2017-12-14
157
В большинстве тюрем нравственная порча обусловливалась полной праздностью, но не менее вредным являлся и другой тип лишения свободы - публичная тяжкая работа, так как и здесь не было и речи об интересах наказываемого, а всем руководил лишь один принцип извлечения возможно больших выгод из подневольного труда.
Так, уже Рим эпохи императоров знал, как наказание, работы в рудниках, в каменоломнях и т.п., в цепях (damnatio in metallum) и работы при рудниках (in opus metalli), а равно и простые публичные работы, при проведении дорог, постройках и т.д. (opus publicum perpetuum*("Постоянные публичные работы (лат.)."); но наибольшую распространенность карательные работы получили у новых народов, и притом как в виде работ сухопутных, в рудниках*(2165), так и в виде работ на галерах, бывших наиболее характерным представителем этого типа наказания.
Когда парусное судоходство было еще не развито, всю морскую силу государств, и даже более - единственное средство сообщения составляли гребные суда; количество их было очень велико у всех важнейших морских держав того времени, как, например, у Испании, Генуи, Венеции, Флоренции. Но тяжелая и почти непрерывная гребная работа была гибельна для здоровья, а потому охотников до такой службы было не много, платать же дорого было не под силу государственной казне. Благодаря этому и явилась мысль заменить свободных работников лицами, находящимися во власти государства, преступниками. В конце XV века наказание отдачей на галеры встречается уже в итальянских государствах, а в XVI веке переходит во Францию*(2166), где и получает наибольшее развитие вследствие огромной потребности в рабочих руках. На галеры ссылаются не только преступники, но и вообще лица, опасные для общества: бродяги, нищие, цыгане. Встречаются наставления судьям заменять, по возможности, даже смертную казнь галерами, увеличивать в приговорах срок пребывания и т.д. Впрочем, галерное начальство обыкновенно не стеснялось судебными сроками, преступники оставались там до тех пор, пока могли работать, а работали они до полного истощения сил или до самой смерти.
С уничтожением Нантского эдикта число галерников значительно увеличилось протестантами. По законам Людовика XIV всякое распространение пасквилей против короля или католической церкви или даже простое несоблюдение форм, предписанных законом о книгопечатании, влекло отдачу на галеры временно или пожизненно. При Людовике XV это наказание достигло кульминационного пункта: на галеры отправлялись осужденные за многобрачие и за воровство, за нарушение законов об охоте и за контрабанду*(2167).
Сама галера*(2168) была плоское, узкое судно, с низким бортом и с двумя мачтами, так что могло ходить и греблею и под парусами. На галере находилось до 300 гребцов, прикованных по 5 или 6 человек на одной скамье и приводивших в движение одно весло. На этих скамьях проходила вся жизнь галерников: здесь они обедали, спали, чередуясь по лавкам, чтобы галера могла идти постоянно, не останавливаясь. Здесь же творил над ними суд и расправу начальник галеры: за всякий малейший проступок следовало обыкновенно нещадное бичевание. Для каторжников не было ни буден, ни праздников; только по прибытии в порт работа останавливалась, там избранные получали позволение перейти на земляные работы. Управитель на галерах был, если не de jure, то de facto, полный господин над жизнью и смертью арестантов, и бывали примеры, что он безнаказанно забивал часть своих галерников, чтобы отличиться перед начальством и прийти, например, первым при каком-нибудь состязании. Loiseleu приводит описание положения галерников, сделанное католическим священником Jean Rion, в котором он говорит между прочим: "Больных относили в трюм, где их ожидали уже последние страдания. Этот трюм был лишен света и воздуха, в нем даже стоять было невозможно. Когда мне случалось входить туда, то я скорее спешил назад, задыхаясь, нередко покрытый червями; мне всегда казалось, что я вхожу в жилище смерти".
С развитием парусного судоходства галеры становились все более и более ненужными. С начала XVIII столетия галерников стали употреблять вместо гребли на разные земляные работы, постройки и т.д. в портах, арсеналах, крепостях, и наконец во Франции Указ 1748 г. отменил отсылку на галеры и заменил их принудительными работами (travaux forces), отбывавшимися в так называемых bagnes. Но и эти места работ как во Франции, так и в других частях Европы являлись с теми же красками, как и тюрьмы: тяжесть работ только отягчала, а не улучшала положение арестанта; в особенности мрачную репутацию приобрели французские каторжные тюрьмы, сохранившие ее вплоть до самой отмены их законом, т.е. до 1852 г.
