Халил-бек Мусаясул страна последних рыцарей 6 страница

На рассвете запели проснувшиеся птицы, и Хасан хотел покинуть этот дом так же незаметно, как и вошел в него. Но, едва спустившись во двор, он почувствовал приближающегося к дому всадника, так как услышал лай собак и звон оружия. Это был Кебед, старший брат девушки, неожиданно приехавший с гор, известный своим буйным и жестоким характером. Въехав во двор, он сразу заметил белую фигуру мужчины, скрывавшего[ся] за дверьми. «Кто здесь? — закричал он громко.— Кто здесь? Друг или враг?!» Хасан стоял молча, ничего не отвечая, но его черкеска предательски белела в темноте, и Кебед повторил свой вопрос уже угрожающим тоном. Хасан продолжал молчать. Кебед крикнул еще громче: «Отвечай, или я выстрелю! Кто тут?» — «Муж твоей сестры»,— произнес Хасан гордо и вышел вперед.— «Ты лжешь! — крикнул Кебед.— У моей сестры нет мужа, и она живет в доме своего отца». И с этими словами он выстрелил несколько раз подряд. Хасан замертво рухнул на землю.

Тут со всех сторон сбежались люди, и то, что произошло, трудно было скрыть, так как разъяренный Кебед, ругавший Хасана на чем свет стоит, и не удовлетворенный быстрой местью, не соглашался выдать родственникам тело убитого. Началась стрельба. Семья дибира принесла керосин, чтобы поджечь дом Иман Мусы с четырех сторон. Посреди града пуль, на забаррикадированных воротах, стоял огромныйКебед. И тогда, как это было принято по обычаю, представители тухумов, непричастных к происшествию, быстро собрались и защитили осажденный дом от уничтожения. Когда нападавшие отступили, ворота открылись для нейтральных посланников, которые и забрали тело Хасана, чтобы избежать открытых волнений и взять под стражу ставшего более покорным Кебеда. Затем прибыл русский военный и отвез его в крепость Гуниб, откуда он вскоре сбежал в горы.

У старого Иман Мусы было еще много статных и гордых сыновей, а самый младший, Нажмудин, был тогда еще нежным, милым подростком. Внешне очень похожий на Зумруд, он был любимым учеником Хасана. Мальчик считал своего учителя образцом всех мужских и духовных добродетелей и поэтому страстно почитал его. Узнав о случившемся, Нажмудин горько плакал и проклинал неуемную гордыню своего брата. Когда я попытался утешить его, он произнес сквозь слезы, что на месте благородного Хасана он хотел бы видеть мертвым своего брата. Зловещие слова, которые казалось, кощунственно разрывают узы крови, веления которой более священны и неумолимы, чем любые другие. Ужас охватил меня, и я убедительно просил его не брать греха на душу. Забыв об обычаях и нравах, он очень просил разрешить ему присутствовать на похоронах дибира. Но это было невозможно.

После похорон, как и принято, мужчины враждующих тухумов сорок дней носили бороды и мрачно избегали друг друга. Беда нависла над аулом: несчастье и опасность подстерегали за каждым углом. Надо было держать ухо востро и быть начеку, так как у каждого под буркой могло оказаться наготове оружие. Как только темнело, никто не выходил из дома, в окнах не было света, не слышно было ни музыки, ни смеха. И на фоне этой тревожной тишины еще более явственно слышался вой волков и шакалов в оврагах и ущельях, а из темного леса доносились тревожные звуки ухающей совы.

Спустя сорок дней по обычаю назначался день официального примирения. И на этот раз мужчины враждующих сторон собрались — одни на крыше своего дома, другие на противоположной скале, и впервые после кровавого злодеяния показали друг другу свои лица, после чего они молча погрузились в молитву. В это время несколько уважаемых священнослужителей, среди них и знаменитый шейх Узун-Хаджи, ходили между ними и пытались примирить обе стороны. Они не переставали прилагать для этого усилия еще со дня похорон. Ведь они представляли шариат, духовное право, которое рекомендует прощение и снисходительность, в противоположность адату, рыцарскому праву, которое пришло к нам еще с языческих времен, верховной заповедью которого является соблюдение чести и переданных нам предками традиционных обычаев.

