Финны, рюсся и большевики 6 страница

Каким же способом можно было «выкурить из щелей и уничтожить» врагов, если они ничем не отличались от обыч­ных людей или даже заслуженных и полезных граждан?

По мнению Сталина, способы были. На практике основным критерием в списке грехов ликвидируемых становилась преды­дущая деятельность. Те, кто принадлежал к «мелкобуржуаз-

ным» партиям, как, например, к меньшевикам и эсерам или же финским социал-демократам, составляли группу, подлежащую ликвидации. Так же относились и к национально-патриотичес­кой интеллигенции, с интересами которой считались при нэпе При партийных чистках особым отягчающим вину обстоятель­ством было сокрытие классового происхождения, ибо это оз­начало попытку проникновения вражеской агентуры в тыл пе­редового отряда пролетариата.

Сталин прекрасно понимал, что если врагов уничтожить це­лым классом, то вместе с ними погибнет и большое количе­ство друзей. Но это было не важно, ведь «когда лес рубят -щепки летят», — говорил еще учитель Сталина Ленин. Сталин был последовательный ученик и верил в науку. Он знал, что вождя боялись и льстили ему, но чаще все же ненавидели, о чем свидетельствуют рапорты о настроениях и анонимные письма. Террор был способом, с помощью которого можно было хотя бы на время сломать сопротивление общественных групп, но Сталин хотел большего, он стремился к новому об­ществу и поэтому вынужден был уничтожать не только врагов.

В общественных науках Сталин придерживался почти безу­коризненной научной методологии. Она основывалась на кол­лективном мышлении, при котором существенными считались структурные изменения, а не изменения в человеческом созна­нии. Понятно было, что последнее неизбежно следует из пре­дыдущего, но эта связь не могла быть обратной. Поэтому было совершенно не важно, что думает тот или другой человек, важ­но было то, что должен думать тот коллектив, к которому он относится. Научное обоснование можно было строить только на классовом интересе, а не «на мнении».

Если мы поймем это, то нам легко будет понять и то, что Сталин без всяких проблем мог сотрудничать с представителя­ми буржуазии, которые никогда и не утверждали, что поддер­живают «генеральную линию», но для которых полезная, по мнению Сталина, политика также могла бы быть полезна. Та­кими буржуазными политиками были, например, Паасикиви и Кекконен. Совершенно в ином положении были финские ком­мунисты в СССР в 1930-е гг. То, что вождь финских комму­нистов Куллерво Маннер был сыном священника и братом гу­бернатора Выборгской губернии, вряд ли имело решающее зна­чение, ведь он и не скрывал свое прошлое. Вероятно, хуже было то, что он был бывшим социал-демократом и был фин­ном, а также то, что он родился и вырос в Финляндии. И ве­роятнее всего, решающей причиной для ликвидации было его

положение в руководстве компартии, пусть даже это и была ничтожная эмигрантская партия. Конечно, и обычных рабочих ликвидировали тысячами, но для подобных Маннеру положе­ние было безнадежным. То, что Отто Вилле Куусинен уцелел, могло быть чистой случайностью.

Примером того, как функционировал механизм сталинской социальной инженерии, может послужить судьба Ялмари Вир­танена.

Виртанен был финном, но судьба его тесно переплелась с советской страной и ее судьбами. Он участвовал в граждан­ской войне в России и дошел до Сибири. Когда в Восточной Карелии стали создавать финноязычную литературу, Виртанен быстро занял ведущее положение среди карельских литерато­ров, он стал председателем союза пролетарских писателей Ка­релии и получил звание народного поэта Карелии. Произведе­ния Виртанена читал в переводе сам Максим Горький, который высоко оценил их и охарактеризовал его как «сатирика по от­ношению к прошлому, сурового реалиста по отношению к совре­менности и революционного романтика по отношению к буду­щему». Именно таким и должен был быть пролетарский поэт.

Когда соцреализм вытеснил пролетарских писателей, твор­чество которых противоречило генеральной линии партии, Виртанен оставался на плаву и даже стал председателем союза писателей Карелии.

