Александр Николаевич Радищев. Вольность 2 страница

ЧУДОВО Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук почтовогоколокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч... {Ч. -Петр Иванович Челищев (1745-1811), товарищ Радищева по Лейпцигскомууниверситету.} Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттудавыехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого,как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мнерассказал. - Ты был уже готов к отъезду, как я отправился в Петергоф. Тут япрепроводил праздники столь весело, сколько в шуму и чаду веселиться можно.Но, желая поездку мою обратить в пользу, вознамерился съездить в Кронштадт ина Систербек {Систербек - Сестрорецк.}, где, сказывали мне, в последнеевремя сделаны великие перемены. В Кронштадте прожил я два дни с великимудовольствием, насыщался зрением множества иностранных кораблей, каменнойодежды крепости Кронштадтской и строений, стремительно возвышающихся.Любопытствовал посмотреть нового Кронштадту плана и с удовольствиемпредусматривал красоту намереваемого строения; словом, второй деньпребывания моего кончился весело и приятно. Ночь была тихая, светлая, ивоздух благорастворенный вливал в чувства особую нежность, которую лучшеощущать, нежели описать удобно. Я вознамерился в пользу употребить благостьприроды и насладиться еще один хотя раз в жизни великолепным зрелищемвосхождения солнца, которого на гладком водяном горизонте мне еще видеть неудавалось. Я нанял морскую двенадцативесельную шлюпку и отправился на С... Версты с четыре плыли мы благополучно. Шум весел единозвучностию своеювозбудил во мне дремоту, и томное зрение едва ли воспрядало от мгновенногоблеска падающих капель воды с вершины весел. Стихотворческое воображениепреселяло уже меня в прелестные луга Пафоса и Амафонта {Пафос и Амафонт(Амат) - древние города на Кипре, где находились храмы Афродиты (Киприды) -богини красоты.}. Внезапу острый свист возникающего вдали ветра разгнал мойсон, и отягченным взорам моим представлялися сгущенные облака, коих чернаятяжесть, казалось, стремила их нам на главу и падением устрашала.Зерцаловидная поверхность вод начинала рябеть, и тишина уступала местоначинающемуся плесканию валов. Я рад был и сему зрелищу; соглядалвеличественные черты природы и не в чванство скажу: что других устрашатьначинало, то меня веселило. Восклицал изредка, как Вернет {Вернет (Берне)Клод-Жозеф (1714-1789) - известный французский пейзажист-маринист.}: ах, какхорошо! Но ветр, усиливался постепенно, понуждал думать о достижении берега.Небо от густоты непрозрачных облаков совсем померкло. Сильное стремлениевалов отнимало у кормила направление, и порывистый ветр, то вознося нас намокрые хребты, то низвергая в утесистые рытвины водяных зыбей, отнимал угребущих силу шественного движения. Следуя поневоле направлению ветра, мыносилися наудачу. Тогда и берега начали бояться; тогда и то, что бы нас приблагополучном плавании утешать могло, начинало приводить в отчаяние. Природазавистливою нам на сей час казалася, и мы на нее негодовали теперь за то,что не распростирала ужасного своего величества, сверкая в молнии и слухтревожа громовым треском. Но надежда, преследуя человека до крайности, насукрепляла, и мы, елико нам возможно было, ободряли друг друга. Носимое валами, внезапу судно наше остановилось недвижимо. Все нашисилы, совокупно употребленные, не были в состоянии совратить его с тогоместа, на котором оно стояло. Упражняясь в сведении нашего судна с мели, както мы думали, мы не приметили, что ветр между тем почти совсем утих. Небопомалу очистилося от затмевавших синеву его облаков. Но восходящая зарявместо того, чтоб принести нам отраду, явила нам бедственное наше положение.Мы узрели ясно, что шлюпка наша не на мели находилась, но погрязла междудвух больших камней и что не было никаких сил для ее избавления оттуданевредимо. Вообрази, мой друг, наше положение; все, что я ни скажу, все слабобудет в отношении моего чувствия. Да и если б я мог достаточные дать чертыкаждому души моея движению, то слабы еще были бы они для произведения в тебеподобного тем чувствованиям, какие в душе моей возникали и теснилися тогда.Судно наше стояло на средине гряды каменной, замыкающей залив, до С...простирающийся. Мы находилися от берега на полторы версты. Вода начиналапроходить в судно наше со всех сторон и угрожала нам совершеннымпотоплением. В последний час, когда свет от нас преходить начинает иотверзается вечность, ниспадают тогда все степени, мнением между человековвоздвигнутые. Человек тогда становится просто человек: так, видяприближающуюся кончину, забыли все мы, кто был какого состояния {Состояния -сословия.}, и помышляли о спасении нашем, отливая воду, как кому сподручнобыло. Но какая была в том польза? Колико воды союзными нашими силами былоисчерпаемо, толико во мгновение паки накоплялося. К крайнему сердец нашихсокрушению ни вдали, ни вблизи не видно было мимоидущего судна. Да и то,которое бы подало нам отраду, явясь взорам нашим, усугубило бы отчаяниенаше, удаляясь от нас и избегая равныя с нами участи. Наконец судна нашего правитель, более нежели все другие к опасностямморских происшествий обыкший, взиравший поневоле, может быть, на смертьхладнокровно в разных морских сражениях в прошедшую Турецкую войну вАрхипелаге, решился или нас спасти, спасался сам, или погибнуть в сем благомнамерении: ибо, стоя на одном месте, погибнуть бы нам должно было. Он, вышедиз судна и перебирался с камня на камень, направил шествие свое к берегу,сопровождаем чистосердечнейшими нашими молитвами. Сначала продолжал оншествие свое весьма бодро, прыгая с камня на камень, переходя воду, где онабыла мелка, переплывая ее, где она глубже становилась. Мы с глаз его неспускали. Наконец увидели, что силы его начали ослабевать, ибо он переходилкамни медлительнее, останавливался почасту и садяся на камень дляотдохновения. Казалося нам, что он находился иногда в размышлении инерешимости о продолжении пути своего. Сие побудило одного из его товарищейему преследовать, дабы подать ему помощь, если он увидит его изнемогающа вдостижений берега, или достигнуть оного, если первому в том будет неудача.Взоры наши стремилися вослед то за тем, то за другим, и молитва наша о ихсохранении была нелицемерна. Наконец последний из сих подражателей Моисея{Моисей - в библейской мифологии пророк, который вывел евреев из Египта подну расступившегося Красного моря.