Л. С. Выготский (предисловие к изданию 1930 г.)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга представляет собою новое, во всем существенном неизменное издание сочинения «Исследование интеллекта антропоидов 1», которое появилось в 1917 г. в качестве третьего выпуска работ Антропоидной станции на Тенерифе в Трудах Прусской академии наук и через некоторое время было распродано. Многие товарищи по специальности выразили за это время свое мнение о книге, критикуя или толкуя ее содержание. Войти в рассмотрение подобных суждений я смогу только во второй, еще незаконченной части работы.

Зак. № 175

Исследование интеллекта человекоподобных обезьян

ВВЕДЕНИЕ

1. Двоякого рода интересы ведут к исследованию интеллекта (Intelligenzprufungen) человекоподобных обезьян. Мы знаем, что дело идет о существах, которые в некотором отношении стоят ближе к человеку, чем к другим видам обезьян; так, особенно отчетливо выяснилось, что химизм их тела—поскольку об этом свидетельствуют свойства крови — и строение высшего органа, большого мозга, родственнее химизму человеческого мозга, чем химической природе низших обезьян и развитию их мозга. Эти животные обнаруживают при наблюдении такое множество человеческих черт в своем, так сказать, повседневном, что сам собой возникает вопрос: не в состоянии ли эти животные также действовать в какой-либо степени с пониманием и осмысленно, когда обстоятельства требуют разумного поведения. Этот вопрос возбуждает первый, можно сказать, наивный интерес к возможным разумным действиям животных; степень родства антропоидов и человека должна быть установлена в той области, которая кажется нам особенно важной, но в которой мы еще мало знаем антропоидов.

Вторая цель теоретического порядка. Если допустить, что антропоид обнаружит в известных обстоятельствах разумное поведение, подобное тому, которое известно нам у человека, то все же с самого начала не может быть никакого сомнения, что в этом отношении он остается далеко позади человека, т. е. находит трудности и делает ошибки в относительно простых положениях, но как раз поэтому у него может при простейших условиях появиться природа интеллектуальных операций, в то время как человек, по крайней мере, взрослый, будучи объектом самонаблюдения, едва ли совершит простые и потому пригодные для

исследования на самом себе действия, а в качестве субъекта с трудом может удовлетворительно наблюдать более сложные. Следовательно, можно надеяться в предполагаемых интеллектуальных действиях антропоидов снова увидеть пластичными процессы, сделавшиеся для нас слишком привычными, чтобы непосредственно распознавать их первоначальные формы, но которые, однако, в силу их простоты являются естественным исходным пунктом теоретического понимания.

Так как в последующих исследованиях все внимание сначала направлено на первый вопрос, то может быть высказано соображение, что этот вопрос предполагает в своей основе определенное разрешение задач, о которых идет речь при втором. Встречается ли у антропоидов разумное поведение, можно спрашивать лишь после того, как теоретически установлена необходимость различать действия интеллектуальные и действия иного характера. Так как в особенности ассоциативная психология выражает претензию все относящиеся сюда действия, вплоть до самых высших, и даже у человека, вывести в основном из одного и единственного принципа, то отсюда занимаем известную теоретическую позицию, противоречащую ассоциативной психологии.

Но это — недоразумение. Ведь нет ни одного приверженца ассоциативной психологии, который, следуя непредубежденному наблюдению, не видел бы различия между неразумным поведением, с одной стороны, и разумным, с другой, не видел противоположности. Что же иное представляет собою ассоциативная психология, как не теорию, которая сводит к хорошо известным, простым явлениям ассоциативного характера и те процессы, которые при наивном наблюдении не создают впечатления однородности с первым, — прежде всего, так называемые интеллектуальные операции? Короче, такие различения являются как раз исходным пунктом строгой ассоциативной психологии, именно они должны быть теоретически преодолены, следовательно, очень хорошо знакомы ассоцианисту, и вот мы встречаем, например, у одного из радикальных представителей этого направления (Thorndike) следующее положение в качестве вывода из опытов над собаками и кошками. Ничто в их поведении не оказывалось наделе разумным. Кто так формулирует свои выводы, тому поведение иного характера уже должно представляться разумным, тот устанавливает эту противоположность в наблюдениях, например, у человека, несмотря на то, что затем отрицает

ее в теории. Итак, если необходимо исследовать, проявляют ли антропоиды разумное поведение, то вопрос этот может быть поставлен сначала совершенно независимо от теоретических предпосылок: будут ли они за или против ассоциативной психологии. Правда, тем самым вопрос ставится без определенной остроты: не следует искать у антропоидов чего-то вполне определенного, что нужно исследовать, не поднимается ли поведение антропоидов до некоторого, весьма приблизительно известного нам из опыта типа, который предносится нам как «разумный», в противоположность поведению иного рода, особенно в поведении животных. Но при этом мы поступаем только соответственно природе вещей, ибо ясные определения не присущи началу опытных наук; успех их дальнейшего продвижения выражается в создании определений.

Впрочем, тип человеческого и (может быть) животного поведения, к которому относится первый вопрос, и без теории не является все же совсем неопределенным. Опыт показывает, что мы еще не склонны говорить о разумном поведении в том случае, когда человек или животное достигает цели на прямом пути, не представляющем каких-нибудь затруднений для их организации, но обычно впечатление разумности возникает уже тогда, когда обстоятельства преграждают такой, как бы сам собой разумеющийся, путь, оставляя взамен возможность непрямого образа действия, и когда человек или животное избирает этот, по смыслу ситуации, «обходной путь». Поэтому молчаливо признавая это, почти все те, кто до сих пор пытался ответить на этот вопрос о разумном поведении животных, создавали для наблюдния подобные ситуации. Так как для животных, стоящих по своему развитию ниже антропоидов, вывод в общем был отрицательным, то из таких именно опытов и выросло распространенное в настоящее время воззрение; соответствующие опыты над антропоидами произведены были в незначительном количестве и не принесли еще правильного решения вопроса. Все опыты, о которых сообщается в начале последующего изложения, принадлежат к одному и тому же роду. Экспериментатор создает ситуацию, в которой прямой путь к цели непроходим, но которая оставляет открытым непрямой путь. Животное входит в эту вполне обозримую ситуацию и здесь может показать, до какого типа поведения позволяют ему подняться его задатки, в особенности, решает ли оно задачу при помощи возможного обходного пути.

2. Опыты производились вначале только на шимпанзе, затем для сравнения был привлечен небольшой материал иного рода, а именно: люди, одна собака и куры. Семь шимпанзе составляли коренное население Антропоидной станции, которую Прусская академия наук содержала на Тенерифе с 1912 г. по 1920 г. Из этих семерых самая старшая, взрослая самка получила имя Чего, потому что многие ее качества дали нам повод счесть ее—быть может неправильно — за экземпляр подвига Чего. (Мы очень далеки от обладания ясной систематикой различных разновидностей шимпанзе). Самое старшее из младших животных, по имени Грандэ, тоже во многих отношениях сильно отличалось от своих товарищей. Так как эти уклонения касаются, скорее, общего характера, чем интересующего нас интеллектуального поведения, мы не видим надобности входить здесь в более подробное описание этих различий. Остальные пятеро — два самца (Султан и Консул) и три самки (Терцера, Рана, Хика)—соответствуют обычному типу шимпанзе.