Но, конечно, на этой темной картине состояния тюрем в Европе можно найти места и более светлые*(2169). Уже и в Риме в эпоху христианских императоров встречаются законы, регулирующие тюремное устройство в интересах подсудимых. Император Гонорий в конце IV столетия сделал обязательным для судей посещение тюрем по воскресеньям; они приказывали выводить к себе всех заключенных, допрашивали их и доставляли все для них необходимое. Епископам и прочему духовенству поручалось еженедельно по средам и по пятницам бывать в тюрьмах, расспрашивать о причинах заключения арестантов и подавать помощь и утешение.
В конце XVI и особенно в XVII столетии в Германии, Голландии, Фландрии возникают в отдельных местностях так называемые Zucht und Spinnhauser, в которых могли находить пристанище и приют люди безработные, пропойцы, нищие*(2170). В известном французском Ордонансе 1670 г. есть целый титул (XIII, 39 статей), посвященный регламентации тюремного устройства, в котором являются уже заботы о гигиеническом устройстве тюрем и возлагается обязанность на прокуроров королевских и феодальных еженедельно посещать тюрьмы. В Риме по инициативе Папы Климента XI открылась в 1735 г. тюрьма св. Михаила, надпись над которой гласила: "Бесплодно укрощать падших наказанием, если не исправлять их строгим порядком", свидетельствуя тем самым о стремлении ввести в тюремное дело новые принципы. Говард в своем мрачном описании положения тюрем указывает также на отдельные тюрьмы в Голландии, Германии и даже в Англии, в которых помещение было чисто и светло, а заключенные занимались работами, доставлявшими им, хотя и небольшой, заработок. Но особый интерес представляла в его время тюрьма в Генте, в австрийской Фландрии, открытая в 1773 г.*(2171) В 1778 г. Говард нашел в ней не только сравнительную чистоту и порядок, но и правильно организованную работу на 280 мужчин и 170 женщин. Правда, такой порядок продолжался недолго - уже в 1773 г., как свидетельствует сам Говард, производство прекратилось, машины и инструменты были проданы, и сидевшие остались в совершеннейшей праздности, но это произошло не вследствие естественного течения вещей, а благодаря особому распоряжению императора Иосифа II, уступившего жалобам на вредную конкуренцию тюремной работы свободному труду. Во всяком случае, в самом факте подобного устройства тюрьмы проявлялись уже нововведения. Еще далее пошло филантропическое отношение к тюрьмам в конце XVIII века, особенно в Англии, благодаря трудам и влиянию таких деятелей, как Говарда (1726-1791) и Бентама (1745-1832). По настоянию Говарда парламент издал Статуты 1776 и 1794 гг., положившие основание современному пенитенциарному устройству английских тюрем, и даже открыл в 1790 г. пенитенциарий в Глостере, с разделением арестантов днем и ночью, т.е. по началу, положенному позднее в основу пенсильванской системы, но просуществовавший недолго, - благодаря предпочтению, оказанному правительством системе транспортации, и в 1807 г. обращенный в простую тюрьму (Bridewill). Бентам предлагал английскому парламенту и позднее французскому учредительному собранию свой паноптикон как такой тип тюремного устройства, при котором можно бы было содержать арестантов с наибольшей экономией и безопасностью и в то же время достигать их исправления. Паноптикон должен был состоять из нескольких флигелей, расположенных в виде веера и сходящихся в общем центре, из которого можно бы было обозревать все происходящее в отделениях.
Но главный толчок тюремному вопросу дала Северная Америка, считающаяся как бы родиной тюремной пенитенциарной системы*(2172).
