Александр Николаевич Радищев. Вольность 1 страница

Ода ---------------------------------------------------------------------------- М., Детская литература, 1975 OCR Бычков М.Н.---------------------------------------------------------------------------- О дар небес благословенный, Источник всех великих дел, О вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел. Исполни сердце твоим жаром, В нем сильных мышц твоих ударом Во свет рабства тьму претвори, Да Брут и Телль еще проснутся, Седяй во власти да смятутся {*} От гласа твоего цари. Я в свет исшел, и ты со мною; На мышцах нет моих заклеп; Свободною могу рукою Прияти данный в пищу хлеб. Стопы несу, где мне приятно; Тому внемлю, что мне понятно; Вещаю то, что мыслю я. Любить могу и быть любимым; Творя добро, могу быть чтимым; Закон мой - воля есть моя. { *Седяй во власти... - пусть будут охвачены смятением сидящие натроне. (Здесь и далее примечания ред.)} Но что ж претит моей свободе? Желаньям зрю везде предел; Возникла обща власть в народе, Соборный всех властей удел. Ей общество во всем послушно, Повсюду с ней единодушно; Для пользы общей нет препон. Во власти всех своей зрю долю, Свою творю, творя всех волю: Вот что есть в обществе закон. В средине злачныя долины, Среди тягченных жатвой нив, Где нежны процветают крины, Средь мирных под сеньми олив, Паросска мрамора белее, Яснейша дня лучей светлее, Стоит прозрачный всюду храм; Там жертва лжива не курится, Там надпись пламенная зрится: "Конец невинности бедам". Оливной ветвию венчанно, На твердом камени седяй, - Безжалостно и хладнонравно, Глухое божество, судяй, Белее снега во хламиде И в неизменном всегда виде; Зерцало, меч, весы пред ним. Тут истина стрежет десную, Тут правосудие - ошую: Се храм Закона ясно зрим. Возводит строгие зеницы, Льет радость, трепет вкруг себя, Равно на все взирает лицы, Ни ненавидя, ни любя; Он лести чужд, лицеприятства, Породы, знатности, богатства, Гнушаясь жертвенныя тли; Родства не знает, ни приязни, Равно делит и мзду и казни; Он образ божий на земли. И се чудовище ужасно, Как гидра, сто имея глав, Умильно и в слезах всечасно, Но полны челюсти отрав, Земные власти попирает, Главою неба досязает, "Его отчизна там",- гласит. Призраки, тьму повсюду сеет, Обманывать и льстить умеет И слепо верить всем велит. Покрывши разум темнотою И всюду вея ползкий яд, Троякою обнес стеною Чувствительность природы чад; Повлек в ярем порабощевья, Облек их в броню заблужденья, Бояться истины велел. "Закон се божий",- царь вещает; "Обман святый, - мудрец взывает, - Народ давить что изобрел". Воззрим мы в области обширны, Где тусклый трон стоит рабства, Градские власти там все мирны, В царе зря образ божества. Власть царска веру сохраняет, Власть царску вера утверждает, Союзно общество гнетут: Одно сковать рассудок тщится, Другое волю стерть стремится; "На пользу общую", - рекут. Покоя рабского под сенью Плодов златых не возрастет; Где все ума претит стремленью, Великость там не прозябет. Там нивы запустеют тучны, Коса и серп там несподручны, В сохе уснет ленивый вол, Блестящий меч померкнет славы, Минервин храм стал обветшалый, Коварства сеть простерлась в дол. Чело надменное вознесши, Схватив железный скипетр, царь, На тройном троне властно севши, В народе зрит лишь подлу тварь. Живот и смерть в руке имея: "По воле, - рек, щажу злодея, Я властию могу дарить; Где я смеюсь, там все смеется; Нахмурюсь грозно, все смятется; Живешь тогда, велю коль жить". И мы внимаем хладнокровно, Как крови нашей алчный гад, Ругался всегда бесспорно, В веселы дни нам сеет ад. Вокруг престола все надменно Стоят коленопреклоненно. Но мститель, трепещи, грядет. Он молвит, вольность прорицая, - И се, молва от край до края, Глася свободу, протечет. Возникнет