Нуэва, самка приблизительно того же возраста, как и другие маленькие животные (от 4 до 7 лет ко времени большинства опытов), отличалась по телосложению от остальных своим замечательно широким, некрасивым лицом и (явно патологической) скудостью волосяного покрова на плохой коже. Тем не менее, ее безобразие прекрасно уравновешивалось ее характером, отличавшимся такой привлекательной мягкостью, наивной доверчивостью и тихой ясностью, каких мы никогда не видели у других шимпанзе. Только до некоторой степени сходную, совершенно детскую привязанность мы встречали у других животных, когда они бывали больны, и, может быть, многие привлекательные черты у Нуэвы объясняются именно тем, что с самого начала на нее влияла ее медленно протекавшая болезнь. Особенно хорошее впечатление производило приятное обыкновение животного часами играть, довольствуясь самыми простыми средствами; другие же, к сожалению, склонны порою к лени, если у них нет особого повода для деятельности, и они не колотят друг друга или н& заняты уходом за телом друг друга. Длительное совместное\ пребывание большого количества сильных детенышей шимпанзе вообще не влияет на возникновение осмысленных занятий, хотя бы имеющих вместе с тем игровой характер; Нуэву в течение многих месяцев держали отдельно. Впрочем, нельзя даже предполагать, что привлекательные качества этого животного могут

быть отнесены за счет предыдущего воспитательного воздействия. К сожалению, кажется невозможным сделать из шимпанзе, по природе пустого и суетливого, путем воспитания приятное существо; но Нуэва была совершенно невоспитана в обычном смысле этого слова; напротив, она показывала, что ничуть не привыкла к тому, чтобы ее поправляли. Она постоянно ела свой помет и была сначала удивлена, потом в высокой мере возмущена, когда мы воспрепятствовали этой привычке. На второй день пребывания на станции сторож погрозил ей палкой при подобной попытке, но она ничего не поняла и даже хотела поиграть с этой палкой. Если у нее отбирали корм, который она без стеснения где-нибудь подбирала, но который ей не подходил, она в гневе моментально начинала кусаться, не обнаруживая никакой сдержанности по отношению к человеку, короче — животное выказывало себя вполне непосредственным и, несомненно, было менее «воспитано», чем животные станции.

Самец Коко, которому на вид можно было дать приблизительно три года, представлял собой экземпляр шимпанзе, какие встречаются нередко: над всегда тугим животом красивое лицо с порядочным теменем, острым подбородком и выпуклыми глазами—лицо, которое постоянно казалось недовольно-вызывающим, что придавало ему сходство с дерзким выражением, присущим молодому буршу. В самом деле, большая часть его существования протекала в каком-то хроническом раздражении: потому ли, что ему не дали достаточно есть, потому ли, что к нему осмеливались приближаться дети, потому ли, что тот, кто только что был с ним, позволил себе опять уйти от него, или, наконец, потому, что сегодня он не знал, как он нашел выход при подобном опыте вчера; он не жаловался — он был возмущен. Это настроение проявлялось обычно в быстром барабанном бое по полу обоими кулаками и в возбужденном скакании на месте, а в случаях сильной ярости — в быстро проходящих горловых спазмах, которые мы наблюдали также и у большинства других обезьян во время припадков ярости и редко _ в состоянии крайней радости; перед такими припадками и при небольшом возбуждении он непрерывно издавал короткое О, напоминающее беспорядочным, но характерным ритмом медленно развертывающуюся стрельбу линии стрелков. Своей упругой требовательностью и резкой раздражительностью, когда его претензии не удовлетворялись немедленно, Коко был похож на другого эгоиста par exellence,

именно — Султана. К счастью, и, вероятно, совсем не случайно, Коко был так же одарен, как и Султан.

Это — только два шимпанзе. Для тех, кто видел Нуэву и Коко живыми, нет никакого сомнения, что оба по своему нраву приблизительно также отличались друг от друга, как два ребенка совершенно различного характера, и можно выдвинуть в качестве общего положения то, что наблюдения только над одним шимпанзе никогда нельзя рассматривать как основание для суждения о данном виде животных вообще. Сообщаемые в дальнейшем опыты показывают, что в интеллектуальной области различие отдельных индивидов было не менее значительным.

Почти все наблюдения относятся к первой половине 1914г.¹

Они часто повторялись позднее, нотолько некоторые дополняющие опыты и повторения (из произведенных весною 1916 года) внесены в сообщение, ибо, как правило, снова повторялось ранее наблюдавшееся поведение и, во всяком случае, ничто существенно в прежних опытах не нуждалось в исправлении.

3. Опыты упомянутого уже рода могут, смотря по складывающейся ситуации, предъявлять к испытуемым животным весьма различные требования. Чтобы совсем приблизительно найти зону трудности, внутри которой испытание шимпанзе вообще имеет смысл, мы с Е. Teuber поставили задачу, которая казалась нам трудной, но все же не неразрешимой для шимпанзе. Для предварительной ориентации сообщим здесь, как вел себя в этом опыте Султан.

К ручке открытой корзиночки, в которой находятся фрукты, прикреплен длинный тонкий шнур, наверху к проволочной решетчатой крыше площадки для игр животных привешено железное кольцо, через которое проходит шнур, так что корзина висит примерно в 2 м над землей, свободный конец шнура в форме очень широко открытой петли наброшен на коротко обрубленный сук дерева, приблизительно в 3 м от корзинки и почти на той же высоте; шнур образует острый угол с вершиной у железного кольца. Султана,который не видел приготовлений, но хорошо знаком с корзинкой по предыдущему кормлению, вводят на площадку, между тем как наблюдатель занимает место вне решетки. Животное рассматривает сначала висящую корзину,

'Они получены, следовательно, до того, как мы привлекли шимпанзе к оптическим исследованиям (ср. это в Abh. d. Kgl. Preuss. Akad. d. Wiss. Jahrg. 1915, phys. -math. KI. N 3).

но скоро, однако, начинает проявлять живое беспокойство (вследствие непривычного одиночества), громко стучит по обыкновению шимпанзе ногами по деревянной стенке и пытается вступить в общение с остальными животными через окна и другие отверстия дома обезьян или же с наблюдателем через решетку; первых не видно,м1 второй держится безразлично. Через некоторое время Султан внезапно направляется к дереву, быстро влезает на него до петли, на мгновение останавливается здесь, потом тянет, глядя на корзину, за шнур, пока корзина не ударятся наверху о кольцо (крышу), отпускает его снова, тянет второй раз сильнее, так как корзина наверху качается и один банан падает из нее. Он спускается, берет плод, снова взбирается, тянет теперь с такой силой, что шнур разрывается и вся корзина падает вниз, слезает вниз, берет корзину и плоды и отходит, чтобы съесть их.

Три дня спустя этот опыт был повторен, только петля на конце шнура была заменена железным кольцом, и это кольцо, вместо обрубленного сука, было одето на гвоздь, вбитый в прибор для гимнастических упражнений животных. Султан не проявляет теперь никакой озабоченности, одно мгновение смотрит вверх на корзину, идет затем прямо к гимнастическому прибору, влезает на него, тянет один раз за веревку и опускает ее снова, обратно слезает вниз и подбирает фрукты.

