Невостребованные муллы

Когда долго бродишь по Чечне времен нынешней вой­ны и слушаешь рассказы людей о том, что им пришлось испытать, с удивлением замечаешь: в этих скорбных ис­ториях почти нет места муллам. Лишь изредка у кого-нибудь промелькнет фраза типа: «Пошел в мечеть — мулла помог собрать деньги на выкуп...» (имеется в виду выкуп за похищенного федералами родственника). Или, как было всего однажды на моей памяти за три военных года, когда в феврале 2002-го священнослужители отда­ленного горного Шатойского района написали крича­щее от боли и возмущения коллективное письмо в Гроз­ный, в адрес бывшего шатойского муллы, ныне очинов-ничившегося муфтия Чечни, получившего соседний с промосковским главой республики Ахмат-Хаджи Кады­ровым (тоже бывшим муфтием) кабинет и поэтому бы­стро забывшего, как выяснилось, о страданиях народа... Письмо было о чрезвычайных обстоятельствах — убий­стве и последующем сожжении шести шатойцев-сель-чан, среди которых были беременная женщина и всеми уважаемый старик — директор сельской школы (январь 2002 г.), совершенных десятью бойцами элитного под­разделения Генерального штаба РФ, — и такой же чрез­вычайно равнодушной реакции муфтията на эти траги­ческие события... Муллы писали, что им стыдно за это равнодушие...

И совсем другой эпизод. Крошечное чистое селение Исти-Су (неподалеку от Гудермеса), куда многие люди, когда, конечно, позволяет военная ситуация, ходят к местному мулле, очень старенькому, но, говорят, очень мудрому человеку. За советом и просто поговорить. И мое личное удивление, почти шок, когда при ближайшем рассмотрении этот популярный чеченский мулла оказался немцем. Точнее, бывшим немецким военнопленным, уча­ствовавшим во Второй мировой войне на стороне фаши­стов, а потом, попав в плен, оказавшимся на принуди­тельных работах по восстановлению Грозного, женив­шимся на чеченке, принявшим ислам, вырастившим де­тей — полунемцев-получеченцев, которые с горбачевс­кой перестройкой благополучно эмигрировали на исто­рическую Родину отца. Сам же он — будучи к тому вре­мени неформальным духовным лидером некоторой час­ти чеченского населения, которое хотя и вполне осозна­ет, что он — не «их», но никакого значения это уже не имеет, — не смог бросить его в беде и страданиях и доживает свою сложную противоречивую судьбу в Чеч­не, после ухода Горбачева не выползающей из крова­вых войн. А рядом с ним — десятки мулл чистейшего чеченского происхождения — невостребованные, без дела, потому что не идут к ним люди...

В чем же дело? Почему в Чечне сегодня такой стран­ный ислам? Вопросы, неизбежно возникающие перед каждым, кто пытается понять, что такое эта вторая вой­на? Кто может ее остановить? Кто этого хочет? И пере­бирает всех возможных фигурантов гипотетического мир­ного процесса — и... не видит там главных, казалось бы, лиц — мусульманских священнослужителей.

Все, что сегодня происходит с чеченским мусуль­манством, — последствия и в целом чеченской исто­рии, и современных политических экспериментов над Чечней.

Но сначала — историческая справка. Чеченский ис­лам, во-первых, очень молод (специалисты расходятся в точных датах исламизации вайнахских племен, но ско­рее всего ислам стал тут официальной религией в пер­вой половине 18-го века). А во-вторых, до сих пор про­должает оставаться причудливым сплавом мусульман­ских традиций и древних адатов — правил жизни чечен­цев доисламского периода, которые проповедуют скорее семейные, соседские и общинные принципы существо­вания, чем джамаатские (принципы исламского сооб­щества).