В 1936 г. Виртанена чествовали как гения. Сам он в это же время опубликовал стихотворение о Сталине, в котором гово­рилось:

Радостью наполняется мое сердце каждый раз, Когда я вижу, как прекрасна наша отчизна, Когда в каждом нерве ее живет

движение напильника и кисти, Стального орла и танка — и у музы та же цель, Та же радость звенит: та радость звенит оттого, что под руководством Сталина страну можно сделать такой счастливой.

Можно ли назвать какую-нибудь из республик,

Которая бы зачахла при советской власти!

Нет. К чудесному социализму они стремятся,

И сказочный прекрасный сад в цвету они напоминают,

Где садовник Сталин.

Язык стихотворения будет понятным, если иметь в виду что оно вышло в свет в 1936 г.

С построением социализма в финский язык Восточной Карелии вместо чисто финского «neuvostot» вошло слово «sovetit», обозначающее «советы», в соответствии с чем со­ветских писателей стали называть «sovetittikirjaailijat». Ста­ли употреблять также такие слова, как «revolutsio» «pjatiletka», «roodina» и др. Тем самым от финского языка хотели отвести тяжелое и не сулящее ничего хорошего обви­нение в том, что этот язык по своему характеру является буржуазным.

Так утверждали прежде всего профессор Д. В. Бубрих и его ученики, и в целом это соответствовало основному направле­нию советского языкознания. Тогда в советском языкознании царил академик Н. Я. Марр, который учил, что язык имеет классовый характер, то есть что язык, являясь частью над­стройки, отражает классовые противоречия и служит нуждам правящего класса.

Рассуждая логически, Бубрих пришел к выводу, что в бур­жуазной Финляндии финский язык должен был быть по сво­ему характеру буржуазным, и если на нем говорили в Восточ­ной Карелии, да еще и заставляли карелов говорить на нем, то тем самым распространяли буржуазную идеологию. Финны действительно были ревностными стилистами и придержива­лись тех же взглядов, что и Э. Н. Сетяля и другие финские ученые авторитеты в этой области. После того как в 1935 г. «местный национализм» в Карелии был разгромлен, финнам пришлось отступить от национальных позиций, что, в частно­сти, привело к тому, что финский язык стал быстро обогащать­ся новыми, несомненно пролетарскими словами. Поэтому Вир-танен, слагая стихи в честь страны советов и ее вождя, упот­реблял такие новообразования.

Мартовский пленум 1937 г., наметивший программу боль­шой чистки, положил начало кампании самокритики, целью которой было покончить с «идиотской болезнью беспечности» и ее последствиями. Драматическим фоном принятия этого решения был показательный судебный процесс против Бухари­на и некоторых других руководителей, где доказывалось, что они являются пособниками Троцкого. Обвиняемые признались, что занимались разными видами вредительской деятельности, начиная с покушений и взрывов шахт до шпионажа и прода­жи военных секретов. Совершенно понятно, что поэта Ялмари Виртанена возмущало и ужасало такое злодейство:

7О

CC/l/Of <~IUUJlUn.Ul,riLUV

Троцкисты присасываются как пиявки к цветущему телу, Они отравили и предали нашу советскую страну Ш суровая рука встала на их пути и ударила по

отвратительному змеиному кубку По сравнению с троцкистами невинными младенцами

кажутся Каин и Пилат. Этим убийцам трудно найти прообразы,

если даже перерыть все архивы истории Место этих трупных червей под землей,

куда их следует втоптать. Когда мы от них избавимся, очистится воздух

и легче будет дышаться нашей стране.

Возмущение Виртанена могло быть абсолютно искренним. Ведь действительно было чем возмущаться. Самокритика раз­вивалась успешно, и кто бы мог догадаться, что все, даже мель­чайшие, подробности могут оказаться жизненно важными и даже личное может быть политическим? Ведь даже Сталину это открылось только на этих процессах.

Как Сталин и предполагал, весной 1937 г. все каялись в гре­хах по всей необъятной Советской стране и даже в партийном и советском аппарате. Каялись все, в том числе и Виртанен, и другие финские писатели.

Финны могли бы и не каяться, ссылаясь на то, что то, что сейчас называлось «национализмом», было в свое время частью программы строительства социализма, одобренной сверху и изве­стной под названием политики карелизации. Финны могли бы и не каяться еще и потому, что им в любом случае была уготова­на массовая ликвидация, но они пока еще не понимали этого.