В лучшем случае можно было ожидать такого решения задачи: животное снимает петлю (или железное кольцо) с обрубленного сука (или гвоздя) для того, чтобы корзина просто упала вниз и т. д. По тому поведению, какое имело место в действительности, легко видеть, как животное использует как нечто само собой разумеющееся значение веревки в данной ситуации, но Дальнейшее течение опыта не совсем ясно, а на лучшее решение ни разу не было и намека. В чем причина этого, узнать невозможно. Может быть, Султан не видел легкоразделимого скрепления петля-сук или кольцо-гвоздь? Сумел бы он его устранить, если бы

обратил на него внимание? Мог ли он вообще ожидать, что корзина упадет на землю? Таким образом, мы сделали опыт, который для начала содержит слишком сложные условия для того, чтобы из него можно было многое почерпнуть, и мы увидели себя вынужденными начать последующие исследования с совершенно элементарных задач, в которых поведение животных было бы, по возможности, однозначным.

1. ОБХОДНЫЕ ПУТИ

Воспринятая в каком-либо месте зрительного поля цель (например, пища) достигается, поскольку нет никакихусложне-ний, всеми высшими животными, которые лишь способны оптически ориентироваться по прямой, ведущей к цели; можно даже допустить, что это поведение присуще их организации до всякого опыта, как только их нервы и мышцы достигли необходимой зрелости.

Следовательно, если принцип опыта, очерченный во введении, нужно применить в возможно более простой форме, то слова «прямой путь» и «обходный путь» можно взять буквально и поставить задачу, которая вместо биологически прочного прямого пути требует более сложной геометрии движения к цели: прямой путь перерезался таким образом, что препятствие отчетливо обозримо, цель же оставляется на свободном пространстве, но теперь ее можно достигнуть только по изогнутой дороге; предполагается, что цель и препятствие, равно как и общее пространство возможных обходных путей, первоначально действительно доступны для актуального оптического восприятия; если препятствию придавать различную форму, то последует, вообще говоря, вариация возможных обходных путей, а вместе с этим, возможно, и постепенность в нарастании трудности, которую содержит такая ситуация для испытуемого.

Этот простой опыт при более близком рассмотрении может показаться прямо-таки элементарным, но при известных условиях он является основным опытом для теоретической постановки вопроса. В вышеприведенной форме опыт не дает у шимпанзе в возрасте от 4 до 7 лет ничего такого, чего нельзя было бы наблюдать у них постоянно. Они сейчас же обходят каждое

препятствие, лежащее между ними и целью, если только та часть пространства, через которую проходят кривые возможности обходимых путей, достаточно доступна взору. Путь при этом может идти по ровной земле, или по деревьям и сооружениям, или вдоль по крыше (под ней), если есть возможность за нее ухватиться, как это и бывало при далее описываемых испытаниях, в которых цель свешивалась с проволочной крыши над площадкой игр; при этом первая попытка решения часто заключалась в том, что шимпанзе взбирались в ближайшем удобном месте на крышу и лезли вдоль нее до свешивающейся веревки. Потребовалось строгое запрещение, чтобы исчезли из программы этот и другие обходные пути, на которые порою могли бы пойти только такие гимнасты, как шимпанзе, да и между ними только подлинные акробаты (Хика); ведь не следует думать, что, по крайней мере, по телесной ловкости шимпанзе хотя бы приблизительно похожи друг на друга. Можно видеть, как животные с точностью поворачивают, сгибают и направляют свое тело, как того требует форма узкого входа; никто даже не ожидал бы от шимпанзе, чтобы он, например, остановился беспомощно перед горизонтальной щелью в стене, по ту сторону которой лежит цель, поэтому на нас не производит никакого впечатления то, как он сам, насколько возможно, превращается в подлинную горизонталь и таким образом проскальзывает в щель. Только когда опыты с обходным путем ставят с менее высоко стоящими животными или когда у шимпанзе с помощью ничтожной, как кажется, модификации постановки вопроса удается вызвать неуверенность, даже беспомощность, — только тогда становится ясным, что совершение обходного пути далеко не всегда можно считать само собою разумеющимся поведением. Но так как в той форме опыта, о которой до сих пор шла речь, поведение этого шимпанзе совсем не пробуждает в нас впечатления чего-то особо разумного, но, по крайней мере, кажется само собою разумеющимся, здесь надлежит сделать соответственно нетеоретической постановке вопроса дальнейшее разъяснение.

Наблюдения при простейших опытах с обходным путем настолько легки, что легко допускают сравнение с такими же опытами, поставленными наддругими животными; если имеешь дело с более простым экземпляром, сейчас же обращает на себя внимание один момент, который повторяется во всех более трудных опытах над шимпанзе, и там его легко будет распознать,

если мы уясним его в следующих примерах.

Неподалеку от стены дома импровизируется квадратное, обнесенное забором пространство, так что одна сторона, удаленная от дома на 1 м, стоит параллельно ему, образуя проход длинной в 2 м; один конец прохода закрывают решеткой и теперь вводят в тупик по направлению от А до В взрослую канадскую суку; там, держа голову по направлению к замыкающей решетке, она некоторое время ест свой корм. Когда корм съеден почти до конца, новый кладется на место С по ту сторону решетки; собака смотрит на него, на мгновение кажется озадаченной, но затем моментально поворачивается на 180 градусов и бежит из тупика вокруг забора по плавной кривой, без каких-либо остановок, к новому корму.

Эта же собакаведет себя в другой раз сначала очень похоже. Через забор на проволочной решетки (поставленной, как это изображено на рис. 3), возле которого в В стоит животное, перебрасывается на далекое расстояние кусок корма; собака сейчас же, делая большую дугу, бежит наружу. Чрезвычайно примечательна ее видимая беспомощность, когда тотчас же после этого, при повторении опыта, корм не бросают далеко, а только перекидывают за решетку, совсем близко, так что корм лежит непосредственно перед собакой, будучи отделен от нее только одной решеткой: собака снова и снова тычется мордой в решетку и не двигается с места, как будто сконцентрированность на близкой цели (конечно, при сильном участии обоняния) мешает выполнению далеко облегающей забор кривой.

Маленькая девочка 1 г. и 3 мес, которая всего несколько недель назад научилась ходить, вводится в ad hoc построенный тупик (2 м длины и 11/2 м ширины); по другую сторону загородки на ее глазах кладут заманчивую цель; она спешит сначала прямо

к цели, — следовательно, к загородке,—медленно оглядывается, обегает глазами тупик, внезапно весело смеется и вот уже в один прием пробегает кривую к цели.

Цель Цель

Если подобные опыты делают с курами, сейчас же обнаруживается, что обходной путь не есть нечто само собой разумеющееся, но маленькая операция (Leistung); в ситуациях, требующих гораздо менее значительных обходных путей, чем до сих пор упоминавшиеся, куры уже совсем беспомощны, постоянно налетают, если видят цель перед собой сквозь решетку, на препятствие, беспокойно бегая туда-сюда, и дело не улучшается даже тогда, когда препятствие (являющееся знакомой им решеткой) и главная часть обходного пути (вокруг створки двери их дома и через соответствующее ей отверстие) им хорошо известны. Различные куры ведут себя не совсем одинаково, и если уменьшить обходной путь; в то время как они все теснятся к препятствию, можно очень хорошо наблюдать, как сначала одна, потом еще одна и т. д. перестает набегать на препятствие и внезапно быстро пробегает кривую обходного пути; некоторые особенно малоодаренные экземпляры обычно продолжают еще долгое время набегать на решетку даже и при легчайших задачах. Различие, равным образом, проявляется очень отчетливо, когда наблюдают, в какой мере при более значительных обходных путях случай благоприятствует возникновению решения у отдельных животных. Бегая туда и сюда перед целью, порою они попадают на мгновение в такие положения, исходя из которых можно облегчить обходной путь; но одно и то же облегчение, приносимое случаем, действует весьма различно на различныхживотных: одно животное внезапно бросается по замкнутой кривой наружу, другое беспощадно

маячит снова в «ложном» направлении. Все куры, которых я наблкрдал, были в состоянии дать только очень «плоские» обходные пути (чертеж 4 а и противоположность 4 б); по-видимому, возможный обходной путь не мог начаться с направления, которое сначала вело бы прочь от цели (ср. в противоположность этому поведение ребенка и собаки).

