Финны, рюсся и большевики 3 страница

были гарантированы неприкосновенные гражданские свободы, в том числе свобода слова, собраний и тайна переписки. Пра­во голоса получили все, выборы были свободными, голосова­ние тайным, правда, голосовать можно было и открыто, что вскоре по понятным причинам стало общепринятым. Кандида­тов при этих свободных выборах было по одному от каждого округа, но это было не важно и не определяло результатов вы­боров. При желаниии голосующий мог не голосовать за выд­винутого кандидата, и, если голосов «против» было достаточ­но, он не избирался. Таким образом, выборы 1937 г. были в принципе наглядным проявлением лояльности советского наро­да к партии. Партия, которая официально называлась ВКП(б), то есть Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), была, согласно конституции, самой значительной общественной организацией в Советском Союзе, но не частью государства. Органы государственной власти — советы — функционирова­ли вне партии и занимались законодательной и руководящей деятельностью, очевидно, точно так же, как и в других странах. Партия в Советском Союзе была лишь одна, и это не было случайностью. В социалистическом обществе не было ни осно­вы для многопартийности, ни потребности в этом, что и под­тверждалось результатами выборов: утверждалось, что почти все в 1937 г. голосовали за кандидатов сталинского избиратель­ного блока, и эта же практика существовала вплоть до самой перестройки.

Выборы в Верховный Совет отличались пестротой кандида­тов. Были представлены все национальности, представительство разных рабочих профессий, крестьян и женщин было широ­чайшим, но и высшее партийное руководство также присут­ствовало. Сам Сталин выдвигался кандидатом от Сталинско­го избирательного округа Москвы. О характере предвыборной кампании можно получить представление из речи, которую генсек произнес перед избирателями в декабре 1937 г. Следу­ет помнить, что в это время у каждого среди его знакомых были арестованные и расстрелянные, а газеты кровожадно тре­бовали смерти врагам народа и в то же самое время превоз­носили новую демократическую конституцию, счастье при со­циализме и свободу выборов.

Вышедший на сцену Сталин, по официальному сообщению, «был встречен бурей аплодисментов, продолжавшихся в тече­ние нескольких минут. Все присутствующие в зале Большого театра приветствовали товарища Сталина стоя. Из зала непре­рывно несутся возгласы „Да здравствует великий Сталин,

ура!", „Ура создателю самой демократической конституции в мире!", „Да здравствует товарищ Сталин, вождь всех угнетен­ных!"».

Сталин скромно объявил собравшимся, что его попросили выступить с речью, но он к ней не готовился, да и что еще можно сказать после того, как руководящие товарищи Кали­нин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов и многие другие уже выступили.

Но в конце концов товарищ Сталин все же произнес речь, в которой, в частности, сказал:

«Прежде всего я хотел бы выразить благодарность (апло­дисменты) избирателям за то доверие, которое они мне оказа­ли (аплодисменты).

Меня избрали кандидатом и Сталинский избирательный ок­руг столицы СССР меня кандидатом зарегистрировал. Товари­щи, это знак огромного доверия. Разрешите выразить глубокую большевистскую благодарность за то доверие, которое вы ока­зали большевистской партии, членом которой я являюсь, и лич­но мне как представителю этой партии (громкие аплодисменты).

Я знаю, что означает доверие. Оно, конечно, накладывает новые обязательства и поэтому требует большей ответственно­сти. Ну что же, у нас, большевиков, не принято отказываться от ответственности. Я принимаю ее с удовольствием (бурные, продолжительные аплодисменты).

Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, вы можете смело доверять товарищу Сталину (бурные, долго не­смолкающие аплодисменты. Возгласы из зала: „И мы все за Сталина!"). Можете верить, что товарищ Сталин сумеет выпол­нить свои обязательства перед народом (аплодисменты), перед рабочим классом (аплодисменты), перед крестьянством (апло­дисменты) и перед интеллигенцией (аплодисменты)».

Вслед за этим Сталин объяснил, что предстоящие выбо­ры — это большой всенародный праздник и единственные в мире действительно демократические и свободные выборы. Сталин призвал избирателей постоянно контролировать своих избранников и беспокоиться о том, чтобы они не были «политическими обывателями», а деятелями ленинского типа. Речь закончилась еще более бурными аплодисментами и това­рищ Сталин вернулся на свое место.