Те финны, которые хотели быть хорошими большевиками, признавались в своих прегрешениях потому, что признание было обязанностью каждого большевика, он должен был сло­жить оружие перед партией. Финны, когда-то посещавшие кон­фирмационную школу, вероятно, помнили, что еще Лютер го­ворил, что только после покаяния человек мог надеяться на отпущение грехов. Судя по воспоминаниям, даже среди фин­нов находились такие, которые считали, что они не заслужи­ли всех прелестей социализма, так как считали, что в них столько пережитков прошлого, что все они действительно нуждаются в тюремном сроке на десяток лет.

Каковы бы ни были мотивы Ялмара Виртанена, свое поэти­ческое кантеле он настраивал на актуальную ноту для служе-

ния советской власти. В 1937 г. в одном из последних вышед ших на финском языке номеров газеты «Красная Карелия» было опубликовано и стихотворение Виртанена «Предвыборная песня»:

... такая чистая мелодия рвется из груди.

ПАРТИЯ — наш выборный лозунг,

РОДИНЫ счастье и защита ее.

Вновь сегодня наш великий народ тверд как сталь,

И как скала СТАЛИН отражается во всем.

Вскоре после этого Виртанена не стало. Его арестовали, осу­дили и расстреляли, как и тысячи других финнов. В Карелии вождь уничтожал буржуазный национализм, которому не было больше места в социалистическом обществе. Непосредственно уничтожением занимался подручный наркома внутренних дел Ежова Заковский, который говорил, что уничтожит «под корень всех шпионов, вредителей и диверсантов». Заковский очень на­поминал своего шефа Ежова, которого превозносили за то, что у него «слово не расходится с делом» — ведь такой человек был прямой противоположностью политическим двурушникам.

Виртанен, который был спокойным человеком и любил прелести жизни, согласно обвинениям, все же попуститель­ствовал гнилому либерализму, хотя на словах и был готов «втаптывать в землю трупных червей». Теперь было время других людей.

Людей, подобных Ежову и Заковскому, использовали в ка­честве палачей некоторое время, после чего ликвидировали.

Возникает вопрос, почему ликвидаторов в свою очередь нужно было ликвидировать, ведь в 1937 г. Ежов был объектом поклонения, его ставили в пример каждому советскому граж­данину? Ответ на этот вопрос будет в некотором роде спеку­лятивным, но в принципе все это было в духе сталинских ме­тодов: так же как и во время коллективизации, вождь не при­нуждал своих подчиненных к «перегибам», чтобы тем самым получить ожидаемый «научно» обоснованный результат. И так как, согласно сталинской методике, работа выполнялась чужи­ми руками, то можно было исполнителей этой грязной рабо­ты затем наказать за допущенные ими ошибки, за которые вождь ответственности не несет. Такие расправы пользовались большой популярностью и были легким способом сделать на­род более счастливым. Можно, однако, задать вопрос, почему вождь так расточительно ликвидировал тех, которые явно были самыми последовательными и верными его слугами?

JC.WOL ^frLU~/lU.nU.L*rHW

Можно предположить, что как диалектик Сталин предвидел, что у этой группы есть свой срок. Свою миссию она выполни­ла хорошо, но лишь после того, как она будет ликвидирована, можно было ожидать, что широкие массы вновь будут дове­рять властям. Таким образом, чекисты великого террора были своего рода мучениками большевизма, которые должны были своей кровью оросить почву идеального общества.

События в Карелии также развивались по обычному сцена­рию: руководителя местного НКВД Матюшенко признали вре­дителем и ликвидировали после того, как под его руковод­ством была проведена кровавая бойня.

Отто Куусинена можно, вероятно, считать самым ярким ан­тигероем в истории Финляндии. Сегодня его история, конечно, представляется комедией, если не фарсом. Однако в течение де­сятилетий она грозила стать трагедией для всей страны.

Куусинен — единственный финн, погребенный в Кремлев­ской стене, и, вероятно, также единственный из финнов, в честь которого названа улица в Москве. Когда его на старости лет ввели в члены Политбюро ЦК КПСС и ему выпала честь редактировать учебник «Основы марксизма-ленинизма», мно­гие могли подумать, что это действительно значительный де­ятель в государственной иерархии.