рать повсюду бранна, Надежда всех вооружит; В крови мучителя венчанна Омыть свой стыд уж всяк спешит. Меч остр, я зрю, везде сверкает, В различных видах смерть летает, Над гордою главой паря. Ликуйте, склепанны народы! Се право мщенное природы На плаху возвело царя. И нощи се завесу лживой Со треском мощно разодрав, Кичливой власти и строптивой Огромный истукан поправ, Сковав сторучна исполина, Влечет его, как гражданина, К престолу, где народ воссел: "Преступник власти, мною данной! Вещай, злодей, мною венчанный, Против меня восстать как смел? Тебя облек я во порфиру Равенство в обществе блюсти, Вдовицу призирать и сиру, От бед невинность чтоб спасти, Отцом ей быть чадолюбивым; Но мстителем непримиримым Пороку, лже и клевете; Заслуги честью награждати, Устройством зло предупреждати, Хранити нравы в чистоте. Покрыл я море кораблями, Устроил пристани в брегах, Дабы сокровища торгами Текли с избытком в городах; Златая жатва чтоб бесслезна Была оратаю полезна; Он мог вещать бы за сохой: "Бразды своей я не наемник, На пажитях своих не пленник, Я благоденствую тобой". Своих кровей я без пощады Гремящую воздвигнул рать; Я медны изваял громады, Злодеев внешних чтоб карать; Тебе велел повиноваться, С тобою к славе устремляться; Для пользы всех мне можно все. Земные недра раздираю, Металл блестящий извлекаю На украшение твое. Но ты, забыв мне клятву данну, Забыв, что я избрал тебя Себе в утеху быть венчанну, Возмнил, что ты господь {*} - не я; Мечом мои расторг уставы, Безгласными поверг все правы {**}, Стыдиться истине велел; Расчистил мерзостям дорогу. Взывать стал не ко мне, но к богу, А мной гнушаться восхотел. {* Господь - здесь: господин.} {** Безгласны ми поверг все правы... - самовластно нарушил законы.} Кровавым потом доставая Плод, кой я в пищу насадил, С тобою крохи разделяя, Своей натуги не щадил; Тебе сокровищей всех мало! На что ж, скажи, их недостало, Что рубище с меня сорвал? Дарить любимца, полна лести! Жену, чуждающуся чести! Иль злато богом ты признал? В отличность знак изобретенный Ты начал наглости дарить; В злодея меч мой изощренный Ты стал невинности сулить; Сгружденные полки в защиту На брань ведешь ли знамениту За человечество карать? В кровавых борешься долинах, Дабы, упившися в Афинах, "Ирой!" - зевав, могли сказать. Злодей, злодеев всех лютейший! Превзыде зло твою главу. Преступник, изо всех первейший! Предстань, на суд тебя зову! Злодейства все скопил в едино, Да ни едина прейдет мимо Тебя из казней, супостат! В меня дерзнул острить ты жало! Единой смерти за то мало - Умри! умри же ты стократ!" Великий муж, коварства полный, Ханжа, и льстец, и святотать! Един ты в свет столь благотворный Пример великий мог подать. Я чту, Кромвель, в тебе злодея, Что, власть в руке своей имея, Ты твердь свободы сокрушил; Но научил ты в род и роды, Как могут мстить себя народы: Ты Карла на суде казнил. Внезапу вихри восшумели, Прервав спокойство тихих вод, Свободы гласы так взгремели, На вече весь течет народ. Престол чугунный разрушает, Самсон, как древле, сотрясает, Исполненный коварств чертог, Законом строит твердь природы. Велик, велик ты, дух свободы, Зиждителей, как сам есть бог! И дал превыспренно стремленье Скривленному рассудку лжей; Внезапу мощно потрясенье Поверх земли уж зрится всей; В неведомы страны отважно Летит Колумб чрез поле влажно; Но чудо Галилей творить Возмог, протекши пустотою, Зиждительной своей рукою Светило дневно утвердить. Так дух свободы, разоряя Вознесшийся неволи гнет, В градах и селах пролетая, К величию он всех зовет, Живит, родит и созидает, Препоны на пути не знает, Вождаем мужеством в стезях; Нетрепетно с ним разум мыслит, И слово собственностью числит, Невежства чтоб развеет прах. Под древом, зноем упоенный, Господне стадо {*} пастырь пас; Вдруг новым светом озаренный, Вспрянув, свободы слышит глас; На стадо зверь, он видит, мчится, На бой с ним ревностно стремится. Не чуждый вождь брежет свое; О стаде сердце не радело, Как чуждо было, не жалело; Но ныне, ныне ты мое. {* Господне стадо - стадо господина.