2017-12-14
147
В последнее время область применения релегации еще более расширилась. Так, по Закону 19 декабря 1893 г. (loi sur les associations des malfaiteurs*("Закон о сообществах злоумышленников (фр.)."), релегация поставлена параллельно с каторжными работами для участников сообществ, имеющих целью совершение преступления против личности или имущества; по Закону 28 июля 1894 г. (loi contre les menaces anarchistes*(Закон против угроз анархистов (фр.).") - за публичное подстрекательство к учинению некоторых преступлений и за некоторые случаи рецидива.
Новый проект Французского уложения сохраняет высылку, но несколько изменяет условия ее назначения. Высылке будет подлежать всякий, который, будучи приговорен к тюрьме на срок не менее 5 лет (по одному или нескольким приговорам), вновь будет приговорен за преступление или проступок к тюрьме на срок не менее 1 года. Они отсылаются не ранее как по отбытии по крайней мере половины вновь назначенного наказания, а по прибытии в место ссылки отбывают там оставшуюся часть и после того остаются еще 5 лет, занимаясь обязательно работами в тюрьме или вне оной. Но в течение этого времени тюремное управление может дать каждому высланному условное помилование. По истечении пятилетнего срока высланные получают свободу, но остаются на всю жизнь в колонии. Высылке не подлежат лица старше 60 лет и неспособные к труду в колониях.
Сверх сего, проект вводит еще один вид высылки - по просьбе заключенного, допуская, что приговоренные к тюрьме, имеющие от 21 до 60 лет, по отбытии 1/4 определенного им срочного наказания, а приговоренные к бессрочному наказанию по истечении 5 лет от начала отбытия могут быть высланы в колонию, где они отбывают оставшуюся часть наказания; при этом приговоренные к бессрочному заключению по истечении еще 5 лет, а приговоренные к срочному по истечении второй четверти могут получить условное освобождение.
Кроме Франции, мы встречаемся ныне с ссылкой в Португалии и Испании *(2141). В Португалии штрафная колонизация началась с открытиями Васко да Гама, и преступники Лиссабона были первые обитатели вновь приобретенных в Африке и Азии колоний Португалии. В 1547 г. началась ссылка в Бразилию, а в XVIII веке мы встречаемся с колонизациею Мозамбика. По Кодексам 1852 и 1867 гг. ссылка и теперь занимает значительное место в лестнице наказаний; ссылка производится в восточную и западную Африку (с 1893 по 1895 гг. ежегодно 274 мужчин и 27 женщин). Главные места поселения острова S-ao Thomй и Principe в Гвинейском заливе, причем первый из них, считающийся одной из лучших колоний Португалии, обработан и заселен исключительно трудами ссыльных, а затем Ангола, с главным городом Лисада (100 тысяч жителей); все сосланные первоначально содержатся в крепости св. Михаила, а потом более надежные водворяются в стране. В Испании попытка колонизации преступников началась с третьей поездкой Колумба в Америку в 1498 г., где и была основана колония Hispaniola на острове Гаити. В XVI столетии местом ссылки были Канарские острова, позднее Мексика, Калифорния, Филиппины, в последнее время, хотя в самом незначительном размере, Куба и острова Марианны, а после последней войны и эта ссылка прекратилась; остались только существующие в Испанском кодексе не колонизационные высылка и изгнание.
241. Таковы исторические данные ссылки; я счел необходимым подробно остановиться на них ввиду того, что в теории вопрос о целесообразности и карательном значении ссылки остается и доселе открытым и спорным, причем весьма немногие из лиц, писавших о ссылке, относятся к ней достаточно объективно*(2142).
В Англии, как мы видели, взгляд на ссылку неоднократно изменялся. Австралийская карательная колонизация, встреченная вполне сочувственно при ее появлении, вызвала потом против себя сильную оппозицию, в особенности в Парламентских комиссиях 1831 и 1837 гг., признавших полную ее несостоятельность как наказания и как средства колонизации. Но в такой же Парламентской комиссии 1887 г. мы находим совсем противоположные выводы - полную апологию ссылки, признание ее наказанием не только действенным, но и благодетельным для Англии, что повторила потом и Комиссия 1863 г. Затем, на Конгрессах 1876 и 1878 гг., представители Англии явились наиболее ярыми противниками ссылки*(2143). Всего же сильнее, несомненно, была оппозиция против ссылки, и практическаяи теоретическая, в Австралии, начиная с 1853 г.; но она, как я указывал ранее, имела преимущественно политический характер*(2144).