Тюремное движение в Америке началось в конце XVIII века, в эпоху войны за освобождение. В 1774 г. собрался первый конгресс в Филадельфии для обсуждения тюремной реформы, а в 1776 г. было там образовано первое тюремное общество, которое, благодаря стараниям Франклина (1706-1790) и квакеров, открыло в 1786 г. первую пенитенциарную тюрьму в Walnutstreet, одной из улиц Филадельфии, где было устроено 30 келий для безусловно одиночного заключения без работ, но вместе с тем там были устроены и общие мастерские, и спальные, так что тюрьма имела смешанный характер. Примеру Пенсильвании последовали другие штаты, в особенности Нью-Йоркский, и с начала XlX столетия в Америке появляются тюрьмы, преследующие совершенно новые задачи. На тюрьмы не смотрят уже только как на место содержания лиц, удаленных навсегда или на время из общества, а в заключении думают найти средство борьбы с вредным и опасным для государства населением. Заботы о тюремных арестантах не ограничиваются только улучшением тюремной гигиены, пищи и т.п. Надежды идут гораздо далее: появляется стремление придать тюрьме такое устройство, при котором она могла бы влиять на умственную и нравственную природу заключенного.
Конечно, первоначальные попытки ввести пенитенциарный режим в тюрьмах, как свидетельствует нам история, встречались и ранее, даже в XVII веке, в Европе, но Америка придала этим зачаткам большую законченность, сделала из них действительные типы, послужившие образцом для современных тюрем.
Попытка реформы американских тюрем обратила на себя особенное внимание во Франции. Друг Benjamin Franklin'a - Larochefoucauld Liancourt издал в 1796 г. описание пенсильванских тюрем: "Des prisons de Philadelphie par un Europeen", выдержавшее затем несколько изданий. Другое, более подробное описание их было составлено квакером Turnbull и переведено в 1800 г. par Petit Rodel под названием "Visite а la prison de Philadelphie..." Затем посещение и описание американских тюрем входит в такую моду во Франции и Англии, что, по замечанию Ortolan (N 1500), литература тюремная в одной Франции в начале XIX столетия делается почти необозримою*(2173).
Наравне с частными лицами на американскую систему обращают внимание и правительства. Так, в 1831 г. были посланы из Франции для осмотра американских тюрем G. de Beaumont и A. de Tocqneville; в 1839 г. - Demez и A. Blouet; из Англии в 1836 г. - Crawford и Roussel и в 1836 г. из Пруссии - Iulius*(2174). Вместе с тем в Европе начинается постройка собственных пенитенциариев по американским образцам: в Англии - Milbanck (1815-1822) и в Швейцарии - пенитенциарии в Женеве (1822-1825), Лозанне, Берне.
Стремление к тюремной реформе, несколько охладевшее было в двадцатых и тридцатых годах XIX столетия, снова возрастает к концу сороковых годов, благодаря в особенности уменьшению района применения смертной казни и, в частности, отмене в Англии ссылки. Внешним выражением этого движения были тюремные международные конгрессы и громадный рост тюремной литературы.
Еще в 1845 г. между тюремными деятелями различных стран возникла мысль о пользе, которую мог бы принести съезд лиц, посвятивших себя теоретически и практически тюремному делу. Взаимный обмен идей, сообщение фактов, касающихся устройства и состояния тюрем различных стран, рассуждения об условиях и мерах содействия тюремному прогрессу было поставлено целью такого съезда, действительно состоявшегося в 1846 г. во Франкфурте-на-Майне. Съезд был немногочислен, но зато на нем присутствовали чуть ли не все корифеи тюремной науки*(2175).
Затем последовал съезд в Брюсселе в 1847 г., на котором уже участвовало до 200 человек. Съезды предполагалось повторять или ежегодно, или через возможно коpоткие промежутки. Но политические события 1848 г. вызвали долгий перерыв, так что третий съезд состоялся только в 1857 г. во Франкфурте-на-Майне. Этот конгресс, впрочем, имел в виду вообще государственную и общественную благотворительность, так что вместе с тюремным делом на нем обсуждались и меры борьбы с нищенством, надзор за проституцией и т.д.
