III. Ограничение и лишение свободы 7 страница

Просматривая этот краткий очерк положения тюремного вопроса относительно порядка размещения арестантов, нельзя не прийти к тому убеждению, что ни одно государство, за исключением разве Бельгии да отчасти Голландии, не остановилось на каком-либо одном определенном принципе и не провело его последовательно во всех категориях тюрем*(2219). Еще менее единства взглядов встретим мы в литературе. В горячую схватку сторонников одиночного и общего заключения вмешались защитники системы прогрессивности, к сожалению, весьма нередко внося свои предвзятые взгляды, предубеждения в сообщаемые ими факты или их освещение и придавая необозримому материалу тюрьмоведения тот хаотический характер, о котором я уже упоминал ранее*(2220). Конечно, и теперь по численности и даже отчасти по авторитетности преобладание за сторонниками системы одиночной; но стоит лишь сравнить то, что они писали и говорили о достоинстве значения одиночного заключения в сороковых годах, с тем, что говорится ими ныне, и мы убедимся, что и для них эти 40 лет борьбы и опыта прошли далеко не бесследно. Теперь уже в одиночестве арестантов не видят панацеи от всех социальных зол, не видят в нем несокрушимого оружия, годного для борьбы со всякой преступностью, способного сломить и пересоздать всякий строптивый характер, укротить самые пылкие страсти. Напротив, теперь требуют его введения с целым рядом ограничений, необходимых для его успешности; требуют целого ряда дополнительных условий: в постановке работ, обучении, характере дисциплинарных взысканий и т.д.; даже нередко ставят на первый план именно этот режим, а в одиночном способе размещения арестантов видят только необходимое пособие для его действия.

К числу главнейших выгод одиночного заключения принадлежит, конечно, возможность тщательного изучения характера и наклонностей арестанта, а вместе с тем и индивидуализация наказания. Опытный смотритель, духовник может видеть и наблюдать арестанта при самых различных условиях и настроениях; сам арестант благодаря одиночеству большею частью гораздо скорее делается откровенным, сближается с надзирателями; напротив того, при общем заключении арестант со скрытым замкнутым характером останется всегда непонятным и недоступным для администрации.

Моральное воздействие на арестанта также несомненно интенсивнее при одиночной системе. Оценка прошлого, слова утешения, совет и наставления могут быть даны именно в подходящее время; они будут звучать иначе в торжественном гробовом молчании кельи, их сила будет иная благодаря непосредственному отношению говорящего к арестанту. В общем заключении все это разобьется о массу, поглощающую индивидуума; за редкими исключениями влияние администрации будет поглощено влиянием среды, товарищества и его заправил; пробуждающаяся совесть, первые проблески раскаяния зачахнут под влиянием опасения показаться смешным, разрушить предания и обычаи тюрьмы.

Даже предполагая, что воздействие на душу арестанта, его моральное перерождение является иллюзией, мечтой, не соответствующей действительности, и тогда одиночное заключение представляет ту выгоду, что оно не портит арестанта, отделяя его от других заключенных, устраняя возможность того страшного тюремного товарищества, которое делает тюрьму рассадником общественных зол, которое неопытного новичка, робко ступающего на скользкую почву преступности, через какие-нибудь два - три месяца выпускает опытным бойцом, основательно прошедшим курс соответствующих знаний.

Точно так же одиночное заключение дает возможность легче ознакомиться с арестантами и посторонним лицам, допускаемым в тюрьмы, дает возможность проверить отзывы о заключенных администрации, т.е. дает возможность успешно действовать патронатам, а потому обеспечивает судьбу арестанта и по выходе его из тюрьмы.

Устраняя возможность удовлетворения одной из коренных потребностей человеческой природы - общежительности, одиночное заключение представляется несомненно грозным наказанием, и в особенности для наиболее испорченных преступников, которые лишаются возможности величаться и хвастаться своими подвигами, играть первенствующую роль благодаря своему преступному прошлому. Наоборот, отделение от других соарестантов будет нередко благодеянием для наименее испорченных натур, испытывающих часто сильное чувство стыда и унижения благодаря преступному сообществу. Таким образом, одиночное заключение одновременно является и устрашительным, и справедливым.