Культ Сталина набирал высоту. Его пиком были 60-летний юбилей в 1939г. и 70-летие в 1949г. В конце 1930-х гг. все общественные круги от писателей до академиков были моби­лизованы на воспевание Сталина. Одни из них исполняли этот

ритуал с большим рвением и верой, чем другие, но все это делали. Отход от схемы был опасен. Иногда случалось, что ап­лодисменты не смолкали, потому что никто не решался первым закончить аплодировать.

Не стоит думать, что подобное поклонение было возможно только в России или что оно основывалось только на принуж­дении и страхе перед насилием. Это умели делать и финны, хотя находились в относительной безопасности в капиталисти­ческой стране. Правда, в 1930-е гг. или в годы войны Сталина не слишком превозносили в письменных выступлениях, опуб­ликованных в Финляндии, но после войны ситуация измени­лась.

Хертта Куусинен написала для вышедшего в 1950 г. сборни­ка «Коммунистическая партия Финляндии на пути сражений» статью под названием «Подарки Сталину — проявление народ­ной любви». В ней она, в частности, писала: «...никакой из них (социалистических музеев) не сможет сравниться с выставкой подарков Сталину, которая уже сегодня предлагает миллионам людей увидеть невиданное и испытать неизведанное. Счастлив тот, кто получил такую возможность и смог убедиться, с ка­ким волнением бесчисленное множество людей рассматривало эти красивые, часто непритязательные, но великолепные вещи! Есть ли где-нибудь еще музей, в котором изо дня в день гла­за эксурсовода увлажнялись при рассказе о том, как рождал­ся какой-либо из экспонатов. Ведь среди них много таких, кто доказывает такую же полнейшую приверженность партии и ее делу, какую и сам Сталин всю жизнь демонстрирует. Не мо­жет быть никакого сомнения в том, что музей подарков Ста­лину станет своеобразным местом паломничества — не объек­том паломничества суеверных людей для поклонения чудо­творным предметам, а к прекраснейшим творениям рук чело­века, человеческого искусства и трудолюбия. В них ищут не исцеления, как в истлевших „святых мощах", а подтверждения тому, что человеческие руки и мозг смогут создать новое об­щество, общество труда и красоты, дружбы народов и мира, которое можно построить, следуя примеру товарища Сталина в верности, скромности, смелости и любви к делу свободы на­родов и коммунизма... каким был Ленин, и теперь из ныне живущих Сталин является примером, так же как и народы Со­ветского Союза стоят впереди других народов, указывая путь к счастью всех людей, к полной свободе, к коммунистическо­му обществу».

Лицемерила ли Хертта Куусинен, когда писала это? а многочисленные люди, которые плакали из-за Сталина? V * те Куусинен, наверное, было кое-что известно про Сталина было'бы странно, если бы ее отношение к вождю, который уничтожил и ее родственников, не было бы по крайней мег* амбивалентно. Все же вполне возможно, что фанатичная вею в дело растет по мере того, как возникает потребность отри­цать свое негативное к нему отношение.

Подобные взгляды были распространены во всем мире, но в Финляндии в 1950 г. они еще не имели широкого отклика В одном из экземпляров упомянутой книги Хертты Куусинен^ принадлежавшем в свое время Юрье «Яхветти» Килпеляйне-ну, имеются многочисленные саркастические подчеркивания и восклицательные знаки, свидетельствующие о том, с каким на­строением этот опус читался.