Все эти три съезда имели частный характер: почин исходил от частных лиц, посвятивших себя тюремным интересам; отдельные государства не имели на съездах официальных представителей, их резолюции представляли скорее пожелания, нежели решения, могущие получить осуществление. С иным характером состоялся четвертый съезд в Лондоне в 1872 г.*(2176) Предложение о съезде было сделано от правительства Североамериканских Штатов, и его представитель, один из маститых, но неутомимых деятелей тюрьмоведения - доктор Wines, лично объездил в 1871 г. большинство европейских государств и заручился согласием их правительств о принятии участия в занятиях конгресса. Действительно, на съезде 1872 г. было около 100 официальных представителей 22 государств. Вместе с тем изменились отчасти и занятия конгресса: вопросы чисто теоретические были исключены из программы; на первый план поставлено собирание сведений о состоянии тюремного дела во всех его подробностях в отдельных государствах и обсуждение мер реформы, имеющих практический характер.
Еще большее развитие получила эта официальная сторона на Стокгольмском конгрессе 1878 г.*(2177), так как и сама подготовка к нему велась при помощи официальных представителей отдельных держав, а затем на нем была организована постоянная международная комиссия, которая должна действовать в промежутках между конгрессами и по возможности содействовать осуществлению принятых им резолюций*(2178). В конгрессе принимали участие представители значительного большинства европейских государств. За ним последовали: Римский конгресс 1885 г., Петербургский 1890 г., Парижский 1895 г. и Брюссельский 1900 г.*(2179)
Другим выражением развития тюремного вопроса является литература, получившая в XIX столетии такое развитие, что она, даже только в Германии, Франции и Англии, поистине может быть названа необъятною. Не сотнями, а тысячами приходится считать официальные и официозные отчеты и донесения об отдельных тюрьмах или о карательных заведениях целой страны за отдельные годы, журнальные статьи, брошюры, описания личных наблюдений, воспоминания, компиляции разного рода и, наконец, более солидные монографии. Но, несмотря на это богатство и обилие этого материала, исследователи по тюрьмоведению не без основания жалуются на недостаточность разработки тюремного вопроса. С одной стороны, громадная часть исследований, по самому описательному характеру своему, является отрывочной и случайной, а с другой - сам сообщаемый материал весьма нередко возбуждает сомнения в своей достоверности. Тенденциозностью, пристрастной окраской данных страдают не одни брошюры частных лиц, фанатических защитников той или другой системы заключения, но иногда даже в еще большем размере официальные сведения. Как часто указания на блистательное положение той или другой тюрьмы, на блестящие результаты ее режима оказывались простым миражем*(2180).
Из обширных собраний фактических данных по тюремному делу заслуживают особого внимания опубликованные труды парламентских комиссий английских и французских и официальные отчеты, а также статистические материалы отдельных государств, касающиеся тюрем*(2181).
Кроме того, весьма важным пособием при изучении тюрьмоведения*(2182) являются специальные журналы, посвященные этому вопросу. Так, в Германии еще в 1829 г. был основан Iulius'ом - "Iahrbucher der Siraf und Besserungs - Anstalten, Erziehungshauser und anderer Werke der christlichen Liebe", просуществовавший до 1833 г. (всего вышло 10 томов); затем возобновленный в 1842 г. под названием "Iahrbucher fur Gefangnisskunde und Besserungsanstalten" и окончательно прекращенный в 1847 г. Позднее, в 1864 г. были основаны обществом немецких тюремных деятелей, под редакцией Экерта, "Blatter fur Gefangnisskunde", продолжающиеся и до сих пор; другим весьма распространенным в Германии органом является "Iahrbucher der Reinisch - Westphalischen Gefangniss Gesellschaft" с 1829 г. Во Франции первый тюремный журнал был основан в 1843 г. Moreau - "Christophe", с определенной программой защиты одиночного заключения, но продолжался всего пять лет. Затем, основанное в 1876 г. главное тюремное общество стало ежегодно издавать свои Bulietins, имеющие вполне характер специального журнала. Такое же значение имеют ежегодные издания и публикации английского "Howard-Association"; наконец, в Италии специально тюремным вопросам посвящены даже два журнала - "Cesare Beccaria" под редакцией Belazzi и крайне богатый по разнообразию содержания "Rivista di discipline carcerarii", основанный в 1868 г. Beltrani-Scalia; у нас - "Тюремный вестник" с 1893 г.