Одиночное заключение с трудом переносится только в первое время; арестант затем легко осваивается с ним и даже привязывается к нему. Доказательством этого может служить тот факт, что в тех государствах, в которых арестанты, просидевшие в одиночном заключении известное число лет, могут быть оставляемы в кельях только по их желанию, значительное большинство, как оказывается, предпочитает келью общему заключению. В то же время одиночное заключение допускает сокращение сроков, заменяя принятые ныне maximum'ы срочных наказаний в 15, 20 лет заключением на 8 или на 10 лет. Через это уменьшается количество помещений для арестантов и, следовательно, сокращаются расходы государств на тюремное дело, а с другой стороны, благодаря коротким срокам не прекращаются связи выходящего из тюрьмы с его семьей, а это, в свою очередь, весьма важно для дальнейшей его судьбы.

Наконец, по самому своему устройству, по невозможности уговора и стачек между арестантами тюрьмы одиночные несравненно более гарантируют общество против побегов, требуя в то же время весьма небольшого численного персонала для охраны и наблюдения*(2221).

Таковы, по словам защитников одиночной системы, несомненные главнейшие ее выгоды; посмотрим, что говорят ее противники*(2222).

Останавливаясь на пенитенциарно-исправительном значении отделения арестантов, справедливо замечают они, необходимо разделить и отдельно оценивать три момента: 1) возможность ознакомиться с арестантом и изучить его характер; 2) устранение вредного влияния соарестантов; 3) доставление возможности воздействия на арестанта тюремной администрации. Различение этих моментов необходимо на том основании, что роль одиночного заключения по отношению к каждому из них несколько иная. Так, возможность осуществления первого условия при отдельном содержании заключенных, конечно, несомненна, но она требует сравнительно коротких сроков отделения и с полным, например, успехом может быть практикуема и в тюрьмах с общим заключением, устроенных по прогрессивно-классификационной системе, при которой она является необходимой первоначальной стадией.

Точно так же нельзя отрицать второго значения уединения; но и оно достигается отделением на ночь и бдительным надзором во время работ, хотя бы и не доходящим до требования молчания, требования противоестественного, потому и неисполнимого: влияние закоренелых, образование артели преступников, связанных круговой порукой прошлых злодеяний, предполагает совместную праздность, с игрой и кутежом, с организацией власти наиболее выдающихся членов.

Совсем иное дело третий момент, в котором и заключается сущность одиночного заключения. Его теоретическое основание бесспорно, но таково ли практическое выполнение?*(2223) Сторонники одиночной системы резко противополагают ее старой пенсильванской системе уединения: преступника, говорят они, вовсе не предоставляют самому себе, а только отделяют от дурных элементов и вводят в непосредственное отношение к тюремному персоналу, способному и готовому содействовать его моральному перевоспитанию; одиночное заключение непременно предполагает, что каждый арестант ежедневно видится с несколькими лицами из тюремной администрации: учителями, мастерами, смотрителями, духовниками, и при этом эти посещения не ограничиваются простым заглядыванием, а должны быть возможно продолжительны, так, чтобы каждый арестант, как и установляется регламентами некоторых одиночных пенитенциариев, имел бы ежедневно посещений от 2 до 4 часов. Но выполнение этого правила прежде всего предполагает такой тюремный персонал, который бы действительно сделал из этих посещений живое дело исправления, а не пустую формальность, который, войдя к арестанту, действительно бы знал, что и как сказать. Поэтому полное введение системы одиночной представляется особенно опасным в начале переустройства тюрем, в тех государствах, которые, подобно, например, России, не имеют кадров, из которых можно бы было пополнять тюремный персонал. Но, кроме того, такая система потребует громадного личного состава. В самом деле, простой расчет свидетельствует нам, что если тюрьма устроена на 300 человек и каждый арестант должен иметь посещений не менее 3 часов в день, то, очевидно, необходим персонал, который бы мог отдавать арестантам ежедневно 900 часов; предполагая, что каждый служащий может каждодневно девять часов вполне добросовестно исполнять свои обязанности, мы получим для такой тюрьмы необходимость не менее 100 служащих, или короче: одного служащего на трех арестантов; расчет очевидно невозможный.