Каким же человеком Сталин был в действительности? Скромность кандидата Сталинского избирательного округа мо­жет показаться фарсом, но все свидетели единогласно говорят о простых вкусах и привычках вождя, о том, как иронично он относился к речам о своем величии. Все же в одобренной им самим краткой биографии 1939 г. было сказано: «Все знают несокрушимую силу логики Сталина, его кристально ясный ум, его стальную волю, его верность партии, его пламенную веру в народ и любовь к народу. Все знают его скромность и просто­ту, его внимание к людям и неугасимую ненависть к врагам народа». Поскольку дело обстояло именно так, одно только имя Сталина приобретало магическую силу:

«Имя Сталина — это символ мужества, символ чести со­ветского народа, призыв к великим подвигам на благо совет­ского народа. С именем Сталина на устах совершили папанин-цы свой исторический подвиг, с мыслями о Сталине стаханов­цы добились неслыханной в мире производительности труда, приблизив нашу страну к вершинам светлого будущего. Думая о Сталине, неутомимо работают труженики совхозов, борясь за право попасть на ВДНХ, создавая основу изобилия комму­нистического общества. С именем Сталина на устах летают ге­роические летчики, которых народ с любовью прозвал сталин­скими соколами, все выше, все дальше, все быстрее. Имя Ста­лина носят в своем сердце советские юноши и девушки, совет­ские пионеры. Их заветная мечта - стать такими, как Ленин, такими, как Сталин, стать политическими деятелями ленин-ско-сталинского типа».

На первый взгляд личность Сталина кажется глубоко про­тиворечивой: в одном случае он скромен и приветлив, в дру­гом - груб, мстителен и подозрителен, не терпит ни малейшей критики и позволяет обожествлять себя.

Роберт Такер, досконально изучивший личность Сталина, объясняет кажущиеся противоречия тем, что у Сталина было крайне идеализированное представление о себе как о втором Ленине. В противовес этому в нем все же, бесспорно, жила неосознанная злость на себя и чувство неполноценности. На уровне сознания это вело к проецированию: собственные само­обвинения персонифицировались на других, уничтожение ко­торых становилось поэтому необходимостью. По мнению Таке-ра, Сталин был крайне мстительным и повсюду видел измену и двуличие. Его мир делился строго пополам: на надежных друзей и подлых врагов. Психологическими мотивами Такер объясняет также'и то, что он пытался любым способом доби­ваться от своих жертв признания в виновности. В отношении показательных процессов это легко можно понять, но то, что признание выжималось и в тех случаях, когда протоколы даже не собирались никогда публиковать, по мнению Такера, мож­но объяснить лишь динамикой психики Сталина. На самом же деле, например, «вредительство» времен первой пятилетки было, по сути дела, собственной политикой Сталина. Он сам был супервредителем. Психологически он, конечно, не мог признаться в содеянном, и поэтому нужно было найти врагов извне.

Можно ли считать Сталина патологическим случаем, иначе говоря, переходили ли его индивидуальные отклонения те рам­ки, которые отделяют сумасшествие от нормальности?

Вероятно, на этот вопрос следует ответить отрицательно, принимая во внимание, что во времена расцвета сталинизма «нормальным» принято было считать такое поведение, которое в других условиях, без сомнения, считалось бы психопатич­ным. В качестве небольшого примера того, каким был дух вре­мени, можно процитировать некоторые места из катехизиса сталинизма — «Краткого курса истории ВКП(б)», вышедшего в 1938 г.:

«...Успехи социализма в нашей стране радуют не только партию, рабочих и колхозников. Они радуют также и совет­скую интеллигенцию, всех честных граждан Советского Союза. Но они не радуют, а вызывают все большее раздражение у ос­татков разгромленных эксплуататорских классов. Они приводят в бешенство прихвостней разгромленных классов — жалкие

23ак. 3517 33

остатки бухаринцев и троцкистов. Они начали мстить народу и партии за свои неудачи и свой провал, начали преступно вредить делу рабочих и колхозников, совершать взрывы на шахтах и поджоги на заводах, осуществлять вредительство в колхозах и совхозах, чтобы помешать достижениям рабочих и колхозников и вызвать в народе недовольство по отношению к советской власти. Но чтобы защитить свою жалкую кучку от разоблачения и уничтожения, они скрывались под маской вер­ных партии людей, начинали все больше льстить партии, вос­хвалять партию, пресмыкаться перед ней, продолжая на самом деле свою тайную подрывную деятельность против рабочих и крестьян...