} Господню волю {*} исполняя, До встока солнца на полях, Скупую ниву раздирая, Волы томились на браздах; Как мачеха к чуждоутробным Исходит с видом всегда злобным, Рабам так нива мзду дает. Но дух свободы ниву греет, Бесслезно поле вмиг тучнеет: Себе всяк сеет, себе жнет. {* Господню волю - волю господина.} Исполнив круг дневной работы, Свободный муж домой спешит; Невинно сердце без заботы В объятиях супружних спит; Не господа рукой надменной {*}, Ему для казни подаренной, Невинных жертв чтоб размножал; Любовию вождаем нежной, На сердце брак воздвиг надежный, Помощницу себе избрал. {* Не господа рукой надменной... - не рукой надменного господина.} Он любит, и любим он ею; Труды - веселье, пот - роса, Что жизненностию своею Плодит луга, поля, леса, Вершин блаженства достигают, Горячность их плодом стягчают Всещедра бога; в простоте Безбедны дойдут до кончины, Не зная алчной десятины, Птенцов что кормит в наготе. Воззри на беспредельно поле, Где стерта зверства рать стоит: Не скот тут согнан поневоле, Не жребий мужество дарит, Не груда правильно стремится, Вождем тут воин каждый зрится, Кончины славной ищет он. О воин непоколебимый, Ты есть и был непобедимый, Твой вождь - свобода, Вашингтон! Двулична бога {*} храм закрылся, Свирепство всяк с себя сложил, Се бог торжеств средь нас явился И в рог веселья вострубил. Стекаются тут громки лики, Не видят грозного владыки, Закон веселью кой дает; Свободы, зрится тут держава; Награда ей едина слава. Во храм бессмертья что ведет. {* Двуличный бог - древнеримское божество Янус, изображавшийся с двумялицами. Храм, построенный в его честь, был закрыт в мирное время; здесь:наступил мир.} Сплетясь веселым хороводом, Различия надменность сняв, Се паки под лазурным сводом Естественный встает устав; Погрязла в тине властна скверность; Едина личная отмениость Венец возможет восхитить {*}; Но не пристрастию державну, Лишь опытностью старцу славну, Его довлеет подарить. {* Восхитить - здесь: добыть.} Венец, Пиндару возложенный, Художества соткан рукой; Венец, наукой соплетенный; Носим Невтоновой главой; Таков, себе когда мечтая, На крыльях разума взлетая, Дух бодр и тверд возможет вся; По всей вселенной пронесется; Миров до края вознесется: Предмет его суть мы, не я. Но страсти, изощряя злобу, Враждебный пламенник стрясут; Кинжал вонзить себе в утробу Народы пагубно влекут; Отца на сына воздвигают, Союзы бранны раздирают, В сердца граждан лиют боязнь; Рождается несытна власти Алчба, зиждущая напасти, Чтоб обществу устроить казнь. Крутится вихрем громоносным, Обвившись облаком густым, Светилом озарясь поносным, Сияньем яд прикрыт святым. Зовя, прельщая, угрожая, Иль казнь, иль мзду ниспосылая - Се меч, се злато: избирай! И, сев на камени ехидны, Лестей облек в взор миловидный, Шлет молнию из края в край. Так Марий, Сулла, возмутивши Спокойство шаткое римлян, В сердцах пороки возродивши, В наемну рать вместил граждан, Ругаяся всем, что есть свято, И то, что не было отнято, У римлян откупить возмог; Весы златые мзды позорной, Предательству, убийству сродной, Воздвиг нечестья средь чертог. И се, скончав граждански брани И свет коварством обольстив, На небо простирая длани, Тревожну вольность усыпив, Чугунный скиптр обвил цветами, Народы мнили - правят сами, Но Август выю их давил; Прикрыл хоть зверство добротою, Вождаем мягкою душою; Но царь когда бесстрастен был! Сей был и есть закон природы, Неизменимый никогда, Ему