Это мнение поддерживали в особенности воспоминания Арво Туоминена, которые в 1950—1970-х гг. для широких сло­ев финского народа были самым значительным информацион­ным источником по истории СССР. В коммунистических кру­гах Куусинена, за неимением лучшего, превозносили как вели­кого вождя финского народа, и в 1970-х гг. в среде радикальной студенческой молодежи был популярен лозунг «Вперед по пути, указанному Отто Вилле Куусиненом!». Лииса Линсио опубли­ковала работу об активной деятельности Куусинена при смене курса Коминтерна в 1930-х гг. на тактику народного фронта.

Как отмечает Киммо Рентола, у куусиненского протеже Туоминена были свои причины превозносить своего учителя и подчеркивать его роль. Свои, трудно объяснимые с точки зре­ния здравого смысла, причины любви к Куусинену были и у радикалов 1970-х гг. В послевоенный период у КПФ был очень небольшой выбор великих людей. На самом деле почти все, кроме Куусинена, были уничтожены, остальные, кроме Туоми­нена, умерли своей смертью.

Из имеющихся теперь в нашем распоряжении источников явствует, что роль Куусинена в сталинском Советском Союзе

была чрезвычайно мала. Высказываемая иногда мысль о том что это был самый влиятельный политик из всех когда-либо живших финнов, является просто фантазией.

Утверждения Туоминена о том, что Куусинен был близким помощником Сталина и партийным теоретиком, не подтверж­даются архивными материалами.

Датчанин Нильс-Эрик Розенфельд, который изучал секре­тариат Сталина, почти не обратил внимания на Куусинена Знаменитый классик истории Коминтерна и Советского Союза Э. Карр видит в Куусинене лишь ничтожного безликого чело­века, способного только поддакивать. Хотя Айно Куусинен в своих воспоминаниях и свидетельствует, что Куусинен отды­хал вместе со Сталиным, это происходило в те времена, ког­да Сталин еще не был тем корифеем, каким он стал впослед­ствии. Книга посетителей кабинета Сталина содержит лишь пару упоминаний о визитах Куусинена в конце 1930-х гг., в то время, когда готовилось решение по вопросу о Финляндии.

Куусинен, конечно, играл определенную роль в сталинском СССР, но она ограничивалась Коминтерном. Коминтерн, кото­рый Сталин распустил в 1943 г., в 1930-х гг. был абсолютно несамостоятельной и неавторитетной организацией, важнейшей задачей которой было передавать указания Кремля и деньги коммунистам и их приспешникам в разных странах. Во време­на народного фронта он совершенно потерял свое лицо. Пыта­ясь возродиться в в 1939—1941 гг. в борьбе за Германию и против стран Запада, он столкнулся с сопротивлением им са­мим же созданного народного фронта. В 1943 г. Коминтерн можно было распустить без всяких церемоний, ведь деньги можно было передавать и другим путем.

Первым пятном в политической биографии Куусинена было поражение красной Финляндии. Попев некоторое время песни Бельмана в осажденном Выборге, Куусинен сбежал в Россию вместе с другими руководителями красных. Рядовые участники восстания пытались воспрепятствовать тому, чтобы руководители, создавшие эту ситуацию, бежали от ответствен­ности. Их все же удалось уговорить, убедив в том, что рядо­вые участники не пострадают, в то время как руководителям в интересах дела необходимо спастись. Бегство Куусинена из Выборга было вполне понятным. Сдавшись в плен, он бы непре­менно лишился жизни. Однако оставшимся в живых было чрез­вычайно трудно нести психологическую ответственность за слу­чившееся. Записки Юрье Сиролы свидетельствуют, что для многих это было очень мучительно. После того кровопролития,

к организации которого приложил руку Куусинен вместе с дру­гими вождями социал-демократии, было уже невозможно за­быть все и вернуться к повестке дня и просить забыть обо всем.

В принципе выход мог быть двояким. Можно было при­знать, что была допущена ужасная ошибка и что правильным был бы путь мирного западного социал-демократического раз­вития. Другой возможностью было заявить, что решение в принципе было правильным и даже необходимым. Насилие также не было ошибкой. Ошибкой было то, что оно было не­достаточным.