} в прохождении, без чуда, морския пучинысвоими стопами остановился на камне недвижим, а первого совсем мы потерялииз виду. Сокровенные доселе внутренние каждого движения, заклепанные, таксказать, ужасом, начали являться при исчезании надежды. Вода между тем всудне умножалася, и труд наш, возрастая в отливании оной, утомлял силы нашиприметно. Человек ярого и нетерпеливого сложения рвал - на себе волосы,кусал персты, проклинал час своего выезда. Человек робкия души ичувствовавший долго, может быть, тягость удручительныя неволи, рыдал, орошаяслезами своими скамью, на которой ниц распростерт лежал. Иной, воспоминаядом свой, детей и жену, сидел яко окаменелый, помышляя не о своей, но о ихгибели, ибо они питалися его трудами. Каково было моей души положение, мой друг, сам отгадывай, ибо ты менядовольно знаешь. Скажу только тебе то, что я прилежно молился богу. Наконецначали мы все предаваться отчаянию, ибо судно наше более половины водоюнатекло и мы стояли все в воде по колено. Нередко помышляли мы выйти изсудна и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из нашихсопутников на камне уже несколько часов и скрытие другого из видупредставляло нам опасность перехода более, может быть, нежели она была всамом деле. Среди таковых горестных размышлений увидели мы близпротивоположного берега, в расстоянии от нас каком то было, точно определитьне могу, два пятна черные на воде, которые, казалося, двигалися. Зримое наминечто черное и движущееся, казалося, помалу увеличивалось; наконец,приближался, представило ясно взорам нашим два малые судна, прямо идущие ктому месту, где мы находилися среди отчаяния, во сто крат надеждупревосходящего. Как в темной храмине, свету совсем неприступной, вдруготверзается дверь, и луч денный, влетев стремительно в среду мрака,разгоняет оный, распростирайся по всей храмине до дальнейших ее пределов, -тако, увидев суда, луч надежды ко спасению протек наши души. Отчаяниепревратилося в восторг, горесть в восклицание, и опасно было, чтобырадостные телодвижения и плескания не навлекли нам гибели скорее, нежели мыбудем исторгнуты из опасности. Но надежда жития, возвращался в сердца,возбудила паки Мысли о различии состояний, в опасности уснувшие. Сиепослужило на сей раз к общей пользе. Я укротил излишнее радование, во вредобратиться могущее. По нескольком времени увидели мы две большие рыбачьи лодки, к намприближающиеся, и, при настижении их до нас, увидели в одной из них нашегоспасителя, который, прошед каменною грядою до берега, сыскал сии лодки длянашего извлечения из явной гибели. Мы, не мешкав ни мало, вышли из нашегосудна и поплыли в приехавших судах к берегу, не забыв снять с камнясотоварища нашего, который на оном около семи часов находился. Не прошлоболее получаса, как судно наше, стоявшее между камней, облегченное оттяжести, всплыло и развалилося совсем. Плывучи к берегу среди радости ивосторга спасения, Павел - так звали спасшего нас сопутника - рассказал намследующее: "Я, оставя вас в предстоящей опасности, спешил по камням к берегу.Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественные; но сажен за сто доберега силы мои стали ослабевать, и я начал отчаяваться в вашем спасении имоей жизни. Но, полежав с полчаса на камени, вспрянув с новою бодростию и неотдыхая более, дополз, так сказать, до берега. Тут я растянулся на траве и,отдохнув минут десять, встал и побежал вдоль берега к С... что имел мочи. Ихотя с немалым истощением сил, но, воспоминая о вас, добежал до места.Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и мое терпение, ибо я ненашел ни вдоль берега, ни в самом С... никакого судна для вашего спасения.Находясь почти в отчаянии, я думал, что нигде не можно мне лучше искатьпомощи, как у тамошнего начальника. Я побежал в тот дом, где он жил. Уже былседьмой час. В передней комнате нашел я тамошней команды сержанта. Рассказавему коротко, зачем я пришел и ваше положение, просил его, чтобы он разбудилГ..., который тогда еще почивал. Г. сержант мне сказал: "Друг мой, я несмею". - "Как, ты не смеешь? Когда двадцать человек тонут, ты не смеешьразбудить того, кто их спасти может? Но ты, бездельник, лжешь, я сампойду..." Г. сержант, взяв меня за плечо не очень учтиво, вытолкнул за дверь. Сдосады чуть я не лопнул. Но помня более о вашей опасности, нежели о моейобиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным, я побежал ккараульной, которая была версты с две расстоянием от проклятого дома, изкоторого меня вытолкнули. Я знал, что живущие в ней солдаты содержали лодки,в которых, ездя по заливу, собирали булыжник на продажу для мостовых, я и неошибся в моей надежде. Нашел сии две небольшие лодки, и радость теперь моянесказанна; вы все спасены. Если бы вы утонули, то и я бы бросился за вами вводу". Говоря сие, Павел обливался слезами. Между тем достигли мы берега.Вышед из судна, я пал на колени, возвел руки на небо. - Отче всесильный, - возопил я, - тебе угодно, да живем; ты нас водилна испытание, да будет воля твоя. - Се слабое, мой друг, изображение того,что я чувствовал. Ужас последнего часа прободал мою душу, я видел томгновение, что я существовать перестану. Но что я буду? Не знаю. Страшнаянеизвестность. Теперь чувствую; час бьет; я мертв; движение, жизнь,чувствие, мысль - все исчезнет мгновенно. Вообрази себя, мой друг, на краюгроба, не почувствуешь ли корчащий мраз, лиющийся в твоих Жилах и завременножизнь пресекающий. О мой друг! - Но я удалился от моего повествования. Совершив мою молитву, ярость вступила в мое сердце. Возможно? ли,говорил я сам себе, чтоб в наш век, в Европе, подле столицы, в глазахвеликого государя совершалося такое бесчеловечие! Я воспомянул о заключенныхагличанах в темнице бенгальского субаба {Агличане приняли в своепокровительство ушедшего к ним в Калкуту чиновника бенгальского, подвергшегосебя казни своим мздоимством. Справедливо раздраженный субаб {Субаб -правитель провинции в Индии.}, собрав войско, приступил к городу и оныйвзял. Аглинских военнопленных велел ввергнуть в тесную темницу, в коей они вполсутки издохли. Осталося от них только двадцать три человека. Несчастныесии сулили страже великие деньги, да возвестит владельцу о их положении.