Вот и на сей раз адат победил над шариатом. Да шейхи серьезно и не рассчитывали на успех своего благочестивого дела. Примирение было отклонено обеими сторонами. Духовенство выполнило свой долг, но мужчины настояли на своем унаследованном от предков законе и единогласно изъявили свою волю, в результате чего кровная месть вступила в силу.

Убийца был сослан в местность, находившуюся на расстоянии нескольких гор и долин от его родного аула, и за прошедшие несколько лет тлеющий огонь вражды не разгорелся. Объяснялось это новыми, мирными временами, которые смягчили жестокий древний обычай. Теперь он проявлялся не с такой разрушительной и яростной силой. К тому же российское правительство очень позаботилось об ограничении кровной вражды. И все же, на протяжении всего этого времени, пока Зумруд, так бережно охраняемая сверкающая жемчужина, потускнела и жила в печали, вдали от мирских глаз, как угасшая звезда, ненависть между враждующими семьями не охладела, она лишь горела тихим, невидимым огнем, прикрытым золой.

Снова наступил май, и Нажмудин, самый младший сын Иман Мусы, высокий и стройный, как кипарис, подвижный и беззаботный, давно забывший о своем старом горе, ехал как-то прекрасным теплым вечером на своем молодом, горячем, не совсем еще объезженном коне, которым он очень гордился, к водопою. И вдруг на узкой тропинке у воды ему встретился всадник. Это был никто иной, какМахач, младший брат убитого дибира, успевший ^{52} за это время окрепнуть и возмужать.

Мрачно взглянув на встречного, он ожидал, что юноша по обычаю, как младший, вовремя уступит ему дорогу. И на самом деле, Нажмудин с его мягким веселым нравом, меньше всего думавший о вызове, пытался придержать своего норовистого коня, чтобы скромно отойти к краю дороги. Но конь, которого он до этого сильно пришпорил, устремился вперед и остановился лишь вплотную перед суровым и злобно смотрящим Махачем.

Беззаботно смеясь и гордясь своим горячим танцующим и встающим на дыбы жеребцом, юноша сказал: «Извини, но его невозможно удержать!»

В ушах Махача это прозвучало как наглая издевка, у него потемнело в глазах, неотомщенная кровь брата Хасана взывала к нему, и его собственная кровь ответила, вскипая. Рука Махача молниеносно схватила кинжал и одним ударом снесла юноше голову.

Так же бесшумно, как когда-то Хасан, Нажмудин рухнул на землю, расплатившись своею жизнью за смерть того, кого он любил больше своего брата.

 

Если кровная месть, подобно разбушевавшемуся горному потоку, унесла жизни этих людей почти на моих глазах, то другой древний закон, закон кровного братства, определил роковой характер другой истории, которую в основных чертах рассказал мне однажды один мой друг. Спустя многие годы ее содержание вспоминается мне так.

Однажды, после кровавого сражения, когда над горами повисла ночь, у опушки леса, под высокими кустами лежал без сознания раненый юноша. Когда он пришел в себя, то увидел над собой в свете заходящей луны цветы чертополоха и далекие горные вершины. Грудь его сдавило как камнем, и под ним лежали жесткие камни. Уже брезжил рассвет, когда со стороны леса он услышал стоны! С трудом поднявшись, он обнаружил лежащего около мертвой лошади еще совсем молодого мужчину со многими кровоточащими ранами. Он был без сознания, и, казалось, уже умирал. Юноша собрался с силами, набрал воды из ближнего родника и намочил раненому лоб, тот пришел в сознание, открыл глаза и взглядом, уже успевшим увидеть райские врата, понял, что перед ним друг, посланный ему самой судьбой. «Спасибо тебе за эту последнюю радость! Я Искандер из Хунзаха, единственный сын хана Мухамы. В утешение моему отцу и моей доброй матери я пошлю к ним моего брата, который станет им сыном и опорой в старости. Выпей глоток моей крови, прежде чем я уйду из жизни, и вернись вместо меня к моим родителям, потому что ты стал дорог моему умирающему сердцу!»

