Упражнения 2 и 3 (пояснения)

 

Теперь у вас есть опыт двух совершенно разных переживаний. Отметьте, в чём их отличие и в чём они могут быть схожи друг с другом. Вы получили ценный опыт, но что это такое? Опишите ваши переживания во время выполнения упражнений 2 и 3, прежде чем читать следующий раздел. Затем ознакомьтесь с его содержанием и снова перечитайте ваши заметки.

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ УПРАЖНЕНИЙ 2 и 3

 

В Тибете до середины XIX в. существовало несколько категорий людей, занимающихся духовной практикой. Это были монахи и монахини, которые жили в своих гомпах ¹. Когда речь идёт о Тибете, то первое, что приходит в голову, — тибетские монахи и монастыри. Монашество — преобладающая черта религиозной культуры Тибета, по большей части связанной с буддизмом. Но кроме монашества

существовала и другая устойчивая духовная традиция, доступная и мужчинам, и женщинам: мирская сангха ² ваджраяны. Сангху составляли мужчины и женщины (нагпы и нагмы), которые входили во все социальные группы тибетского общества³. Они вместе жили в дацанах (центрах обучения) и небольших сельских общинах, а также кочевали, сооружая временные поселения или стоянки (гары), а многие из них

постоянно странствовали. Были также чёдпа и чёдма ⁴, которые странствовали с места на место, зачастую не имея никакого имущества, кроме колокольчика, трубы из берцовой кости и барабана с низким, приглушённым звуком. Его звучание напоминало стук сердца и задавало ритм практике.

 

¹ Гомпа — «место медитации»; обычно это слово переводят на европейские языки как «монастырь».

² Сангха (санскр.) — духовная община в буддизме. — Прим. ред

³ sNgagspa (мужчины) nsNgagma или sNgag то (женщины) — посвящённые члены мирской (немонашеской) тантристской общины, которая называлась гё-кар-чанг-лои дэ (gos dKar ICang lo'i sDe) — «Собрание белой юбки и длинных волос» или нгакпханг (sNgags 'phang) —- «сангха, владеющая мантрой».

⁴ Они практиковали чёд (gCod), метод пресечения привязанности к телесной форме — средоточию всего, что составляет главную ценность для индивида и обладает такими качествами, как прочность, постоянство, протяжённость во времени и качественная определённость.

 

Некоторые чёдпа вели образ жизни отшельников и жили уединённо высоко в горах. Многие из них были репа и рема, которые носили только простые холщовые рубахи или вообще не имели на себе никакой одежды¹. Те, кто занимался практикой ту-мо — йогой внутреннего тепла, обычно носили только белую холщовую накидку.

Многие нагпы и нагмы имели семьи, но некоторые проводили большую часть жизни в

затворничестве. Многие из этих лам были опытными мастерами тантры и имели учеников, которые жили неподалёку и постоянно занимались под их руководством. Для убежищ в горных местах приспосабливались пещеры, существовавшие там с незапамятных времён. Многие такие убежища были неблагоустроенны и почти не защищали от непогоды, но некоторые представляли собой вполне уютные жилища и напоминали небольшие домики с деревянными полами, окнами и даже имели несколько

комнат. Такие благоустроенные пещеры служили идеальным местом для непрерывной практики на протяжении недель, месяцев или лет в уединении.

Эти места, как правило, были труднодоступными, запасы пищи часто кончались, но такой уж была жизнь гомчена или гомченмы². Она отнюдь не была лёгкой.

 

¹ Рема (ras та) — это женский род слова репа (ras ра), как в имени Миларепа (mila ras pa). Кьюнгчен Аро Лингма до того, как она открыла Аро Тер (цикл учений откровения чистого видения) носила имя Джецунма Кхандро Еше Рема.

² Великий мастер медитации.

 

Однако ламы нередко могли переносить любые лишения благодаря могущественным способностям. Они пользовались таким авторитетом, что мистически настроенные люди, зачастую отказываясь от всех удобств повседневной жизни, искали встречи с ними, чтобы получить наставления.

А теперь предположим, что вы — один из них. Вы давно мечтаете погрузиться в духовную жизнь и встретиться с учителем-ламой. Мы постараемся обрисовать, как на картине, на что может быть похожа такая попытка. Тогда вы сможете открыть для себя нечто большее в тех двух упражнениях, которые недавно выполняли.

Итак, поставьте себя на место такого человека. Вы живёте в Тибете — высокогорной стране, отрезанной от прочего мира. Здесь у человеческой жизни — одна великая духовная цель, поэтому, если вы не ставите перед собой менее важных задач, например, обрести богатство или мирскую власть, то остаётся только духовный поиск. Такая ситуация не столь чётко просматривается на Западе или в современном обществе любой точки земного шара. Но поскольку вы, наши читатели, уже дошли до этой главы, мы надеемся, что вы до некоторой степени разделяете с нами энтузиазм, связанный с достижением этой уникальной цели. Поэтому вам будет нетрудно представить себе ситуацию, в которой гораздо проще сделать выбор.

Итак, живя в Тибете, ты, конечно же, много слышал о ламах, живущих высоко в горах. Эти горы видны из твоего дома. Ты уже давно ощущаешь смутное беспокойство. Рутинный ритм религиозных обрядов, к которым тебя приучили с детства, давно уже тебя не удовлетворяет, и ты всё чаще думаешь о том, чтобы

отправиться на поиски. Тебе хочется узнать, чего можно достичь под руководством опытного мастера, живущего в горах. В Тибете такое желание никому не казалось странным. И вот, окинув пытливым взглядом всю свою жизнь, ты решаешь посетить ци-па и мо-па ¹. Ведь приснилось же тебе, что твои поиски закончатся благоприятно. Кроме того, различные знаки указывают, что пришло время перемен.

Mo-па предсказывает, что твой план осуществится, но не без трудностей. Ци-па называет день, когда тебе нужно отправиться в горы, и советует, какие обряды перед этим желательно совершить.

Затем ты идёшь к настоятелю местного монастыря, ибо он обладает даром ясновидения. Ты просишь, чтобы он посоветовал, куда именно лучше отправиться. Он смотрит с улыбкой, задаёт несколько вопросов по поводу твоего опыта. Ты рассказываешь ему о своих практиках, и он как будто удовлетворён: твои планы соответствуют твоему нынешнему уровню. Он советует, куда идти, указывает несколько ориентиров и благословляет перед началом путешествия.

В назначенный день ты отправляешься на поиски мастера медитации. Путешествие будет долгим и трудным. Тебе приходится останавливаться везде, где только можно, чаще всего под деревом, и отдыхать там, завернувшись в чубу ² и покрывало. Быть может, впервые в жизни ты просто лежишь и смотришь на звёзды. Тебя согревает костерок.

 

¹ Астролог и предсказатель.

² Халат.

 

Всё как будто прекрасно, если не считать некоторой неуверенности: ведь ты не знаешь, как тебя примут там, куда ты идёшь. Настоятель монастыря не обещал, что лама-отшельник примет тебя в ученики. Ты много слышал о том, что стать учеником одного из гомченов совсем не просто: одних они берут, а других отправляют назад безо всяких объяснений. Есть и такие учителя, которые бросаются камнями в посетителей, — невозможно даже приблизиться к ним, чтобы поклониться. Более того, некоторые из гомченов — мастера безумной мудрости и их поведение вовсе непредсказуемо.

Но есть нечто, в чём ты абсолютно уверен: они передают учения, ведущие к быстрой реализации. Говорят, что быстрый путь связан с напряжением всех сил, преодолением трудностей и нередко бывает опасным. Всё это тебе хорошо известно. Иногда эти ламы предъявляют к ученикам чрезвычайно высокие требования. Историю ученичества Миларепы у Марпы, по крайней мере, в самых общих чертах, знают все

Тибетцы¹. Итак, со смешанным чувством радостного волнения и смутного трепета ты думаешь о том, что тебя ожидает. Как ты справишься с тем, что предстоит пережить? Ведь мо-па говорил, что тебе придётся нелегко. Может, ты не подойдёшь для того, чтобы стать учеником одного из гомченов.

