Год пил в Мытищах нарзан

Приступил к продолжению данной повести весной 2010-го.

Давно не брал я в руки шашек. Не писалось. В душе не то. В теле тоже. В мозгах тем более.

А период, о котором надо начать писать, главный – столичный, и думаю, им когда-то закончить. Вот, наверно, поэтому долго не приступал, что он главный, ответственный, последний.

Очередной зигзаг

Вчера, приехав с похорон брата Володи из Новоалександровска, понял, что надо писать, времени тоже остается мало. 62 года прожил брат. Много это или мало? Длина – одна жизнь. Он лежит и не помнит ничего, и сколько он прожил тоже. Мы, оставшиеся на земле родные и друзья, только помним, он жив в нашей памяти. Когда-то мы уйдем. Надо продлить память о нем, вспомнить как он несуразно прожил последние свои 10 лет, хотя он считал, что он нашел ту работу, на которую шел с радостью, но возвращаться с работы было некуда, и не к кому. Он развелся со своей второй женой Галиной, не простил ей измены (если она, конечно, была) и оставил свой дом в Темрюке близ Азовского моря, забрав документы на него, и тем самым заблокировал его продажу. Стал бомжевать по России, участвуя в выставках самостоятельно и с коллективом, продавая ювелирные, художественные произведения и всякую мелочевку.

А какой он был успешный в молодости! Сорил деньгами, менял машины, построил дом, проигрывал деньги в карты, был кум королю, вернее ТУЗ.

Когда он остался один, я хотел ему помочь, пригласил в Москву к себе на работу в качестве администратора или директора моего Театра Одного Актера. Он добросовестно исполнял свою работу, но он был наивным, неопрятным, косноязычным, с больными пальцами и ногтями на руках, что влияло на недоверие к нашей деятельности. У нас ничего не получилось. Он все равно смотрел на юг, где проходили его выставки. Ой, господи…Прости, брат.

За полгода до его кончины я все-таки успел сказать ему это слово, и он простился со мной. Это было в Кисловодске, куда мы с театром на Покровке и Маяковкой приехали с одним спектаклем «Женитьба» по какой-то культурной акции и выступали в филармонии, где сидел когда-то на моем концерте мой отец, последний раз смотрел мой спектакль там и брат мой. Он все три дня был со мной, даже спали вместе в санатории «Нарзан» на одной односпальной кровати, делили бесплатную санаторную еду по-братски. Конечно же, были на кладбище у наших родителей, очистили могилку, хотели покрасить оградку, но Володя пообещал позже сам это сделать. Он провожал нас на перроне в Кисловодске, и хотел с нами доехать до Пятигорска, где он снимал угол, но проводник-сука поднял кипеш и вытурил его из моего купе. Мы успели с ним выпить чекушку «Стрижамента», которую он купил. И вот Володя со слезами на глазах говорит этому проводнику:

--Может мы с братом последний раз-то и видимся, бесчувственная ты тварь!

А твари надо было денег, которых у нас не было, да если бы и были, не дали. (Фото. Последний снимок).

Все лето он торговал своими бусами на Черном море, спал не знаю где, так как его койко-место в своем автомобиле было отобрано вместе с правами. Ел не знамо что. Зарабатывал неизвестно сколько. После бархатного сезона он приехал в Новоалександровск к своим детям от первой жены Таисии, и там попал в реанимацию с инфарктом. Ждал меня, веря, что я приеду. А у меня все дела…

Мы друзей теряем

На толкучке дней

И не замечаем

Их среди вещей.

Сколько всем при жизни

Хочется тепла.

Но у наших близких

Важные дела.

Припев:

Надо бы, надо бы, надо бы жить и любить.

Жизнь мимолетна, а вечность длинна.

Стало быть, стало быть, стало быть надо хранить

Нашу любовь, что при жизни нужна.

Часто от недуга

Просто побранив,

Убиваем друга,

Слово обронив.

Поздно или рано

Станет боль сильней

От врагов – не рана,

Рана – от друзей.

Припев.

Если расстоянье

Разлучает вдруг,

Горечь расставанья

Разбавляет друг.

Скажет на перроне,

Чувства не тая:

«Радость ты и горе,

Жизнь и боль моя».

Припев.

Эту песню я написал на смерть Морозовского. Она пригодилась и мою брату. Когда в театре на Покровке умер актер Виктор Яцук, я в гримерке после поминок спел друзьям актером эту песню. Все были потрясены. Поляков со слезами на глазах сказал мне, хотя он сам поэт, что я личность. А эту личность Арцибашев не захотел видеть у себя в театре. Бог – судья!

Стало лучше брату, выписали. Вдруг в тайне от детей он уехал в Темрюк выяснять, почему не пересылают на карточку пенсию. Возвращаясь, он опять попал в больницу в Армавире, где он на другой день скончался. Пенсия ему уже не понадобилась.