Отто Вилле Куусинен выбрал второй тип объяснения. В своей брошюре «Самокритика финской революции» он дела­ет крайние выводы. В революцию нельзя играть, здесь нужно жертвовать всем. Это означало то, что не стоит подсчитывать жертвы, размах дела оправдывал возможные жертвы, как свои, так и чужие.

Это был наказ Ленина, который затем последовательно вы­полнял Сталин, а также в меру своих сил и Куусинен, «герой Финской революции», как его иронично называл Троцкий.

Куусинен никогда не пытался ставить палки в колеса гене­ральной линии партии. Он не протестовал и тогда, когда она поглотила его лучших друзей и даже членов его семьи. Веро­ятно, будет преувеличением утверждать, что Куусинен прини­мал активное участие в уничтожении своей партии, как выс­казался Ханну Раутакаллио. Но в то же время совершенно ясно, что он ничего и не предпринимал, чтобы воспрепятство­вать этому.

Сомнительно, что Куусинен смог бы чего-нибудь добиться, но сделать что-то он, конечно бы, смог. Он мог, например, хотя бы отказаться быть прислужником тирании, характер которой он как умный человек должен был понимать. Это, вероятно, было бы для него гибельно, но, во всяком случае, почетно.

Вместо роли героя, Куусинен выбрал роль главы марионе­точного Териокского правительства, которое вскоре преврати­лось в фарс. Зато в качестве номинального главы Карело-Фин­ской социалистической республики Куусинен имел честь уча­ствовать в различных карикатурных церемониях, как, напри­мер, принятие прибалтийских республик в состав СССР. Но в любом случае ценой личного унижения Куусинен сохранил жизнь. Возможно, это было чистой случайностью, но вполне вероятно, что в Куусинене видели и какую-то пользу, как предполагает Киммо Рентола. На практике он мог заниматься «Калевалой» и развивать свое учение о роли ненависти на

службе прогрессу человечества. Он применил свою теорию н практике в литературной критике, разгромив после войны ро­ман Кайсы-Мирьями Рюдберг именно из-за отсутствия в i^ ненависти. Тема «Святая ненависть — святая любовь», психо­логически, вероятно, объяснима в свете становления личности Куусинена, а также того стремления к мести, которое прояв­ляется в его статьях военных лет.

Как поэт Куусинен восхищался «торпедой» — смельчаком который бросался в бой, жертвуя всем и не думая о послед­ствиях. Сам он, однако, был далек от своего идеала, ибо все­гда старался выбрать наиболее безопасный путь.

Можно сказать, что, наряду с Маури Рюома и Инкери Лех-тиненым, Куусинен является самым рьяным сталинистом в истории Финляндии, хотя он и сильно отличается от них.

Политическая карьера Куусинена создает впечатление о нем как о скользком оппортунисте, хотя нет причин сомневаться в его смелости. Проникнув тайно в Финляндию в 1919г., он действительно подвергал себя большой опасности, хотя выне­сенный ему смертный приговор вряд ли мог быть приведен в исполнение в то время. Поэтому еще сильнее бросается в гла­за его постоянное и полное смирение перед партией.

Если бы линия Куусинена победила в Финляндии в 1930-х или 1940-х гг., то она породила бы сотни, а может, даже и ты­сячи подобных людей. После смерти Сталина такая трагедия произойти уже не могла. В 1970-х гг. «путь, указанный Отто Вилле Куусиненым», мог оказатся только фарсом.

ПОДОПЫТНЫЕ КРОЛИКИ

После гражданской войны весной 1918 г. из Финляндии в Советскую Россию бежали тысячи людей. Кроме руководите­лей восстания, среди них было довольно много рядовых уча­стников и даже женщин. Общее число неизвестно, но можно предположить, что оно приближалось к десяти тысячам. Часть беженцев довольно быстро вернулась обратно, но большая часть осталась и пыталась по мере возможностей устроить свою жизнь в новых условиях.

Новые условия в принципе были идеальны: ведь в России власть теперь принадлежала рабочим, там удалась та револю­ция, которая в Финляндии потерпела поражение.

Красные финны не очень хорошо понимали, что такое боль­шевистская революция, но все-таки они знали, что она была социалистической. Довольно неопределенной была также и не­удавшаяся финская революция, которую начинали с «демокра­тических» преобразований, а в дальнейшем собирались осуще­ствлять социалистические преобразования в условиях демок­ратической диктатуры.