 

¹ Марпа (Marpa; mar pa) (1012—1097) — лама Марпа Лоцава (Марпа Переводчик). Заставлял своего ученика Миларепу строить дом из камней, которые Миларепа должен был сам выкапывать из земли и перетаскивать на спине. А затем Марпа разрушал этот дом. И так повторялось много раз. — Прим. ред.

 

Может, тебя отошлют домой ни с чем. Что, если так и будет? И ты уже никогда не сможешь взяться за что бы то ни было и будешь разрываться между тем, что могло осуществиться, и тем, чем отныне придётся довольствоваться. Под влиянием рассказов, которые ты когда-то слышал, в голову нахлынули разные мысли. Ты настолько взбудоражен картинами своего воображения, что тебя чуть ли не бросает в дрожь. Ты в полном замешательстве. Однако понимаешь, что все тревоги и трудности — не помеха великой цели, даже если ты ещё только начал долгий путь.

Наконец, через несколько недель, ты минуешь последнюю долину и начинаешь подниматься в горы, всё ближе к заснеженным вершинам. Вскоре взору открывается впечатляющее зрелище — крутые склоны, неровные зубцы горных пиков. На горной дороге много препятствий, она усеяна камнями и обломками скал, её пересекают стремительные ручьи, образующиеся от таяния снегов. Как чудесно оказаться среди гор, оставив далеко позади поселение с его собачьим дерьмом и шумом! Воодушевление растёт по мере того, как ты взбираешься всё выше. Внезапно ты слышишь вопль, который заставляет тебя застыть на месте. Он донёсся издалека, но, тем не менее, у тебя волосы встают дыбом. Ты осторожно продвигаешься вперёд.

Ты слышал рассказы о медведях, волках и ми-ма-йин — нечеловеческих существах. Ты также слышал о ми-гё — йети, который издаёт пронзительные крики.

Вглядываясь вперёд, начинаешь различать крошечные фигурки людей. Они сидят среди скал, на высоких склонах. Приближаясь, ты видишь нескольких мужчин и женщин, которые занимаются физическими упражнениями. Ты ещё никогда не видел подобных движений, и это зрелище зачаровывает. Не они ли издавали пронзительные крики, которые так тебя напугали?

Внезапно ты замечаешь его. Он сидит чуть поодаль и словно ждёт тебя. Он давно наблюдал за твоим приближением. Этот странного вида человек приветствует тебя открытой, искренней улыбкой. Его длинные спутанные волосы заплетены и уложены вокруг головы витками, наподобие большого гнезда. Остатки его монашеской рясы выбелены солнцем и тщательно заштопаны. Он встаёт легко и изящно и идёт к тебе

медленно и как будто немного высокомерно. Ты робеешь чуть больше, чем ожидал, хотя и чувствуешь, что ничего плохого не будет. У молодого человека, который уже перед тобой, замечательное присутствие. Несмотря на довольно странную наружность, он выглядит свежим и бодрым, спокойным и проницательным. Он как будто вбирает в себя каждую деталь, которая хоть что-то говорит о тебе, но без

всякой настороженности или подозрительности. Он замечает каждое твоё движение, каждую интонацию голоса. Ты чувствуешь, что от такого человека ничего не укроется. «Может быть, это гомчен?» — думаешь ты. Но нет. Он смеётся над твоим предположением, но мягко и доброжелательно, чтобы не смутить тебя. Он объясняет, что гомченма (ибо их лама — женщина) ожидает тебя вот уже несколько недель. Он приглашает тебя следовать за ним в его пещеру, где ты сможешь отдохнуть.

Другим ученикам в той или иной степени присущи те же самые качества. Они часто смеются, иногда непривычно громко. Абсолютно всё может вызвать у них смех: луч солнца, прорвавшийся через облака, внезапно вставший столбиком сурок, блеяние козы. Такое чувство юмора несколько сбивает с толку, но оно заразительно. Оно умиротворяет. Ученики занимаются практиками и работают: одни добывают пищу,

другие приносят воду, третьи готовят еду. Они внимательны ко всему, что делают, и часто повторяют особые заклинания, способствующие состоянию пробуждённости. Некоторые ученики пребывают в затворничестве, поэтому кто-нибудь приносит им пищу. Другие возвращаются из путешествий по горам, где они собирают лечебные травы. Некоторые собираются посетить особые места, обладающие мощным

воздействием, чтобы там заниматься практикой. Другие готовятся к затворничеству. В их глазах какая-то особенная ясность, а в прямом, немигающем взгляде не чувствуется никакого напряжения. Ты задаёшь вопросы, но многие из них остаются без ответа. Тебе объясняют, что многое прояснится после встречи с

гомченмой. Ты никогда ещё не встречался с подобными людьми, и, похоже, здесь твои обычные реакции не имеют никакого смысла. Ты пытаешься представить, какая она, гомченма, если её ученики столь необычны — столь проницательны, непосредственны и беззаботны.

Наконец долгожданный день наступает, и ты должен предстать перед ламой. Какая же она? Ламы могут быть мягкими, строгими, раздражительными или вспыльчивыми. Они бывают весёлыми, суховатыми, непроницаемыми, бесстрастными или отстранёнными.

Они могут любить красивую одежду, или одеваться очень просто, или носить лохмотья. Ты всё время думаешь о гомченме — ведь ты ничего не смог узнать о ней от её учеников.

Когда, наконец, ты встречаешься с ламой, то понимаешь, что её наружность выходит за рамки большинства описаний человеческой внешности, и всё же многие из них как-то объединяются в ней в цельный, но ускользающий от определения образ.

Гомченма кажется совсем юной, однако внешность может быть обманчивой. Ты понимаешь, что не в состоянии даже приблизительно определить её возраст. На ней неокрашенная домотканая юбка нагмы и безрукавка из овечьей шерсти. Через грудь перекинут гом-таг ¹ — сшитый из полос синего, красного и белого цвета. В длинных распущенных волосах просвечивают серьги из ракушек, на шее длинная золотая цепь, на которой висит «девятиглазый» камень зи ², но во всём остальном она выглядит чрезвычайно просто.

 

¹ Пояс для медитации, которую используют в практике дзогчен лонгдэ; обычно сшит из трёх полос, окрашенных в цвета йоги — синий, красный и белый.

² На камнях зи, которые находят только в Тибете, есть «водные глаза» — круги, составляющие узоры вместе с линиями. Зи имеют естественное происхождение, окутанное легендами. По существу это археологические находки, сделанные в Тибете и Гималаях. В настоящее время их считают агатами, а метки на них, согласно общепринятому представлению, сделаны какой-то отбеливающей пастой и закреплены нагреванием.

 

В её пещере ты видишь маленького ребёнка, и от его взгляда тебе становится несколько не по себе. По внешнему виду ты никак не можешь понять, кто это — мальчик или девочка. Это сын гомченмы, и он сидит на большой тигровой шкуре¹. Изучив тебя, он возвращается к какой-то игре с разноцветными камешками.

Мальчик раскладывает камешки по кучкам и делает это так серьёзно, что ты невольно задумываешься: может, это какая-то форма гадания мо? Ты не знаешь, что сказать гомченме, но она встречает тебя доброжелательной улыбкой. Ты готов упасть перед ней ниц, как положено при приветствии лам, но она останавливает тебя жестом. Она внимательно смотрит на тебя и молчит долго-долго. А потом заливается смехом. Кажется, она уже знает о тебе всё. Неужели она так проницательна? Или ей рассказали что-то ученики? Так или иначе, ты чувствуешь, что сейчас не время для расспросов. Гомченма даёт указания — надо признать, весьма для тебя неожиданные: «Завтра ступай в пещеру, что находится под скалой,

напоминающей клюв стервятника. Сиди там от рассвета до заката без единой мысли. Можешь пользоваться любыми известными тебе методами, чтобы очистить от мыслей свой ум. Вечером вернёшься ко мне и расскажешь, что пережил». И гомченма снова улыбается. Похоже, эта улыбка — знак, что пора уходить.