Ощущение приближающейся смерти способствует быстрому развитию чувства дружбы и любви, и юноша охотно согласился с предложением умирающего, которое казалось ему понятным и почетным. Назвав свое имя и свой род — звали его Асланом, он был сыном ингуша Битулава, давно жившего среди аварцев — юноша наклонился к Искандеру и отпил немного крови, сочащейся из его раны, чтобы закрепить священные узы кровного братства. Этот древний ритуал принес тяжело раненому душевное облегчение, и он подарил брату в знак любви свой Коран, покрытый пятнами крови. После этого он уже больше не разговаривал и ждал конца. Но Аслан не хотел верить в близкую смерть брата и не бросил его, а понес на себе. Теплые солнечные лучи и свежий горный воздух, а также заботливый уход Аслана помогли и спасли Искандеру жизнь. В одном из ближайших аулов они нашли лошадей и не торопясь направились в Хунзах.

Они ехали одни, без сопровождения, но весть об их возвращении опередила их, а когда они прибыли в Хунзах, навстречу им вышли друзья и соседи. Отец и ближайшие родственники ждали своего считавшегося уже погибшим сына дома.

Аслан поднял ослабшего от долгой дороги Искандера с лошади, которому, однако, хватило сил, чтобы рассказать своим близким о том, как Аслан спас его и стал ему кровным братом. Старый хан Мухама и все остальные благосклонно выслушали этот рассказ. И тут на лестнице, ведущей в верхние комнаты, появилась Рукият, почтенная мать Искандера, и позволила Аслану коснуться губами ее груди, официально признавая тем самым его своим сыном. Так было закреплено их братство самой священной печатью.

Братство, осознанно скрепленное кровью, более весомо и значительно, чем естественное, так как соединяет высокое и низкое, светлое и темное, телесное и духовное, и поэтому назвавшие себя братьями делают это навечно.

На этой церемонии присутствовали только мужчины тухума и мать Искандера, как вдруг открылась дверь ^{53} и в кунацкую * вошла красивая девушка с пылающими от смущения и радости щеками. Это была Марзика. Сначала она поздоровалась с долгожданным братом, слегка обняв его за плечо левой рукой, а затем так же приветливо обошлась и с другим братом, которого она только что обрела.

Аслан стоял, ослепленный ^{54} красотой и достоинством ее облика, а ее голос напомнил ему голос матери, который он уже давно не слышал. Так, значит, он брат этого чудесного незнакомого существа, а она его сестра?

На следующий день хан Мухама устроил праздник в честь возвращения сына, которого родила ему Рукият, и приобретения нового сына, мужественного Аслана. На праздник собрались гости из соседних аулов. Черкески на них могли быть и старыми, но кони под ними обязательно были породистыми, седла и ружья качественными и дорогостоящими, а обувь хорошо ухоженной.

Все активно участвовали в радостном событии. Чтобы аул в этот день выглядел красивым и праздничным, люди повесили на балконы и на окна яркие ковры. На лугу состязались джигиты, остальные мужчины испытывали свою ловкость в стрельбе и метании камней.

Хан Мухама поздоровался со своими гостями и усадил старших представителей родов вокруг себя на красивые тканые подушки. Затем назначили тамаду, который должен был вести застолье, выбрать юношей на должность виночерпиев, сказать добрые слова о каждом из приглашенных, независимо от того, богат он или беден. А вот старикам и доблестным воинам оказывалась особая честь. Затем по кругу пошли рога и кубки с вином и бузой, и начался пир на весь мир, где царили веселье и шутки. Раненый Искандер, сидевший около Аслана, тоже наблюдал за всем происходящим радостными глазами, отчего его худые щеки покрылись румянцем.