Во Франции литературное движение в пользу ссылки началось, главным образом, в 40-х годах как противовес идеям пенитенциаристов (Токвилль, Beaumont, Lucas, Moreau-Christophe), ратовавших за одиночную систему; но общественное мнение высказалось еще ранее в ее пользу. До 50-х годов весь спор имел более теоретический, отвлеченный характер; единственным опытом являлся пример английской ссылки, но и то известной более из популярных журнальных статей да из труда маркиза Blosseville, также не отличающегося особенно тщательной разработкой фактов. Эпоха Второй империи значительно усилила число сторонников ссылки вследствие поддержки, которую нашло это наказание в Наполеоне III. Но зато, казалось, неутешительный опыт ссылки в Гвиану после падения империи должен был вызвать оппозицию против нее, а между тем и республика отнеслась к ней сочувственно. Изменено место ссылки, но идея ее пользуется и ныне большой популярностью как между теоретиками-криминалистами*(2145), так и между практиками, как это блистательно показала Парламентская тюремная комиссия 1872-1874 гг. Достаточно указать, что на вопросы этой комиссии о желательных изменениях системы наказаний из 27 апелляционных судов Франции только два высказались против ссылки, да и то условно, а в числе ее защитников явился даже и высокоавторитетный Французский кассационный суд*(2146). Точно так же общественное мнение Франции горячо высказалось за удержание ссылки в 80-х годах, что и вызвало закон о релегации.
Германия не практиковала в числе своих карательных мер ссылку в тесном смысле*(2147), поэтому постановка вопроса об этом наказании имела в ней всегда характер теоретический. Капитальным трудом по вопросу о ссылке является не раз вышеназванное сочинение Гольцендорфа, представившего кроме исторического описания ссылки и подробный юридико-политический ее анализ. Гольцендорф же явился защитником ссылки колонизационной, т.е. такой, которая не только удаляла бы преступника из метрополии, но и содействовала бы развитию колонии, так как только при этих условиях ссылка получает, по его мнению, и устрашительный, и исправительный характер. Он предлагал ссылать наиболее тяжких преступников, уже начавших отбывать наказание и проявивших первые признаки раскаяния, и считал возможным ее применение даже в странах, не имевших колоний, как, например, в Германии. Позднее, в реферате, представленном в 1878 г. Стокгольмскому конгрессу, проф. Гольцендорф уже значительно отступил от прежнего мнения, находя, что ссылка, во-первых, возможна только для некоторых государств и, во-вторых, что хотя она вообще и не противоречит целям уголовного правосудия, но представляет однако такие практические затруднения для ее успешного осуществления, что должна быть признана скорее мерою переходною, а не необходимым элементом карательной системы *(2148).
С развитием германских колоний поднялся и в литературе, и в законодательных сферах вопрос о включении ссылки в число наказаний. Хотя австралийские владения, восточная Африка, Камерун, Конго, благодаря их страшно высокой температуре, мало пригодны для европейской колонизации, но для таковой являются возможными владения в юго-западной Африке. Так на нее, как на возможное место ссылки, указывает проф. Брук в своих брошюрах *(2149). Он предлагает ссылку в самых широких размерах, распространяя ее не только на приговоренных к цухтхаузу и рецидивистов корыстных преступлений и телесных повреждений, но и на рецидивистов нищих и бродяг, т.е. по расчету Корна на 10 тысяч человек в год. Сам Брук в последней своей брошюре 1897 г., возражая против подобного же указания графа Пфеля, замечает, что, конечно, ссылка в таких размерах была бы для юго-западной Африки крайне обременительна, но возможность такого переполнения устраняется основным положением, что численность ссылаемых должна соответствовать местным условиям. Брук не говорит, однако, что же делать с другими преступниками? Ранее Брука, еще в конце 70-х годов, за ссылку высказались Фабри и Миттельштедт, в последнее время к Бруку присоединились проф. Франк, Пристер, проф. Г. Мейер. Против ссылки - в особенности практики тюремного дела Кроне, Ашрот*(2150).
