Поиск новой переводческой стратегии

Чтобы определить, каким ещё образом можно переводить стихотворение Блейка, сперва кратко вспомним его основные особенности, о которых мы более подробно говорили в главе 1:

- опора с одной стороны на Библию, с другой стороны – на простонародную поэзию;

- нелинейность связи между отдельными фрагментами стихотворения, их высокая афористичность;

- неоднородность просодии и рифмовки при преобладании 4-стопных хорея и ямба и попарной рифмовки соответственно;

- религиозно-философский синкретизм; христианская, в целом, картина мира с элементами авторского мифотворчества и повышенным вниманием к миру природы (элементами пантеизма);

- пророческий и визионерский характер стихотворения.

Исходя из первых двух отмеченных особенностей, мы считаем возможным и логичным сближать свою переводную версию «Auguries of Innocence» одновременно с Библией в русском Синодальном переводе, вводя в него церковнославянизмы, с другой стороны – с народной традицией, вводя просторечие. Разумеется, следует избегать чрезмерно русского колорита, от которого в художественном переводе предостерегает, в частности, Корней Чуковский (Чуковский К. И. Высокое искусство – М., 1968). Отметим при этом, что, с одной стороны, народная культура христианизированных стран испытывает в т. ч. христианское влияние, а с другой – Библия включает в себя множество афоризмов и назидательных изречений; из них, например, целиком состоят Книга притч Соломоновых и Книга примудрости Иисуса, сына Сиррахова. Так что в действительности «низкий» и «высокий» пласт стиля Блейка органически связаны изначально, и передать эту связь в переводе при должном творческом подходе вполне возможно.

Пытаясь подыскать другие стилистические соответствия Блейку в русской традиции, автор данной работы рассматривал в т. ч. поэтов, живших и писавших позже английского визионера (что в некоторой степени правомерно, учитывая, насколько он опередил своё время). И неожиданная параллель нашлась у таких поэтов русского авангарда, как Велимир Хлебников, Николай Олейников и Николай Заболоцкий, которые независимо от Блейка и более сотни лет спустя после него пришли к сходному трепетному состраданию животным, которых они видели важнейшей частью духовного мира. Вот как «взывает к раю о человеческой крови» конь в поэме Заболоцкого «Торжество земледелия» (1931 г.):

Мужик, меня ногами обхватив,

Скачет, страшно дерясь кнутом,

И я скачу, хоть некрасив,

Хватая воздух жадным ртом.

Кругом природа погибает,

Мир качается, убог,

Цветы, плача, умирают,

Сметены ударом ног.

<…>

И вот, от боли раскорячен,

Я слышу: воют небеса.

То зверь трепещет, предназначен

Вращать систему колеса.

Молю, откройте, откройте, друзья,

Ужели все люди над нами князья?

(Заболоцкий Н. А. Столбцы и поэмы. Стихотворения – М., 1989) Помимо блейковских строк о коне, здесь в развёрнутом виде отзываются строки 71-72. Разумеется, речь не идёт о том, чтобы, скажем, переводить Блейка с попутной стилизацией «под Заболоцкого». Однако знание таких неожиданных параллелей полезно, чтобы органично вписать перевод в культуру языка перевода.

Что касается собственно стихотворной стороны перевода, то нам представляется сообразным как можно точнее следовать рифмовке Блейка и несколько уйти от заданной Маршаком традиции, по поводу которой современная английская поэтесса и славист Саша Дагдейл, в 2000-х принимавшая участие в семинаре по переводу Блейка на русский, пишет: «Все переводы Блейка выполнены с четким соблюдением размера и рифмы, в этом переводчики зачастую гораздо более последовательны, чем сам автор. Блейк часто переходит с одного размера на другой, смешивает их или сбивается с ритма. Этот прием делает стихи похожими на непосредственную детскую речь, а Блейку дает свободу в выборе размера. <…> В русской переводческой традиции такие приемы не поощряются». (Дагдейл С. Уильям Блейк в России [текст]: опыт одного поэтического семинара / С. Дагдейл; пер. с англ. Л. Хесед // Иностранная литература – 2010 - №12)

Нам представляется, что в качестве эксперимента можно перевести «Auguries of Innocence» преимущественно акцентным стихом. При всей спорности такого шага, он позволяет решить сразу несколько задач:

- передать ритмическую гибкость оригинала, при этом не «ломая» русскую просодию;

- подчеркнуть связь стихотворения с народной культурой;

- уменьшить вероятность попасть под влияние переводчиков-предшественников.

Наконец, говоря о пророческом аспекте стихотворения, ещё раз коротко обратим внимание на первое четверостишие, задающее модус и динамику для чтения всего стихотворения. На наш взгляд, чтобы стихотворение создавало впечатление прорицаний, необходимо зачин сделать своего рода пророческим воззванием к читателям, то есть перевести его возвышенно и в повелительном наклонении. Тогда уже у переводчика при работе над текстом, а затем и у читателя при чтении создастся правильный настрой.