 

¹ Тигровые шкуры применяются в практиках, связанных с визуализацией гневных божеств, в первую очередь — Дордже Дролло и Цогьял Дролло.

 

Пока ты стоял перед ламой в пещере, время тянулось так медленно, будто прошло много часов. Но на самом деле всё длилось не дольше минуты. Ты снова в растерянности. Наверное, это самая странная встреча за всю твою жизнь.

Тебе хочется обсудить с учениками гомченмы полученные указания, но ученики твёрдо убеждены: всё, что произошло между тобой и ламой — Кхандро Ринпоче, так её, оказывается, зовут, — глубоко личное дело. Они и слышать ничего не хотят о вашей встрече. Впрочем, они подтверждают, что Кхандро Ринпоче, по-видимому, приняла тебя в ученики. Кажется, они этому рады, но всё равно не собираются ничего рассказывать, сколько бы ты ни уверял, что у тебя много вопросов. Ничего подобного ты прежде и представить себе не мог — всё это так неожиданно! Тебя это немного огорчает, но любопытство берёт верх над досадой. В конце концов, раз уж ты принят в ученики, то теперь может случиться всё, что угодно. Такие ламы, как Кхандро Ринпоче, могут пользоваться в обучении крайне нетрадиционными методами, а тебе даже не с чем сравнивать.

На следующее утро ты отправляешься в указанную пещеру и садишься в позу медитации. Устраиваешься поудобнее и начинаешь ждать, когда же угомонятся мысли. Кажется, что это произойдёт само собой — надо только просидеть достаточно долго. Ничего подобного! Поток мыслей не прерывается ни на мгновение. Прежде, когда ты пел мантры и совершал визуализации, мысли особенно не донимали. Но сейчас никак не удаётся погрузиться в состояние безмятежной тишины. Мысли так и толпятся в голове. И мало-помалу тебя охватывает ужас: что, если не удастся выполнить задание Кхандро Ринпоче? Стараешься силой вытеснить мысли из сознания. Напрягаешься. Но сама попытка избавиться от мыслей обращается в очередную мысль! «Убирайтесь! — кричишь ты и хлопаешь в ладоши, словно отгоняя демонов, но слова лишь отдаются эхом под сводами пещеры, вторя отголоскам мыслей в потоке сознания. Ты мотаешь головой. Задерживаешь дыхание. Опять мотаешь головой. Ничего не помогает. Желание уничтожить все помышления заполняет ум, но изгнать саму эту мысль ты уже и не надеешься. Похоже, ты столкнулся с неразрешимым парадоксом.

Сгущаются сумерки, и, наконец, наступает вечер. Ты уходишь из пещеры в полном унынии и, взбираясь вверх по тропе, тяжело переживаешь свою неудачу. Страшно даже представить, что скажет Кхандро Ринпоче о твоей жалкой попытке вступить на путь тогдена ¹. А вдруг она прогонит тебя, как непригодного для обучения, или, чего доброго, пошлёт собирать навоз яков?! Но Кхандро Ринпоче встречает тебя

смехом. Она от души веселится, когда ты рассказываешь, как всеми правдами и неправдами пытался очистить ум от мыслей. И сына её всё это тоже забавляет. «Отлично! Замечательно! — Кхандро Ринпоче доброжелательно смотрит на тебя, — Ты хорошо постарался. И всё сделал правильно!

 

¹ Тогдены — это последователи практики йоги — нагпханг, странствующие или живущие в пещерах. Их легко узнать по характерной причёске — сплетённым волосам, уложенным тюрбаном на голове.

 

Завтра иди в пещеру снова и сиди там от рассвета до заката, но на этот раз — думай. Думай целый день. Можешь думать о чём угодно — главное, чтобы мысли текли одна за другой без перерыва».

Конечно же, ты очень доволен — хотя понятия не имеешь, почему она тебя похвалила. Ты покидаешь Кхандро Ринпоче, говоря себе: «Ну, это-то несложно. С этим-то я управлюсь... особенно если сравнить с тем, что творилось сегодня! Да я всегда о чём-нибудь думаю, почти постоянно, и притом совершенно естественно, без малейших усилий!»

Итак, на следующий день ты снова приходишь в пещеру, почти не сомневаясь, что новое задание тебе по плечу. Но через какое-то время ты понимаешь, что выполнить его будет ничуть не легче, чем вчерашнее. Всё идёт не так, как ты рассчитывал. Для начала ты намечаешь себе несколько приятных предметов для размышления и принимаешься думать о них. Строишь всякие предположения и пытаешься обдумывать их шаг за шагом, но довольно скоро теряешь к этому вкус. Воображение увядает, тебе становится скучно. Куда же подевалась твоя обычная привычка размышлять? До сих пор тебе нравилось мысленно блуждать от предмета к предмету, но сейчас удовольствие, которое ты прежде получал от этого, почему-то кажется пустым и безвкусным. До сих пор ты был не прочь помечтать о том, о сём, но сейчас и это невозможно: мысли рвутся, образы распадаются. То, во что ты раньше вкладывал так много интеллектуальных усилий, внезапно перестало тебя занимать. Ты стараешься вдохнуть в эти отбившиеся от рук идеи новую жизнь, но всё без толку. О чём бы ты ни пытался думать, всё оказывается бессмысленным. Когда ты видишь, что не можешь надолго сосредоточиться даже на самых важных сторонах своей жизни, тебе становится не по себе. Ты в отчаянии копаешься в своей памяти — вдруг отыщется какая-нибудь новая тема? Пытаешься взглянуть на старые идеи под новым углом — но и это ничего не даёт. Пожалуй, ты предпочёл бы сейчас побродить по горам, полюбоваться местными красотами. На прогулке думалось бы гораздо легче. Но Кхандро Ринпоче велела сидеть в пещере. Здесь, конечно, уютно, но не хватает романтики той горной деревушки, которую ты покинул несколько недель назад. А ведь ты мечтал о новых впечатлениях, о новой жизни на пути йоги. Что же остаётся? Может, переключиться на сексуальные фантазии? Они всегда давали такую богатую пищу уму. Но и тут воображение тебя подводит: перед мысленным взором не возникает ни одного сколь-нибудь увлекательного или волнующего образа. Всякая попытка хоть чем-то развлечься мгновенно оборачивается вялой скукой, удушающей любую мысль.

И, в конце концов, ты понимаешь, что избегнуть перерывов между мыслями уже невозможно. До вечера ещё далеко, а ум всё чаще и чаще впадает в оцепенение, и периоды этой пустоты тянутся всё дольше. Опять ничего не получилось! Ты не в состоянии делать даже то, что до сих пор удавалось с такой лёгкостью, — теперь уже нет сомнений, что Кхандро Ринпоче прогонит тебя прочь.

Но, слушая повесть твоих злоключений, она только кивает и улыбается, а потом снова заливается смехом. «Отлично! Замечательно! — поздравляет она тебя. — Теперь ты знаешь, как практиковать наилучшим образом!»

Ты в полном замешательстве. «Что бы это значило? Я только запутался ещё больше! Ничего не понимаю!» Может быть, Кхандро Ринпоче просто испытывает тебя, поручая невыполнимые задания? Нет, ничего подобного! Она дала точные и действительно ценные наставления. Ты усвоил самый важный урок — и выучил его наилучшим образом. Теперь ты его никогда не забудешь. Внутренний голос подсказывает, что тут скрыт какой-то подвох. И внезапно вся ситуация начинает казаться немного забавной. Кхандро Ринпоче смеётся — и ты тоже не можешь удержаться от смеха. Вы оба смеётесь. Но Кхандро Ринпоче снова становится серьёзной и в нескольких фразах чётко объясняет, чему ты научился.