...попытки свергнуть руководство партии во время болез­ни Ленина и после его смерти, выдача государственных тайн и передача шпионских сведений иностранным разведкам, под­лое убийство Кирова, вредительство, взрывы, убийства Мен­жинского, Куйбышева и Горького — все это и многие другие подобные подлости, как выяснилось, осуществлялись в тече­ние двадцати лет Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бухари­ным, Рыковым и их приспешниками, при их участии или под их руководством по заданиям иностранных буржуазных раз­ведывательных органов.... Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно сравнить лишь с силой ничтожной козявки, считали себя — как это ни смешно — хозяевами страны и во­ображали, что они действительно могут делить и продавать посторонним Украину, Белорусию и Приморье... Эти нич­тожные лакеи фашистов забыли, что советскому народу дос­таточно лишь пошевелить пальцем и от них не останется и следа.

Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извер­гов к расстрелу.

Народный комиссариат внутренних дел привел приговор в исполнение.

Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистс-кой банды и перешел к очередным делам.

Очередные же дела состояли в том, чтобы подготовиться к вы­борам в Верховный совет СССР и провести их организованно...»

«Краткий курс» был не творением сумашедшего историка, а авторитарным мировоззренческим пособием, составленным под руководством Сталина, который сам написал для него гла­ву о марксизме-ленинизме (этот термин тогда был впервые введен в обиход). Книга вошла в круг обязательного чтения

советской интеллигенции, и ее изучали в учебных кружках во всей стране. К моменту смерти Сталина, по официальным дан­ным, она была издана на разных языках в 50 миллионах экзем­пляров, и ее называли самой распространенной книгой в мире, вышедшей якобы большим тиражом, чем Библия.

В так называемый период десталинизации в конце 1950-х гг. книга подверглась значительной ревизии, но ее ос­новные идеи о всемирно-исторической роли большевистской партии, о ее безошибочности и ортодоксальности строитель­ства сталинского социализма сохранились. Вместе с ними со­хранилась и суть социализма.

В «Кратком курсе» уроки истории партии (а также россий­ской и мировой истории) были собраны по подобию катехи­зиса в виде пронумерованных выводов, главный смысл кото­рых сводился к тому, что правда была и могла быть только на стороне генеральной линии партии и что всякие отклонения от этой линии были по отношению к ней антагонистично враж­дебными и их следовало уничтожать. Говорилось также, что партия должна постоянно самоочищаться: «История партии учит, что без неустанной борьбы против оппортунистов, нахо­дящихся внутри своих рядов, без сокрушения капитулянтов, имеющихся в собственной среде, партия рабочего класса не сможет сохранить единство своих рядов и дисциплину, не сможет исполнить роль организатора и руководителя проле­тарской революции... Партия является передовым отрядом ра­бочего класса, его форпостом, его боевым штабом. Нельзя до­пустить, чтобы в руководящем штабе рабочего класса сидели бы оппортунисты, капитулянты и предатели...»

Одной из важнейших — и самых странных — идеологиче­ских инноваций Сталина была теория о том, что классовая борьба в условиях социалистического общества вовсе не осла­бевает, а усиливается.

Учитывая, что к моменту построения социализма так назы­ваемые эксплуататорские классы были уже уничтожены, это, несомненно, казалось очень странным, но у Сталина ответ был готов: в своей стране, действительно, классовый враг был лик­видирован как класс, но ведь существовало еще капиталисти­ческое окружение, которое любым способом стремилось унич­тожить социализм, и существовали еще одиночки, которые могли попасть под влияние этой внешней силы. Поэтому было крайне важно очищать, очищать и очищать свои ряды от вра­гов, так как пролетарский штаб руководил борьбой против все­го капиталистического мира. Ведь отношения между этими

двумя системами были антагонистичны, и поражение одной всегда было победой другой.