Но представим себе, что все эти посещения действительно выполняются, прибавим к этим 3 часам еще 7 или 8 часов сна, останется все-таки 14, 15 часов одиночества; чем наполнить их? Работой, под контролем и отчетностью самого заключенного? Но нельзя же требовать от него 14, 15 часов непокладной работы; останутся все-таки праздными 5, 6 часов. Арестант интеллигентный наполнит их чтением; запас знаний, идей и представлений даст ему достаточный материал для умственной работы в эти часы досуга; но что будет делать крестьянин или ремесленник, не привыкший к отвлеченному мышлению, к совместной работе памяти и воображения? Для него остаются только воспоминания, картины прошлого: хорошо, если это будут картины семейной жизни, трудолюбивого хозяйства; но если яркими красками обрисуются перед ним оргии кабаков, безграничный разврат, картины, раздражающие чувственность, манящие к прошлому и озлобляющие против настоящего?

Сторонники одиночной системы ссылаются на то, что к одиночеству привыкают, что по прошествии 3-4 лет арестант с сожалением расстается с своей клеткой, не идет в общее помещение. Но справедливо возражают, что подобный аргумент обоюдоострый. Действительно, за редкими исключениями, первое время одиночества вызывает протест, желание вырваться из каменного гроба, вырваться на волю, в общество других, как-нибудь переговорить с соседом по несчастью, шумом и криком нарушить тишину могилы; но мало-помалу бессильная злоба стихает: темный карцер, хлеб и вода или что-нибудь и большее обуздают строптивых, пока наконец не настанет нравственный перелом, апатия мысли, чувств и желаний. Узник не примиряется с кельей, а отучается желать другого и, отказываясь оставить келью по истечении узаконенного срока, напоминает птицу, долго сидевшую в клетке и не летящую из нее, несмотря на открытые дверцы. Пассивное отношение ко всему, даже к свободе, как указывает опыт, составляет одну из невыгод долгосрочного одиночного заключения, невыгоду, всего сильнее сказывающуюся по выходе из тюрьмы, при соприкосновении с соблазнами жизни *(2224).

Но, действуя вредно на умственную и нравственную энергию заключенного, долгосрочное уединение также может вредно сказываться и на его здоровье. Хотя сторонники одиночной системы*(2225) и указывают, что цифры смертности и самоубийств в некоторых общих тюрьмах превышают такие же в одиночных, но точность этих выводов более чем сомнительна, так как для сравнения берутся большей частью, с одной стороны, старые тюрьмы, вроде, например, наших, а с другой - новые пенитенциарии, устроенные со всеми гигиеническими усовершенствованиями и приспособлениями. Несомненно то, что цифры смертности, сумасшествия и самоубийства в одиночном заключении значительно превышают нормальные цифры для лиц того жe возраста. Причина заключается отчасти в отсутствии движения, так как часовые прогулки в каменных клетках на двориках, благодаря именно ограниченности их пространства, не могут пополнить недостатки кельи; а с другой стороны, в биче одиночной системы - онанизм. Если вообще в тюрьмах вопрос о борьбе с проявлениями половой потребности является одним из капитальнейших и наиболее трудно разрешимых, то в одиночных кельях он достигает наивысшего развития благодаря именно сидячей жизни и одиночеству; а плачевные последствия этого порока для духовной и физической жизни организма слишком известны*(2226).

Далее, долгосрочное одиночное заключение весьма затрудняет приискание работ для арестантов, так как приходится исключить все работы, требующие громоздких приспособлений, а с другой стороны такие, которые портят воздух, а потому в маленькой келье крайне вредно действуют на здоровье арестанта. Сама работа в одиночной тюрьме не может быть особенно продуктивна, так как ей недостает элементов сравнения и сопоставления, всегда служащих залогом успеха работы.