Чеченцы — суфисты, и объединяются в несколько су­фистских вирдов (братств, в точном переводе с арабско­го, вирд — краткая молитва). Вирд в Чечне — это как бы собрание, или сообщество мюридов (учеников) кон­кретного шейха (устаза или учителя), когда мюрид всему обучается у устаза, а тот все свои духовные знания при­нял у своего учителя. В суфийском понимании «Я» — ничтожно, «Я» должно быть подчинено общему, задава­емому учителем. Зикры — суфийские коллективные моления-заклинания (экстатичный бег по кругу) — долж­ны освобождать «Я» зикриста (бегущего по кругу в об­щей круговой массе) от страха и неверных желаний. Ти­пичные суфийские позы — сидение на пятках, скрестив ноги, обхват левой рукой правого запястья — также име­ют смысл контроля над своим телом.

В Чечне — свои собственные чеченские вирды. Они сильны прежде всего тесными семейными узами внут­ри вирда. К наиболее влиятельным в Чечне относится Кунтахаджинский вирд. До сих пор характерна особая моральная сплоченность этого братства, сыгравшая, к примеру, большую роль во время последней (в апреле 2002 года) президентской предвыборной кампании в Ин­гушетии, куда от засилья ваххабитов саудовского толка перебрались многие чеченские кунтахаджинцы в период президентства Масхадова между двумя войнами и где у кунтахаджинцев был свой кандидат на пост президента. Основатель вирда — Кунта-Хаджи — один из 356 му­сульманских святых. Последователи считают, что он до сих пор не умер, является народным заступником и по­является перед людьми в моменты крайней опасности. Например, в нынешние чеченские войны многие рас­сказывали о явлении Кунта-Хаджи перед ними в виде белобородого старца в минуты чудесного спасения их от неминуемой смерти.

Также силен Чинмирзоевский вирд. Основатель — Чин-Мирза, после Кавказской войны 19-го века объе­динивший вокруг себя самые бедные крестьянские семьи Восточной Чечни, проповедовавший крестьянские трудовые идеалы и бытовой аскетизм, но отрицавший абречество и воровство.

Висхаджинский вирд основан в годы Великой Отече­ственной войны среди чеченцев, депортированных в Ка­захстан, человеком по имени Вис-Хаджи, сплотившим вокруг себя женщин, которые остались одни, с детьми на руках, после гибели глав семейств.

Дениарсановский вирд, основанный Дени Арсано-вым в 20-е годы 20-го века, — очень почитаемый в Чеч­не в качестве хранителя святых тайн и предсказателя судьбы народа, давший многих образованных людей советского периода, находившихся на руководящей ра­боте. Сейчас этот вирд находится в затяжном конфлик­те кровной мести с влиятельным полевым командиром Русланом Гелаевым, в связи с вероломным убийством в 2000 году в райцентре Курчалой двадцати дениарса-новцев отрядом гелаевских бойцов, и поэтому мало уча­ствует во внешней политической жизни.

Вирды куда более влиятельны в Чечне, чем муллы и официальный муфтият. Они более понятны и близки че­ченцам как структуры семейного типа, они исторически привычнее, нежели джамаат вокруг мечети.

Возможно, это было бы не так, но «помогли» ком­мунисты. Советская власть фактически собственноруч­но отправила молодой чеченский ислам, и без нее к тому тяготевший, в подполье. После возвращения наро­да из депортации (1944—1957 гг.) им, в отличие от дру­гих северокавказских народов, вообще запретили воз­водить мечети. Это привело к тому, что в Чечне, во-первых, почти не было подконтрольного КГБ духовен­ства, и это лишь плюс, а во-вторых, укрепились сво­бодные мусульманские религиозные общины. Так в каж­дом селе если и был, то исключительно свой собствен­ный мулла, самовыдвиженец, подчинявшийся селу и выдвигаемый селом. А если такового не находилось, то и ладно — старейшины почитались куда больше, суще­ствовало братство в вирде. Поэтому позднейшее появле­ние муфтията было воспринято чеченцами или равнодушно («все равно будем жить, как жили»), или раздра­женно («руки КГБ»).

В результате к концу советской эпохи в Чечне ока­зался весьма своеобразно устроенный ислам — свобод­ный, даже вольный, с массой соперничающих суфий­ских вирдов и самостийными интерпретациями ислама. Когда даже в вере каждый сам себе голова.