Наконец, вопрос о ссылке обсуждался на тюремных конгрессах*(2151). На лондонском Конгрессе 1876 г. влиятельным ее сторонником оказался только делегат Италии, граф Фореста, защищавший притом Французский тип ссылки, т.е. необходимость более или менее долгосрочного предварительного заключения ссылаемых на месте поселения; значительное же большинство членов отделения, состоявшее преимущественно из англичан, находило ее и практически и теоретически несостоятельной. На конгрессе в Стокгольме 1878 г. за ссылку особенно горячо говорили делегаты Франции, опиравшиеся на удовлетворительные результаты, которые достигнуты ново-каледонской ссылкой. Противниками ссылки явились представители России и Италии, а главным образом Beltrani-Scalia, блестящая речь которого несомненно повлияла и на резолюцию конгресса, выразившего, что применение ссылки представляет такие затруднения, что она может употребляться не во всех государствах и не дает надежды на практический успех. Конгресс римский вовсе не касался этого вопроса; равным образом, он не подвергался подробному обсуждению и на Конгрессе Санкт-Петербургском, хотя им и была признана ссылка допустимым наказанием. По на Парижском конгрессе 1898 г. был прямо поставлен вопрос: можно ли при целесообразной системе наказаний включать в число их и ссылку? Из трех докладов, поступивших по этому вопросу (в том числе и мой), все высказались в принципе за сохранение ссылки отчасти как самостоятельного наказания, отчасти как составной части тяжких наказаний*(2152); в пользу ее высказался и докладчик, член Французского кассационного суда Pierret, и большинство участников прений в отделении: Пти, проф. Левелье, член кассационного суда Babinet, Wilhelm, пастор Арбу, и наконец, после двухдневных оживленных прений отделение большинством 34 голосов против 14 приняло Формулу Бабине: "ссылка в различных формах, при наличности внесенных в ее устройство усовершенствований и возможности внесения дальнейших, обладает качествами, одинаково полезными как для долгосрочных наказаний тяжких преступников, так и для наказания людей, у которых совершение преступлений вошло в привычку - упорных рецидивистов. Горячий спор вопреки обычаю возбудил вопрос о ссылке и в общем собрании, но, несмотря на красноречивую речь маститого сенатора Беранже против ссылки, и общее собрание приняло формулу Бабине. Особенно интересно то обстоятельство, что из лиц, говоривших против ссылки, Prins, не признавая ее необходимой и постоянной принадлежностью карательной системы, все-таки допускал применение ее по административному усмотрению как временной меры. Убежденными противниками ссылки и в отделении, и в общем собрании были наши представители И.Я. Фойниций, Д.А. Дриль и Вульферт, но в отделении и они заявляли, что в теории ссылка представляется вполне целесообразным наказанием, дающим удовлетворительные результаты, а возражали только на основании ее практической непригодности. При этом не могу не указать, что слишком обобщенное замечание И.Я. Фойницкого, что о Сахалине не стоит говорить, так как это остров, производящий лишь хлеб, встретило надлежащее возражение со стороны Левелье, в особенности в его речи в общем собрании, где Левелье так закончил свою речь: "Тюрьма - первобытное орудие прошлого времени, ссылку же я считаю усовершенствованным орудием будущего". Вообще заявления наших криминалистов страдали голословностью. Дриль говорил о невероятной преступности в Сибири, о том, что от ссыльных не осталось и следа, о страшной дороговизне ссылки (по Фойницкому - 400, а по Дрилю - 500 руб. в год). Фактические неточности были отмечены и на конгрессе Лихачевым и Галкиным-Врасским.
Но в чем же состоят доводы обеих партий? Даже многие из главных противников ссылки, как Токвилль во Франции в 40-х годах или у нас теперь проф. Фойницкий, не отрицают теоретического значения этого наказания.
Ссылка, несомненно, имеет главнейшие свойства кары: удаление из места родины навсегда или на весьма долгие сроки, порвание всех прежних связей, привычек, сам далекий переезд, по необходимости соединенный со значительными стеснениями, работы принудительные и тяжкие по устройству поселения - все это придает ссылке значение тяжкого наказания*(2153). Указания противников на ее неустрашительность, опирающиеся, во-первых, на примеры совершения преступления только ради будущей ссылки, т.е. дарового переезда в места, куда и без того стремится эмиграция, и, во-вторых, на факт добровольного согласия в 1852 г. 3 тысяч французских каторжников на отправку их в Гвиану, едва ли представляются особенно убедительными. С одной стороны, мы знаем случаи совершения преступления ради будущей тюрьмы и даже смертной казни, а с другой - никто не мог указать числа таких, вызванных ссылкою, преступлений, так что и сам аргумент является шатким*(2154). Что касается добровольного согласия, то нужно только вспомнить, как заманчиво рисовало французское правительство будущую жизнь в Каледонии сравнительно с bagnes, чтобы и этому обстоятельству не придавать особого значения*(2155).