Наконец, постройка одиночных тюрем дорого обходится государству; так, например, Cherry-Hill на 582 кельи стоил 638 тыс. долларов; Вгuchsall - 700 тыс. гульденов; по расчету Berenger для Франции предполагаемую стоимость на каждого арестанта нужно положить в 3 тыс. 500 франков, что составит расход на перестройку всех тюрем в 500 миллионов франков, сумма, о которой, впрочем, Ortolan, N 1575, замечает, что она вовсе не представляется чрезмерной ввиду достигаемой этим цели и сообразно с финансовым положением Франции*(2227).

Казалось бы, конечно, надлежащая оценка той и другой системы могла быть сделана по их результатам, по проценту рецидивистов, к чему нередко и прибегают бойцы обеих партий; но этими данными нужно пользоваться с крайней осторожностью*(2228), так как возрастание и уменьшение рецидива зависит далеко не от одного режима тюрьмы, а от многих других условий: от состава ее населения, от обстановки, в которой приходится действовать выпущенным из тюрьмы, и т.д.

Разбор же вышеприведенных доводов и различных указаний опыта, по моему мнению, вынуждает сказать, что огульное порицание той или другой системы будет приемом совершенно нерациональным. Если можно сомневаться в исправительности одиночества, то нельзя отрицать его устрашительности; если слишком смело утверждать, что только при этой системе можно влиять на арестантов, то, с другой стороны, несомненно, что именно этим путем можно всего скорее ознакомиться с арестантом и устроить наиболее целесообразно дальнейшее отношение к нему тюрьмы.

Все же это вместе взятое естественно наводит на мысль: не следует ли при правильной организации тюрем воспользоваться обоими типами.

В этом отношении как в законодательствах, так и в науке можно заметить два течения: одни считают необходимым сохранять различие тюремных типов в одной лестнице наказаний, конечно, не в виде 15 подразделений нашего Уложения, а со значительными упрощениями; другие стремятся ввести единство тюремного типа*(2229). Так, например, как мы видели, в Бельгии по Закону 1870 г. все различные виды лишения свободы, о которых говорит Уложение 1867 г., сведены к одному типу, а Голландское уложение 1881 г. даже и в самом законе знает только два вида лишения свободы: тюрьму и арест.

Наиболее резко был поставлен вопрос на Стокгольмском конгрессе 1878 г., где он был формулирован так: следует ли сохранить в законодательствах уголовных несколько видов лишения свободы или же необходимо принять только один тип этого заключения, различая его виды по срокам и по юридическим последствиям? Докладчик, известный бельгийский криминалист Тониссен, разрешил его в последнем смысле, выходя из следующих положений: 1) так как не наказание, а преступление делает преступника бесчестным, то лишение свободы не может различаться по объему соединенного с ним поражения прав; это последнее взыскание может быть употребляемо законодателем самостоятельно; 2) далее, так как задача всякого лишения свободы одна - исправление, то логика и здравый смысл указывают нам прямо, что и способ его осуществления может быть только один, различие наказуемости может заключаться только в его сроках; 3) это однообразие не устранит другого существенного момента наказания - его примерности или устрашительности, если только таким типом будет выбрана одиночная система, так как она соединяет в себе и средства исправления, и средства устрашения, что доказывается, по заявлению докладчика, примером Бельгии*(2230).

Но хотя большинство ораторов в отделении говорило, по-видимому, за предложение Тониссена, они, однако, допускали столько изъятий из этого вывода, что при формулировании окончательного результата прений большинство членов отделения высказались, вполне справедливо, против этого предложения.

В самом деле, мнение, коего защитником выступил Тониссен, основывается на двух предположениях, по меньшей мере весьма спорных: что единственная цель наказания заключается в исправлении виновного и что одиночество есть безусловно пригодное средство для достижения этой цели.

