привык этим заниматься, взялись за своих. Женя Журавлев — солдат

мотострелковой роты 3-й бригады особого назначения внутренних войск МВД (в/ч 3724), дислоцирующейся в поселке Дачное под Владикавказом. Отсюда Женя попал в Чечню, где на какой-то горе отсидел восемь месяцев безвылазно. Письма не шли ни туда, ни оттуда. Женина мама — Валентина Ивановна Журавлева, вдова и воспи­тательница детского садика в деревне Луговой Тугулым-ского района Свердловской области — безуспешно жда­ла от него весточки и проплакала все глаза, отправляя заказные.

Наконец пришло письмо: Женя, срок службы кото­рого закончился еще в апреле, умолял приехать и за­брать его из Владикавказа. Деревня собрала деньги, и Ва­лентина Ивановна в сопровождении Жениной тети — железнодорожницы на пенсии Вассы Никандровны Зу­баревой — оказалась в Дачном. А там...

Там — ужас. Сначала Женю вообще не предъявляли — офицеры явно что-то скрывали. Потом солдаты шепну­ли, что только вчера Женю привезли из Чечни — и пря­мо в госпиталь. Они же, вечером, тайно провели маму в палату. Женя лежал там с гниющими по колено ногами. Говорит: не мылись на горе несколько месяцев, и все в сапогах. Вот и результат.

Мать пошла к офицерам, умоляла отдать ей сына — долечит в деревне как-нибудь. А те: давай разделим его «боевые» деньги, за участие в «антитеррористической опе­рации» — 50 на 50, и получай сына.

Женя категорически запретил Валентине Ивановне делиться. И... не смог уехать домой. Он еще долго был в Дачном, а рядом была Валентина Ивановна вместе с другими такими же мамами, которым офицеры не отда­ют сыновей, требуя делиться — в обмен на демобили­зацию. Вассу Никандровну, тетю, все эти несчастные жертвы второй чеченской войны отрядили в Москву, и она пошла по инстанциям. И только тогда дело сдвину­лось. Солдат отпустили по домам, но и офицеров не посадили.

Вот тебе и Чечня. Вот и привычка к мздоимству.

Рассказ одного молодого москвича, умолявшего со­хранить его имя в тайне — из-за боязни мести. В выход­ные, в полночь, ехал он с друзьями на дискотеку. Мили­ционеры, с закатанными выше локтя рукавами, с бан-данами на бритых лбах, остановили машину и сказали: «Заберем девчонку-то». А «девчонка» — жена одного из ехавших, впервые после рождения первенца выбравша­яся вместе с молодым мужем потанцевать. «Заберем — и не отдадим», — орали «правоохранители». Друзья держа­ли молодого мужа за руки и убеждали ментов: «Ей скоро кормить...» — «А нам что?»

А всего-то вины юной мамы — забыла дома паспорт. Значит, беспаспортная и не может предъявить прописку. Сговорились на 500 рублях — что муж заплатит за жену полтысячи, и тогда можно двигаться дальше.

Оказалось, патрульные недавно из чеченской коман­дировки. Покинув «зону», заступили на «боевую» вахту в «мирной жизни». И для них любая мелочь — повод к ре­прессиям, без участия в которых воины-«чеченцы» чув­ствуют себя не в своей тарелке.

«Хорошо, что не застрелили, раз «чеченцы», — пари­ровали все, кому рассказывала эту историю. Серьезно так говорили, ничему не удивляясь — смирившись.

Спецмероприятие по имени «Чечня» совратило всю страну и продолжает ее дальнейшее озверение вперемешку с отуплением. Цена человеческой жизни и так была в России ниже всякого предела, а теперь и вовсе скатилась до тысячных долей. Именно поэтому прекращение вой­ны — для всех нас жизни подобно. Мы все — как неспа­сенный «Курск» — на смертельной для нас глубине. Но так и нет приказа к спасению.