В том, что означало в действительности усиление классо­вой борьбы при победе социализма, вскоре смогли убедиться

Как только в СССР было построено социалистическое об­щество, о чем объявлялось в Конституции 1936 г., изменилась также практика наказаний. Если раньше расстреливали только крестьян, буржуазно-помещичьи и другие «чуждые» элементы, то теперь началась масштабная резня в собственных рядах. По­нимать это следовало с идеологической точки зрения: если социалистическое общество было совершенно и если совер­шенное общество должно было производить совершенных лю­дей, было ясно, что все преступные элементы получали свои низменные импульсы откуда-то извне, из-за пределов социалистического общества. Речь могла идти также и об от­сталости культуры, о «пережитках прошлого». Верховный суд СССР в 1936 г. предупреждал подчиненные ему инстанции о том, что не стоит надеяться на то, что преступность исчезнет с переходом страны к социализму. По отношению к старым людям следует проявлять понимание, даже если они уже не смогут кардинально перемениться в стране победившего соци­ализма. Если же речь шла о серьезных проблемах, то тут не могло обойтись без вражеской руки. Это нужно было в пер­вую очередь предвидеть — учил Сталин бдительности в сво­ей речи на пленуме ЦК весной 1937 г. Злодеяния находились в логической и непосредственной связи с враждебным капита­листическим миром, который вел беспощадную войну против СССР, хотя часто это и происходило в скрытой форме.

Из этого следовал неизбежный вывод: негодные элементы должны быть ликвидированы. Конечно, их можно было изгнать из страны, но ведь это было бы услугой врагу. Кроме того, ста­линистская психология не имела ничего против террора, как об этом не раз публично говорилось. Насилие было высшей фор­мой классовой борьбы, и у советской власти не было причи­ны от него отказываться.

Было бы ошибкой утверждать, что Сталин и его система в 1930-е гг. не имели поддержки в СССР. В имеющихся сейчас в распоряжении историков тайных документах содержатся как отрицательные, так и положительные мнения. Сталин и боль­шевики были по большей части непопулярны в сельской мест­ности. Как правило, это случалось тогда, когда наступал про­довольственный кризис или когда народ испытывал какую-

либо другую нужду. Иногда это случалось и в городах. Даже на Кировском заводе в Ленинграде настроение могло стать ан­тибольшевистским. Некоторые отчаянные рабочие осмелива­лись даже — до 1937 г. и от своего имени — критиковать со­стояние дел и сравнивать тяжелое настоящее с прекрасным царским временем. Вообще же недовольство чаще излагали на бумаге анонимно и тогда не жалели сочных русских выраже­ний. Некий автор назвал Сталина «армянским (!) бараном, которому следовало бы стеречь овец, а не управлять огромным государством». Теперь же этот недотепа уничтожил уже тыся­чи людей, и многие еще погибнут, если он не будет смещен.

Вероятно, не было неожиданностью то, что фашизм и не­мецкий национал-социализм привлекали к себе внимание ина­комыслящих. По-видимому, это происходило потому, что они официально подвергались такой яростной критике.

В целом же советский народ, когда он был сыт, с точки зрения большевиков, не испытывал желания свергать совет­скую власть. Он просто хотел жить спокойно, как оценивал это состояние петербургский историк Шинкарчук.

Донесения о настроениях поступали еженедельно на стол Сталину и другим высшим советским руководителям, как, на­пример, Жданову. В них картина советской действительности выглядела несколько иначе, чем на собраниях, где тон задава­ли клакеры, или же в газетах, где писали наперебой разные карьеристы. Часто говорилось о том, в какой степени народ в годы советской власти использовал для своего протеста воз­можности, предлагаемые официальной идеологией. На практи­ке часто имелась возможность притворяться приверженцем и клясться в верности партии и в то же время предпринимать попытки мешать претворению в жизнь политики партии как «антипартийной» или «вредительской». Можно только пред­ставить, с каким настроением читали Сталин и Жданов вдох­новенное письмо некоей женщины о том, какая у нее замеча­тельная жизнь, прямо как сон. Просто «живи и радуйся!». Од­новременно с этим ее соседи посылали партийному руковод­ству письма с жалобами на нищету.

У Сталина и его ближайшего окружения было достаточно оснований понять, что большая часть официальной шумихи была двурушнической. Недовольство могли иногда выражать и публично, но в мире печатного слова критика была направле­на на индивидуумов, то есть — как сказал Осмо Юссила -там государство критиковало народ. Эта традиция сохранялась вплоть до перестройки.

Критично настроенный наблюдатель смог бы, конечно, по­нять, что то эйфорическое мнение, которое страна социализма составила о себе в конце 1930-х гг., не могло соответствовать действительности, но в кругах западной интеллигенции попу­лярной была не столько критика сталинизма, сколько хвала Великого и Мощного Тоталитаризма.