243. Изучение тюремного вопроса шло параллельно с тем значением, которое постепенно приобретал этот вид наказания в уголовных кодексах. Ограничение применения смертной казни, уничтожение телесного наказания невольно заставили сосредоточить уголовную репрессию на лишении свободы с его разнообразными видами и оттенками, и это преобладание представляется тем понятнее, что из всех орудий наказания, которыми располагает большинство государств, лишение свободы сравнительно наиболее гарантирует общественную безопасность, являясь вместе с тем и действенным карательным средством по отношению к преступнику.
Удаляя преступника из общества на известный срок, тюрьма уже тем самым охраняет общество от этого лица; устранить же возможность побегов, на которые нередко указывают противники тюрьмы, не представляет особенных затруднений.
Но, оставляя преступника более или менее продолжительное время под непосредственным наблюдением правительственных органов, тюремное заключение дает возможность ожидать от него более серьезных гарантий безопасности. В этом отношении к правильно устроенной современной тюрьме можно предъявлять требования не только отрицательного свойства - чтобы она не была школой порока и преступлений, чтобы она не выпускала преступника хуже и испорченнее, чем он был при поступлении, но и требования положительные - хорошего воздействия на заключенного.
Конечно, было бы иллюзией ждать от тюрем нравственного перерождения арестанта, для этого и сам арестант представляется материалом непригодным, и орудия - органы управления, за редкими разве изъятиями, недостаточно подготовленными, но тюрьма может содействовать, так сказать, гражданскому перерождению заключенного.
Тюрьма может приучить арестанта к порядку, к надлежащему распределению своего времени, к физической и нравственной чистоплотности. Тюрьма может научить и приучить человека к труду и, следовательно, не только дать ему по выходе из тюрьмы возможность добывать работою средства существования, но, что еще важнее, пробудить в нем охоту к обеспечению себя этим путем; тюрьма, наконец, может приучить арестанта владеть собою, обуздывать порывы страстей, дисциплинировать его; может расширить его умственный инравственный кругозор путем наставления, школы, разумно подобранного чтения.
Конечно, как говорят противники тюрьмы, ее режим, по необходимости, обезличивает преступника, стирает его индивидуальность, делает его пассивным исполнителем чужой воли, тюремной регламентации, в силу чего влияние тюрьмы и является непрочным, скоропроходящим, но это возражение не имеет принципиального характера: оно может быть если не устранено, то ослаблено введением переходных тюрем, патронатства, досрочного освобождения.
Во всяком случае не надо забывать, что тюремное заключение обладает одним из наиболее существенных качеств наказания - приспособляемостью к особенному характеру наказываемых; оно дает возможность назначения наказания сообразно с индивидуальными свойствами преступника, с его характером, наклонностями.
Вместе с тем лишение свободы может и должно сохранять свое репрессивное значение, составляя для наказываемого действительно тяжкое взыскание. Эта тяжесть заключается не только в самом факте лишения свободы, но и в условиях содержания: тюрьма, конечно, не должна быть желательным местом отдохновения, содержания на казенный счет и т.д. Относительно роскошное содержание американских тюрем парализуется в известной мере суровой тюремной дисциплиною*(2183). Как справедливо замечает проф. Фойницкий, "тюрьма должна быть репрессивна, и весьма важно избегать той ложной филантропии, которая желала во что бы то ни стало улучшить участь узников, забывая, что при этом тюрьма могла бы стать наградою вместо кары. Тюрьма не должна превращаться ни в общественную школу, где ученик остается до выдержания экзамена, ни в общественную больницу, где больной остается до выздоровления".
Поэтому нападки, встречавшиеся за последнее время на тюрьму как карательную меру*(2184), представляются преимущественно нападками на известные тюремные системы, на краткосрочное лишение свободы и т.д., но они не колеблют значения этого наказания по существу. Равным образом не имеют принципиального значения указания на то, что современная тюрьма потеряла характер наказания, а является привлекательным убежищем для всех бесприютных. Неговоря уже о том, что сторонники этого взгляда чрезмерно обобщают единичные случаи, роскошь в устройстве тюрьмы есть недостаток, который легко устраняется, с тем, конечно, условием, чтобы через это не нарушались интересы физического и умственного оздоровления арестантов, так как иначе меньшее зло заменялось бы бульшим и тюрьма утрачивала бы свое практическое значение.