Началась перестройка, первым секретарем Чечено-Ин­гушского рескома (республиканского комитета партии) впервые был назначен чеченец Доку Завгаев (первыми секретарями до этого всегда были русские). Тогда и было, наконец, создано Духовное управление мусульман Чече­но-Ингушетии (Муфтият — совет улемов). В конце 80-х были также построены сотни мечетей, открыты два ис­ламских института в Курчалое и Назрани (ныне — сто­лица отделившейся от Чечни Ингушетии), тысячи че­ченцев и ингушей впервые совершили хадж, паломни­чество к святым местам ислама. Но чеченцы, при этом, как привыкли жить, так и жили.

А дальше начались войны. С одной стороны, верую­щих мусульман стало больше, молодежь стала посещать мечети, и многие обратились к совершению намаза. Но, с другой, проблемы чеченского ислама только усугуби­лись. Во-первых, так называемой «кадыровщиной» (по имени Ахмат-Хаджи Кадырова), принесшей раздор в среду. Во-вторых, проникновением в Чечню так называ­емого «саудовского ваххабизма» (религиозное течение суннитского ислама, его последователи утверждают, что они — «чистый» ислам, все остальные — нет, отвергая суфизм). Трещина религиозного раскола стала проходить прямо по семьям, чего раньше в Чечне даже невозмож­но было представить. Появились отцы, которые прокля­ли своих сыновей за их ваххабитское увлечение. Появи­лись и сыновья, отрекшиеся от отцов за их нечистый, не ваххабитский ислам, что раньше было просто не­мыслимо.

«Кадыровщина»

Ахмат-Хаджи Кадыров — человек извилистой судьбы. Сейчас он — вполне светское лицо, глава администра­ции Чеченской республики, назначенный на эту долж­ность президентом Путиным в июле 2000 года, да к тому же получивший от него звание полковника Российской армии. А до этого — мулла с небезупречным финансо­вым прошлым, организатор первого хаджа чеченцев в Мекку, присвоивший тогда собранные с людей деньги (за тот первый хадж полностью заплатил король Саудов­ской Аравии, но собранные деньги Кадыров так никому и не вернул, о чем люди нет-нет да и вспоминают до сих пор). Дальше — полевой командир времен первой чечен­ской войны, один из самых близких Джохару Дудаеву людей, и с 1995 года — муфтий Чечни с приставкой «полевой» муфтий, поскольку был назначен на этот пост не духовными лицами Чечни, а собранием полевых ко­мандиров первой чеченской войны, искавших в тот мо­мент такого религиозного служителя, который бы объя­вил России газават, и не нашедших никого, кроме Ка­дырова, — остальные отказались.

В Чечне у Кадырова есть и другая кличка: «муфтий сцепления», и она многое отражает. Чеченцы знают, что своего финансового интереса Кадыров никогда не упус­тит, он и сейчас участвует в нелегальном нефтяном биз­несе.

Никогда не встречала в Чечне человека, который бы сказал: «Я уважаю Кадырова». Это удивительно и страш­но — во главе республики персона с минусовым автори­тетом. Все говорят примерно так: «Он плохо кончит, по­тому что предал». Имея в виду то, как в начале второй чеченской войны Кадыров перебежал от Масхадова к Путину. Самое поразительное, что такие оценки лично­сти Кадырова дают как пророссийски настроенные че­ченцы, члены бывшей оппозиции Дудаеву, Ичкерии и Масхадову, так и антагонисты Кремля.

В 2001-м и 2002 году Кадыров опять ничего не сделал, чтобы завоевать уважение своего народа, он вновь пе­чально «прославился» в Чечне, поскольку никак не про­тивостоял жесточайшим «зачисткам», массовым исчез­новениям людей после захвата их федеральными воен­нослужащими. В этой связи большинство говорит о нем как о предателе своего народа, а это, конечно, больше, чем быть предателем Масхадова и независимой Ичкерии.

Меня шокировала апрельская встреча (2002 года) с Кадыровым в его кабинете в Грозном. Он смотрел толь­ко исподлобья и только недобро, он много говорил о себе, любимом, о том, что был духовным наставником Масхадова, что фактически сформировал его личность как ответственного за судьбу народа главы нации, о том, что категорический противник каких-либо мирных пе­реговоров с бывшими своими соратниками, что хочет возродить в Чечне «ночные» методы НКВД по уничто­жению людей... Боже, о чем он только не говорил, вре­менами потряхивая кулаками и говоря без конца «я», «я», «я»...