Вопль их и стенание возвещало о том народу, о них соболезнующему; но никтоне хотел возвестить о том властителю. Почивает он - ответствовано умирающимагличанам; и ни един человек в Бенгале не мнил, что для спасения жизни стапятидесяти несчастных должно отъяти сон мучителя на мгновение. Но что ж такое мучитель? Или паче, что ж такое народ, обыкший к игумучительства? Благоговение ль или боязнь тягчит его согбенна? Если боязнь,то мучитель ужаснее богов, к коим человек воссылает или молитву, или жалобуво время нощи или в часы денные. Если благоговение, то возможно человекавозбудить на почитание соделателей его бедствий; чудо, возможное единомусуеверию. Чему более удивляться, зверству ли спящего набаба или подлости несмеющего его разбудить? - Реналь. История о Индиях, том II {"История обеихИндий" Гийома Реналя (1713-1796), французского историка, близкогоэнциклопедистам, была сожжена в 1781 г. за ее антиправительственныйхарактер.} (Прим. автора.)}. Воздохнул я во глубине души. Между тем дошли мы до С... Я думал, чтоначальник, проснувшись, накажет своего сержанта и претерпевшим На воде дастхотя успокоение. С сею надеждою пошел я прямо к нему в дом. Но поступком егоподчиненного столь был раздражен, что я не мог умерить своих слов. Увидевего, сказал: "Государь мой! Известили ли вас, что за несколько часов предсим двадцать человек находились в опасности потерять живот свой на воде итребовали вашея помощи?" Он мне отвечал с наивеличайшею холодностию, курятабак: "Мне о том сказали недавно, а тогда я спал". Тут я задрожал в яростичеловечества: "Ты бы велел себя будить молотком по голове, буде крепкоспишь, когда люди тонут и требуют от тебя помощи". Отгадай, мой друг, какойего был ответ. Я думал, что мне сделается удар от того, что я слышал. Он мнесказал: "Не моя "то должность". Я вышел из терпения: "Должность ли твоялюдей убивать, скаредный человек; и ты носишь знаки отличности, тыначальствуешь над другими!.." Окончать не мог моея речи, плюнул почти ему врожу и вышел вон. Я волосы драл с досады. Сто делал расположений, какотметить сему зверскому начальнику не за себя, но за человечество. Но,опомнясь, убедился воспоминовением многих примеров, что мое мщение будетбесплодно, что я же могу прослыть или бешеным, или злым человеком; смирился. Между тем люди мои сходили к священнику, который нас принял с великоюрадостию, согрел нас, накормил, дал отдохновение. Мы пробыли у него целыесутки, пользуясь его гостеприимством и угощением. На другой день, нашедбольшую шлюпку, доехали мы до Ораниенбаума благополучно. В Петербурге я осем рассказывал тому и другому. Все сочувствовали мою опасность, все хулилижестокосердие начальника, никто не захотел ему о сем напомнить. Если бы мыпотонули, то бы он был нашим убийцею. "Но в должности ему не предписано васспасать", - сказал некто. Теперь я прощусь с городом навеки. Не въеду николив сие жилище тигров. Единое их веселие - грызть друг друга; отрада их -томить слабого до издыхания и раболепствовать власти. И ты хотел, чтоб япоселился в городе. - Нет, мой друг, - говорил мой повествователь, вскочив со стула, -заеду туда, куда люди не ходят, где не знают, что есть человек, где имя егонеизвестно. Прости, - сел в кибитку и поскакал. СПАССКАЯ ПОЛЕСТЬ Я вслед за моим приятелем скакал так скоро, что настиг его еще напочтовом стану. Старался его уговорить, чтоб, возвратился в Петербург,старался ему доказать, что малые и частные неустройства в обществе связи егоне разрушат, как дробинка, падая в пространство моря, не может возмутитьповерхности воды. Но он мне сказал наотрез: - Когда бы я, малая дробинка, пошел на дно, то бы, конечно, на Финскомзаливе бури не сделалось, а я бы пошел жить с тюленями. - И, с видомнегодования простясь со мною, лег в свою кибитку и поехал поспешно. Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку; каквдруг дождь пошел. "Беда невелика, - размышлял я, - закроюсь циновкою и будусух". Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули впролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло облако, и дождь лил ведром. Спогодою не сладишь; по пословице: тише едешь, дале будешь - вылез я изкибитки и убежал в первую избу. Хозяин уже ложился спать, и в избе былотемно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокроеплатье и, что было посуше положив под голову, на лавке скоро заснул. Нопостеля моя была не пуховая, долго нежиться не позволила. Проснувшись,услышал я шепот. Два голоса различить я мог, которые между собоюразговаривали. - Ну, муж, расскажи-тка, - говорил женский голос. - Слушай, жена. Жил-был... - И подлинно на сказку похоже; Да как же сказке верить? - сказала женавполголоса, зевая ото сна. - Поверю ли я, что были Полкан, Бова или СоловейРазбойник. - Да кто тебя толкает в шею, верь, коли хочешь. Но то правда, что встарину силы телесное были в уважении и что силачи оные употребляли во зло.Вот тебе Полкан. А о Соловье Разбойнике читай, мать моя, истолкователейрусских древностей. Они тебе скажут, что он Соловьем назван красноречиясвоего ради. Не перебивай же моей речи. Итак, жил-был где-то государевнаместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы{Устерсы - устрицы. Вся нижеследующая история весьма напоминает причудывельможи Г. А. Потемкина фаворита Екатерины II.} и был до них великийохотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался,едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то ичисло устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники икогда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогдастал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать.Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятсяучениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет. В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер,которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают,что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. Наказенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною, прогонами, совсемготов, в куртке и чикчерах {Чикчеры - обтягивающие гусарские брюки.} явилсяпред его высокопревосходительство. "Поспешай, мой друг, - вещает ему унизанный орденами, - поспешай,возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской". "Кому прикажете?" "Прочти адрес". "Его... его..." "Не так читаешь". "Государю моему гос..." "Врешь... господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С. -Петербурге, в Большой Морской". "Знаю, ваше высокопревосходительство". "Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно инимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно". И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкинупрямо на двор. "Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник,из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад емуслужить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесятибочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся". Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет;успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка {Крючок - чарка.} сивухи. Тинь-тинь... Едва у городских ворот услышали звон почтовогоколокольчика, караульный офицер бежит уже к наместнику (то ли дело, как гдевсе в порядке) и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звонколокольчика. Не успел выговорить, как шасть курьер в двери. "Привез, ваше высокопревосходительство". "Очень кстати; (оборотясь к предстоящим): право, человек достойный,исправен и не пьяница. Сколько уже лет по два раза в год ездит в Петербург;а в Москву сколько раз, упомнить не могу. Секретарь, пиши представление. -За многочисленные его в посылках труды и за точнейшее оных исправлениеудостоиваю его к повышению чином". В расходной книге у казначея записано: по предложению еговысокопревосходительства дано курьеру Н. Н., отправленному в С.-П. снаинужнейшими донесениями, прогонных денег в оба пути на три лошади изэкстраординарной суммы... Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсамине пахнет. - По представлению господина генерала и проч. _приказали:_ бытьсержанту Н. Н. прапорщиком. - Вот, жена, - говорил мужской голос, - как добиваются в чины, а чтомне прибыли, что я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец. Поуказам велено за добропорядочную службу награждать. Но царь жалует, а псарьне жалует. Так-то наш г. казначей; уже другой раз по его представлению меняотсылают в уголовную палату {Отсылать в уголовную палату - отдавать под судза уголовное преступление.}. Когда бы я с ним был заодно, то бы было нежитье, а масленица. - И... полно, Клементьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебяне любит? За то, что ты промен {Промен - плата, взимавшаяся при обмене однихденег на другие, например - ассигнаций на серебро.} берешь со всех, а с нимне делишься. - Потише, Кузминична, потише; неравно кто подслушает. - Оба голосаумолкли, и я опять заснул. Поутру узнал я, что в одной избе со мною ночевал присяжный с женою,которые до света отправились в Новгород. Между тем как в моей повозке запрягали лошадей, приехала еще кибитка,тройкою запряженная. Из нее вышел человек, закутанный в большую япанчу{Япанча (епанча) - широкий долгополый плащ.}, и шляпа с распущенными полями,глубоко надетая, препятствовала мне видеть его лицо. Он требовал лошадей безподорожной; и как многие повозчики, окружив его, с ним торговались, то он,не дожидаясь конца их торга, сказал одному из них с нетерпением: - Запрягай поскорей, я дам по четыре копейки на версту. Ямщик побежал за лошадьми. Другие, видя, что договариваться уже было нео чем, все от него отошли. Я находился от него не далее как в пяти саженях. Он, подошед ко мне ине снимая шляпы, сказал: - Милостивый государь, снабдите чем ни есть человека несчастного. Меня сие удивило чрезмерно, и я не мог вытерпеть, чтоб ему не сказать,что я удивляюсь просьбе его о вспоможении, когда он не хотел торговаться опрогонах и давал против других вдвое. - Я вижу, - сказал он мне, - что в жизнь вашу поперечного вам ничего невстречалося. Столь твердый ответ мне очень понравился, и я, не медля ни мало, вынувиз кошелька... - Не осудите, - сказал, - более теперь вам служить не могу, но еслидоедем до места, то, может быть, сделаю что-нибудь больше. - Намерение моепри сем было то, чтобы сделать его чистосердечным; я и не ошибся. - Я вижу, - сказал он мне, - что вы имеете еще чувствительность, чтообращение света и снискание собственной пользы не затворили вход ее в вашесердце. Позвольте мне сесть на вашей повозке, а служителю вашему прикажитесесть на моей. Между тем лошади наши были впряжены, я исполнил его желание - и мыедем. - Ах, государь мой, не могу себе представить, что я несчастлив. Неболее недели тому назад я был весел, в удовольствии, недостатка нечувствовал, был любим, или так казалося; ибо дом мой всякий день был полонлюдьми, заслужившими уже знаки почестей; стол мой был всегда каквеликолепное некое торжество. Но если тщеславие толикое имелоудовлетворение, равно и душа наслаждалася истинным блаженством. По многихсперва бесплодных стараниях. Предприятиях и неудачах наконец получил я вжену ту, которую желал. Взаимная наша горячность, услаждая и чувства и душу,все представляла нам в ясном виде. Не зрели мы облачного дня. Блаженстванашего достигали мы вершины. Супруга моя была беременна, и приближался часее разрешения. Все сие блаженство, определила судьба, да рушится одниммгновением. У меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись,насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, которыйвнутренне меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него, хотявполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другимслышно было: "Неужели вы не знаете, что дело нашего хозяина в уголовной палате ужерешено". - Вам покажется мудрено, - говорил сопутник мой, обращая ко мне своеслово, - чтобы человек неслужащий и в положении, мною описанном, могподвергнуть себя суду уголовному. И я так думал долго, да и тогда, когда моедело, прошед нижние суды, достигло до высшего. Вот в чем оно состояло: я былв купечестве записан; пуская капитал мой в обращение, стал участником вчастном откупу {Частный откуп - право монопольного ведения торговли частнымлицом по уплате денежного взноса.}. Неосновательность моя причиною была, чтоя доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении, был ототкупу отрешен, и по свидетельству будто его книг, сделался, по-видимому, нанем большой начет. Он скрылся, я остался в лицах, и начет положено взыскатьс меня. Я, сделав выправки, сколько мог, нашел, что начету на мне или совсембы не было, или бы был очень малый, и для того просил, чтобы сделали расчетсо мною, ибо я по нем был порукою. Но вместо того, чтобы сделать должное помоему прошению удовлетворение, велено недоимку взыскать с меня. Первоенеправосудие. Но к сему присовокупили и другое. В то время как я сделался воткупу порукою, имения за мною никакого не было, но по обыкновению посланобыло запрещение на имение мое в гражданскую палату. Странная вещь -запрещать продавать то, чего не существует в имении! После того купил я доми другие сделал приобретения. В то же самое время случай допустил меняперейти из купеческого звания в звание дворянское, получа чин. Наблюдая своюпользу, я нашел случай продать дом на выгодных кондициях {Кондиции -условия.