Но коль скоро мы допустим, что исправление является далеко не единственной целью наказания и что там, где надежды на улучшение преступника возможны, уединение далеко не единственное средство достижения исправительной цели, то мы должны будем признать необходимость различения тюремных систем прежде всего по отношению к преступникам, над которыми государство предполагает возможным производить опыты исправления, и по отношению к тем заключенным, для которых, за краткостью срока наказания, или по свойству совершенных ими деяний, по степени энергии проявленной ими преступности и т.п., такое предположение уже a priori является неосуществимым. Мы должны будем при устройстве тюремного режима принять в соображение свойство классов тюремного населения*(2231): их возраст, в особенности малолетство; пол; прежнюю однократную или многократную судимость; свойства учиненного нарушения, например, для лиц, виновных в преступлениях политического или публичного характера, каковы - возбуждение масс, проступки печати, преступные сообщества и т.д.; наконец, в особенности продолжительность заключения, различая устройство тюрем краткосрочных, среднесрочных и долгосрочных.

По соображениям, изложенным выше, одиночное заключение в полном его объеме казалось бы всего более соответственным тюрьмам краткосрочным, где возможность его вредного влияния на моральное и физическое здоровье парализуется краткостью срока и где главная забота тюремной администрации направлена на то, чтобы преступники чувствовали тяжесть кары и по выходе из тюрьмы, хотя бы не были испорченнее, чем при поступлении в нее. В тюрьмах среднесрочных одиночное заключение может быть как бы карательным добавком, назначаемым сравнительно на небольшие сроки или на основании прямого указания закона, или по усмотрению суда, с правом администрации заменять одиночное заключение общим ввиду болезненного состояния здоровья заключенного, делающего для него вредным пребывание в келье. Наконец, в тюрьмах долгосрочных, казалось бы, одиночное заключение могло бы быть употребляемо только как средство ознакомления, следовательно, в начале заключения и на сроки, еще более короткие. Для тюрем этой группы представлялось бы, по-видимому, наиболее подходящим общее заключение, конечно, с разделением на ночь и размещением заключенных по принципу классификационно-прогрессивному, принимая за основу классификации не какой-либо внешний формальный признак, а по преимуществу индивидуальные свойства преступника, его характер, наклонности, возраст, поведение, прилежание к работе и т.д.*(2232)

245. Другим существенным моментом наказания лишением свободы, влияющим, как только что было указано, и на самую тюремную систему, является срок заключения.

В этом отношении это наказание представляет два главных вида - бессрочное и срочное, различая в последнем, по продолжительности заключения, наказания краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные.

Само определение первого вида заключения в отдельных законодательствах представляется различным. Наше право, начиная с Устава о ссыльных, изгнало название "вечного" наказания, употреблявшееся в законодательстве XVII-XVIII веков, и заменило его термином "бессрочное", указывая этим, что закон лишь не установляет в этих случаях предельного высшего срока, нo вовсе не предполагает, чтобы наказание непременно длилось по смерть, допуская и для лиц этой категории переход в ссыльно-поселенцы, а затем и прекращение наказания. Французский и Бельгийский кодексы называют этот вид вечным, а perpetuite, а Германский, Венгерский, Голландский - пожизненным, как бы указывая, что такое заключение должно иметь только один предел - смерть преступника; но с введением во всех этих законодательствах досрочного освобождения, распространяемого, как это, например, прямо указано в Венгерском кодексе (§ 45), и на пожизненное заключение, и там этот вид лишения свободы сделался в действительности также бессрочным, а не вечным.

Конечно, бессрочность, а тем более пожизненность наказания вызывает против себя одно весьма сильное возражение - оно, будучи неделимым, всегда неравномерно; его соответствие тяжести известных преступлений имеет более кажущийся характер, так как его сила и значение всегда будут зависеть от возраста и здоровья приговоренного, или, другими словами, от вероятной продолжительности жизни заключенного. Равным образом, нельзя не сказать, что эта беспредельность кары придает пожизненному лишению свободы видимую жестокость, рисуя в воображении картину ряда годов страданий, из которых один выход - смерть, так что, по мнению некоторых, суровость этой казни затемняет и отодвигает на второй план даже смертную казнь. Но нельзя не сказать, что все эти мрачные краски значительно ослабляются применением к бессрочным наказаниям досрочного освобождения, зависящего притом в известной степени от самого осужденного, его поведения и трудолюбия. Кроме того, как замечала Редакционная комиссия но составлению нашего Уложения, "чувство сострадания к преступнику, составляя драгоценное свойство всех современных кодексов, не может заставить забыть другую, столь же важную цель уголовного законодательства, - охрану общественного спокойствия и благосостояния, охрану отдельных членов общества от тяжких, направленных против них злодеяний, а такая охрана, при непринятии в особенности в кодексе смертной казни за общие преступления, едва ли будет совместна с устранением из него бессрочной каторги"*(2233). Оттого все даже новейшие законодательства сохранили бессрочное лишение свободы, кроме кодексов Женевы и Цюриха; но область действия последних слишком незначительна, чтобы они могли служить веским аргументом*(2234).