Тем, кто привык к западным методам обучения, конец этой истории может показаться странным, но в той системе наставлений, которой пользуются тибетские ламы, задача Учителя зачастую заключается в том, чтобы собрать опыт ученика воедино. Все компоненты, необходимые для понимания, уже есть — их надо лишь сложить в единую картину. По существу, мы уже всё знаем — только не осознаём этого. Ученик

в этой истории не осознаёт, почему гомченма смеётся и хвалит его за то, что кажется ему ошибками и неудачами. Он не понимает, чему же, собственно говоря, можно научиться на этом опыте.

Подчас, если нужные события происходят с вами в нужном месте и в нужное время при участии подходящего человека, несколько слов могут преобразить всю жизнь. И это самый эффективный метод обучения: лучше просто не бывает. Поручая ученику вышеописанные задания, Кхандро Ринпоче позволяет ему получить необходимый опыт, без которого он не поймёт то, что она собирается рассказать ему о ши-не. И когда ученик, наконец, воскликнет: «А я и не знал, что всё это знаю! До чего же просто!» — это будет поистине важный и незабываемый миг. Понять что-либо по-настоящему, в самом полном смысле этого слова, можно лишь при благоприятных обстоятельствах. Когда они есть, то всего лишь несколькими словами можно свести воедино всё, что прежде казалось разрозненными обрывками информации. То, что поначалу представляется путаницей, — на самом деле не что иное, как основа для прекрасного понимания. Ученик внезапно понимает, что можно учиться, даже не осознавая этого. Работать с ламой — значит приобретать бесценный опыт, и мы надеемся, что эта книга побудит вас отправиться на поиски такого учителя.

Но вернёмся к нашей истории. Кхандро Ринпоче открыла своему ученику несколько важнейших истин о природе ума:

 

• Ум невозможно ни к чему принудить.

• Любая попытка прогнать мысли влечёт за собой новые и новые мысли.

• Любая попытка поддержать непрерывное течение мыслей влечёт за собой остановку мыслительного потока. Когда Кхандро Ринпоче сказала ученику: «Отлично! Замечательно! Теперь ты знаешь, как практиковать наилучшим образом!» — она имела в виду, что ученик убедился, сколь бессмысленны все попытки принудить ум к послушанию.

• Практиковать наилучшим образом — значит действовать без принуждения.

• Когда мы пытаемся изгнать мысли силой — ум протестует.

• Когда мы силой пытаемся заставить ум непрерывно размышлять — ум протестует.

 

Вот почему в практике ши-не мы отпускаем и позволяем происходить. Мы не пытаемся стимулировать мысли, но и не препятствуем их течению. Мы обращаемся с процессом мышления бережно и осторожно. Мысли приходят и уходят сами, но мы ни во что не вмешиваемся. Если мысль возникает — пусть возникает; если мысль исчезает — пусть исчезает. Если мысли есть — пусть они будут. Ничего не надо

прибавлять к ним, не надо пытаться продлить их. Если мысли уходят — пусть уходят, не надо их удерживать. Надо обращаться с ними, как с желанными, но случайными гостями, которые не задержатся у вас надолго. Или как с огнём, который уже сослужил свою службу: его не нужно гасить, достаточно перестать подкладывать топливо. Прекратив подпитывать мысли активной вовлечённостью, мы унимаем их и входим в спокойное, безмятежное состояние.

Упражнения, описанные в этой главе, не могут сравниться по продолжительности с заданиями, которые ученик Кхандро Ринпоче должен был выполнять с утра до ночи. Воссоздать обстановку, соответствующую подобным методам обучения, невозможно, так что мы не станем и пытаться. Но даже небольшой опыт работы с этими упражнениями откроет вам нечто важное. Попытавшись воздействовать на мысли силой, вы непременно поймёте, что для освобождения от привязанности к процессу мышления метод принуждения не годится.

Здесь будет уместно вспомнить тибетскую поговорку: «Нет медитации. Есть привыкание к ней».

Когда говорится, что «медитации нет», подразумевается, что медитация — это не метод действия. Это — метод бездействия. Медитирующий не включается ни в какую деятельность. Он ни к чему себя не побуждает, ничего себе не навязывает, ничего не добавляет и не усложняет. Он просто остаётся как есть.

Просто пребывает в бесцельном наблюдении.

Когда же говорится о приобщении к медитации, имеется в виду практика, в которой человек просто привыкает быть. Он приспосабливается к неопределимому существованию как таковому. Мы «не привыкли» быть просветлёнными, а медитация как раз и позволяет войти в это состояние. Мы привыкаем отстраняться от глубоко укоренившейся в нас привязанности к мышлению, привыкаем существовать

отстранённо, вне всяких соотнесений и ориентиров¹.

Подход, который мы используем в этой книге, во многом схож с методом Кхандро Ринпоче: сначала мы даём практические указания, а потом разъясняем, что к чему.

 

¹ Если вы уже имеете некоторый опыт практики ши-не, шаматхи, випашьяны или дзадзэн, и хотите узнать, что озна­чает «отстранённое существование», можно обратиться к главе 7. Однако мы рекомендуем всё же не пропускать этот вводный материал: не исключено, что благодаря применённому здесь подходу, вы найдёте нечто новое.

 

В результате читатель с самого начала приобретает некоторый опыт и, дойдя до объяснений, сразу усмотрит в тех или иных теоретических указаниях практический смысл. Поэтому мы начнём с основных техник ши-не. Различные методы ши-не восходят к различным системам буддизма. Метод ши-не, излагаемый в данной книге, как уже говорилось, связан с нёндро четырёх йог, с предварительными практиками дзогчена семдэ — раздела, посвящённого природе Ума. Даже если у вас уже есть какой-то опыт, прежде всего, постарайтесь тщательно освоить все описанные здесь упражнения. Самое главное — понять на личном опыте: нет медитации, но есть привыкание к ней.

 

Глава 3

ПРИСУТСТВИЕ И ОСОЗНАНИЕ

 

Вступая в область четырёх йог, мы сталкиваемся лицом к лицу с движущими силами нашего собственного существа в чистом виде. Это опыт восприятия безграничного пространства и упорядоченности — опыт, далеко не всегда комфортный. Одна из задач в последовательной практике ши-не — работать с неприятными чувствами. Практикующий открывает в себе такие проявления, которые ему не очень-то нравятся. Но если нам удастся расслабиться и какое-то время пребывать в безмолвном сидении как таковом, то мало-помалу в нас зародится и начнёт развиваться терпимость к нашему положению — положению представителя человеческого рода. Вообще говоря, любое действие и понимание возможны лишь при условии, что мы принимаем самих себя такими, какие мы есть. И ши-не не исключение из этого правила.

Это и есть отправная точка. Сидя в безмолвии, мы постигаем только одно, а именно — что мы существуем в этот момент времени. А всё остальное — лишь некий груз понятий, который мы «решили» нести на себе. Просидев достаточно долго, мы осознаём: «Вот это — в данный момент — и есть то, чем я являюсь». И в этом осознании не будет ничего ужасного. Не надо опасаться какого-то сокрушительного

разочарования. Мы просто-напросто откажемся от круглосуточного цирка, за который платим отчуждением от себя самого. Пронаблюдав от начала до конца весь репертуар уловок, к которым мы прибегаем, чтобы спрятаться от самих себя, мы увидим, что никаких причин для огорчений просто не осталось. Единственная

проблема в том, что произойдёт это не так быстро, как хотелось бы.

На то, чтобы воспринять себя таким, каков ты есть, могут уйти дни, недели, месяцы, а то и годы. Способности к реализации у людей развиты по-разному, и каждого подстерегают свои особые препятствия. У каждого за плечами своя история. Проживая во время безмолвного сидения разнообразные неприятные чувства, о существовании которых мы прежде и не подозревали, мы приобретаем запас опыта, который придаст нам прочность и заземлённость. Под «прочностью и заземлённостью» подразумевается отнюдь не апатичная тяжесть, отличающая людей ограниченных и неразвитых. Прочным и заземлённым можно быть и по отношению к своему воображению — обращаясь с ним практично и подыскивая способы воплотить в жизнь свои творческие импульсы. Чтобы быть настоящим художником, надо на самом деле что-то создавать и находить форму, в которой может воплотиться игра нашего воображения, даже если это очень трудно и приходится работать на пределе возможностей.