После трапезы начались танцы. Парни и девушки показывали свое искусство в исполнении быстрой и изящной лезгинки *. Музыканты играли без устали, гости громко хлопали в такт. А на лугу продолжались состязания в стрельбе и верховой езде. Во всей усадьбе хана Мухамы кипела праздничная жизнь, дом гудел как улей, и гостеприимное изречение, высеченное на каменной плите у входа в ворота огромного дома, оправдывало себя. Там, где в древние времена обычно вешали головы и кисти рук убитых кровников, арабской вязью были написаны такие слова: «Этот дом принадлежит моим гостям и тем, кто войдет в него с миром и дружбой. Для них построил я его и обнес стенами, а мне самому хватило бы и гнезда, как птице, которой не нужно много места для обитания».

За праздником последовала череда спокойных и однообразных месяцев. Вечные и бесконечные горы стояли здесь, закрытые и неприступные, а солнце, облака, луна и звезды, поочередно сменяя друг друга, проплывали мимо них. И мужчины, гордые и замкнутые, как эти горы, не изменяли своей неторопливой, унаследованной от предков манере жить в потоке приходящих и уходящих дней. Они жили беззаботно, как орлы. Все, что им было нужно — это лошадь и оружие. Они выезжали из дома как хозяева и как хозяева возвращались обратно.

Аслан и Искандер всюду и везде были вместе. Вместе они ходили на охоту, вместе защищали друг друга, если кто-то нападал, и вместе возвращались домой с тяжелой добычей после походов.

Если междоусобная вражда затихала на длительное время, то ружья — старые, унаследованные от отцов, и совсем новые револьверы — висели в кунацкой без дела, а вечерами из домов слышались песни и звуки чунгуров.

Недалеко от Хунзаха в огромном, похожем на крепость доме жил богатый и знатный уздень из древнего рода аварских нуцалов. Он устроил своему сыну пышную свадьбу, и со всех сторон к нему на праздник съехались гости.

Искандер и Аслан тоже были приглашены на торжество. Когда веселье было в самом разгаре, Аслан спросил у брата: «А почему я не вижу здесь Марзики, твоей сестры? Среди этих прекрасных девушек не хватает только ее!» Искандер засмеялся в ответ: «Ведь она и твоя сестра, Аслан. Почему же ты ее не привел, если нужно? Я не хочу прерывать веселья, но если ты хочешь, поезжай и привези ее!»

Аслан сразу же поехал за названной сестрой. Марзика сидела на балконе и вышивала шелковый платок так, как будто не было ничего важнее на свете. Не отрывая глаз от работы, она поднялась и приветливо спросила, почему он так рано вернулся. Услышав, что он приехал за ней, девушка удивилась: «Зачем тебе твоя сестра там, где и так предостаточно красивых девушек?» — «А разве самая красивая должна оставаться дома?» — спросил он смело. Она застенчиво подняла глаза и, казалось, раздумывала. Но он настойчиво уговаривал ее и просил быстрее надеть лучшее платье и украшения. И тогда, преодолев свою нерешительность, Марзика послушалась его, и они отправились на свадьбу по дороге, освещенной красным заревом заходящего солнца.

Девушка была в радостном настроении и еще раз захотела подробно услышать, как Аслан спас Искандера. Для нее была важна каждая подробность, потому что до сих пор ей удавалось говорить об этом только с женщинами. Юноша старался быть кратким, боясь показаться хвастуном, как вдруг Марзика остановилась, впервые оглядев его всего, и с улыбкой сказала: «Я очень горжусь, что у меня теперь есть такой красивый и милый брат!» Аслан был счастлив.