Отсюда следует, что для процессов, лежащих в основе маленьких операций, вариация геометрических условий имеет очень большое значение. Влияние это резко и многообразно будет бросаться в глаза также у антропоидов и при гораздо более трудных задачах.

Так как случай может привести животных в более благоприятное положение, порою будет происходить так, что ряд чистых случайностей приведет их от исходного пункта к самой цели или, по крайней мере, доведет до положения, от которого к цели ведет прямой путь. Но это верно по отношению ко всем испытаниям интеллекта, по крайней мере, в принципе; ибо чем сложнее требуемая операция, тем невероятнее, что ее целиком имитирует случайность, и поэтому вообще необходимо к вопросу, находит ли животное в опыте каждый раз «обходной путь» (в широком смысле слова) присоединить ограничивающее условие, которое исключало бы случайный результат. Если теперь, взяв в качестве примера описанные нами опыты с обходным путем в узком смысле, мы получим в успешных случаях всегда приблизительно один и тот же путь, независимо от того, решается ли задача благодаря ряду случайностей, или это будет настоящее решение задачи, то возникает возражение, что между обеими этими возможностями нельзя провести различия. Для всего последующего, и для психологии высших животных вообще чрезвычайно важно, чтобы кажущееся весьма основательным, но в действительности ошибочное соображение не создало путаницы. Для наблюдения, которое здесь является единственно решающим, существует, как правило, совершенно грубое различие форм между подлинной операцией и случайной имитацией, и никто, проделав некоторое количество подобных опытов на животных (или детях), не может не заметить этого различия: подлинная операция протекает как единственный процесс, совершенно замкнутый в себе как в пространственном, так и во временном отношении, — в нашем примере как непрерывный бег без малейшей остановки до самой цели; случайный результат возни

кает из агломерата единичных движений, которые появляются, прекращаются, снова возникают, остаются при этом по направлению и скорости совершенно независимыми друг от друга и только в целом, сложенные геометрически, начинаются у исходного пункта и кончаются у цели. Опыт с курами показывает нам этот контраст в особенно яркой форме, когда одно и то же животное, сначала под влиянием стремления к цели, мечется неуверенно вокруг (маятникообразными движениями, которые несколько упорядочены на черт. 4а), когда затем один из этих отрезков пути приводит к благоприятному месту, теперь внезапно одним замкнутым движением животное обегает кривую: первая часть возможного обходного пути проходит в беспорядочном бегании туда и сюда, вся остальная пробегается «правильно»; одно поведение непосредственно сменяется другим, но столь резко, что ни один человек не может не признать наглядной разницы в характере движения.

Если опыт производился нечасто, к этому прибавляется то, что момент возникновения подлинного решения обычно резко отмечается в поведении животного или ребенка каким-то толчком: собака как бы впадает в оцепенение, затем внезапно поворачивается на 180 градусов и т. д., ребенок оглядывается, -внезапно лицо его проясняется и т. д. В таких случаях характерная непрерывность процесса подлинного решения еще более бросается в глаза благодаря перерыву, перемене направления перед началом.

Я решительно предостерегаю от ложного истолкования сказанного в том смысле, что речь идет здесь о каком-то сверхъестественном способе познания: каждый может производить такие наблюдения, если этот род наблюдения будет, подобно всякому другому, введен в употребление. Нечто подобное часто встречают и помимо психологии животных. Нить плохо установленного электрического измерительно прибора, находясь под влиянием блуждающих токов земли и других быстро меняющихся случайных воздействий, движется по шкале беспорядочно то: туда, то сюда; но непрерывное движение, приводящее в определенное положение, всякий физик сейчас же сумеет отличить от прежнего и понять его смысл. При наблюдении Броуновского молекулярного движения сейчас же бросается в глаза ошибка опыта, вносящая нормальное, упорядоченное движение определенной формы и т. д. Относительно этого важного не только в

методическом отношении пункта позднее будет говориться подробнее.

Опыты с обходным путем вышеприведенного рода не следует свешивать с двумя другими видами опытов: 1. «Лягушки, лишенные большого и промежуточного мозга, все еще обходят препятствия». Животные автоматически сворачивают с пути, который привел бы их к столкновению с препятствием. Следует _ли11з этого, что те же лягушки могли бы автоматически проделать обходной путь вокруг препятствия, идя к какой-нибудь цели? Оче видно, нет. То, что в наших опытах является наиболее существенным, совершенно не находит себе места в опытах с лягушками. 2. Американские зоопсихологи очень часто заставляют ркивотных (или людей) отыскивать выход из лабиринтов, которые совершенно нельзя обозреть, находясь внутри них. В сил^ этого, первое нахождение выхода необходимо зависит от случая, и касающиеся этого исследователи заняты в первую оче|?едь выяснением того, как при этих обстоятельствах испыту-емь*й использует предшествовавший опыт при последующих экспериментах. При испытаниях интеллекта, подобных нашим опь*там с обходным путем, все. основано на том, что ситуация даемся испытуемому открытой.

Для шимпанзе я усложнил опыт с обходным путем следую-щигм образом: цель подвешивается в корзине на крыше, с земли ее нзевозможно достать; в корзине имеется несколько тяжелых каменей, так что маятникообразное раскачивание веревки и корзин ы сохраняется после сильного толчка довольно долго; плоскость качания направлена таким образом, что корзина при максимальном отклонении в одну сторону близко подходит к строению; обходной путь может быть, следовательно, легко замечен (и использован) лишь в отдельные моменты (19.1. 1914). После того, как маятник начал качаться, к нему подводят Хику, Гр£»ндэ, Терцеру.'

'В первые дни эти животные был и слишком боязливы для того, чтобы вести опысты с каждым из них отдельно. Это обстоятельство внесло громадные затруднения, ноэкспериментироватьсовсем изолированно, например, соднойХикой, было невсэзможно даже через полгода; для компании я вводил, чаще всего, Терцеру или Коь*сула, ибо пользоваться ими самими по себе было оченьтрудно из-за их лени и роб*эсти, но по этой причине порою для некоторых задач пропадал испытуемый.

Грандэ прыгает с пола за корзиной, но не достает ее; Хика;' спокойно осмотревшись вокруг, бежит сразу к строению, взбирается наверх, ждете вытянутыми руками корзину и ловит ее. Опыт длился около минуты.¹

Повторение опыта с другими животными (Раной, Коко) тоже протекали так быстро и просто, что решение и этой задачи можно считать вполне доступным всем шимпанзе. 'Грандэ, видевшая решение Хики, опередила ее при тотчас же последовавшем повторении опыта; после разъяснений, которые будут сделаны в дальнейшем, не останется никакого сомнения, что хороший пример не был для нее, безусловно, необходим, и что она, всегда более медлительная, некоторое время спустя сама увидела бы обходный путь.