Что же касается значения и привлекательности сталинизма для отдельных личностей, то здесь имели силу те психологи­ческие закономерности, являвшиеся основой тоталитаризма которые так достойно изучались X. Арендтом, Э. Фроммом! Т. Андором и другими. Стремление быть частью чего-то боль­шего совершенно естественно для человека и, по мнению пси­холога Фромма, диктуется его метафизическими потребностя­ми и его экзистенциальным одиночеством. Вероятно, тоталита­ризм всегда привлекал в большей степени определенный тип личностей, которые были в каких-то обществах и на опреде­ленных исторических этапах развития более распространенны­ми, чем в других. С точки зрения психологии развития, их можно было бы назвать инфантильными. Неспособность стоять на своих ногах привела к попытке искать спасения от собствен­ной ограниченности и бренности в великом и сильном, вечном и правильном.

Одной из характерных черт инфантильности является при­сущее всем тоталитарным течениям подчеркивание героизма. Инфантильная вера в то, что путем чрезвычайных усилий и гекатомбных жертв можно очень быстро решить даже самые большие проблемы — надо только сделать все возможное и не отступать ни перед какими трудностями, — эта вера своей ра­дикальной простотой всегда привлекала особенно молодежь. В то же время это может быть признаком склонности к прими­тивным реакциям: если проблема не решается рациональным путем, считают, что она может сдаться перед нарциссистской яростью.

Подогретая тоталитаризмом часть финского народа в 1918г. выступила против демократически избранного парламента, пы­таясь вооруженным путем исправить недостатки демократии. Эта инфантильная коллективная примитивная реакция была подавлена таким же примитивным путем насилия, но демокра­тическая система сохранилась. Во время событий в Мянтсяля¹

¹ В феврале 1932 г. в Мянтсяля собрались ультраправые и по­требовали отставки правительства и внесения изменений в политиче-

в 1932г. система была настолько сильна, что возможности восстания были абсолютно ничтожными с самого начала.

Когда после русской революции сменилось два поколения, можно было наконец в 1980-х гг. утверждать во всем мире, что основная идея большевизма, а вместе с ним и сталинизма и вытекающего из него «реального социализма», была неверной. Человечество невозможно было исправить, ликвидировав эк­сплуататорские классы, очистив «нечистых» и вообще борясь против любых отклонений, какой бы жестокой эта борьба ни была. Для «освобождения рабочего класса» намного больше было сделано совершенно обычным каждодневным трудом, раз­витием технологии и изданием законов.

Но тем не менее на личностном уровне основа тоталита­ризма, мысль о том, что человек может слиться с чем-то боль­шим и достойным, что общество было бы «единым суще­ством», как выразился в свое время Пентти Саарикоски, неве­роятно в этом столетии привлекала массы и продолжает при­влекать и до сих пор. Правда, можно все же сказать, что финны вряд ли сильно подвержены этому после 1918 г., кото­рый, может быть, кое-чему их научил.

По известным причинам, которые, по счастью, во многом могли быть результатом случайностей, Финляндия избежала массового тоталитаризма. В конце концов, лишь незначитель­ная часть финнов маршировала по праздникам под портретами и знаменами и преклонялась перед московской «генеральной линией». И даже это она, живя в свободном государстве, могла делать добровольно или не делать вообще. Но все же судьба забросила несколько тысяч родившихся и выросших в Фин­ляндии в качестве подопытных кроликов в лабораторию тота­литаризма, и благодаря им у нас есть возможность изучать то, что стало с финнами в той среде. Теперь, когда архивы откры­лись, мы знаем очень много о том, каким был на деле финский сталинизм в настоящем тоталитарном окружении.

скую систему Финляндии. Бунтовщикам не удалось привлечь на свою сторону широкие слои населения, и через несколько дней они разош­лись без применения силы.

ФИННЫ, РЮССЯ И БОЛЬШЕВИКИ

В 1920-х гг. радикальное студенчество извергало свой свя­щенный гнев на «рюсся»¹. Их считали абсолютно бесчеловеч­ными и обвиняли во всех несчастьях Финляндии.