подвластны все народы, Незримо правит он всегда: Мучительство, стряся пределы, Отравы полны свои стрелы В себя, не ведая, вонзит; Равенство казнию восставит; Едину власть, вселясь, раздавит; Обидой право обновит. Дойдешь до меты совершенство, В стезях препоны прескочив {*}, В сожитии найдешь блаженство, Несчастных жребий облегчив, И паче солнца возблистаешь, О вольность, вольность! да скончаешь Со вечностью ты свой полет; Но корень благ твой истощится, Свобода в наглость превратится И власти под ярмом падет. {* Препоны прескочив - преодолев препятствия на своем пути.} Да не дивимся превращенью, Которое мы в свете зрим; Всеобщему вослед стремленью Некосненно стремглав бежим. Огонь в связи со влагой спорит, Стихия в нас стихию борет, Начало тленьем тщится дать; Прекраснейше в миру творенье В веселии начнет рожденье На то, чтоб только умирать. О вы! счастливые народы, Где случай вольность даровал! Блюдите дар благой природы, В сердцах что вечный начертал. Се хлябь разверстая, цветами Усыпанная, под ногами У вас готова вас сглотить. Не забывай ни на минуту, Что крепость сил в немощность люту, Что свет во тьму льзя претворить. К тебе душа моя вспаленна, К тебе, словутая страна, Стремится, гнетом где согбенна Лежала вольность попрана; Ликуешь ты! а мы здесь страждем! Того ж, того ж и мы все жаждем; Пример твой мету обнажил. Твоей я славе непричастен - Позволь, коль дух мой неподвластен, Чтоб брег твой пепл хотя мой скрыл! Но нет! где рок судил родиться, Да будет там и дням предел; Да хладный прах мой осенится Величеством, что днесь я пел; Да юноша, взалкавый славы, Пришед на гробимой обветшалый, Дабы со чувствием вещал: "Под игом власти, сей рожденный, Нося оковы позлащенны, Нам вольность первый прорицал". И будет, вслед гремящей славы Направя бодрственно полет, На запад, юг, восток державы Своей ширить предел; но нет Тебе предела ниотколе, В счастливой ты ликуя доле, - Где ты явишься, там твой трон. Отечество мое драгое, На чреслах пояс сил в покое, В окрестность ты даешь закон. Но дале чем источник власти, Слабее членов тем союз, Между собой все чужды части, Всех тяжесть ощущает уз. Лучу, истекшу от светила, Сопутствует и блеск и сила; В пространстве - он теряет мощь; В ключе - хотя не угасает, Но бег его ослабевает; Ползущего глотает нощь. В тебе, когда союз прервется, Стончает мнений крепка власть; Когда закона твердь шатнется, Блюсти всяк будет свою часть; Тогда, растерзанно мгновенно, Тогда сложенье твое бренно, Содрогшись внутренне, падет, Но праха вихри не коснутся, Животны семена проснутся, Затускло солнце вновь даст свет. Из недр развалины огромной, Среди огней, кровавых рек, Средь глада, зверства, язвы томной, Что лютый дух властей возжег, - Возникнут малые светила; Незыблемы свои кормила Украсят дружества венцом, На пользу всех ладью направят И волка хищного задавят, Что чтил слепец своим отцом. Но не пришла еще година, Не совершилися судьбы; Вдали, вдали еще кончина, Когда иссякнут все беды, Встрещат заклепы тяжкой ночи; Упруга власть, собрав все мочи, Вкатяся, где потщится пасть, Да грузным махом все раздавит, И стражу к словеси приставит, Да будет горшая напасть. Влача оков несносно бремя, В вертепе плача возревет (Приидет вожделенно время), На небо смертность воззовет; Направленна к стези свободой, Десную ополча природой, Качнется в дол - и страх пред ней; Тогда всех сил властей сложенье Развеется в одно мгновенье. О день избраннейший всех дней! Мне слышится уж глас природы, Начальный глас, глас божества, Трясутся вечна мрака своды, Се миг рожденья вещества. Се медленно и в стройном чине Грядет зиждитель воедине - Рекл - яркий свет пустил свой луч, И, ложный плена скиптр поправши, Сгущенную тьму разогнавши, Блестящий день родил из туч.

