Обещание и его осуществление. Первоначальные неудачи и последующие успехи

Интересно отметить, что как во Франции, так и в Англии полнокровная деятельность научных обществ как таковых продолжалась в течение сравни­тельно короткого отрезка времени; к J690 году оба общества находились в пла­чевном состоянии, и возрождение их в XVIII веке фактически явилось вос­созданием этих обществ. Их появление, всеобщая поддержка и вызванный ими в широких кругах общественности интерес был показателем того, что на науку смотрели в то время как на волнующее, интересное и, быть может, выгодное занятие. Именно этот последний момент послужил причиной возник­новения серьезных трудностей. Фрэнсис Бэкон, подобно Роджеру Бэкону, жившему четырьмя столетиями ранее, ясно сознавал, что понимание природы было единственным средством заставить ее служить человеку. Однако между пониманием чего-то и его осуществлением—дистанция огромного размера. Фактически лишь в одной области—правда, весьма важной,—а именно в астро­номии и мореплавании, новая наука, практически сведенная к математике и физике, была в состоянии принести реальную пользу. Сэру Антони Дину действительно удалось в 1666 году найти осадку корабля до того, как он был спущен на воду, но на практику кораблестроения это не оказало сколько-нибудь серьезного влияния. Королевское общество на ранней стадии своего развития сулило гораздо больше, чем могло осуществить, и это обстоятель­ство отчасти оправдывало в тот момент насмешки, которые оно вызывало со сто­роны интеллигенции, не имеющей отношения к науке, и наиболее известным примером которых является сатира Свифта «Путешествия Гулливера».

Однако в конечном счете результаты деятельности Общества должны были оказаться совершенно иными. Стимулируя «проникновение естество­испытателей в ремесла» (стр. 254), оно смогло заложить основы той рацио­нальной оценки и реконструкции традиционных ремесел и мануфактур, кото­рые должны были вылиться в промышленную революцию следующего века. Действительно, непосредственным результатом его работы явилась централь­ная фигура этой революции—паровая машина, которая с полным правом может быть названа «философской машиной». Она явилась плодом работы не того или иного отдельного изобретателя, но группы ученых в Accademia del Cimento, Королевском обществе и Французской академии (стр. 323 и далее).

I" и с. II, Эскизы HiicipyiUMiiGu н машин.

СИ» ра«нмх номеров «Философекля; трудов лондонского ио1>о$е»сиого общества*.* а —mouoe изобретение Христиана ГюЯгч'пез из Цюдихема—^в^сьма точные портйтниныв часы

б—иовыЯ татйд«апт|жческнЙ Сш^ижэтельмны!^ телескоп, изоИрстешшй Ньютоном, членом Кетм> лсвского ебн^ееггва п профессорам мгт?м&тнни К.^^йриджскс!Го уиииьрснтсТй (167211 (гтр* 25>7># a — тцшш М&ШШ& для ярсжэяедства полотняной тшшм &ез номшдн рсыяелеиимиа, преподнесен*

sse«oM академии г-моя де Жен. оф|*цер*зд

(Взйто из «Journal &t* Scavnn**. ib?8«стр.:

Рождение современной науки

Наука становится институтом

Учреждение ранних научных обществ имело еще один, более основатель­ный результат: оно сделало науку институтом, институтом со всеми его отли­чительными признаками, торжественностью и, к сожалению, некоторой долей помпезности и педантизма, присущих более старым институтам права и меди­цины, Эти общества превратились в действительности в жюри по делам науки, жюри» достаточно авторитетное, чтобы отстранить многих из тех шарлатанов и безумцев, которых широкие круги общественности едва могли отличить от подлинных ученых; однако, к сожалению, оно могло также выхолостить из самой официальной науки, по крайней мере на время, многие революцион­ные идеи (стр. 328). Круг вопросов, которыми занимались ученые—члены науч­ных обществ второй половины XVIII столетия,—как показывают их «фило­софские труды», охватывал почти все без исключения аспекты естествознания и практической жизни, начиная от вычисления расстояний до звезд и кончая микроскопическими организмами, живущими в прудовой воде, от искусства крашения до таблиц смертности⁴-⁹³.

Первым манифестом вновь организованной пауки была «История Коро­левского общества», написанная епископом Спратом в 1667 году, когда обще­ству исполнилось всего пять лет. Труд этот, как и следовало ожидать, вышел за рамки просто истории. Это была скорее программа и защита эксперимен­тальной философии. Осудив всевозможные разновидности догматических фило­софов, Спрат с одобрением отмечает:

«Третьим видом новых философов были те, кто не только расходился во взглядах с древними, но также правильно поставил себе целью идти мед­ленным, но верным путем экспериментирования; и они шли этим путем, насколько им позволяла это краткость их собственной жизни или множество других их дел, или ограниченность их состояния».

Спрат выступает за прием в Общество людей всех званий и профессий, уроженцев всех стран, а затем затрагивает вопрос о raison d'etre такого учре­ждения, которое, по его мнению, заключается в «характере того века, в кото­ром мы живем, Ибо сейчас дух экспериментирования распространен так широко, что даже будь в пашей стране создана еще одна или две подобных ассамблеи, то и в таком случае у нас не было бы недостатка в талантливых людях, чтобы они могли поддерживать ее деятельность. Все места и уголки уже заняты, и работа в них уже кипит: ежедневно мы находим множество благородных редкостей, созданных не только руками ученых и профессио­нальных философов, но и в мастерских механиков; путешествиями купцов; плугом землепашцев; спортом в рыбных садках, парках и садах дворян; со­мневаться поэтому можно только в отношении будущих веков. И даже им мы спокойно можем обещать, что они ненадолго будут лишены плеяды пыт­ливых умов, ибо перед ними лежит так четко намеченный путь; ведь им достаточно только вкусить этих первых плодов и вдохновиться этим при­мером».

Он заканчивает свое рассмотрение экспериментов и инструментов, кото­рыми пользовались члены Общества, комментариями о «манере их рассужде­ний» и необходимости устранить из них «витиеватость и напыщенность речи». Поэтому, говорит Спрат, они категорически

«...отказываются от многоречивости, отклонений и высокопарности стиля, чтобы вернуться назад к первончальной чистоте и лаконичности, когда люди выражали так много вещей почти одним и тем же количеством слов. Они пот­ребовали от всех своих членов конкретной, неприкрашенной, естественной ма­неры говорить; точных выражений, ясного смысла; врожденной неприну­жденности; изложения возможно близкого к математической простоте; и пред­почтения языка ремесленников, сельских жителей и купцов языку остряков или схоластов».

Научная революция

Остается фактом, что стиль английского языка во второй половине XVII ве­ка был коренным образом упрощен^-1-⁶¹^-"². Любопытен комментарий по этому поводу, написанный столетием позже Самуэлем Джонсоном на труд Спрата:

аЭто одна из немногих книг, которая благодаря изысканности чувств и изяществу изложения не утеряла своей ценности до нашего времени, хотя она написана на расплывчатую и скоропреходящую тему. История Королев­ского общества читается сейчас не ради того, чтобы узнать, какие дела в нем тогда вершились, но чтобы посмотреть, как описывает эти дела Спрат»⁴*⁰⁰