Султан, не присутствовавший при этих опытах, был привлечен (20. I) к испытанию с тем же самым маятником, причем последний, прежде чем он его увидел, был приведен в круговое движение, которое влекло корзину с большой и приблизительно постоянной скоростью мимо близко стоявшей балки; опыт этот вследствие формы качания и равномерной скорости, конечно, несколько более труден. Одно мгновение Султан смотрит вверх и следит глазами за корзиной; как только он видит, что она проходит мимо балки, он сейчас же оказывается наверху и ждет цели.

В таких опытах не имеет никакого значения: остается ли подходящий пункт, к которому приближается в своем движении маятник, тем же самым или меняется от опыта к опыту; совершенно безразлично также, будет ли то стена дома, дерево, сооружение или что-либо другое. Если вводят изменения подобного рода, то одно и то же животное не направляется к тому месту, где оно перед этим достигло успеха, но взбирается как раз

¹ В этой работе я совсем недаюилидаюлишьтам, где это имеет значение для существа дела,только приблизительныеуказания о времени. Какправило, длительность опыта зависит от столь многих случайных и меняющихся обстоятельств (например, от бесплодных попыток решения недостатка интереса, грусти по поводу одиночества или неудачи и т. д.), что измерения времени создали бы только видимость количественной методики. Как протекаетопыт во времени, всегда можно видеть из описания в той мере, в какой это необходимо для наших целей. Будет л и интервал, втечение которого животное ведет себя безразлично или горюет, какэто часто происходило, длится три минуты, т. е. может быть в десять раз больше, чем, собственно, процесс решения, или подчас может быть в тысячу раз дольше него, — ведь это совершенно безразлично. В большинстве случаев решение как таковое составляетлюбую часть измеренного «времени опыта».

на такое место, которое является верным для данной ситуации. При таких простых опытах я никогда не видел ни одного отклонения от этого правила, что часто встречается при выполнении задач, которые требуют от шимпанзе очень многого; тогда появляются ошибки, имеющие характер глупого повторения.

Нахождение обходного пути представляет значительно большие трудности, когда часть ситуации, по возможности большая, не видима из исходного пункта, но только известна «из опыта».

Одно из помещений для животных имеет очень высоко расположенное, закрывающееся деревянными ставнями окно, которое выходит на площадку для игр. Из помещения животные проходят на площадку для игр через дверь, ведущую в коридор, затем идут немного по коридору и через дверь, ведущую из коридора, — на площадку для игр.

Рис.5

Все упомянутые части хорошо известны шимпанзе, но в то время, как кто-либо из них находится в этом помещении, он видит его только изнутри (6. III). Я беру Султана из другого помещения, где он играл вместе с остальными, иду с ним через коридор в ту комнату, закрываю за ним дверь, иду с ним к окну, немного приоткрываю деревянную ставню, бросаю наружу банан так, что Султан видит его исчезновение через окно, но вследствие того, что окно расположено высоко, не видит его на земле, и снова быстро закрываю ставню (Султан мог видеть вовне небольшой кусок проволочной крыши). Когда я поворачиваюсь, Султан уже в пути, толчками отворяет дверь, исчезает в коридоре, его слышно У второй двери и сейчас же после этого — перед окном; я нахожу его на дворе под окном, причем он усердно занят поисками: банан

случайно упал в темную щель между двумя ящиками. То, что местонахождение цели и большая часть возможного обходного пути невидимы, не представляет существенного препятствия для решения; если только соответствующие части пространства вообще известны, кривая обходного пути с легкостью проходит по ним.

При совершенно сходном опыте с уже упомянутой собакой оказалось, что она может выполнить то же самое. Через дверь Д входят с ровной и свободной площадки, окружающей дом, в комнату с окном О, выходящим на площадку П; собаку, которая знает и площадку перед домом по прежним посещениям — собака не жи вет в этом доме, — вводят в комнату через дверь Д и кормом привлекают к открытому окну; отсюда она может видеть только отдаленные верхушки деревьев, но не площадку. Корм выбрасывается наружу, и сейчас же после этого закрывают окно. Собака бросается один раз к оконной раме, потом одно мгновение стоит, повернув голову к окну, недолго смотрит на наблюдателя; внезапно она взмахивает несколько раз хвостом, одним прыжком поворачивается на 180 градусов и мчится без остановок через дверь наружу и далее вокруг дома до места под окном, где она сейчас же находит корм.¹

Thorndike поставил большое количество опытов над кошками и собаками, чтобы посмотреть, что соответствует действительности из тех чудесных историй, которые рассказываются об этих друзьях дома. Результат оказался очень неблагоприятным для животных, и Thorndike пришел к заключению, что они не только очень далеки оттого, чтобы «думать»,

'Несколько иные опыты с обходным путем ставили Thorndike, (срав. ниже-цитированную работу) и Hobhouse (Mind in Evolution London 1901). Отмечу еще, что собака была приведена к двери не со стороны окна; следовательно, на обратном пути обонятельный след мог вести ее не далее, как до двери; но наблюдение показывает, что запах вообще не мог играть никакой роли.

но не могут даже ассоциировать представлений с восприятиями, как это делает человек, и в существенном не выходят за пределы возникающих в опыте связей простых «импульсов» с восприятиями. Это исследование сделано в отрицательном направлении — то, что для своего времени было наиболее необходимо, однако, пошло так, как это все чаще оказывается (также в Америке) в этом направлении слишком далеко. Испытания стояли не выше анекдотов о животных и были столь трудны, что результат, конечно, должен был получиться жалкий; под впечатлением несостоятельности животных дать что-либо в этих испытаниях, Thordike выдвинул общие отрицательные положения по поводу их способности к выполнению операций, которые не вытекают из специальных и слишком трудных опытов. Собака по сравнению с обезьяной, например, кажется очень глупой, но все же ближайшее исследование таких простых случаев, как только что описанные, было бы очень кстати.

Ради принципа построения эксперимента, я должен сделать еще одно замечание по поводу опытов Thorndike'a. Подобно нашим опытам, они были задуманы как испытание интеллекта (вопрос: разум или нет?); значит, чтобы достигнуть своей цели, они должны ставится в ситуациях, в которых животные, по возможности, обозримы, ибо если существенные части ситуации наделе не могут быть наглядно обозримы испытуемым, как он может разумно справиться с задачей? С некоторым удивлением поэтому видишь, как кошек и собак по многу раз сажают в клетки, внутрь которых входит только конец какого-либо механизма, и сквозь решетку которых можно увидеть изнутри еще и отрезки бечевы или другие части механизма, в то время как вся ситуация в целом, где животное должно найти себе дорогу изнутри, недоступна для ясного обозрения. Задача: животное должно само освободить себя тем, что потянет или надавит доступную часть механизма, ибо благодаря этому, откроется дверь в клетку. Thorndike сообщает далее об опытах, в которых животные лишь тогда освобождались из клетки, когда они сами себя чесали или когда они сами себя лизали. Он противопоставляет эти эксперименты другим (где надлежало приводить в действие механизм), так как здесь не существует никакой связи, никакого соответствия между действием и его результатом, что имеется в тех; в действительности, однако, некоторые из тех экспериментальных установок, к сожалению, приближаются к условиям этих опытов без