Впрочем, судите сами. Вот отрывок из нашей беседы:

- Главная проблема нынешнего этапа войны — «за­чистки», неадекватное и неоправданное применение силы против гражданского населения, мародерство, пытки, торговля задержанными и трупами...

- Когда пропадают люди из семей и никто не гово­рит, где они, а потом родственники находят трупы - это порождает, минимум, до десяти боевиков. Поэтому и число боевиков никак не уменьшается: как говорили — полторы тысячи, так и говорят — полторы тысячи. Пре­зидент Путин выступил жестко на моей стороне по это­му поводу.

- Как вы намерены бороться с «зачистками», кото­рые порождают новых боевиков?

- Надеюсь на твердую позицию Путина. Я так и ска­зал ему: почему ни один генерал не отвечает за то, что творится во время «зачисток»? И президент потребовал прекратить! Хотя, конечно, это не первое указание пре­зидента по Чечне, которое не выполняется...

- Население оказалось между двух огней. Что вы как глава республики можете сделать? Как вы можете по­мочь людям?

- Я обо всем говорю президенту... Народ все терпит и терпит. Нужны честные люди, которых трудно отыскать. Я имею в виду сотрудников администраций населенных пунктов, они боятся открыто выступить против банди­тов, потому что они не защищены. Я поднимал этот воп­рос и перед командующим Молтенским, и перед прези­дентом. Мы стараемся — но это не так просто. Вам легче: вы только вопросы задаете.

- И все-таки, что в ваших силах? Что лично вы мо­жете противопоставить военному произволу в Чечне?

- У меня нет прав против военных. Я просил у прези­дента таких прав.

- Вы считаете, что в Чечне кто-то должен управлять единолично?

- Да, чтобы за все отвечал один человек. В том числе и за все силовые структуры. Тип будущего госустройства Чечни — президентское правление, полная власть в од­них руках, иначе порядка не добиться. Тут диктатор ну­жен в прямом смысле слова.

- Хорошо, этот диктатор — уже вы. И вот, началась «зачистка» в Аргуне. Что бы вы сделали?

- Если бы диктатором в Чечне был я, «зачисток» бы не делал. О том же, кто бандит, тихо собирал информа­цию и ночью, в два-три часа, приходил к ним в дома и здоровался за руку: «Салам, алейкум!» И после такого визита этот бандит никогда бы нигде не появлялся. Три-пять подобных мероприятий — и все бы все поняли. Ведь именно так было, когда НКВД работал: тук-тук-тук — и не вернулся... Люди это знали и боялись. Время было та­кое, иначе не было бы порядка.

Именно с именем и деятельностью Кадырова, кото­рого иначе как «предателем» не называют, связана в Чечне и новая волна падения уважения чеченцев к соб­ственному муфтияту, и без того не окрепшему, не ус­певшему окрепнуть. Весьма прохладны чеченцы и к муф­тию Шамаеву, которого Кадыров сейчас протащил на этот пост. Как правило, свое отношение к Шамаеву они выражают просто: «И этот продался, и тот не защищает свой народ перед генералитетом и Путиным».

Чеченцы ценят тех, кто действительно мудр и муже­ственен. Если он еще и мулла — хорошо, но если нет — тоже неплохо. Скорее, важна вирдовая принадлежность. А с религиозным экстремизмом в своих рядах — с вах­хабизмом (их называют тут «бородачами») — чеченцы также борются тейповыми или вирдовыми силами. «Бо­родачи» очень непопулярны. И ошибочно полагать, что ваххабиты имеют в Чечне какой-то серьезный вес и играют какую-то роль. Их роль и влияние скорее сво­дятся к оружию, которое у них есть, — их боятся. Как и федералов — другой фланг устрашения чеченцев, — ко­торые также делают ставку только на силу. То есть на покорение. Что в принципе невозможно, как показала история.