По сути дела, большевистская революция на практике была проявлением такой же неопределенной и шаткой прагматической политики, единственным и вполне последова­тельным принципом которой было сохранение диктатуры од­ной партии.

Мнения беженцев о большевизме, так же как и о восстании 1918 года, были противоречивыми. Среди них резко выделялся авангард, к которому относились те, чьи выводы были ради­кальными: О. В. Куусинен, Куллерво Маннер, Юрье Сирола,

—— '•..

Лаури Летонмяки, Ээро Хаапалайнен и некоторые другие В 0& 1918 г. они вступили в новую, созданную в Москве КПФ.

Выводы многих были, вероятно, такими же, как и у Кууси- Щ нена, который даже в своей самокритике расценивал главную • <' ошибку 1918 года как отсутствие жесткости. Большевизм же был течением, которое осмеливалось делать крайние выводы и 111 осуществлять их на практике. Таким образом, и КПФ стала по 'tin своему характеру большевистской партией, линия русских то­варищей была для них примером во всем, так же как и для всех других партий, входящих в основанный в 1919 г. Комин­терн.

Осенью 1918 г. красным показалось, что подвернулся случай отомстить. Когда Германия вышла из войны и деморализован­ные войска ушли с оккупированных территорий, в этот ваку­ум хлынули большевики. Так случилось в России, в Прибал­тике и на Украине, так же хотели сделать и в Финляндии. Но в Финляндии ничего не получилось, хотя из-за границы усерд­но раздавали советы и даже обещали помощь. Вместо немцев на поддержку белой Финляндии, и без того прочно стоявшей на ногах, вскоре прибыл британский флот.

Стороной прошел и конфликт рубежа 1921—1922 гг., когда финские добровольцы помогали и руководили народным вос­станием в Карелии. Лишь беженцы в Куолаярви (на террито­рии Финляндии) весной 1922 г. организовали так называемый «Сальный мятеж». Когда затем и восстание 1923 г. в Германии потерпело неудачу, не оставалось ничего другого, как смирить­ся с мыслью, что буржуазная Финляндия будет существовать еще долгие годы. К революции в Финляндии все же стреми­лись, по крайней мере на словах, и финнов обучали именно для этого на так называемых курсах красных офицеров в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада, а также в Ленинской школе. Но от мечты, подобной мечте Эдварда Гюллинга о единой Скандинавской социалисти­ческой республике, в которую входили бы также Финляндия и Восточная Карелия, после 1923 г. пришлось отказаться до лучших времен. В результате героического периода военного коммунизма Советская Россия потерпела полную экономичес­кую катастрофу, и ей пришлось искать для себя хоть какое-то место среди государств Европы. Ее целью всегда оставалась мировая революция, и никогда до горбачевской перестройки она не ставила как окончателную цель мирное сосуществова­ние с другими государствами. Так называемое мирное сосуще­ствование могло быть для Советского государства лишь одним

ял

из многих средств, когда между двумя общественными систе­мами шла борьба не на жизнь, а на смерть. В годы нэпа (1921— 1928) Советский Союз как государство никогда не был особен­но агрессивен ни во внутренней, ни во внешней политике, но для этого была и веская причина, а именно та, что у него не было сил для более активной политики, хотя интерес и стрем­ление были, о чем свидетельствуют хотя бы «Сальный мятеж» 1922 г. и попытка захвата Эстонии в 1924 г.

Форпостом финнов в соседней стране стала созданная в 1920 г. Карельская Трудовая коммуна. Как известно, она была создана после того, как на мирных переговорах в Тарту фин­ны потребовали для Восточной Финляндии права на само­определение. В 1920 г. в коммуне насчитывалось 143 000 жи­телей, из которых карелов было 59,8 %. Финнов можно было перечесть поштучно, их было 919 человек, или 0,6 %'.