связи. Ситуации с механизмом всегда содержат составные части, которые допускают — хотя бы в некоторой степени—разумное к себе отношение, и поэтому является необходимым установить, ведут ли себя животные в этом случае (при ситуациях, допускающих, насколько возможно, разумное отношение к некоторым своим частям) как-либо иначе, чем в другом (в заведомо совершенно бессмысленных установках опыта); ибо здесь дело идет, очевидно, о некоторого рода experimentum cruris. Как и следовало ожидать, результат оказался таков, что правильное поведение в обоих случаях образуется путем более или менее длительного «обучения», так как «осмысленные» опыты слишком трудны, и к тому же отдельные части их обстановки не были наглядно представлены. Но когда животные овладевали задачей, разница уже обнаруживалась: «Во всех этих случаях» — в тех, которые имели совершенно бессмысленный характер, — «проявляется достойная внимания тенденция... редуцировать акт, пока он не сделается всего только следом лизания и чесания», и важнее всего далее: «В тех случаях, когда кошку не выпускают после этой слабой реакции, она не повторяет сейчас же движения, как она сделала бы, ели бы, например, она надавливала на задвижку, причем дверь не открылась бы от этого». В качестве объяснения Thorndike говорит только то, что не может найти причины обоих явлений. Так как дело идет здесь об одном из наиболее интересных результатов, пусть даже таком, которого, согласно его теории, нельзя было ожидать, нужно пожалеть о столь быстром отказе от толкования.

2. УПОТРЕБЛЕНИЕ ОРУДИЙ

Ситуация подвергается дальнейшему усложнению: нет больше пространства для возможных обходных путей, непроходима теперь не только прямая линия, соединяющая с целью, но и все остальные геометрически мыслимые кривые; равным образом, некое приспособление формы собственного тела к пространственным формам окружающей обстановки не приводит животное в соприкосновение с целью. Если такое соприкосновение все же должно быть каким-либо образом установлено, то это может произойти посредством включения промежуточного материального члена. Так осторожно, мы увидим потом почему, следует выразиться сообразно положению вещей; только тогда это непрямое (indirekte) поведение с помощью третьего тела принимает определенные формы, можно сказать, в обычном смысле: обладание объектом, являющимся целью, достигнуто посредством орудия; существует один род преодоления расстояния до цели при помощи третьего тела, к которому это положение применимо.¹

Если поле уже содержит в себе третьи тела, пригодные для преодоления критического расстояния между животными и целью, то возникает вопрос, в какой мере шимпанзе способен, находясь под влиянием стремления к цели, использовать возможности подобного рода.

'Хорошо делают, когда на всем протяжении исследования проблемы заменяют время от времени такие избитые слова, как «употребление орудий», «подражание» и т. п. другими, которые, возможно, точнее соответствуют поведению животного. Такие затасканные слова имеют ту вредную сторону, что за кажущейся знакомостью прячут важнейшие вопросы; кхорошо поставленным вопросам приходят, вероятно, скорее, когда при выборе выражений насколько возможно заставляют себя следовать за поведением животного; порою это весьма затруднительно просто потому, что не всегда имеешь под рукой вполне подходящие слова.

Задача наиболее легка, когда расстояние, фактически, в основном уже преодолено, третье тело уже «вставлено»; если между ним и целью есть связь, то можно или использовать эту связь, или, сочтя третье тело стольже безразличным, как и всякое другое (конечно, помимо цели), остаться беспомощным в данном положении.

Уже во введении было указано, что Султан овладел одним из таких положений, хотя скрепление было непростой формы и приобретало значение лишь в том случае, если он совершал сначала обходной путь, влезая на дерево. Если же опыт ставят просто так, например, к цели прикреплена нить или тому подобное, которую животное может достать, тогда шимпанзе быстро и всегда хорошо решают эту задачу.

С Нуэвой опыт был произведен на шестой день ее пребывания на станции (14. III): на расстоянии немного более 1 м от решетки клетки лежала цель, мягкая соломинка была прикреплена к ней, своим свободным концом пробегая по совершенно пустому пространству до самой решетки; едва Нуэва увидела цель, как схватила соломинку и притянула ею цель.

Коко через пять дней после прибытия на станцию (13. VII) был привязан за ошейник к дереву, что позволяло ему господствовать лишь над ограниченным кругом; по ту сторону периферии круга положена цель, нитка же, привязанная к ней, входит в пределы круга; Коко не видел приготовлений. Когда его внимание обратили на цель, он только раз взглянул на нее и снова отвернулся; ему еще раз указали на корм, он схватил нить и потянул к себе, но после короткой попытки снова отбросил ее: это оказалось не той целью, которая была ему нужна.

Еще раньше (14. II) тот опыт дал положительные результаты у Консула и Чего, несмотря на то, что длина веревки была 3 м. Все остальные животные имели случай по одному разу трудиться над привязанной бечевой в более сложных опытах, и ни один не замедлил ее использовать. Всегда наблюдалось притягивание к себе «при взгляде на цель», и это в буквальном смысле: взгляд на цель, и животное начинает тянуть, смотря все время на цель, а не на веревку. Следовательно, не может быть и речи о том, что веревка притягивалась вначале по какой-либо иной причине.

Вариация: цель лежит в корзине, бечевка привязана к ручке и протянута в решетчатое окно помещения, в котором находится шимпанзе: корзина неизменно поднимается на бечевке вверх.

Собака легко могла бы помочь себе в подобном опыте передними ногами или зубами; однако животное, о котором шла речь выше, не в состоянии было выполнить этой простой операции и вообще не обращало никакого внимания на нить, конец которой лежал под самым носом, в то время как поведение свидетельствовало о живейшем интересе к цели. Собаки, также как, например, лошади, — если только им не помогут особенно счастливые случайности в их движениях или какое-либо обучение,—вероятно, могут умереть от голода, находясь в одном из таких положений, где для человека и шимпанзе едва ли может возникнуть какая-нибудь проблема.

Операция шимпанзе заслуживает все же ближайшего рассмотрения. Для этого ситуация немного запутывается (11. VI. 1914): цель, к которой привязана нить, лежит по ту сторону решетки на полу; кроме «правильной» нити бегут, перекрещиваясь с нею и между собою в различных направлениях, еще три нити, начинаясь около места, где лежит цель, и доходя до самой решетки.

При сколько-нибудь внимательном взгляде взрослый человек сейчас же увидит правильную нить. К решетке приведен Султан, мимоходом он бросает взгляд наружу и дергает быстро Друг за другом две ложные и потом правильную нить (последовательность указана на рисунке цифрами).

Поле становится значительно яснее, когда от цели бегут только две нити — правильная и ложная, по возможности, ни разу не перекрещиваясь. Результат в четырех таких случаях от b до е (14. VII) легко понять из рисунков. При этом расстояние животное — цель составляет около 1 м, ложные нити приближаются к цели на 5 см. Из опытов нельзя усмотреть, может ли Султан, будучи в достаточно спокойном состоянии, прийти от рассмотрения поля к ясному заключению, которая из нитей правильная, потому что фактически он не дает себе времени для такого усилия, но просто тянет как попало и, во всяком случае, только два раза схватывает сразу правильную нить. Ошибки, которые он делает, едва ли случайны; в пяти опытах он тянет четыре раза за ту нить, которая пробегает от решетки до цели кратчайшей дорогой.