Они молча продолжали свой путь, но вдруг небо потемнело, хотя солнце еще не зашло, и над их головами нависли горные вершины, черные и угрожающие, как будто собирались рухнуть вниз. Из свинцовых грозовых туч сверкнула первая молния, и сразу после нее грянул раскатистый гром. ИспуганнаяМарзика очнулась от своих мыслей и задрожала всем телом. Чтобы защитить девушку от обрушившегося сверху проливного дождя, он заботливо повел ее в расположенную у дороги пещеру, которая со многими другими скальными захоронениями представляла собой древнее кладбище. От этого затхлого склепа веяло холодом и тленом. Вероятно, здесь был похоронен какой-то старый шейх. Всякий раз, когда пещерный мрак разрывали яркие вспышки молнии, начинали призрачно шевелиться рваные и выцветшие флаги, висевшие здесь в память об усопших святых. Марзика очень боялась, и страх сделал ее доверчивой, как заблудившуюся голубку. Но Аслан, сильный и уверенный в себе юноша, смеялся и утешал ее: «Чего ты боишься, сестренка? Ведь с тобой я, твой брат, и значит, все будет хорошо!» Съежившись, она села на надгробную плиту. Он сел рядом, взял ее холодную руку в свою, и она, успокоившись, положила голову ему на плечо. Его рука мягко обняла ее нежное тело в облегающем тонком шелковом платье. Он думал спокойно продолжить разговор, но вдруг у него перехватило дыхание, голос охрип, вся былая уверенность покинула его и сменилась страхом, более сильным, чем тот, который испытала девушка перед грозой. Земля начала шататься под ногами, стены грозились рухнуть, и он в ужасе издал про себя крик, прося у небес сил, но не удержавшись, прижал к себе девушку, которая в действительности не была ему сестрой. Он поцеловал ее сначала в холодные, влажные, беспомощно открытые губы, а затем неистово все, чего касался его жадный рот. Снаружи ревела буря, как торжествующий голос преисподней.

Но вдруг ослабевшее тело Марзики окаменело в его железных объятиях, и уже приходя в себя, она резко оттолкнула Аслана. Когда же он стал настаивать, ее страх окончательно прошел, и она, с неизвестно откуда взявшейся силой, начала с ним молча бороться.

И так случилось, что ее рука коснулась в это время рукоятки кинжала, висевшего на его левом бедре; она вытащила клинок из ножен и со всей силой вонзила Аслану в бок. Почувствовав, как глубоко и беспрепятственно проникал кинжал, она пришла в ужас и без сознания упала на землю.

А праздник в усадьбе богатого узденя был в полном разгаре. Из ярко освещенных окон доносились звуки музыки и смеха. Не помешала даже гроза, которая, правда, прошла так же быстро, как и началась. В большом зале танцевали знатные люди, во дворе веселились бедные в ожидании обильных остатков со стола и огромная толпа любопытных детей; все они тоже танцевали и пели, сколько душе было угодно.

Один из мальчиков схватил целую горсть сладостей, другие стали выпрашивать их у него. И тут ему неожиданно пришла мысль, которую все восприняли в восторгом, и он объявил: «Все сладости со стола получит самый смелый из нас. Чтобы доказать это, он должен этой ночью пойти к старым могилам и зажечь в пещере свет, чтобы мы все увидели». Сказано — сделано. Один мальчик, который уже вообразил себя героем, схватил факел и побежал, как был босиком, в темноте на противоположный склон горы. Вскоре все увидели зажженный свет, но невероятно быстро и вне себя, будто преследуемый джинном, смельчак вернулся обратно. «Ты что, видел привидение?» — спросили ребята с любопытством. Но бедный парнишка сказал, еле переводя дух: «Там внутри лежат два мертвеца!» — после чего он упал, а остальные заметили в его руке окровавленный кинжал. Люди были в ужасной растерянности, которая охватила затем всех, находившихся в доме. Музыка перестала играть, и гости вышли во двор.

Искандер заметил окровавленный нож и, узнав его, закричал: «О всемогущий! Это же кинжал моего брата! Клянусь Аллахом, я отомщу за его смерть!» Мужчины сразу же оседлали коней, юноша ехал впереди факельного шествия, огни которого мерцали на склонах гор.