Далее, ссылка бесспорно заключает в себе важные исправительные моменты. Это обусловливается, как замечал еще Гольцендорф, свойством самих работ, по преимуществу земледельческих; возможностью сокращения сроков наказания и введения в широких размерах предварительного освобождения; большою легкостью приискания заработков по выходе из тюрьмы; возможностью приобретения земельных участков и, следовательно, самостоятельного хозяйства; наконец, совершенно иными условиями среды, в которую попадает освобожденный и которая по природе своей не может относиться к нему с тою же отчужденностью, а иногда и презрением, которые встречают выходящего из обыкновенных тюрем*(2156).
Наконец, ссылка освобождает метрополию от преступников. Конечно, было бы неблагоразумно придавать этому обстоятельству первенствующее значение, так как тогда разрушалось бы колонизационное значение ссылки; но оно, по моему мнению, не должно быть, однако, вовсе игнорируемо, в особенности при обсуждении применения ссылки к тем преступникам, для которых долгосрочное сидение в пенитенциарных тюрьмах было бы бесполезною жестокостью и которые в то же время не представляют ничего опасного для колонии, как, например, у нас для некоторых преступлений религиозных.
С другой стороны, ссылка, как указывает пример Восточной и Западной Австралии, а отчасти и Новой Каледонии, несомненно, может с успехом служить целям колонизационным. Она подготовляет колонию для будущей культуры: проведением дорог, обработкой полей, устройством гаваней, постройкой зданий; она дает рабочие руки даже и в период отбытия ссыльными наказания; она создает из освобожденных ссыльных ядро будущего населения.
Но, конечно, правильная постановка ссылки требует равного внимания к обеим целям - и к карательной, и к колонизационной, так как они далеко не всегда совпадают друг с другом. В этом отношении, как справедливо замечает Michaud, удачная постановка ссылки есть вопрос меры.
Вопрос меры по отношению к выбору местности, с точки зрения климата и почвы, так как принцип освобождения от преступников метрополии не может оправдать ссылки в местности смертоносные или неспособные к обработке. При подобных условиях, не удовлетворяя требованиям колонизации, ссылка, будучи маскированной смертной казнью, противоречила бы основным началам справедливости.
Вопрос меры относительно степени населенности мест ссылки, так как в жизни каждой колонии наступает такой момент развития, когда новый значительный наплыв преступников превышает местные потребности и влияет вредно и экономически, и нравственно. Штрафная колония должна быть тюрьмою без стен, в которую допускается свободный элемент, но в которой преобладает интерес карательный, пригодность для наказания; как скоро перевес интересов, и притом значительный, на стороне свободного населения, то нужно искать другого места для ссылки. Оппозиция прежних штрафных колоний против ссылки, если только она не имеет под собою искусственной подкладки, служит, по моему мнению, аргументом в пользу, а не против ссылки*(2157).
Вопрос меры по отношению к преступлениям, за которые ссылаются. Ссылка, не соединенная с предшествующим ей заключением может быть назначаема только за некоторое весьма ограниченное число преступлений; ссылка же, дополняющая лишение свободы, по природе своей составляющая тяжкое наказание, может быть назначаема или за важнейшие преступления, или, как указывает пример Франции, для преступников, многократно судимых, хотя бы и за незначительные проступки. Ввиду этого, конечно, ссылка не может рассчитывать на исключительное или даже преобладающее значение в карательной системе.
Наконец, вопрос меры относительно ссылаемых преступников. В этом отношении, во-первых, судам должно быть предоставлено в известных случаях факультативное право ссылки, а во-вторых, в интересах колонизации при назначении ссылки и в законе, и на практике должно быть обращено внимание на возраст, пол, физические силы ссыльных, возможность их исправления, пригодность к тем или другим работам и т.п.