Возлагая на тюрьму задачу не только общественной охраны путем удаления и заточения преступника, а более или менее исправительного воздействия на него, благодаря самой продолжительности наказания, мы естественно предполагаем известный тип тюремного устройства, предполагаем ряд условий содержания арестантов, то, что называется пенитенциарной системой.
Но должен ли сам порядок отбытия наказания лишением свободы быть регулирован законом или же его следует предоставить усмотрению тюремной администрации? Вопрос этот многократно поднимался в законодательной практике западных государств и был, между прочим, предметом особого доклада на Стокгольмском тюремном конгрессе*(2185).
Неопределенность тюремного закона, говорят сторонники одного взгляда, одна только может дать возможность осуществить великую задачу пенитенциарной системы - индивидуализацию наказания, приведение его в соответствие с характером и особенностями личности преступника. Всякий закон сожмет живое дело исправления в мертвые формулы; такая заранее установленная регламентация, направленная к однообразному содержанию всех заключенных, была бы равносильна признанию возможным одинакового лечения больных. Если хотят путем рационального устройства тюрем создать истинную гарантию для общества, то надо оставить самый широкий простор тюремной администрации, - гарантия успеха не в законах и регламентации, а в хорошем выборе персонала. "Дайте, - говорил на Стокгольмском конгрессе представитель Италии Canonico, - превосходный устав дурному директору, и вы не достигнете никаких хороших результатов, напротив, при хорошем директоре с посредственным уставом можно ручаться, что все пойдет хорошо".
Но, отдавая справедливость верности этого мнения с точки зрения успеха пенитенциарной системы, нельзя не признать его односторонним. Оно игнорирует другие не менее важные стороны тюремного наказания, имеющие одинаковое значение и для общества, и для преступника.
С одной стороны, законодатель стремится установить известное соотношение наказания со степенью общественного вреда, причиняемого преступлением, опасностью преступника и т.д., а такое соотношение возможно только в том случае, если в самом законе уголовном будут определены главные условия каждого наказания. Иначе сама угроза закона потеряет всякое значение. Так же плачевны будут последствия произвола тюремного управления для самого заключенного. Едва ли нужно доказывать, какая разница, например, просидеть пять лет в общем заключении с работами, хотя и тяжкими, принудительными, но дающими возможность научиться чему-нибудь, обеспечить себе средства заработка, или же быть помещенным в одиночную келью, без всяких гигиенических приспособлений, без работ и занятий, под бесконтрольной властью начальника, преследующего только одну цель - беспрекословное повиновение его воле. Хороший директор тюрьмы поведет дело успешно и при дурном уставе, и при отсутствии такового, но каково будет при таких условиях той тюрьме, в которой окажется посредственный или плохой директор?
По этим практическим соображениям нельзя не согласиться с выводом, сделанным одним из известнейших практиков тюремного дела в Германии, директором брукзальской тюрьмы, бывшим докладчиком по этому вопросу на Стокгольмском конгрессе - Экертом. Докладчик полагал необходимым не только регламентировать в законе способ размещения арестантов и организацию тюремного управления, но и установить в нем сами начала тюремного режима: порядок работ, размер заработка и условия распоряжения им арестанта, пищу, право свиданий и переписки, дисциплинарные проступки и ответственность за них и т.д., признавая за арестантом право законного обжалования распоряжений администрации.
При этом казалось бы полезным сделать одно различие. Те условия, от которых зависит сила и тяжесть наказания, в которых заключается, следовательно, существо кары, должны быть определяемы в законе уголовном; так, сюда должны быть отнесены: способ размещения арестантов, срок содержания и правила о его уменьшении, обязательность работ, размер вознаграждения, идущего в пользу арестанта. Те же условия, которыми определяется порядок заведования и управления тюрьмой, должны войти в особый закон о тюрьмах; таковы: организация управления, меры поддержания дисциплины в тюрьмах, порядок устройства работ, начала морального и умственного воспитания, практикуемого в тюрьмах, право свиданий и переписки, пища, одежда и т.п. Усмотрению же тюремной администрации останется широкая и не менее важная область действительного осуществления начал, установленных в законе*(2186).