При срочном лишении свободы высшие пределы представляются весьма разнообразными, находясь в соотношении с видом наказания. Так, во Франции по общему правилу таковым считается при каторжных работах 20 лет, а при рецидиве (§ 56) - 40; в Германии, Венгрии и Голландии - предельный срок Zuchthaus'a в 15 лет, а в Голландии при особенно тяжких случаях и 20 лет; в Бельгии, по Кодексу 1867 г., наивысший предел был 20, а по Закону 1870 г., всилу введения одиночного заключения, - 10 лет*(2235).

Установление предела зависит, конечно, от различных условий. В тех государствах, в которых за заключением следует ссылка, сроки заключения должны быть короче, так как, с одной стороны, в этих случаях с прекращением заключения наказание еще не оканчивается, а с другой - возможность осуществления и развития поселений необходимо предполагает, чтобы туда поступали лица, коих физические способности еще не разрушены.

Что касается низшего срока лишения свободы, то он также видоизменяется смотря по роду заключения. В тюрьмах для тяжких преступников - каторга, Zuchthaus, travaux forces, он колеблется между двумя и пятью годами; там, где есть особенные среднесрочные тюрьмы, этим пределом обыкновенно бывает 1 или 1 1/2 года, а в тюрьмах краткосрочных он спускается до 1 дня.

Количество осуждений к краткосрочному лишению свободы представляется чрезвычайно значительным во всех государствах. По данным, собранным Розенфельдом*(2236), в Германии из приговоренных к тюрьме 15% осуждаются на срок от 1 до 3 месяцев, 28% - от 8 дней до 1 месяца, 17% - от 4 до 8 дней и 19% - на срок менее 4 дней*(2237); во Франции осуждение к тюрьме на срок менее 6 дней дает 33% из всех приговоренных к emprisonnement; то же самое явление, приблизительно в тех же размерах, повторяется и в других странах.

Между тем отзывы специалистов всех стран удостоверяют, что именно тюрьмы краткосрочные находятся повсюду в наиболее неудовлетворительном состоянии, а достижение при краткосрочности заключения осуществления задач тюрьмы представляется наиболее затруднительным. Арестанты в тюрьмах этого рода почти повсюду содержатся в общем заключении, без надлежащей классификации, несмотря на все разнообразие лиц, подпадающих под это наказание, так как среди обвиняемых в нарушениях полицейских правил или фискальных предписаний попадается немало настоящих преступников, нередко профессиональных*(2238). Притом же содержатся заключенные также большей частью без работ, так как приискать и устроить работы в тюрьме для арестанта, являющегося в ней гостем, на какие-нибудь два - три дня представляется крайне трудным, а вместе с тем эта праздность с относительными удобствами помещения, с даровым пропитанием уничтожает всякую репрессию наказания.

Поэтому за последнее время во всех странах раздаются голоса специалистов (Bonneville de Marsangy, Prins, Bйrenger, Desportes, Almquist, Valentini, Krohne, V. Liszt и др.), безусловно осуждающие краткосрочное лишение свободы как главную причину неуспеха тюремного дела и повсеместногo роста рецидива. Несостоятельность нынешней организации краткосрочных наказаний была признана и на тюремных конгрессах - Лондонском, а в особенности Римском и Санкт-Петербургском.

В силу этого явился ряд предложений, направленных не только к улучшению, но и к полному устранению краткосрочных наказаний лишением свободы, к замене их другими карательными мерами, как, например, общественными работами, распространением области применения денежных взысканий, выговоров, а в особенности системой условного осуждения. Сами способы предполагаемой замены будут изложены мною далее, но я не могу не сказать, что стремление к полному устранению краткосрочных наказаний представляется, по моему мнению, и недостижимым, и едва ли вполне верным.