}, совершив купчую в самой той же палате, где существовалозапрещение. Сие поставлено мне в преступление; ибо были люди, которыхудовольствие помрачалось блаженством моего жития. Стряпчий казенных делсделал на меня донос, что я, избегая платежа казенной недоимки, дом продал,обманул гражданскую палату, назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем,в котором находился при покупке дома. Тщетно я говорил, что запрещение неможет существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что покрайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение и выручитьнедоимку сей продажею, а потом предпринимать другие средства; что я званиясвоего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом. Все сие было отринуто,продажа дому уничтожена, меня осудили за ложный мой поступок лишить чинов итребуют теперь, - говорил повествователь, - хозяина здешнего в суд, дабыпосадить под стражу до окончания дела. - Сие последнее повествуя,рассказывающий возвысил свой голос." - Жена моя, едва сие услышала, обнявменя, вскричала: "Нет, мой друг, и я с тобою". Более выговорить не могла.Члены ее все ослабели, и она упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв еесо стула, вынес в спальную комнату и не ведаю, как обед скончался. Пришед чрез несколько времени в себя, она почувствовала муки, близкоерождение плода горячности нашей возвещающие. Но сколь ни жестоки они были,воображение, что я буду под стражею, столь ее тревожило, что она только итвердила: и я пойду с тобою. Сие несчастное приключение ускорило рождениемладенца целым месяцем, и все способы бабки и доктора, для пособияпризванных, были тщетны и не могли воспретить, чтобы жена моя не родила чрезсутки. Движения ее души не токмо с рождением младенца не успокоились, но,усилившись гораздо, сделали ей горячку. Почто распространяться мне в повествовании? Жена моя на третий деньпосле родов своих умерла. Видя ее страдание, можете поверить, что я ее неоставлял ни на минуту. Дело мое и осуждение в горести позабыл совершенно. Задень до кончины моей любезной недозрелый плод нашея горячности также умер.Болезнь матери его занимала меня совсем, и потеря сия была для меня тогданевелика. - Вообрази, вообрази, - говорил повествователь мой, взяв обеими рукамисебя за волосы, - вообрази мое положение, когда я видел, что возлюбленнаямоя со мною расставалася навсегда. - Навсегда! - вскричал он диким голосом. - Но зачем я бегу? Пускай меняпосадят в темницу; я уже нечувствителен; пускай меня мучат, пускай лишаютжизни. О варвары, тигры, змеи лютые, грызите сие сердце, пускайте в неготомный {Томный - приносящий муку, страдание.} ваш яд. Извините мое исступление, я думаю, что я лишусь скоро ума. Сколь скоровоображу ту минуту, когда любезная моя со мною расставалася, то я всепозабываю и свет в глазах меркнет. Но окончу мою повесть. В толико жестокомотчаянии, лежащу мне над бездыханным телом моей возлюбленной, один изискренних моих друзей, прибежав ко мне: "Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе. Беги отсель, кибитка узадних ворот готова, ступай в Москву или куда хочешь и живи там, доколеможно будет облегчить твою судьбу". Я не внимал его речам, но он, усилясь надо мною и взяв меня с помощиюсвоих людей, вынес и положил в кибитку; но, вспомня, что надобны мне деньги,дал мне кошелек, в котором было только пятьдесят рублей. Сам пошел в мойкабинет, чтобы найти там денег и мне вынести; но, нашед уже офицера в моейспальне, успел только прислать ко мне сказать, чтобы я ехал. Не помню, какменя везли первую станцию. Слуга приятеля моего, рассказав все происшедшее,простился со мною, а я теперь еду, по пословице - куда глаза глядят. Повесть сопутника моего тронула меня несказанно. Возможно ли, говорил ясам себе, чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикиепроизводилися жестокости? Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, чтодля насыщения казны (можно действительно так назвать всякое неправильноеотнятие имения для удовлетворения казенного требования) отнимали у людейимение, честь, жизнь? Я размышлял, каким бы образом могло сие происшествиедостигнуть до слуха верховный власти. Ибо справедливо думал, что всамодержавном правлении она одна в отношении других может бытьбеспристрастна. - Но не могу ли я принять на себя его защиту? Я напишужалобницу в высшее правительство. Уподроблю все происшествие и представлюнеправосудие судивших и невинность страждущего. - Но жалобницы от меня непримут. Спросят, какое я на то имею право; потребуют от меня верющего письма{Верющее письмо - доверенность.}. - Какое имею право? - Страждущеечеловечество. Человек, лишенный имения, чести, лишенный половины своеяжизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть поносительного заточения. И насие надобно верющее письмо? От кого? Ужели сего мало, что страждет мойсогражданин? - Да и в том нет нужды. Он человек: вот мое право, вот верющееписьмо. - О богочеловек! Почто писал ты закон твой для варваров? Они,крестяся во имя твое, кровавые приносят жертвы злобе. Почто ты для нихмягкосерд был? Вместо обещания будущия казни, усугубил бы казнь настоящую и,совесть возжигая по мере злодеяния, не дал бы им покоя денно-ночно, докольстраданием своим не загладят все злое, еже {Еже - что, которое.} сотворили.Таковые размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и непросыпался долго. Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожанежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картиныпредставлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец,как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими извнутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени,и вот что я грезил. Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан иликакое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле. Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладеннымидрагими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться немогло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым. Вокругменя лежали знаки, власть мою изъявляющие. Здесь меч лежал на столпе, изсребра изваянном, на коем изображглися морские и сухопутные сражения, взятиегородов и прочее сего рода; везде видно было вверху имя мое, носимое Гениемславы, над всеми сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой,возлежащий на снопах, обильными класами {Класы - колосья.