По тем же соображениям обзор существенных элементов тюремной системы, хотя и в самых общих чертах, должен быть внесен и в очерк наказания лишением свободы.
244. Способы размещения арестантов*(2187). Способы размещения арестантов, как при настоящем состоянии тюрем, так и в истории, могут быть сведены к трем основным типам: одиночное заключение, общее заключение и смешанное, - допускающим, впрочем, по отдельным тюрьмам разнообразные оттенки и даже отступления от основного принципа устройства *(2188).
Система одиночного заключения в свою очередь распадается на два типа: систему уединения и систему отделения арестантов.
Принцип уединения, или келейная система, выходит из того начала, что обычная форма тюремного заключения вредит не только тем, что сообщество с другими преступниками крайне невыгодно отзывается на нравственности заключенных, но и тем, что арестант никогда не остается наедине с самим собою, а потому не может уразуметь своего преступления, раскаяться в нем и приобрести новые моральные принципы; поэтому тюрьма должна быть устроена так, чтобы арестанты были безусловно отделены от остального мира, и притом по возможности на все время их содержания.
В сущности, этот тип встречался еще и в тюрьмах XVII и XVIII веков, особенно для политических преступников, как "les oubliettes" во Франции, как тюрьмы при многих католических монастырях, как "le cachot" и "la gйne" пo предположениям assomblee constituante и по Кодексу французскому 1791 г., но там такое уединение было только фактической формой лишения свободы, а не осуществлением особого принципа*(2189). Самостоятельный характер оно получило при переустройстве тюрем пенсильванским тюремным обществом благодаря совпадению этой идеи с религиозным миpoсозерцанием квакеров, основателей этого общества: преступник - кающийся, тюрьма - место покаяния (penitentiairies), а средство пробуждения раскаяния - оставление арестанта наедине с самим собою.
По этой системе было устроено сначала небольшое помещение на 30 человек в старой Вальнутстритской тюрьме, а затем, в 1818 г., законодательное собрание Пенсильвании определило устроить тюрьму в Pittsburg на началах полного уединения, и в 1821 г. в нее были помещены арестанты, каждый в особую келью, без работ. Но предположения о полном разъединении скоро оказались неосуществимыми, так как устройство келий не препятствовало общению арестантов между собою, а полная праздность при таких условиях имела самые гибельные результаты, так что питсбургскую тюрьму весьма скоро пришлось подвергнуть коренной переделке. В 1829 г. была открыта также в Филадельфии, в Cherry-Hill, тюрьма, которая и может быть названа представителем этого типа, по крайней мере в первые годы ее существования (solitary system)*(2190).
Тюрьма была окружена высокой стеной в 30 футов вышины; в самой середине пространства, отведенного под тюрьму, находилась восьмисторонняя центральная зала (observatory), от которой расходилось 7 флигелей. Каждый флигель сверху донизу был разделен ходом с галереями перед каждым этажом, на который выходили входные двери келий. Таким образом, расположение келий позволяло разом видеть всю тюрьму, со всеми ее этажами и кельями, а вместе с тем каждый арестант из-за приотворенных дверей своей кельи мог видеть и слышать все, что делалось в центре.
Всех келий было 582 (первоначально предполагалось 266), каждая в 18 футов длины, 71/2 футов ширины и 16 футов вышины; кельи освещались через окна, сделанные в потолке, почему кельи нижнего этажа несколько выступали из-под второго; в каждой келье было устроено отхожее место*(2191) и водопровод; в келью вели две двери - одна внутренняя, решетчатая, железная; другая наружная, деревянная; к первой двери была приделана форточка для снабжения арестантов пищей и всем необходимым, а во второй устроено небольшое отверстие для наблюдения. Первоначально кельи были только в нижнем этаже, и из каждой был выход на маленький огороженный дворик, также 18 футов длины и 8 ширины; но когда возвели еще один этаж, то в нем, за недостатком двориков, сделали кельи более широкими или давали арестанту по две. К этому надо прибавить, что благодаря высоким стенам во дворики никогда не проникало солнце, а кельи нижнего этажа были сыры и холодны.