У самого входа в пещеру они нашли Аслана, лежавшего в крови. Он был при смерти. Искандер стал перед ним на колени и закричал: «Проснись брат, и скажи мне, кто это с тобой сделал, чтобы я мог отомстить за тебя!» Измученный болью, Аслан отвернулся в сторону и промолчал. Тут из пещеры вышла бледная как смерть Марзика, еще более высокая и гордая, чем обычно. Надломленная и опустошенная, она тихо произнесла: «Я та, которая убила твоего брата! Так отомсти же мне, чтобы освободить его душу! Не спрашивай, выполни требование адата и защити честь!» Испуганно и молча стояли все вокруг. Искандер пристально посмотрел на сестру и в холодной ярости произнес: «Сестра, если его кровь поднялась против тебя, значит, он предал наше братство, и не мне надлежит мстить!» И тогда Аслан попытался приподняться, опираясь на локти, но никто не подошел, чтобы помочь ему. Он говорил с трудом: «Послушайте меня, ведь я умираю! Искандер, твоя сестра была единственной женщиной, которую я носил в душе. Я был тебе верным братом, но только кровь моего сердца могла сделать Марзику моей сестрой! Волею судьбы она совершила это, и всем стало хорошо. Пусть она не проклинает того, кто ей благодарен!»

Услышав эти слова, Марзика вышла из оцепенения, затем она опустилась рядом с Асланом и положила его голову к себе на колени. Наклонившись над ним, вся в слезах, она смогла лишь произнести одно слово: «Брат!» — «Брат!» — закричал Искандер, а затем, присев, взял руки умирающего в свои.

Услышав их слова, Аслан улыбнулся, вытянулся и умер.

 

* * *

Если бы ты, мой читатель и друг, приехал ко мне в гости и посмотрел вокруг себя с балкона нашего дома в Чохе, то увидел бы у своих ног бурную реку Койсу, а по обоим ее берегам многочисленные зубчатые и изогнутые горы и долины. С левой стороны горы покрыты густыми лесами, в которых розовым цветом цветут кусты шиповника, а также дикие абрикосы, яблони и груши, плоды которых осенью сушат на плоских крышах наших домов. А дальше, на той голой, остроконечной скале, которая выглядит как петушиная голова, расположен аул Гамсутль. Тебе трудно это понять, потому что покажется невероятным, что люди могут обитать на такой отвесной скале, но до нас доносятся оттуда лай собак и крики петухов. А ты удивляешься!

А теперь повернись направо, и ты увидишь здесь на высокой горе аул Бацада. Там на красноватом скалистом склоне возвышается удивительный каменный колосс, напоминающий фигуру мужчины, наклонившегося над лежащими вокруг валунами, чтобы столкнуть их в пропасть. По преданию, это действительно был человек, как ты и я, но отличавшийся недюжинной физической силой, который в своем одиночестве стал высокомерным и вообразил себя богом. Он играл с лежащими вокруг каменными глыбами и сбрасывал их в долину. Проходивший в этих местах благочестивый дервиш сказал ему: «Ты, брат, сможешь сделать то, что намереваешься, если вспомнишь при этом Аллаха». Могучий великан, смеясь, ответил, что он доверяет только своей силе. Но когда он самоуверенно наклонился к земле, то среди камней и сам превратился в камень и остался стоять на дороге как вечное напоминание путникам. А испуганный дервиш произнес хвалу Всевышнему, который не позволяет глумиться над собой.

Недалеко от окаменевшего великана находится скала, которую я еще мальчиком любил внимательно разглядывать. В лунном свете, рисующем черно-белыми красками, она сразу бросалась в глаза своим сходством с Геркулесом, который мощными руками открывал огромную львиную пасть. И я начал мечтать о том, что однажды, став взрослым, поднимусь на скалу с большим топором в руках и постараюсь тем формам, которые я в детстве увидел неясными и незавершенными, придать четкость и законченность, чтобы их увидели все. Разумеется, я собирался сделать это с именем Аллаха на устах.