С точки зрения постороннего наблюдателя, это казалось аб­сурдным. За последние полтора десятилетия Россия действи­тельно пыталась крепче привязать Финляндию к метрополии, но без заметного успеха. Великое княжество и метрополия ос­тавались все же довольно изолированными друг от друга, не­смотря на то что перед первой мировой войной наметился на­конец успех тенденции унификации и окончательная ассими­ляция Финляндии с Россией была совершенно реальным и, по сути, единственно вероятным сценарием.

В то время, когда Финляндия находилась в составе импе­рии, русские никогда не прибегали к массовому террору в от­ношении финнов. Правда, финнов высылали из страны, сажа­ли в тюрьмы, но смертный приговор выносился лишь несколь­ко раз в военное время егерям², которые в действительности официально были предателями, оказывавшими военную под­держку врагу. Кровавый террор в отношениях между этими

¹ Финское пейоративное название русских (от шведского «ryss»).
Уничижительный заряд имеет более позднее происхождение, он воз­
ник, вероятно, в годы так называемого «первого периода угнетения»
(1899-1905).

² В 1915—1916 гг. около 2000 финнов прошли военную подготовку в
Германии для борьбы против России за независимость Финляндии.

народами на самом деле имел место, но только со стороны финнов весной 1918 г., когда было убито по крайней мере око­ло сотни русских лишь по той единственной причине, что они были русскими.

Таким образом, нельзя объяснять все тем, что русофобия 1920-х гг. была следствием того, что русские сделали с финна­ми в 1918 г. Скорее это было следствием того, что финны сде­лали с русскими, — и можно даже утверждать, что в особен­ности это было следствием того, что они сделали со своими, которых считали и хотели считать пособниками большевист­ской России.

Когда Сталин в качестве представителя большевиков осе­нью 1917г. предлагал финнам «честный союз» с Советской Россией, для белой Финляндии он олицетворял все то рус­ское, против чего будет направлена вся радикальная русофобия 1920-х гг.

Как отмечают более поздние исследования (в частности, диссертация Оути Каремаа), русофобия среди финской бур­жуазии неожиданно стала резко расти с осени 1917 г.

Еще весной 1917 г. вся Финляндия вместе с демократиче­ской Россией радовалась свержению царизма. Конец деспотиз­ма поднял волну дружеского расположения к русским, потому что как командующий Балтийским флотом, наполовину финн, адмирал Максимов, так и лидер временного правительства Александр Керенский пользовались большой популярностью и сами с воодушевлением говорили о дружбе двух народов.

Правда, законопослушные финны были сильно обеспокоены тем, что уже во время Февральской революции недисципли­нированные матросы расстреляли в Хельсинки десятки своих офицеров и даже охотились за ними по всему городу.

Однако все это было лишь кратковременными конъюнктур­ными колебаниями.

Патриотическая эйфория 1917г. не могла надолго объеди­нить финнов. Летом, когда Временное правительство, казалось, испытывало внутренние противоречия, социал-демократы, быв­шие парламентским большинством, решили осуществить госу­дарственный переворот и вместе с буржуазными сторонника­ми независимости приняли закон о власти, передававший пол­номочия свергнутого царя парламенту Финляндии. Шаг был рискованным, и было вполне закономерно, что вскоре вставшее на ноги Временное правительство отказалось ратифицировать этот закон и вместо этого приказало распустить парламент. А

поскольку армия тогда еще подчинялось Временному прави­тельству, социал-демократы оказались перед альтернативой-либо подчиниться этому решению и пойти на новые выборы либо отказаться признавать власть Временного правительства и выборы, что было чрезвычайно опасно для всей нации, но возможно, очень почетно.

Они сделали и то, и другое. Вначале они пытались продол­жать заседания парламента, но, после того, как армия помеша­ла этому, они пошли на новые выборы, на которых потеряли свое большинство, а в результате также и желание подчиняться парламентскому большинству. Эти выборы все же представи­ли финский народ лучше, чем выборы 1916 г., на которых со­циал-демократы получили большинство в 103 места. К тому же активность избирателей на этих выборах была выше.