Итак, первое достижение на пути ши-не — суметь признать всё многообразие своих реакций на существование. Практика ши-не — это, в первую очередь, привыкание к факту нашего существования. Мы здесь, и с этим фактом связана некая структура. Структура эта полна и по-своему совершенна: она включает в себя наслаждение и боль, надежду и страх, приобретения и потери, встречи и расставания, гордость и унижение. Ши-не даёт нам неопровержимое свидетельство того, что структура эта существует. В «одиночной камере ши­не» все иллюзии и фантазии умирают с голоду просто потому, что вы перестаёте подкармливать их энергией своей вовлечённости¹.

Воображение предполагает пустоту восприятия. Живопись предполагает пустоту плоскостей, скульптура — пустоту пространства, музыка — пустоту времени, литература — пустоту, незаполненность замысла. Чтобы обнаружить для себя искусство свободы, чтобы открыть свой творческий потенциал, мы должны полагаться на опыт изначально присущей нам живой пустоты — безначального основания того, что мы есть.

Практика ши-не — это метод подхода к чистому холсту Ума и одновременно врата, ведущие к искусству свободы. Посредством ши-не мы освобождаемся от воображения и фантазирования: такова сущность этой практики.

 

¹ Из этого вовсе не следует, что художественное творчество несовместимо с практикой ши-не.

 

Мы решительно отказываемся от попыток управлять чем бы то ни было — и, в свою очередь, освобождаемся от каких бы то ни было влияний. Этап работы с воображением и визуализацией наступит позже, когда мы как следует освоимся с осознанием обширности бытия¹.

Повторим ещё раз: опыт ши-не может быть неприятным. Сидение в соответствии с наставлениями четырёх йог позволяет осознать наше чётко определённое положение во времени и пространстве. Возможно, мы предпочли бы избежать этого: кому понравится ощущать на личном опыте обнажённость и уязвимость своего бытия?! Мы сознаём, что в каком-то смысле ограничили свои возможности. Мы сознаём, что практикуя ши-не, мы находимся там, где мы есть: именно в той точке, где мы сидим. Мы сознаём, что это будет продолжаться до тех пор, пока мы не прервём упражнение. Мир нашей деятельности застыл. В коридоре времени, которым мы шли до сих пор, от этого периода сидения не останется следов нашей вовлечённости. Только что нам показывали фильм — эпическую картину или триллер, комедию или мелодраму. И вдруг, на экране замер один-единственный кадр — образ нашего «я», сидящего в комнате и пытающегося существовать. Никакое движение больше не отвлекает нас от этого образа, одновременно и конкретного, и аморфного. Каждая частичка нашего «я» — одновременно и здесь, и не здесь. Это может изрядно смутить того, кто до сих пор никогда не ощущал собственной иллюзорности.

 

¹ Визуализация — это практика внутреннего созерцания, в ходе которой мы отождествляем себя с символическим объектом медитации.

 

Избегая ши-не, мы избегаем встречи с самими собой. Но следует понимать, что мучительные моменты разочарования, возникающие самопроизвольно под влиянием определённых обстоятельств, существуют независимо от того, признаём мы их или нет. Если мы начинаем практиковать ши-не, то начинаем сами проживать свою жизнь. Если же мы не практикуем ши­не, то наша жизнь по-прежнему «проживает нас». В каком-то смысле ши-не — это миг, когда открывается затвор объектива. Свет падает на плёнку — и мы получаем фотоснимок данного мгновения. Это снимок нас самих, каковы мы в этот миг — «миг вне времени». Может быть, он нам понравится. Может быть — нет. А может, оставит нас равнодушными. Но как бы то ни было, таковы мы и есть — и совершенно не важно, как мы к этому отнесёмся.

Практикуя ши-не, мы чувствуем себя ограниченной, но при этом не ограниченной пространственно, точкой во времени. Можно попытаться уничтожить эту точку во времени, возвращаясь мыслями в прошлое или представляя себе возможные события будущего. Можно попытаться уничтожить её, погрузившись в глубокий сон. Но с таким же успехом можно сидеть и быть тем, что мы есть в данный момент.

В сравнении с популярными ныне идеями «позитивной осмысленности бытия» перспектива ши-не может показаться удручающе мрачной. Но в действительности именно ши-не открывает перед нами смысл нашей принадлежности к человеческому роду. В простом присутствии смысла куда больше, чем в наивных провозглашениях полноты бытия, якобы призванных вселить в нас надежду. Учение всех направлений

буддизма начинается с утверждения о безнадёжности дуализма. И осознать безнадёжность всех наших уловок невозможно, если мы не переживём потрясение, которое сокрушит в нас сами понятия надежды и страха.

 

ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

Вопрос: Прошу прощения за этот вопрос, но мне хотелось бы получить разъяснения насчёт избавления от фантазий. По-моему, фантазировать бывает в каком-то смысле забавно. И мне хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу?

Нгакпа Чогьям (смеётся): В каком-то смысле мы с Кхандро Дечен едва ли станем с этим спорить. И извиняться за этот вопрос не нужно — напротив, он очень полезный. Не хотелось бы, чтобы вам показалось, будто воображение вне закона (смеётся). Это было бы чересчур!

Кхандро Дечен (смеётся): Может быть, такой подход шокирует людей религиозных, в особенности тех, кто уже практикует медитацию в буддийских традициях. Ведь обычно говорят, что нужно избавиться от «фантазии», чтобы постичь «реальность».

Нгакпа Чогьям: Но в природе Ума, лишённой каких бы то ни было разграничений, понятия фантазии и реальности не имеют смысла. И то и другое — всего лишь энергия Ума.

Кхандро Дечен: Мы говорим это не для того, чтобы защитить фантазию. Просто любые представления, склоняющие к пуризму или пуританству, мешают практике четырёх йог. Но если мы постоянно убегаем в свои фантазии вместо того, чтобы присутствовать, воображение только создаёт лишние проблемы. Воображение может быть активным или пассивным. Пассивное воображение — это грёзы наяву. Грёзы наяву — это такое состояние, в котором человек не присутствует нигде, даже в самих этих грёзах. Это дремотное, смутное состояние, от которого даже почти не остаётся воспоминаний. А вот активное воображение — это совсем другое дело. Это состояние, в котором присутствуешь.

Нгакпа Чогьям: Я согласен. Это творческий потенциал, который может служить источником энергии для самолечения, пророческих открытий и художественного творчества. Буддизм ничего не имеет против искусства, а практика ши-не вполне совместима с воображением. Вопрос лишь в том, в каких отношениях вы находитесь со своим воображением. Если вы используете воображение, как средство установления ориентиров в процессе соотнесения...

 

Вопрос: Не считаете ли вы, что для некоторых людей «проживать во время сидения разнообразные неприятные чувства» окажется непосильной задачей?

Кхандро Дечен: Конечно. Некоторым людям мы вообще не рекомендовали бы практиковать безмолвное сидение. Если человек, находится на такой стадии развития, где ему необходима психотерапия, то к духовным практикам, ставящим под угрозу структуру личности, ему нужно подходить очень осторожно. Небезопасны длительные периоды ши-не и для людей с заниженной до предела самооценкой. Людям с неустойчивой психикой эта практика может нанести большой вред.

Нгакпа Чогьям: Я бы добавил, что людям с неустойчивой психикой вообще следует избегать духовных практик и обучения у духовных наставников, особенно на уровне тантры или дзогчена. К сожалению, людям с психическими расстройствами именно эти духовные традиции часто кажутся особенно привлекательными. А когда таким людям приходится столкнуться с подобным взглядом на своё «я», это оборачивается глубоким потрясением.