Что касается до теоретических возражений против ссылки как наказания, то за устранением сомнений в ее устрашительности другие аргументы представляются не особенно существенными*(2158). Так, например, упрек в ее неравномерности и неделимости, основывающийся на том, что ссылка, как пожизненное или весьма долгосрочное удаление, не допускает оттенков, падает сам собою, как скоро мы вспомним, что с ссылкою соединяются обязательные работы и тюремное заключение, дающие полную возможность придать ей индивидуальный характер. Далее, часто повторяемый афоризм Лелю: "La societй, qui est la vie, ne nait pas du crime, qui est la mort*("Общество, которое является жизнью, не возникает из преступления, которое является смертью" (фр.)."") является блестящей фразой, не подтвердившейся историей. Наконец, возражения, сделанные бывшим гельсингфорским проф. Mechelin на Стокгольмском конгрессе, что при ссылке приходится подвергать незаслуженным наказаниям стражу, охраняющую ссыльных, или что снабжение колонии отребьями человечества не соответствует цивилизаторской роли Европы, - едва ли нуждаются в опровержении*(2159).
Единственной ареной серьезных нападок на ссылку является, по моему мнению, ее практическая сторона, трудность осуществления. В этом отношении некоторые из указаний ее противников представляются в высшей степени важными.
Таково, во-первых, приискание подходящего места для ссылки, в особенности ввиду интересов колонизации. На этом основании, несомненно, ссылка должна быть отнесена к числу карательных мер, входящих в лестницу наказаний только некоторых стран и в ограниченном размере.
Во-вторых, трудность перевозки ссыльных в колонию, проявляющаяся в двояком направлении: в отягощении самого наказания более суровым режимом, которому по необходимости подчиняются пересылаемые, и во вредном нравственном влиянии, зависящем от скучения арестантов разных возрастов, разной степени испорченности, и притом в течение сравнительно долгого времени при полной их праздности.
В-третьих, благодаря отдаленности ссыльных колоний, трудность устройства хорошей администрации и правильного контроля за нею. В особенности это обстоятельство приобретает большое значение, когда со ссылкою соединяется тюремное заключение на месте ссылки. Опыт Англии и Франции и еще более России свидетельствует о трудности приискать добросовестных исполнителей сложных задач ссылки.
В-четвертых, трудность предупреждения побегов, которые, например в ссылке гвианской или в нашей русской, достигают весьма крупных размеров, что обусловливается географическими особенностями мест ссылки: нельзя забывать, что даже и на островах, как Сахалин, Новая Каледония, число побегов внутрь страны, хотя бы и на верную смерть, весьма значительно.
В-пятых, значительное процентное различие между преступностью мужчин и женщин, делающее крайне трудным установление сколько-нибудь нормального отношения между полами в колонии, в особенности без притока свободной эмиграции. А это отражается, с одной стороны, невыгодно на дальнейшем развитии колонии, а с другой - содействует плотской распущенности со всеми ее вредными последствиями.
Наконец, в-шестых, сравнительная дороговизна ссылки, так как к издержкам содержания арестантов нужно еще присоединить: расходы на устройство колонии, на администрацию, усиленный надзор за ссыльными, на пересылку ссыльных, на материальную поддержку всей колонии в первые годы ее существования и каждого ссыльного, по крайней мере на первое время его освобождения из тюрьмы*(2160).
Но, приводя все эти, очевидно, весьма веские возражения против ссылки, я тем не менее считал бы опрометчивым и преждевременным вычеркивать вполне этот вид кары из общей лестницы наказаний, и в особенности, как я указывал ранее, у нас в России, с ее обширными территориями на Востоке, настоятельно требующими рабочих рук. Во-первых, многие из этих недостатков ссылки могут быть если не устранены, то, по крайней мере, ослаблены, а во-вторых, мы должны помнить, что, устраняя ссылку, мы ставим на ее место тюрьму*(2161). Существо и условия осуществления этого наказания будут изложены далее, но я не могу и теперь не заметить, что в особенности в России едва ли можно питать радужные надежды на скорую и успешную тюремную реформу. Ни одно из западных государств не может похвастаться успешным разрешением тюремного вопроса, не может скрыть страшной цифры рецидива и возрастающей преступности, а там мы имеем и богатую пенитенциарную литературу, и многолетний опыт, и школы, подготовляющие тюремных деятелей, и съезды практиков, и установившиеся традиции. А у нас? Печальна история ссылки, но не многим лучше не только прошедшее, но и настоящее нашей тюрьмы.