АЛЕКСАНДР РАДИЩЕВ. ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПБ в М

"Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". "Тилемахида", том II, кн. XVIII. стих 514. { Обло. - тучно; озорно - нагло, пакостливо; лаяй - лающее. Эпиграф -слегка измененный стих поэмы В. К. Тредиаковского "Тилемахида" (1766).Приводя слова, которыми поэт описывал одного из царей, злоупотреблявшихвластью, Радищев бросает вызов деспотическому русскому самодержавию.} А. М. К. {А. М. К. - инициалы Алексея Михайловича Кутузова, товарища Радищева поЛейпцигскому университету, писателя, масона. Посвящение Кутузову - не толькодань дружбы, но и акт полемики.} Любезнейшему другу. Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о!сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещахразличествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно - и ты мой друг. Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвленнастала. Обратил взоры мои во внутренность мою - и узрел, что бедствиячеловека происходят от человека, и часто от того только, что он взираетнепрямо на окружающие его предметы. Ужели, вещал я сам себе, природа толикоскупа была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки?Ужели сия грозная мачеха произвела нас для того, чтоб чувствовали мыбедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердцемое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом."Отыми завесу с очей природного чувствования - и блажен буду". Сей гласприроды раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, вкоторое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себедовольно сил, чтобы противиться заблуждению; и - веселие неизреченное! - япочувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благоденствии себеподобных. Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь. Но если,говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит; кто радиблагой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мноюнад бедствиями собратий своей; кто в шествии моем меня подкрепит, - несугубый ли плод произойдет от подъятого мною труда?.. Почто, почто мнеискать далеко кого-либо? Мой друг! Ты близ моего сердца живешь - и имя твоеда озарит сие начало. ВЫЕЗД Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик, по обыкновениюсвоему, поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже загородом. Расставаться трудно хотя на малое время с тем, кто нам нужен стална всякую минуту бытия нашего. Расставаться трудно; но блажен тот, кторасстаться может не улыбаяся; любовь или дружба стрегут его, утешение. Тыплачешь, произнося прости; но воспомни о возвращении твоем, и да исчезнутслезы твои при сем воображении, яко роса пред лицом солнца. Блаженвозрыдавший, надеяйся на утешителя; блажен живущий иногда в будущем; блаженживущий в мечтании. Существо его усугубляется, веселия множатся, испокойствие упреждает нахмуренность грусти, распложая образы радости взерцалах воображения. Я лежу в кибитке. Звон почтового колокольчика, наскучив моим ушам,призвал наконец благодетельного Морфея {Морфей - сон (по имени богасновидений в греческой мифологии).}. Горесть разлуки моея, преследуя за мноюв смертоподобное мое состояние, представила меня воображению моемууединенна. Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечного зноявсю приятность и пестроту зелености; не было тут источника на прохлаждение,не было древесныя сени на умерение зноя. Един, оставлен среди природыпустынник! Вострепетал. - Несчастный, - возопил я, - где ты? Где девалося все, что тебяпрельщало? Где то, что жизнь твою делало тебе приятною? Неужели веселости,тобою вкушенные, были сон и мечта? - По счастию моему случившаяся на дорогерытвина, в которую кибитка моя толкнулась, меня разбудила. Кибитка мояостановилась. Приподнял я голову. Вижу: на пустом месте стоит дом в трижилья. - Что такое? - ~ спрашивал я у повозчика моего. - Почтовый двор. - Да где мы? - В Софии, - и между тем выпрягал лошадей. СОФИЯ Повсюду молчание. Погруженный в размышлениях, не приметил я, чтокибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезший меня извозчик извлекменя из задумчивости: - Барин-батюшка, на водку! - Сбор сей хотя не законный, но охотновсякий его платит, дабы не ехать по указу. Двадцать копеек послужили мне впользу. Кто езжал на почте, тот знает, что подорожная {Подорожная - документна получение почтовых лошадей.} есть сберегательное письмо, без котороговсякому кошельку, генеральский, может быть, исключая, будет накладно. Вынувее из кармана, я шел с нею, как ходят иногда для защиты своей со крестом. Почтового комиссара нашел я храпящего; легонько взял его за плечо. - Кого черт давит? Что за манер выезжать из города ночью. Лошадей нет;очень еще рано; взойди, пожалуй, в трактир, выпей чаю или усни. - Сказавсие, г. комиссар отворотился к стене и паки {Паки - опять, снова.