 

Глава 4

ОБНАЖЁННОСТЬ И ВОСПРИЯТИЕ

 

Ригпа ¹ — это состояние обнажённого восприятия². Это обнажённое пламя, что пылает, не прогорая. Обнажено оно в том же смысле, в каком обнажён меч, извлечённый из ножен, — когда клинок его ярко блистает под лучами солнца. Ригпа — это состояние чистого и полного присутствия, свободного от привязанности к условным ориентирам. Посредством чистого внимания иллюзия двойственности самопроизвольно исчезает, и наша сущностная реальность проявляется как она есть³.

 

¹ Термин ригпа (rig pa), букв. "Ведение" (противоположность маригпа — неведения) несёт в учении дзогчена особую смысловую нагрузку. В других колесницах буддизма он означает «знание» в широком смысле «осведомлённости о чём-либо». В дзогчене же ригпа — это термин, обозначающий недвойственное

состояние, достигаемое методами «мгновенного присутствия».

² Чер-тхонг (cher-thong) — «обнажённое восприятие».

³ «Как она есть» — буквальный перевод слова но (chos), эквивалент санскр. дхарма).

 

Мы не доверяем самой природе своего существования. Мы словно нуждаемся в постоянных подтверждениях того, что мы — действительно здесь. Мы беспрестанно заняты поиском свидетельств своего бытия. Вот откуда в нас эта бессмысленная склонность окутывать своё обнажённое осознание¹ покровами всевозможных понятий. Недоверие к своему бытию — это навязчивая идея, лежащая в основе всех наших дуалистических представлений. Она только маскируется под ожесточение, раздражительность, упрямство, подозрительность и депрессию. В действительности же именно недоверие к бытию заставляет нас непрестанно бороться с миром. Когда очередной этап борьбы подходит к концу, мы тотчас начинаем бороться против достигнутого результата: мы идём на всё, лишь бы не прекратилась сама борьба. Тот, кто не практикует безмолвное сидение, никогда не встречается с этим недоверием лицом к лицу. А тот, кто не столкнулся с этим недоверием на личном опыте, едва ли поймёт объяснения, данные в следующих главах. Поэтому для начала необходимо приобрести этот опыт. Не доверяя собственному существованию,

мы постоянно выискиваем конкретные и практически применимые «доказательства бытия». С этой точки зрения ши-не нас разочарует: ведь оно не может предоставить нам подобных подтверждений. Поэтому мы инстинктивно избегаем практик, подобных ши-не.

 

¹ Ригпа чербу (rig pa gCer bu) — букв, «обнажённое ведение».

 

А теперь повторим то, о чём шла речь в предыдущем абзаце, но с аргументацией от противного, позволяющей получить некоторое опытное обоснование. Попадая в ходе практики ши-не в пустой промежуток между двумя мыслями, мы во избежание дискомфорта стремимся заполнить эту лакуну понятийным содержанием. Мы пытаемся либо ухватить опыт переживания этой бреши, либо выйти из неё, либо отмежевать от неё своё присутствие. Иначе говоря, промежуток этот либо притягивает нас, либо отталкивает, либо оставляет безразличными. Но как бы мы ни реагировали на него, результат всегда один: мы стремимся заполнить брешь. Мы, так или иначе, маскируем отсутствие мысли. Как бы мы ни оценивали этот промежуток — «позитивно», «негативно» или «нейтрально», мы в любом случае уничтожаем его тем

или иным понятием. Либо мы заполняем его понятиями одобрения или неодобрения — либо вовсе не осознаём, впав в заб ы тье нейтральности. В любом случае мы предпочитаем что-либо сделать, вместо того чтобы пребывать в открытой очевидности того, что мы есть. Мы привычно заполняем лакуны любого рода, потому что они не содержат никаких подтверждений нашего существования — а без доказательств мы в б ы тие не верим. Б ы тие — это одновременно и мысль и отсутствие мысли, и явления и пустота, и порядок и хаос. Но когда мы начинаем практиковать ши-не, вскоре становится ясно, что столь расплывчатое определение нас не удовлетворяет.

Это происходит с каждым, кто приступает к практике сидения. Если вы не верите, что с вами будет то же самое, — попробуйте и убедитесь. Между прочим, этот совет относится ко всем утверждениям, с которыми вы встретитесь в этой книге: если сомневаетесь — проверьте и удостоверьтесь. Обратитесь к практике ши-не — и вы увидите, насколько вы привязаны к процессу мышления и насколько трудно работать с промежутками между мыслями: эти бреши трудно уловить, а уловив — трудно найти в них себя.

Практика сидения в бездействии трудна ещё и потому, что в ситуациях, когда мы не заняты какой-либо конкретной деятельностью, поддающейся описанию, нам начинает недоставать привычных определений. Когда мы просто сидим, то из всех возможных доказательств нашего бытия остаются лишь наше физическое присутствие и мыслительные процессы. А когда мы привыкнем к физической «составляющей»

сидения, то единственным фактором, определяющим наше бытие, останутся мыслительные процессы. Как только ши-не направит на эти процессы увеличительное стекло нерассуждающего наблюдения, нам начнут открываться истины, принять которые будет не так-то легко. Мы обнаружим, что готовы цепляться за мышление любой ценой — лишь бы думать, думать о чём угодно, пусть даже о самых банальных вещах. Мы увидим, что мышление — это своего рода потребность. Любой, кто проведёт дольше двух-трёх часов в камере сенсорной депривации, постигнет природу подобных «потребностей» на собственном опыте.

Его захлестнут крайне неприятные чувства: ощущение собственной нереальности, страх, одиночество, растерянность. Кроме того, ему придётся пережить и стандартную реакцию на эти чувства. Стремясь вновь ощутить себя полноценной личностью, он попытается прибегнуть к защитным механизмам, включиться в

привычный ход мыслей (и войти в контакт с внешними объектами), начнёт разрабатывать стратегии бегства и сложные «планы эвакуации», а потом — когда убедится, что всё это не работает, — попытается заснуть. Находясь в «пространстве отсутствия», человек утрачивает чувство стабильности,

индивидуальности и контроля, теряет столь необходимую ему определённость бытия.

Опыт полной сенсорной депривации позволяет испытать эти переживания во всей полноте, но большинству людей он по техническим причинам недоступен. Зато всем доступна практика ши-не, позволяющая пережить всё то же самое, но более плавно и неторопливо, не подвергаясь столь серьёзному риску психической травмы. Практикуя ши-не, мы узнаём всё в своё время и не раньше, чем очередная порция опыта будет усвоена и займёт подобающее ей место в контексте обыденного восприятия. И довольно скоро практика ши-не выявит замкнутую в себе дуалистическую систему доказательств, которую мы выстраиваем в подтверждение собственного бытия: «Чтобы существовать, я должен постоянно знать, что я существую. Чтобы я не сомневался в этом знании, мне необходимы постоянные доказательства моего существования, наглядно демонстрирующие мою устойчивость, неизменность, самостоятельность, целостность и определённость». Ши-не ставит нас лицом к лицу с тем фактом, что терзающий нас страх неб ы тия есть одновременно и первопричина двойственности, и проблеск нашей безначальной просветлённости. Таким образом, наше недоверие к природе своего бытия в действительности совершенно оправданно. Но беда в том, что недоверие это обычно направлено на ложную цель. Вместо того чтобы усомниться в понятийных критериях, которыми мы по привычке мерим наше существование, мы не доверяем открытому пространству бытия как таковому. А практика ши-не помогает понять, что определения, которыми мы пользуемся, — это преграда. Нам становится ясно, из чего состоит эта преграда: из ощущения собственной нереальности, из страха и одиночества, смятения и апатичной скуки. Практика ши-не стимулирует все эти чувства. Сама жизнь тоже возбуждает их — но не столь явственно и целенаправленно. Итак, до тех пор, пока мы упорствуем в попытках сохранить привычные определения нашей сущности, практика ши-не и сама наша жизнь остаются источниками дуалистического дискомфорта и в то же время дуалистических «лекарств» от него. А вездесущий дуализм, в свою очередь, и заставляет нас постоянно подыскивать определения. Так что практика ши-не в каком-то смысле вынуждает нас волей-неволей отдохнуть от этой борьбы.