Может быть, здесь имеется еще одна тенденция — оказывать предпочтение вправо лежащим нитям; это следовало бы объяснить чисто моторно: Султан садится у решетки всегда прямо против цели и пользуется при всяком поводе, который требует только minimum'a ловкости, правой рукой.

Наконец, если только одна нить пробегает близко от цели, оставаясь неприкрепленной к ней, то все зависит от более точного определения «близости». Султан в одном из таких опытов (цель отстоит от решетки на 3 м, конец бечевы удален от цели примерно на 15 см), взглянув по направлению к цели, сначала не потянул бечевку, но несколько секунд спустя все же дернул ее, будучи всецело занят лишь ею одной, не обращая ни малейшего внимания на цель, и начал играть с наполовину втянутой бечевочкой, все время нисколько не заботясь о лежащей снаружи цели; проба показала, что у него был самый хороший аппетит. Напротив, при удалении цели на 1 м и при расстоянии между концом бечевки и целью всего лишь около 2 см он тянул, явно смотря на цель, хотя делал это несколько нерешительно. При увеличении числа таких наблюдений шимпанзе, естественно, становятся недоверчивыми. В целом я мог установить следующее: при очень малом расстоянии между концом бечевы и целью (многое зависит от ясности фона) шимпанзе после беглого взгляда в большинстве случаев будет тянуть бечевку; он будет делать это всегда, когда бечевка и цель оптически соприкасаются друг с другом; является ли «способ скрепления» в нашем практическом смысле привязывания в таких опытах для шимпанзе чем-то большим, нежели оптичес-

ким контактом высшей или низшей степени, кажется сомнительным. При очень большом расстоянии между нитью и целью шимпанзе обычно не будет тянуть, он должен быть заинтересован бечевой как таковой, или нуждаться в ней, чтобы как-нибудь иначе использовать ее в качестве орудия; при средних расстояниях в несколько сантиметров, когда бечева еще достигает некоего рода «окружения» цели, внутри которого она тотчас же (также и людям) представляется «бегущей в область цели», все будет зависеть от внимания животного и его голода. При очень сильном голоде шимпанзе все же будет тянуть бечеву, и именно «при взгляде на цель», даже если он видит и должен видеть, что никакого контакта нет. Он поступает при этом совершенно также, как тонущий человек, который, по обычному выражению, в опасности всегда хватается за соломинку. Движения животного в подобных случаях, которые будут нам еще часто встречаться, вялы и представляют картину полной растерянности.¹

Цель ничем не соединяется с помещением, где находится животное; в качестве единственного вспомогательного средства ситуация содержит палку, с помощью которой цель может быть придвинута.

Из семи шимпанзе, которые принадлежали станции с самого начала, я нашел у Султана уже достаточный опыт в подобном применении палок, такое же действие наблюдалось также у Раны; как возникло оно у некоторых других животных впервые, будет сообщено в следующей части этих исследований. К тому роду опытов, который здесь первоначально рассматривается, относятся три случая — с Чего, Нуэвой и Коко.

Большая самка, о предыдущей жизни которой в Камеруне, разумеется, ничего неизвестно, содержалась ко времени опыта (26.11.1914) почти всегда изолированно от других (втечение 1 1/ 2 лет), ктому же втаких помещениях, которые редко давали повод иметь дело с подвижными предметами помимо соломы и одеяла; напротив, смотреть на занятия маленьких животных она могла, когда ей было угодно. Чего выпускается из своей комнаты в обнесенное решеткой помещение, которое служит ей местом

¹ Опыты с веревками ставил Hobhouse на нескольких видах животных, да и помимо него они проделывались довольно часто.

пребывания в течение дня; снаружи, дальше, чем может достать ее очень длинная рука, лежит цель; внутри, поблизости от решетки и несколько в стороне, находятся несколько палок. Она безуспешно пробует сначала достать фрукты руками, потом ложится на спину, немного спустя делает новую попытку, снова оставляет ее и т. д. в течение более чем получаса; наконец, она остается продолжительное время лежать, не заботясь больше о цели; палки, которые, находясь непосредственно рядом с нею, могли бы привлечь к себе ее внимание, как будто для нее не существуют. Но теперь младшие животные, бегавшие неподалеку снаружи, начинают интересоваться целью и осторожно подходят ближе и ближе; одним прыжком Чего выскакивает, схватывает одну из палок и подталкивает ею довольно ловко бананы к себе, пока они не приблизятся на расстояние длины руки. При этом она сейчас же ставит палку правильно позади цели; она пользуется сначала левой рукой, потом правой и часто меняет их; палку она держит не всегда так, как это сделал бы человек, но часто так, как она любит держать свой корм, именно — зажав ее между третьим и четвертым пальцами, в то время как большой придерживает ее сбоку.

Опыт с Нуэвой был поставлен через три дня по ее прибытии. (11. III. 1914). Она не бывала еще в обществе других животных, но сидела изолировано своей клетке. Ей дают в клетку палочку. Она скребет ей некоторое время по полу, сгребает таким образом в одну кучу кожуру бананов и потом роняет палку без внимания приблизительно в 3/4 м от решетки. 10 минут спустя снаружи на пол, дальше чем может достать рука, кладут фрукты; животное безуспешно старается схватить их и сейчас же начинает горевать с характерной для шимпанзе манерой. Она выпячивает на несколько сантиметров обе губы, особенно нижнюю, издает, глядя на наблюдателя умоляющими глазами и протягивая к нему руку, плачущие звуки¹ и наконец, отчаявшись, бросается на спину — очень выразительное поведение, которое можно наблюдать вообще в случаях большого горя. Так проходит, в просьбах и жалобах, несколько времени, пока примерно через 7 минут после появления цели животное не замолкает при взгляде по направлению к палке, которая здесь, как чаще всего и в дальнейшем, находится в левой руке, тотчас же ставится на землю позади цели. При

'Шимпанзе, как известно, не плачет слезами.

повторении опыта через час проходит гораздо меньше времени до того, как животное схватывает палку; равным образом, теперьона употребляет ее уже с большей ловкостью; ловкость достигает своего тахшшп'ауже после немногих повторений.

Коко на второй день после своего прибытия (10. VII. 1914) привязан, как обычно, цепью за ошейник к дереву, имея возможность свободно двигаться возле него в пределах круга. Сначала он совсем не обращает внимания на легкую палочку, вдвинутую незаметно в круг, немного позднее он грызет ее одно мгновение; час спустя вне круга, вне пределов досягаемости кладется цель. После нескольких напрасных попыток схватить ее все же рукой, Коко берет внезапно палку, которая лежит приблизительно на расстоянии 1 м позади него, смотрит на цель и роняет палку; вытянувшись по направлению к цели, он протягивает ногу, которая, благодаря ошейнику, достает дальше, чем рука, но оставляет также и это; внезапно он опять берет палку и на этот раз, правда, очень неловко, притягивает цель. При повторении опыта неловкость животного бросается в глаза еще резче; нередко он толкает цель (банан) с неправильной стороны так, что она была один раз отброшена далеко прочь; в этом случае, и вообще чаще, Коко берет палку ногой и продолжает таким образом работать дальше; когда он не смог достать банан этим путем, он внезапно приносит зеленый стебель, с которым играл перед опытом, но и этим орудием ничего не достигает, потому что стебель еще короче, чем палка. Коко ведет палку с самого начала правой рукой, и только в те моменты, когда его правая рука явно утомлена, на помощь приходит левая рука, но тогда палка движется совсем неуверено даже если рука не утомлена, и скоро он снова передает палку в правую руку.