Вот так, среди гор и долин, скал и ущелий, полных удивительных историй о нартах и джиннах, расположен мой родной аул Чох. Напоенный старинными сказаниями, шепчущий воздух окутывает старые заброшенные сакли. Ночью вся местность вокруг становится царством духов и ведьм. А у того, кто робко едет в ночи — если при этом еще разразится буря или завоют волки — мутнеет разум, и он попадает во власть нечистой силы.

Однажды и со мной приключилось нечто подобное. Мне было тогда тринадцать лет, а наша мама, тяжело больная, лежала в постели. Старшие братья, Мохама и Каир, поехали в Гуниб за врачом. Но по мере того, как один за другим проходили томительные часы ожидания, а состояние мамы заметно ухудшалось, меня охватила такая сильная тревога, что я уже больше не мог ждать и спокойно сидеть. Поэтому я решил поехать навстречу братьям, чтобы поторопить их. Пустив коня во весь опор, я поехал в Гуниб, но лишь под вечер добрались мы с нукером, сопровождавшим меня, до верхней части крепости. Я поговорил с братьями, которые заверили меня в том, что как только они дождутся врача, тут же поспешат в Чох, и только после этого обещания мы, не задерживаясь, поехали в обратный путь. Наши лошади взмокли, а мы сами смертельно устали, но какая-то сильная тревога и тоска тянули меня быстрее вернуться к постели матери.

Доехав до нижнего моста, мы нашли крепостные ворота закрытыми на ночь из-за разбойничьих нападений и не прекращавшихся проявлений кровной вражды, а караульный не хотел открывать нам без специального распоряжения. И мне не оставалось ничего другого, как послать нукера к коменданту за разрешением на выезд из крепости. Я должен был рассчитывать на то, что мне придется ждать больше часа, в то время как ночь уже вступила в свои права.

Прошло совсем немного времени, но я уже не мог вынести ожидания, и решил вопреки всем преградам переплыть Койсу ^{55} на спине своего коня. Я нашел место, где не было охраны, и мой верный четвероногий друг уверенно перенес меня на другой берег, где я, свободный, но одинокий, стоял посреди весенней ночи. Небо было усыпано звездами, но вокруг меня был сплошной мрак, как будто я и мой конь были одни посреди пустой вселенной. Высоко в небе я увидел Большую Медведицу и еще несколько путеводных созвездий, но чем они могли помочь мальчику, уже плохо соображавшему от усталости? И я не придумал ничего лучшего, чем полностью довериться чутью своего коня, который в некотором отношении был умнее и ловчее меня. Робкими шагами лошадь нащупала узкую незнакомую тропинку, которая вела в сторону Урулгоци. Мой страх передался и лошади, поэтому она шла неуверенным шагом. Нас окружал густой лес, шелест листвы, странные шумы, зияющие пропасти. Я всячески пытался отбросить от себя мысли о злых духах, джиннах и ведьмах, которые окружали нас со всех сторон, но как ни старался я мысленно ухватиться за безразличные для себя предметы; панический страх не отпускал нас, держа меня и моего дрожащего коня в напряжении.

Вот так, спотыкаясь и останавливаясь, мы медленно двигались дальше. Ветки дотрагивались до моих ослабших рук, листья касались моего ничего не видящего лица. И вдруг перед нами открылась поляна, и я, облегченно вздохнув, увидел вдали,— наверное, это было в направлении аула Кула — огонь, единственный в этом месте.

Возможно, это пастухи, расположившиеся на ночлег, махали мне издалека. Я обрадовался, увидев людей, и, сразу почувствовав голод и жажду, направился к ним. Огонь становился все ближе, слышалась музыка, и тут я увидел, что они танцуют лезгинку. Это была ночная пирушка.