Сама природа бытия и способствует, и в равной мере препятствует поиску определений. Проблема в том, что мы хотим контролировать этот процесс так, как если бы не были связаны с тем, что нас определяет. На самом деле это сложнейшая процедура, но мы так привыкли к ней, что почти её не замечаем. Вместо того чтобы открыться процессу постоянной смены самоопределений (и в том числе

периодам полной неопределённости), мы требуем для себя единоличного господства над той совокупностью процессов определения и снятия определений, что и составляет поток реальности. Но обрести контроль такого рода невозможно: ведь для этого каждый индивид должен был бы занимать жёстко фиксированное положение в рамках жёстко фиксированной вселенной. Практика ши-не разрушает наши определения, в чём бы они ни заключались, и выявляет — или бесовски озорно, или дьявольски жестоко — то, как крепко мы в эти определения верим. Одним — грациозно, другим — грозно, но всегда с полной неотвратимостью ши-не даёт понять, что жизнь без определений кажется нам невозможной.

 

Глава 5

ОКЕАН И ВОЛНЫ

 

На самом деле ничего «плохого» с нами не происходит. Но опытное переживание погружённости в мир и принадлежности к нему способно кого угодно потрясти до основания и привести в замешательство. В ответ на бескомпромиссное совершенство проявленной реальности в нас могут пробудиться чувства незащищённости, уязвимости, неполноты, несоответствия или потерянности¹. Поэтому большинство

религий скорее проповедуют уход от мира, чем призывают к проникновению в сущность этого потрясения и замешательства. Но на самом деле в природе нашего мира нет ничего «дурного» или «неправильного». Нет ничего «дурного» в нашем чувственном восприятии. С точки зрения дзогчена, ни в чём нет ничего дурного: всё сущее как оно есть — совершенно. Но откуда, в таком случае, берётся это ощущение

«неправильности»? Что это за чувство неполноты и каково его происхождение?

 

¹ Незащищённость, уязвимость, неполнота, несоответствие и потерянность соответствуют пяти первоэлементам: земле, воде, огню, воздуху и пространству.

 

Пытаясь установить, что же «не так» с окружающим миром, с нашим телом или с полем нашего восприятия, мы можем обозначить эту «неправильность» лишь в соотнесении с неким ощущением «правильности». Для этого необходимо некое беспроблемное или утопическое представление о том, «как всё должно обстоять на самом деле». На первый взгляд может показаться, что подобная утопия должна

заключать в себе некий намёк на просветление. Однако в своих представлениях об утопии мы, как правило, отвергаем реальность нашего истинного положения, а, следовательно, создаём всего лишь очередную дуалистическую конструкцию. Дуалистической она оказывается потому, что в ходе её построения мы проецируем на реальность теоретическую схему разделения на «чистое» и «нечистое». Но возможен и другой подход к пониманию реальности. Выйдя за пределы противоположностей — таких, как грех и святость, мирское и священное, боль и отсутствие боли, невежество и знание, путаница и ясность, сансара и нирвана, — мы сможем уловить образ нашей ситуации, реальность которой пребывает вне

поляризованных параметров.

Если встать на позицию восприятия, отличающую ши-не, если просто молча наблюдать воспринимаемое нами окружение, сможем ли мы сказать, что в нём чего-либо не хватает? Чем ещё оно должно обладать, кроме того, чем оно является? И если мы заглянем в самих себя в поисках того, чего может не хватать нам, — удастся ли нам прояснить сущность этой «недостачи»? Чем ещё должны мы обладать, кроме того, чем мы являемся? Что это за чувство «неполноты»? Откуда оно берётся, если мы не можем обнаружить для него никакого основания? Вопросы эти могут показаться странными, но на самом деле они помогут нам глубже понять значение слова дзогчен — «несотворённая самосущая полнота».

Опыт погружённости в мир и принадлежности к нему и впрямь потрясает, и вводит в замешательство. Но быть может, существует способ перевести это переживание в иной, более широкий план, в котором замешательство преобразится в изумление и восхищение чудом?

Испокон веков вдохновенные мыслители пытались подступиться к вопросу о природе б ы тия. Но ни одна философская система, ни одна мистическая космология, с точки зрения большинства людей, так и не ответила на этот вопрос. Нельзя утверждать, что ответ на него обязательно должен существовать. Но нельзя и утверждать, что ответа нет. Можно утверждать лишь, что мы желаем узнать его, поскольку вопрос о погружённости в мир и принадлежности к нему — вопрос прилипчивый и опасный. Иногда эта опасность сладка, как мёд на лезвии клинка. Лизнув лезвие, мы восклицаем: «О, как сладко!» А потом приходят боль и кровь.

Одни скажут: «Мёд — штука коварная и нехорошая. Лучше не трогать его, а то порежешься». При таком подходе лезвие жизни воспринимается как нечто неприятное. Другие спросят себя: «Что бы такое придумать, чтобы полакомиться мёдом не порезавшись?» Подход здесь другой, но результат тот же самый: лезвие жизни опять-таки рассматривается как нечто, чего следует избегать. Третьи скажут: «На самом деле здесь нет ничего, кроме лезвия. Жизнь — это только боль и ничего, кроме боли, следовательно, пресечение жизни есть освобождение». Тот, кто придерживается такого образа мысли, отрицает сладость мёда. Наконец, найдутся такие, кто заявит: «На самом деле важен только мёд. Что с того, что я порежусь? Зато я смогу вкусить сладость!» Сторонники этого подхода принимают и мёд, и лезвие, но разделяют опыт на «хороший» и «плохой». Однако на самом деле сладость мёда и острота лезвия — это единый опыт. Если вы воплотились в человеческом облике, вы вкушаете мёд на лезвии клинка. И если вы живёте ради мёда, а лезвие воспринимаете как неизбежный «профессиональный риск», то рано или поздно вас постигнет одно из двух разочарований: либо сладость мёда обернётся для вас тошнотворной приторностью, либо лезвие изранит вас до крови.

Что значит вкушать мёд на лезвии клинка?

Значит ли это отвергнуть то или иное, или обе эти стороны опыта — с тем, чтобы искать ответ в неб ы тии? Или напротив — принять весь опыт в его совокупности, принять б ы тие как оно есть и тем самым освободиться от двойственности? Бывают мгновения медовой сладости, когда чувствуешь, что мог бы жить вечно. И это верное ощущение: такие мгновения и впрямь принадлежат вечности. Но если мы начинаем цепляться за эту вечность, она тотчас сжимается до самого обычного мига повседневной жизни: и в нас, и вокруг нас не остаётся ничего, кроме искусственных разграничений и противопоставлений. Продолжая лизать лезвие, когда мёд уже кончился, мы попросту искалечимся — аналогия неприятная, но точная.

К счастью или к несчастью, жизнь состоит не только из подобных крайностей. Поскольку просто б ы ть, не располагая доказательствами б ы тия, нам кажется слишком трудно, мы пытаемся использовать явления, попадающие в поле нашего восприятия, в качестве таких доказательств. Мы не в состоянии просто отдаться своим ощущениям и насладиться разворачивающимся перед нами представлением. Нам во что бы то ни стало надо всё потрогать, а потрогав — схватить. А стоит что-нибудь схватить, как мы тотчас это присваиваем, начинаем защищать от посягательств, объявляем своей собственностью, придумываем ему применение и отгораживаемся вместе с ним от остального мира¹. Всё, чего бы мы ни коснулись, неизбежно прилипает к нашим рукам, словно мы обмакнули их в горшок с мёдом и так и не удосужились вымыть.

В том, чтобы пребывать в мире и принадлежать ему, нет ничего «плохого», и постигая совершенство мира на опыте, мы волей-неволей задаёмся вопросом — и вопрос этот, как уже говорилось, опасный и прилипчивый. Однако ответ не заставит себя долго ждать, если мы вспомним, что у нас просто-напросто липкие руки, а значит, надо вымыть их — омыть в пустоте. Практика ши-не мало-помалу развивает в нас способность прикасаться к различным предметам и явлениям так, чтобы они не прилипали к рукам.