Говоря очень обще, можно считать, что шимпанзе, который однажды в подобной ситуации начал применять палку, не останется беспомощным, если налицо не окажется палки или если находящаяся налицо палка скроется от внимания.

Нуэва (13. III.) два дня спустя была лишена перед опытом палки, с которой она в этот промежуток охотно играла. Когда снаружи кладут цель, она пробует тряпками, лежавшими в клетке, соломинками и, наконец, жестяной чашкой для воды, которая стоит перед решеткой, подтащить или пригнать к себе Цель ударами (тряпкой), что ей иногда удается.

На другой день после первого опыта с Чего палки лежат в 1

1/2 метра от решетки в глубине клетки. Когда животное впущено в помещение, оно протягивает сначала, опять безуспешно, сквозь решетку руку; однако как только маленькие животные начинают приближаться к цели, Чего схватывает быстро несколько соломинок и безуспешно удит ими. Лишь спустя много времени, когда маленькие подходят угрожающе близко, совершенно внезапно палки вовлекаются в ситуацию, и с помощью одной из них придвигается цель.

Для следующего опыта (в тот же день несколькими часами позднее) палки кладутся еще дальше от решетки (следовательно, и от лежащей снаружи цели), около противоположной стены клетки (расстояние от решетки 4 м). Они не используются. После напрасных попыток достать цель рукой Чего вскакивает, быстро идет в помещение, где она спит и которое соединяется с опытной клеткой маленькой открытой дверью, и сейчас же возвращается со своим одеялом; она проталкивает материю сквозь решетку, бьет ею по фруктам и гонит их к себе. Когда при этом один банан попадает на угол одеяла, все поведение немедленно меняется, и она с большой осторожностью притягивает к себе одеяло с лежащим на нем плодом. Но применять одеяло довольно трудно; новая цель совсем не поддается этому способу. Чего беспомощно оглядывается, часто смотрит по направлению палок, но не выказывает к ним ни малейшего интереса; но вот всовывают другую палку сквозь прутья решетки наискось от от цели, Чего сейчас же употребляет ее.

Коко, который кроме палки хотел уже применить стебель травы, через три дня (13. VII) в такой же ситуации сначала не обратил внимания на палку, лежавшую несколько в стороне от цели, у самого края упомянутого круга; лишь некоторое время спустя он достает ногою палку, и потом с ее помощью—по-прежнему неуклюже — цель. При повторении опыта он приносит свое одеяло, протягивает его до самой цели, но после небольшого промедления бросает его и снова берется за палку. Днем позже, когда поблизости нет никакой палки, повторяется совершенно точно весь процесс с одеялом, затем он пытается придвинуть цель камнем. Еще несколькими днями позже он использует большой кусок твердого картона, ветку шиповника, поля старой соломенной шляпы, кусок проволоки. Все, что подвижно и имеет хоть в какой-нибудь степени вид вытянутого в длину предмета, становится в ситуации «палкой» в чисто функциональном смысле

«орудия для захватывания». Можно сказать даже, что подвижная часть поля выказывает тенденцию направляться в руках Коко к критическому месту.

Попутное самонаблюдение: еще до того, как животному приходит в голову применить палку или что-либо сходное, зритель, конечно, наперед ждет этого; когда смотрят на обезьян, которые усердно, но без успеха стараются преодолеть расстояние до цели, то в результате напряжения происходит смещение зрительного поля; продолговатые и подвижные предметы воспринимаются теперь не какбезразличные и строго неподвижные на своем месте, но как бы снабженные «вектором», как бы находящиеся под давлением в направлении к критическому месту.

Как и следовало ожидать, изменения цели или ее положения, как правило, остаются без влияния, после того как употребление палок однажды произошло. В один жаркий день Коко пытался притянуть ведро, полное воды, которое стояло вблизи его круга, с помощью палок, которые он держал в каждой руке, — конечно, без успеха. Когда цель прикрепили на гладкой стене дома выше, чем достает рука, он берет зеленый стебель, потом камень, палку, соломинку, свою посуду для питья и, наконец, украденный башмак и протягивает их вверх; если же под рукой совсем нет ничего другого, тогда он делает петлю из веревки, которой он привязан, и пытается ею сбить цель.

Когда животные, нашедшие практический способ поведения в определенной ситуации, применяют тот же способ в сходном положении, тогда высказывается (и часто с полным правом) предположение, что в неясном восприятии животного новая ситуация совсем не отличается от старой, и, следовательно, одинаковое поведение в обоих случаях понятно само собою. Было бы совершенно ошибочно привлекать подобное объяснение для тех случаев, когда шимпанзе заменяет палку другим предметом: оптика шимпанзе, как это легко установить в опытах, да и помимо них, слишком высоко развита, чтобы он мог чисто оптически «смешать» ранее примеренную палку с пучком соломы, полями шляпы, камнем, башмаком и т. д. Но если сказать, что палка приобрела в зрительном поле определенное функциональное

3 Зак. № 175

значение для известных ситуаций, и это само собою переносится на все другие предметы, которые в некоторых наиболее общих свойствах формы и консистенции имеют объективное сходство с палкой, хотя бы в остальном имели какой угодно вид, — то это совершенно точно выражает единственное воззрение, которое согласуется с наблюдаемым поведением животных. Поля шляпы и башмак для шимпанзе, конечно, не всегда являются оптическими палками (и едва ли поэтому они смешиваются в опыте), но лишь в определенных ситуациях они выступают как «палки» в функциональном смысле, после того как до известной степени родственная по форме и консистенции вещь, например, прут, однажды выполняла функцию палки. Описание поведения Коко показывает, что у этого малыша едва ли имеется какое-нибудь ограничение в смысле характера вещи, и всякий «подвижный предмет» быстро становится в подходящей ситуации «палкой». Другой момент кажется гораздо более существенным, чем внешнее различие между палкой, полями шляпы и башмаком; в опытах с Чего и Коко (Нуэва по внешним причинам не испыты-валась в этом направлении) это положение предметов, рассматриваемых как орудия, по отношению к животному и цели. У обоих животных палки, которые они перед этим часто употребляли, теряли свой функциональный или инструментальный характер единственно потому, что они удалялись от критического места. Точнее: если позаботиться о том, чтобы при взгляде на критическую область и при блуждании взором внутри этой зоны невозможно было увидеть палку и, наоборот, при взгляде в направлении палки вся область цели исчезала бы из поля зрения, то этим, как правило, применению орудия ставится препятствие, или оно, по меньшей мере, резко замедляется, несмотря на то, что до этого было уже неоднократно использовано. Всеми средствами я обращал внимание Чего належавшие на заднем плане клетки прутья, и она смотрела прямо на них; но она при этом не могла видеть области цели позади себя, и палки оставляются в покое. Даже когда мы однажды утром довели дело до того, что она схватила одну из палок и использовала ее, после обеда, когда палки лежали на том же месте, она уже не могла выйти из положения еще раз, хотя, бродя по клетке, прямо наступила на палки и несколько раз смотрела точно в их направлении. В то же самое время прутья и различные замещающие предметы, которые она видит неподалеку от области цели, используются ею без