Как только я подъехал к ним, со всех сторон раздались голоса: «Гость должен слезть с коня, выпить и станцевать!» Они стащили меня с лошади, дали бузу, горячую как огонь, и толкнули в круг. Я сопротивлялся, не хотел танцевать, потому что дома лежала, возможно, уже умирающая мама; к тому же я так устал. Но они не отставали, не желая ничего понимать, и продолжали монотонно петь хором: «Танцуй, танцуй, танцуй!» и хлопать в такт. И вот я танцую, танцую из последних сил, затем падаю на колени и больше не могу двигаться. Но они насильно поднимают меня и бьют как безумные, каждый своей плетью. Я кричу, оглядываюсь вокруг и сразу понимаю, что это не человеческие лица склонились надо мной. Это были бесцветные, искаженные, с запавшими глазами и звериным оскалом лица джиннов и привидений. Проклятые, они хотели, чтобы я танцевал до тех пор, пока не упаду замертво. Но я еще пока не забыл, что надо делать в таких случаях, ведь не зря же я слушал старые истории. И тут я мгновенно вытащил свой кинжал и с закрытыми глазами стал вонзать его во врагов, произнося при этом из последних сил слова молитвы: «Ла иллахаилаллах…» И, спасибо Всевышнему! — вся нечистая сила мигом исчезла. Я лежал на земле и с трудом пытался открыть глаза. Услышав ржание лошади, я посмотрел в небо, оно было серым. Начинался рассвет. Мой конь мирно щипал траву, из его головы текла кровь, а на земле лежал мой сломанный кинжал. Неужели это я отрезал в ярости ухо моего доброго коня?!

Полубольной от стыда и смущения, я добрался до дома, где уже даже взволнованные соседи, стоя у ворот, высматривали меня. Я рассказал обо всем, что со мной приключилось, и тут нашлись люди, готовые объяснить все происшедшее тем, что джинны легко могут одолеть мальчика, который часто общается с чужаками, а потом еще должен будет учиться в школе для неверных.

В доме царила тишина, потому что мама лежала при смерти. Родственники молча стояли у ее постели, муллы читали Коран и молились о продлении уходящей жизни. Увидев меня, мама взяла мою руку в свою и сказала: «Как хорошо, что ты наконец-то пришел, сынок! Не плачь, твои слезы могут задержать архангела Джабраила, который должен прийти за мной». Сказав это, она крепче сжала мою руку. Затем все вокруг стихло, и она умерла. Подошел кадий, освободил мои пальцы из ее еще теплой руки, и, склонившись, трижды тихо произнес ей на ухо имя — как это делают новорожденному. Затем объявил, что смерть наступила. Слишком поздно приехали братья с двумя русскими врачами.

Пришли соседи и забрали нас к себе: меня и младшего брата Абдул-Бари, который ничего не понимал и настойчиво требовал маму. Но она должна была пока лежать в пустом доме. А позднее нас привели обратно, чтобы показать невесту, которая идет к отцу. Мама лежала в гостиной на бархатном ложе, в своем великолепном свадебном убранстве с золотыми и серебряными украшениями под красивой вуалью, которую мы никогда не видели раньше; нежные руки лежали вдоль ее изящного тела. У изголовья стояли женщины, читавшие Коран, у ее ног сидело десять плакальщиц. Я поцеловал, как мне велели, маму в губы, холод которых проник мне в самое сердце. Бари начал горько плакать.

 

После смерти мамы наступило сухое знойное лето. Месяцами не было ни росинки, ни капли дождя. Земля стонала, в ней появились болезненные трещины, ее лихорадило, она мучилась от жажды. Абрикосы и другие плоды, высыхая и сморщиваясь, стали падать с деревьев. Поля, покрытые тонкими и редкими стеблями, выглядели печально, луга пожелтели. Если еще и была надежда на помощь и радостный урожай осенью, то именно сейчас надо было обратиться к всевышним силам с молитвами о ниспослании дождя, то есть начать Сад-Харифу (ЦIадгьари.— Прим. ред.).