 

¹ Присвоение, защита, обладание, поиск применения и обособление соответствуют пяти первоэлементам: земле, воде, огню, воздуху и пространству.

 

Рассмотрим эти идеи применительно к опыту четырёх йог. В нёндро четырёх йог, согласно откровению Аро Лингмы, процесс соотнесения — это процесс привязывания к мыслям в поисках доказательств существования. Процесс соотнесения — это замкнутый крут бесконечных разочарований. А практика ши-не выявляет этот процесс и наглядно показывает, чем на самом деле мы занимаемся. Мысли становятся

ориентирами в процессе соотнесения только благодаря тому, что мы цепляемся за привычные схемы. Но сами по себе мысли, идеи, образы, чувства, ощущения, люди, места и вещи вовсе не являются ориентирами. Сами по себе они не обладают никакими качествами, пригодными для соотнесения. И только из-за страха перед небытиём мы низводим все явления до условных ориентиров.

Явления внешнего мира перегружены вторичными функциями, которые мы приписываем им ради удобства, из практических соображений. Красное небо на закате предвещает хорошую погоду. Красное небо на рассвете предвещает дождь. Но эти смыслы не заложены в данный феномен от природы, а лишь приписываются ему. Точно так же обстоит дело и с явлениями внутреннего мира. Но, практикуя сидение, мы обнаруживаем, что вторичная функция мысли — обеспечивать доказательства нашего существования. Лишаясь мыслей, мы лишаемся ориентиров для соотнесения. Лишаясь мыслей, мы лишаемся подтверждений своей устойчивости, неизменности, самостоятельности, целостности и определённости. Ши-не — это метод привыкания к такому состоянию.

В повседневной жизни постоянный поиск ориентиров искажает опыт существования, делая его, по большей части, неудовлетворительным. Это недовольство раздражает и мучает нас, но мы его терпим, чтобы удовлетворять более важную для нас потребность — потребность в самоопределении. Ведь поиск ориентиров позволяет нам отвлекаться от б ы тия, забываться в непрерывных попытках «б ы ть», — а это «б ы ть» мы неизменно отождествляем с «заниматься чем-либо». Мы занимаемся «поддержанием своей устойчивости», «своей неизменности», «своей самостоятельности», «своей целостности», «своей определённости». Главное заблуждение здесь состоит в том, что б ы тие оценивается только в категориях формальных качеств. Принимая б ы тие и неб ы тие за взаимоисключающие понятия, мы обрекаем себя на бесконечное блуждание в круговороте недовольства и мучительных недоразумений. Распределяя

воспринимаемые явления по шкале их относительной ценности, мы оставляем за собой лишь три возможных типа реакции на каждое из них; влечение, отвращение или безразличие. Если то, что мы воспринимаем, подкрепляет наши личные определения, возникает влечение. Если наши личные определения оказываются под угрозой, возникает отвращение. Если же воспринятый феномен не подкрепляет наши личные определения, но и не ставит их под угрозу, мы относимся к нему с безразличием. Всё, что невозможно включить в систему соотнесений, мы попросту игнорируем. Ничто не воспринимается как таковое: весь наш опыт согласуется с нашей потребностью в определениях, а следовательно, все явления классифицируются в соответствии с тем, насколько они удобны в качестве ориентиров для соотнесения. В мысли самой по себе нет ничего дурного, хотя в свете некоторых наставлений к медитации может показаться, что это не так. Согласно дзогчену, мысль — это естественная функция Ума. Мысль — столь же естественное проявление нашего физического существование, как и другие формы чувственного восприятия. Но как только мы осознаем, что Ум — это океан пространства, лишённый всяких соотнесений, дуалистический узел страха развяжется сам собой. Погружаясь в это пространство, мы совершим потрясающее открытие: избавиться от соотнесений не значит умереть.

Если мы сможем естественно и без усилий поддерживать присутствие, не впадая в дремоту и заб ы тье, то в нас пробудится спонтанная ясность. Звёзды зажгутся в небе, и сияние их отразится в океане б ы тия, свободном от каких бы то ни было соотнесений.

 

ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

 

Вопрос: Вы говорили, что явления от природы лишены соотносительных качеств, но мы сами низводим их до уровня условных ориентиров, помогающих заслониться от страха перед неб ы тием. Не могли бы вы привести пример?

Кхандро Дечен: Пожалуйста. Подобные идеи обычно усваиваются не сразу, так что и впрямь имеет смысл привести какие-то другие примеры условных ориентиров и рассмотреть, как мы с ними обращаемся. Если вы, допустим, плывёте на корабле, вам нужно как-то прокладывать курс — и тогда солнце и звёзды в качестве ориентиров приносят только пользу. Поэтому, рассуждая об отказе от ориентиров, мы вовсе не утверждаем, что необходимо раз и навсегда отвергнуть всё, с чем мы привыкли соотноситься в этом мире. Практические ориентиры выполняют важную функцию. Отказаться нужно не от них, а от своей потребности беспрерывно твердить: «Я нахожусь здесь! Это место безоговорочно подтверждает, что я существую! Я реален, потому что знаю, где я нахожусь в соответствии вот с этой картой!» Очевидно, что в этом относительном мире каждому из нас волей-неволей приходится опираться на относительные критерии. Но при этом необходимо смотреть на вещи шире, выходя за границы относительного.

Нгакпа Чогьям: Мы устанавливаем ориентиры и точки соотнесения, привязываясь к людям, мыслям, чувствам, ситуациям и предметам, когда те, по видимости, позволяют как-то обосновать наше существование. Но все ориентиры рано или поздно нас подводят. Все они ненадёжны, ибо, подобно нам самим, они лишь преходящие мгновения постоянно меняющегося процесса.

Кхандро Дечен: Нет ничего постоянного.

Нгакпа Чогьям: Некоторые вещи существуют так долго, что кажутся нам вечными, но даже Солнце, в конце концов, умрёт.

Кхандро Дечен: И планеты Солнечной системы рухнут на Солнце.

Нгакпа Чогьям: И куда мы тогда денем наши пенсионные сбережения?!

Кхандро Дечен (смеётся): Гималаи до сих пор поднимаются. А от других горных систем, что когда-то были выше Гималаев, теперь остались только холмы.

Нгакпа Чогьям: Переживут нас и другие вещи и явления, далеко не столь грандиозные, а мы не сможем остаться рядом с ними. Даже если нам удастся сохранить ту или иную собственность до конца своих дней, не исключено, что со временем мы перестанем ценить её. Или наоборот, какая-нибудь вещь, казавшаяся самой обычной, вдруг станет для нас чрезвычайно ценной. Нет ничего постоянного, но, поскольку постоянство кажется нам таким важным, мы непрерывно ищем подтверждений своему б ы тию в преходящих мгновениях постоянства.

 

Вопрос: Ринпоче, вы сказали, что мы не делаем различий между мыслью и нашими отношениями с мыслью. Не могли бы вы рассказать подробнее о наших отношениях с мыслью?

Нгакпа Чогьям: Да, отношения с мыслью у нас такие запутанные, что без консультанта по брачным вопросам, похоже, не разобраться (смеётся). В своих отношениях с мыслью, строящихся на системе соотнесений, мы ведём себя требовательно, вздорно, собственнически, ревниво и неуживчиво. Мысль выполняет важные функции, но, когда мы начинаем относиться к своим мыслям, как к ориентирам в системе соотнесений, возникают проблемы. Именно поэтому следует практиковать ши-не, как способ войти в такое состояние, где мысли перестают возникать. Ши-не даёт нам отдохнуть от процесса соотнесения.

 

Вопрос: Вы сказали, что по большому счёту в нашем мире и в нашем чувственном восприятии нет никаких недостатков, нет ничего дурного. Но как можно утверждать, что всё в порядке? В мире полным-полно зла! Столько людей страдает.

Кхандро Дечен: Не стоило принимать наши слова за политическое заявление. Мне казалось, мы ясно дали понять, что имеем в виду. На относительном уровне в мире действительно много дурного. Действительно, мн