} отягченных,изваянных из чистого злата и природе совершенно подражающих. На твердомкоромысле возвешенные зрелися весы {Весы - символ правосудия.}. В единой изчаш лежала книга с надписью _Закон милосердия_; в другой книга же с надписью_Закон совести_. Держава {Держава - драгоценный шар с крестом наверху,эмблема власти монарха.}, из единого камня иссеченная, поддерживаема былагрудою младенцев, из белого мрамора иссеченных. Венец мой возвышен был пачевсего и возлежал на раменах {Рамена - плечи.} сильного исполина, воскраие{Воскраие - край.} же его поддерживаемо было истиною. Огромной величинызмия, из светлыя стали искованная, облежала вокруг всего седалища {Седалище- трон.} при его подножии и, конец хвоста в зеве держаща, изображалавечность. Но не единые бездыханные изображения возвещали власть мою и величество.С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли вокруг престола моегочины государственные. В некотором отдалении от престола моего толпилосябесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, види стан различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня,что они все воле моей подвластны. По сторонам, на несколько возвышенномместе, стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейшиходеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть, и желания ихстремились на предупреждение моих, если бы они возродились. Глубочайшее в собрании сем присутствовало молчание; казалося, что все вожидании были важного какого происшествия, от коего спокойствие и блаженствовсего общества зависели. Обращенный сам в себя и чувствуя глубоковкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающегося скоро единообразияпроисходящую, я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всюмочь. Все вняли чувствованию души моей. Внезапу смятение распростерломрачный покров свой по чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности иблеск радования с ланит {Ланиты - щеки.} удовольствия. Искаженные взгляды иозирание являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящие беды. Слышны быливздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемоеприсутствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами шествовалоотчаяние и смертные содрогания, самыя кончины мучительнее. Тронутый довнутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцынечувствительно стянулися ко ушам моим и, растягивая губы, произвели вчертах лица моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко.Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникаетполуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парамивлага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительновозносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе однутолько тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак,присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара {Светозарный шар -солнце.}, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свойпокров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже {Ниже -даже.} знака своего присутствования, - тако при улыбке моей развеялся видпечали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всехбыстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все началивосклицать: - Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки. - Подобнотихому полуденному ветру, помавающему {Помавающий - колеблющий.} листвиядерев. И любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всемсобрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил: - Он усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества,покорил тысячи разных народов своей державе. Другой восклицал: - Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю, онлюбит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие. Женщины с нежностию вещали: - Он не дал погибнуть тысячам полезных сограждан, избавя их до сосцаеще гибельныя кончины. Иной с важным видом возглашал: - Он умножил государственные доходы, народ облегчил от податей,доставил ему надежное пропитание. Юношество, с восторгом руки на небо простирая, рекло: - Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себяпервым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнительревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем. Речи таковые, ударяя в тимпан {Тимпан - древний музыкальный инструменттипа литавр.} моего уха, громко раздавалися в душе моей. Похвалы сииистинными в разуме моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренностинаружными чертами. Таковыми их приемля, душа моя возвышалася надобыкновенным зрения кругом; в существе своем расширялась и, вся объемля,касалася степеней божественной премудрости. Но ничто не сравнилося судовольствием самоодобрения при раздавании моих приказаний. Первомувоеначальнику повелевал я идти с многочисленным войском на завоевание земли,целым небесным поясом от меня отделенной. - Государь, - ответствовал он мне, - слава единая имени твоего победитнароды, оную землю населяющие. Страх предшествовать будет оружию твоему, ивозвращуся, приносяй дань царей сильных. Учредителю плавания я рек: - Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы;флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и Западе. - Исполню, государь. - И полетел на исполнение, яко ветр, определенныйнадувать ветрила корабельные. - Возвести до дальнейших пределов моея области, - рек я хранителюзаконов, - се день рождения моего, да ознаменится он в летописях навекиотпущением повсеместным. Да отверзутся темницы, да изыдут преступники и давозвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути. - Милосердие твое, государь! есть образ всещедрого существа. Богувозвестити радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их. - Да воздвигнутся, - рек я первому зодчию, - великолепнейшие здания дляубежища мусс {Муссы - музы, девять богинь греческой мифологии,покровительницы искусств.}, да украсятся подражаниями природы разновидными;и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же ониуготовляются. - О премудрый, - отвечал он мне, - егда {Егда - когда.} велениям твоегогласа стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и надебрях обширные грады, Превосходящие великолепием славнейшие в древности;колико маловажен будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений.Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу твоему внемлют. - Да отверзется ныне, - рек я, - рука щедроты, да излиются остаткиизбытка на немощствующих, сокровища ненужные да возвратятся к их источнику. - О всещедрый владыко, всевышним нам дарованный, отец своих чад,обогатитель нищего, да будет твоя воля. При всяком моем изречении все предстоящие восклицали радостно, иплескание рук не токмо сопровождало мое слово, но даже предупреждало мысль.Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп, испускала вздохискорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы иплатье простое. Голова ее покрыта была шляпою, когда все другие обнаженнымистояли главами. - Кто сия? - вопрошал я близ стоящего меня. - Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой иглазным врачом. Но есть волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорбии сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже не щадит вругании своем священныя твоея главы. - Почто же злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра. Сейдень есть день милости и веселия. Подадите, сотрудники мои в ношении тяжкогобремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние. Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей напредстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словаммоим шли во сретение {Во сретение - навстречу.}, имели большую воблагодеяниях моих долю. По сем продолжал я мое слово: - Пойдем, столпы моея державы, опоры моея власти, пойдем усладиться потруде. Достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов своих. - Достойноцарю вкусити веселия, он же изливает многочисленные всем. Покажи нам путь куготованному тобою празднеству, - рек я к учредителю веселий. - Мы тебепоследуем. - Постой, - вещала мне странница от своего места, - постой и подойди комне. Я - врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое.Какие бельма! - сказала она с восклицанием. Некая невидимая сила нудила меня идти пред нее, хотя все меняокружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие. - На обоих глазах бельма, - сказала странница, - а ты столь решительносудил о всем. - Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них толстую плену,подобну роговому раствору. - Ты видишь, - сказала она мне, - что ты былслеп, и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалостьстенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, даотжену {Отжену - отгоню.} темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Ясие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорамтвоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия,крыющаяся в излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которыевдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда натвое поражение, если оно отметит порабощение человека. Но не возмутят онигражданского покоя безвременно и без пользы. Их призови себе в друзей.Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и прикрывшую срамоту души своейпозлащенными одеждами. Они-то истинные твои злодеи, затмевающие очи твои ивход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я царям во все времяих царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда неоставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских. Стража,обсевшая их вокруг и бдящая денно-ночно стоглазно, воспрещает мне вход воные. Если когда проникну сию сплоченную толпу, то, подняв бич гонения, всетебя окружающие тщатся меня изгнать из обиталища твоего; бди убо, да паки неудалюся от тебя. Тогда словеса ласкательства, ядовитые пары издыхающие,бельма твои паки возродят, и кора, светом непроницаемая, покрыет твои очи.Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один взоры твои досязатьбудут. Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои не возмутятсястенанием, но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенные куренияобыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать будет всегдагладкость. Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервовосязательности. Вострепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется надглавой твоей, и стрелы карающего грома готовы будут на твое поражение. Но я,вещаю тебе, поживу в пределах твоего обладания. Егда восхощешь меня видети,егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора,воззови меня из твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, тамменя и обрящешь. Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныйвозникнет муж, порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой другискренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он твердым гласомвозвестит меня тебе. Блюдись и не дерзай его казнити, яко общеговозмутителя. Призови его, угости его, яко странника. Ибо всяк, порицающийцаря в самовластии его, есть странник земли, где все пред ним трепещет.Угости его, вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и пачеглаголати нельстиво. Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един вцелом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдительность твоя неусыплялася негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твоюнеправду, когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший вобществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель,первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость своюна внутренность слабого. Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем,убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едваоправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будешь, если запустеетнива, если птенцы земледелателя лишатся жизни у тощего без здравыя пищисосца материя. Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе,воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужасапри взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда впамяти моей. Изрекшия странницы лицо казалося веселым и вещественным сияющееблеском. Воззрение на нее вливало в душу мою радость. Уже не чувствовал я вней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину;волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои,столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моихвиделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокругменя стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною исгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на другаискаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство иненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши ивеселии {Намек на жизнь Потемкина в ставке во время русско-турецкой войны(1787-1791).}. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хужескота.. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении; жизнь их ни во чтовменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась наненужное им украшение. Большая половина новых воинов" умирали от небреженияначальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна, определенная насодержание всеополчения, была в руках учредителя веселостей. Знаки военногодостоинства не храбрости были уделом, но подлого раболепия. Я зрел предсобою единого знаменитого по словесам военачальника, коего я отличнымипочтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличноедостоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщениисладострастия своего начальника; и на оказание мужества не было ему дажеслучая, ибо он издали не видал неприятеля. От таких-то воинов я ждал себеновых венцов. Отвратил я взор мой от тысячи бедств, представившихся очаммоим. Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я плавающимипри устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений накрылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою илюбовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. Наизготованном велением его чертеже совершенного в мечтании плавания уже видныбыли во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодамиизобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кистиновых сил путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталосявеличественное описание сего путешествия и сделанных приобретений слогомцветущим и великолепным. Уже златые деки {Деки - доски.} уготовлялися наодежду столь важного сочинения. О Кук! Почто ты жизнь свою провел в трудах илишениях? Почто скончал ее плачевным образом? {Кук Джемс (1728-1779) -знаменитый английский мореплаватель; убит туземцами-каннибалами наСандвичевых островах.} Если бы воссел на сии корабли, то, в веселиях начавпутешествие и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий,сидя на одном месте (и в моем государстве), толико же бы прославился; ибо тыбы почтен был твоим государем. Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася,отпущение казни и прощение преступников едва видны были в обширностигражданских деяний. Веление мое или было совсем нарушено, обращался не в тусторону, или не имело желаемого действия превратным оного толкованием имедлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, ктодавал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того чтобы в народемоем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою ипагубным комедиантом. - Удержи свое милосердие, - вещали тысячи гласов, - не возвещай нам еговеликолепным словом, если не хощешь его исполнити. Не соплощай {Соплощать -отождествлять, приравнивать.} с обидою насмешку, с тяжестию ее ощущение. Мыспали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть не желали, ибо не надчем. В созидании городов видел я одно расточение государственныя казны,нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепныхзданий к расточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинномискусстве. Я зрел расположение их внутреннее и внешнее без малейшего вкуса.Виды оных принадлежали веку готфов и вандалов {Готфы (готы) и вандалы -восточногерманские племена, разграбившие в V веке Рим.}. В жилище, для муссуготованном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены{Касталия и Ипокрена - родники поэтического вдохновения; в греческоймифологии-источники у подножия Парнаса и Геликона.}; едва пресмыкающеесяискусство дерзало возводить свои взоры выше очерченной обычаем округи.Зодчие, согбенные над чертежом здания, не о красоте оного помышляли, но какприобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышного тщеславия иотвратил очи мои. Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил вослеплении моем, что ненужная казна общественная на государственныенадобности не может лучше употребиться, как на вспоможение нищего, наодеяние нагого, на прокормление алчущего, или на поддержание погибающегопротивным случаем, или на мзду не радящему о стяжании достоинству и заслуге.Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, нальстеца, на вероломного друга, на убийцу иногда тайного, на предателя инарушителя общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, наснисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством.Едва-едва досязали слабые источники моея щедроты застенчивого достоинства истыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих и сокрыли от меня тольбедственные представления безрассудной моей щедроты. Теперь ясно я видел, что знаки почестей, мною раздаваемые, всегдадоставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное, пораженное первымблеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством{Ласкательство - угодничество, подхалимство, лесть.} и подлостию духа, наснискание почестей, вожделенной смертных мечты; но, влача косвенно стопысвои, всегда на первых степенях изнемогало и довольствоваться было осуждаемособственным своим одобрением, во уверении, что почести мирские суть пепл идым. Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и коварстваминистров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену,ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия и внешностьтолько свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мнеотвращение, - возревел я яростию гнева. - Недостойные преступники, злодеи! Вещайте, почто во зло употребилидоверенность господа вашего? Предстаньте ныне пред судию вашего.Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать делаваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижиныуничижения. Прииди, - вещал я старцу, коего созерцал в крае обширныя моеяобласти, кроющегося под заросшею мхом хижиною, - прииди облегчить мое бремя;прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму. Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моеяобязанности, познал, откуду проистекает мое право и власть. Вострепетал вовнутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокоеволнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, нотернового кольца на нем не было. О, если бы оно пребывало хотя на мизинцецарей! Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою илинахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко ичертогов твоих гнушается.