Прежде всего, думается мне, что указания на безусловную вредность краткосрочных наказаний лишением свободы представляются несколько преувеличенными*(2239).

Краткосрочное наказание признается вредным по двум главным соображениям: во-первых, говорят, что оно недостаточно репрессивно, не имея устрашающего значения и даже приобретая иногда своеобразную притягательную силу - представляя, например, на время зимы тюрьму желательным убежищем для бесприютных всякого рода; во-вторых, что оно не только не исправляет, но развращающе действует на заключенных, частью благодаря праздному сообществу с людьми, действительно испорченными, частью благодаря тому пятну, которое кладет даже краткосрочное пребывание в тюрьме на ее сидельца, которое заставляет общество отталкивать от себя освобожденного из заключения и направляет его на путь дальнейших преступлений. Но по отношению к первому соображению нельзя не иметь в виду, что если мы признаем, что даже сам акт осуждения для некоторых личностей может иметь репрессивное значение, то почему будем мы безусловно отрицать таковое по отношению к действительному выполнению наказания, к заключению, длящемуся несколько недель или даже месяцев? Кроме того, при нашей зиме указание на завлекательность пришлось бы прилагать и к тюрьме на срок от 4 до 6 месяцев, а можно ли подобное наказание считать краткосрочным и притом завлекательным?

Несколько преувеличено и второе соображение. Если общество смотрит на лицо, выходящее из тюрьмы, как на прокаженного, то это зависит прежде всего от характера преступления, за которое он был наказан, и от способа осуществления наказания. Тот, кто совершил корыстное преступление - мошенничество, шантаж, кражу, хотя бы он и был подвергнут за него краткосрочному лишению свободы, конечно, не может, выходя из тюрьмы, сохранить незапятнанной свою прежнюю репутацию; но это будет естественным последствием учиненного им деяния. Если в одном и том же помещении сидят совместно осужденные за бесчестные и за небесчестные деяния, очень возможно, что по выходе из такого заключения все в нем бывшие будут считаться обществом за тюремных завсегдатаев; но очевидно, что и здесь причина лежит в неправильном совмещении преступников. Можем ли мы утверждать, что несколько дней или даже недель, проведенных на гауптвахте офицером, или даже несколько лет заключения в крепости, например за дуэль, налагают неизгладимый позор на осужденного? Едва ли далее можно утверждать это, например, о помещениях при волостных правлениях, даже о наших арестных домах. Конечно, при краткосрочных наказаниях нельзя ожидать нравственного воздействия тюрьмы на осужденного, нельзя вселить в него благотворных привычек, обучить работе и т.д., но первое и при долгосрочных наказаниях не всегда достижимо, а второе не всегда нужно. Праздность, скученность мелких преступников самых разных категорий в одной тюрьме, без надлежащего за ними надзора, конечно, делают краткосрочное лишение свободы школой преступлений; но почему же, признавая это положение бесспорным, мы будем заботиться не об улучшении этих мест заключения, а об их уничтожении?

Поэтому я полагаю, что применение краткосрочных наказаний должно быть ограничено, между прочим, и возвышением низшего предела за некоторые деяния, относительно коих допускается ныне назначение однодневного лишения свободы, но полное ycтpaнениe таких наказаний не представляется возможным.

Прочие срочные тюрьмы могут быть разделены на среднесрочные, от 3-4 месяцев до 3 или 4 лет; и долгосрочные, причем и весь тюремный режим каждого из этих типов должен быть поставлен в соотношение с этим основным различием тюрем, т.е. желательно, чтобы сумма ограничений и страданий, заключающихся в лишении свободы в тюрьмах высшего порядка, представлялась бы более значительной, так что не могло бы повторяться того явления, встречавшегося не только у нас, но и в Западной Европе, что арестанты среднесрочных заведений совершали новые преступления, чтобы подвергнуться высшему наказанию, представляющемуся для них более легким.