242. Заключение*(2162). Третий вид лишения свободы, наиболее стесняющий возможность для преступника располагать собою и своими действиями, составляет тюремное заключение, т.е. принудительное помещение виновного в замкнутое пространство или здание на срок или навсегда.
Возникновение тюрем относится, несомненно, к первому периодугосударственной системы наказаний; оно обусловливалось даже простой необходимостью иметь особые помещения для тех преступников, которых считали почему-либо необходимым не оставлять на свободе уже во время производства оних суда, или для тех, которые ждали применения к ним казни, назначеннойпо приговору. Задачей тюрьмы было сохранение преступника впредь до востребования, nоn ad puniendos, как говорит Ульпиан, sed ad continendos homines*("Не для наказания, но для непрерывного продолжения (лат.).").
Гораздо позднее тюрьма из подследственной обращается в карательную и занимает определенное место среди других наказаний - во Франции в XVI и XVII столетиях, да и то в виде исключения, в Германии в эпоху Каролины, у нас в эпоху Уложения Алексея Михайловича. Но и в этом виде ее первоначальный тип характеризовался тем же признаком хранения арестанта. Тюрьма должна была служить охраной общества, удаляя из него на долгий срок преступника и в то же время тяжестью своих порядков причиняя виновному такое физическое и нравственное страдание, которое делало ее достойным подспорьем смертной казни, телесных бичеваний и пытки*(2163).
Мы видели выше, в каком положении находятся еще и ныне наши тюрьмы, каково положение наших каторжных острогов; но все их ужасы бледнеют пред тем состоянием, в котором мы застаем тюрьмы в Западной Европе, и не только в отдаленные эпохи XV или XVI веков, но даже и в XVIII веке, в эпоху последних дней старого порядка и первых проблесков новой послереволюционной жизни. Мы с любопытством осматриваем теперь в более старых городах Европы или в развалинах замков эпохи феодальной подземные каменные гробы, лишенные света и воздуха, или такие же клетки с раскаляющейся свинцовой кровлей; теперь мы видим в них интересные исторические памятники, но представим мысленно то время, когда они были страшной действительностью, когда в них проводили годы, десятки лет, целую жизнь заживо погребенные, прикованные к стене, или хотя и пользующиеся свободою движения в двух - трехсаженном логовище, но среди скученных товарищей по несчастью - живых, а нередко и мертвых, по неделям остававшихся без погребения, без всякой одежды, или в разодранных лохмотьях, покрытые насекомыми всякого рода, в удушливой атмосфере сырости, плесени, не выносившихся нечистот, поддерживая свои силы заплесневевшим хлебом да какой-нибудь похлебкой, мало отличною от помоев. Тюрьма была действительно юдолью плача и страданий, заставлявшей только удивляться выносливости человеческого организма и силе привычки к жизни.
Читая теперь бессмертную книгу знаменитого английского филантропа Джона Говарда*(2164), лично ознакомившегося с тюрьмами не только Англии, но и Франции, Испании, Голландии, Германии, Дании, Швеции, России и Польши, мы можем убедиться, что в подобном состоянии находилось большинство тюрем всех европейских государств. Англия отличалась разве только тем, что многие из ее тюрем были отданы на откуп, с торгов или даже принадлежали частным лицам (Howard), так что дух наживы, желание выручить затраченный капитал служили к еще большему отягощению участи заключенных. А между тем в Англии, благодаря крайне обширному району применения смертной казни, большинство этих заключенных принадлежало к несостоятельным должникам или к лицам, обвиняемым в маловажных нарушениях закона. Howard свидетельствует, что в 1779 г. в Великобритании на 4379 заключенных было 2078 содержащихся за неуплату долгов, и только 798 обвиняемых в преступлениях. Положение неоплатных должников было нередко хуже арестантов - преступников. "Арестантам со средствами было в тюрьме привольно, они веселились и бражничали, образуя кружки и компании для веселого препровождения времени и игры в карты, кости, кегли. В устроенные внутри тюрем кабаки допускалась и публика до поздней ночи. Зато тюрьма была настоящим адом для бедняков, которые не могли купить снисхождения смотрителей