Когда мирный договор был заключен, коммуна, по мнению Олонецкого областного комитета, уже выполнила свою миссию, и ее можно было распустить. Однако финское руководство придерживалось иного мнения и победило в борьбе за власть. В 1923 г. коммуна была преобразована в Карельскую Автоном­ную Социалистическую Республику и благодаря перенесению границ уже тогда получила большинство русского населения. В конце 1924 г. только 40,6 % населения автономной республики составляли карелы, количество же финнов было совсем незна­чительным — 0,5 %. Но это вовсе не препятствовало тому, чтобы переезжающие в республику финские эмигранты зани­мали прочное положение в правительстве республики. С начала 1920-х и вплоть до середины 1930-х гг. пост как партийного руководителя, так и «премьер-министра», то есть председате­ля Совета Народных Комиссаров, занимали финны. После­днюю неблагодарную должность занимал бывший доцент Хель­синкского университета Эдвард Гюллинг. В этот период мно­гие другие высокие должности также принадлежали финнам.

Финских эмигрантов с самого начала согревала мысль о присоединении Восточной Карелии к красной Великой Фин­ляндии, которая в свою очередь была бы частью более круп­ного мирового социалистического сообщества. Поэтому они очень естественно ввели в обращение финский язык в качестве «народного языка» республики. Это была старая идея, так как инициаторы национального пробуждения Беломорской Каре­лии еще на рубеже веков считали себя финнами. На финском

—~- -»,

языке без особых проблем можно было общаться в Беломоп-ской Карелии, которая, правда, составляла лишь небольшую часть Восточной Карелии. Южнее ситуация была совсем иная Ливики и людики, не говоря уже о вепсах, не очень-то пони­мали финский язык, и с их точки зрения новый «народный язык» не облегчал им жизнь. Овладение приемлемым финским языком требовало больших усилий и душевных мук, поэтому оставался невыученным русский язык, который для простого народа был ненамного труднее, но зато намного полезнее, ведь на нем говорили во всей огромной Советской стране.

В 1920-х гг. в СССР в так называемых национальных обла­стях проводилась политика выдвижения местного населения (коренизация). Ее основной идеей было усиление классовой борьбы в этих областях.

Согласно марксистскому мышлению, все прогрессивное рождается в борьбе, и в 1920-х гг. — когда официально соци­ализм в СССР еще не был построен — следовало максималь­но развивать именно классовую борьбу. Поэтому в СССР при­давали большое значение пропаганде идей Маркса и Ленина на всех языках, что в какой-то мере соответствовало тезису Лю­тера о поголовном изучении Библии. Таким образом, для мно­гих народов была создана национальная литература и введено школьное обучение на родном языке. Для национальной поли­тики СССР было, конечно, важно, чтобы классовая борьба осуществлялась внутри всех национальных групп так, чтобы не возникла ситуация, при которой новая власть рассматривалась бы на территориях малых народов как русский импорт и но­сила отпечаток чужеземности. Поэтому официальной полити­кой с начала 1920-х гг. стало выдвижение собственных руково­дящих национальных кадров, которые организовывали массы на классовую борьбу и строительство социализма. Сверху даже спускались нормы этой выдвиженческой политики, кото­рые означали прямое предпочтение местного населения в ущерб русскому. В Восточной Карелии эта «местническая» политика официально называлась «карелизацией», но на прак­тике она означала финнизацию. Поскольку финские товарищи оказались в среднем лучше образованными и организационно более закаленными, чем карелы, они удостаивались чести быть избранными на руководящие посты как представители корен­ного населения. Вскоре финны «в качестве коренного населе­ния» стали большими партиями прибывать в Восточную Каре­лию, где до революции жили лишь отдельные финны.

со

Настоящая переселенческая волна поднялась в начале 1930-х гг. Восточная Карелия нуждалась в притоке населения, в частности, для лесной промышленности, которая была одной из ключевых отраслей пятилеток. Древесина была необходима для экспорта и для строительства, а также для производства бумаги для быстро растущих нужд культуры и пропаганды. Руководство Восточной Карелии стремилось привлекать туда на жительство в первую очередь финнов и карелов, но полу­чилось иначе. В 1933—1938гг. в республику переехало около ста тысяч человек, из которых основную массу составляли русские, украинцы, татары и представители других народов СССР. Правда, и численность финнов увеличилась. Если в 1926 г. финнов в Восточной Карелии было лишь 2500 человек (1 %), то в середине 1930-х гг., по подсчетам Маркку Кангас-пуро, их было уже около 20 000, если учитывать и не имевших гражданства перебежчиков.