и снискать при входе в тюрьму благорасположение своих товарищей - арестантов посредством приличного угощения. С ними и товарищи и начальство обращались как с собаками: оборванные, полунагие, голодные, покрытые вшами, они содержались в вонючих и влажных подвалах на сыром полу, на полусгнившей соломе. Редкая тюрьма имела отхожие места. Воздух пропитан был столь заразительными миазмами, что посетитель, выходя оттуда, должен был проветривать одежду, бумаги; даже крепкий уксус, взятый с собою, как средство против зловония, терял очень скоро свою силу и приобретал нестерпимый запах" (Спасович). "В лондонской тюрьме Флит (Fleet) (Палюмбецкий) - хозяин тюрьмы, купивший себе должность у прежнего смотрителя за 5 тысяч фунтов стерлингов, занимался разного рода торговлей, включая сюда и предметы продовольствия, отдачей в наем комнат и содержанием трактира. Рассчитывая на большой доход, он назначал на все невероятные цены и неумолимо требовал уплаты, хотя бы это стоило жизни должнику. Деньги составляли для хозяина главное, и с ними можно было у него купить все, даже позволение разломать стены тюрьмы и бежать. Но кто не мог платить, осуждался на безнадежный и пожизненный плен, хотя бы имел полное право па свободу. Когда началось парламентское исследование состояния лондонских тюрем, то во Флите нашли пятьдесят два человека, задержанных незаконно в продолжение девяти, десяти и одиннадцати лет". В тюрьме в Честере под комнатами, где жили днем мужчины и женщины вместе, находился глубокий, темный, со спертым воздухом коридор, а подле него несколько стойл, в каждое из них запирали на ночь трех или четырех человек. В Плимутской тюрьме (Howard) были комнаты, где арестанты содержались без воздуха и света, где им даже нельзя было стоять прямо. Чтобы поддерживать жизнь, они прижимались по очереди к небольшому отверстию в двери. Тюрьмы, предоставленные частной эксплуатации, ветшали, грозили падением, доставляли легкие случаи для побега. Для предупреждения последних нередко принимались меры самые варварские. В Кембриджском графстве арестантов, например, клали спиною на железные полосы, укрепленные в полу, приковывали цепью, надевали на шею железное, с большими иглами, кольцо, мешавшее наклонять голову к земле, и покрывали еще другой тяжелой полосой ноги.
Тюремные сидельцы нередко, впрочем, сугубо расплачивались с обществом за свои страдания. Howard приводит свидетельство Backer, что когда в 1577 году суд присяжных собрался в оксфордском замке, то бывшие на суде подсудимые занесли тюремную горячку, жертвами коей сделались президент суда, шериф и более 300 человек присутствовавших; вся эта масса умерла в течение 40 часов, и сами ассизы получили название черных. Позднее, уже почти ко времени Говарда, в ассизах таунтонских, 1730 года, подсудимые также заразили залу суда, и жертвами тюремной горячки сделались президент, шериф и несколько сотен жителей. В 1755 г. в Оксминстере один освобожденный арестант заразил свою семью, а затем и целый город; то же повторилось в Лондоне в 1750 году.
Разрушая здоровье, делаясь гнездилищем заразы, тюрьмы еще губительнее действовали на нравственность заключенных. В редких тюрьмах существовало разделение no полам; вместе с несостоятельными должниками в тюрьмах Англии обыкновенно сидели их жены и дети, помещавшиеся вместе с другими заключенными, иногда по 14, по 15 человек в одной небольшой комнате. О разделении преступников по возрастам, об отделении тяжких закоренелых злодеев, ожидавших виселицы, от новичков, обвинявшихся в краже, мошенничестве, от малолетних, захваченных в нищенстве и бродяжестве, конечно, не было и речи. Праздное время наполнялось рассказами опытных тюремных сидельцев, игрой, кутежами, самыми непозволительными, разнузданными оргиями. В Англии нередко откупщики - тюремщики содержали в самих тюрьмах кабаки, игорные дома, притоны разврата, в которых вместе с зажиточными арестантами пировали и развратничали местные жители. Тюрьмы были действительно вертепами, в которых гнездились болезни и разврат; над их входными дверями была начертана рукою самого же общества скорбная надпись Дантонова ада: "Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate"*("Оставь надежду всяк сюда входящий" (ит.).").