} захрапел.Что делать? Потряс я комиссара опять за плечо. - Что за пропасть, я уже сказал, что нет лошадей, - и, обернув головуодеялом, г. комиссар от меня отворотился. "Если лошади все в разгоне, - размышлял я, - то несправедливо, что ямешаю комиссару спать. А если лошади в конюшне..." Я вознамерился узнать,правду ли г. комиссар говорил. Вышел на двор, сыскал конюшню и нашел в онойлошадей до двадцати; хотя, правду сказать, кости у них были видны, но менябы дотащили до следующего стана. Из конюшни я опять возвратился к комиссару;потряс его гораздо покрепче. Казалося мне, что я к тому имел право, нашед,что комиссар солгал. Он второпях вскочил и, не продрав еще глаз, спрашивал: - Кто приехал? Не... - Но, опомнившись, увидя меня, сказал мне: -Видно, молодец, ты обык так обходиться с прежними ямщиками. Их бивалипалками; но ныне не прежняя пора. - Со гневом г. комиссар лег спать впостелю. Мне его так же хотелось попотчевать, как прежних ямщиков, когда онив обмане приличались {Приличались - уличались.}, но щедрость моя, давая наводку городскому повозчику, побудила софийских ямщиков запрячь мне поскореелошадей, и в самое-то время, когда я намерялся сделать преступление на спинекомиссарской, зазвенел на дворе колокольчик. Я пребыл добрый гражданин.Итак, двадцать медных копеек избавили миролюбивого человека от следствия,детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что рассудок естьраб нетерпеливости. Лошади меня мчат; извозчик мой затянул песню, по обыкновению заунывную.Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в нихнечто, скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тонумягкого. На сем музыкальном расположении народного уха умей учреждать браздыправления. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри нарусского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку или,как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. Ввеселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем,то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову ивозвращающийся обагренный кровию от оплеух, многое может решить доселегадательное в истории, российской. Извозчик мой поет. Третий был час пополуночи. Как прежде колокольчик,так теперь его песня произвела опять во мне сон. О природа, объяв человека впелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки ипечали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул, и все скончалось.Несносно пробуждение несчастному. О, сколь смерть для него приятна. А естьли она конец скорби? - Отче всеблагий, неужели отвратишь взоры свои отскончевающего бедственное житие свое мужественно? Тебе, источнику всех благ,приносится сия жертва. Ты един даешь крепость, когда естество трепещет,содрогается. Се глас отчий, взывающий к себе свое чадо. Ты жизнь мне дал,тебе ее и возвращаю; на земли она стала уже бесполезна. TOCHA Поехавши из Петербурга, я воображал себе, что дорога была наилучшая.Таковою ее почитали все те, которые ездили по ней вслед государя. Такова онабыла действительно, но - на малое время. Земля, насыпанная на дороге, сделавее гладкою в сухое время, дождями разжиженная, произвела великую грязь средилета и сделала ее непроходимою... Обеспокоен дурною дорогою, я, встав изкибитки, вошел в почтовую избу, в намерении отдохнуть. В избе нашел япроезжающего, который, сидя за обыкновенным длинным крестьянским столом впереднем углу, разбирал бумаги и просил почтового комиссара, чтобы емупоскорее велел дать лошадей. На вопрос мой - кто он был? - узнал я, что тобыл старого покрою стряпчий, едущий в Петербург с великим множествомизодранных бумаг, которые он тогда разбирал. Я немедля вступил с ним вразговор, и вот моя с ним беседа: - Милостивый государь! Я, нижайший ваш слуга, быв регистратором приразрядном архиве {Разрядный архив - хранилище родословных документовбоярства и дворянства.}, имел случаи употребить место мое себе в пользу.Посильными моими трудами я собрал родословную, на ясных доводахутвержденную, многих родов российских. Я докажу княжеское или благородное ихпроисхождение за несколько сот лет. Я восстановлю не редкого в княжескоедостоинство, показав от Владимира Мономаха или от самого Рюрика егопроисхождение. - Милостивый государь! - продолжал он, указывая на свои бумаги. - Всевеликороссийское дворянство долженствовало бы купить мой труд, заплатя занего столько, сколько ни за какой товар не платят. Но с дозволения вашеговысокородия, благородия или высокоблагородия, не ведаю, как честь ваша, онине знают, что им нужно. Известно вам, сколько блаженный памяти благоверныйцарь Федор Алексеевич российское дворянство обидел, уничтожив местничество{С уничтожением местничества при царе Федоре Алексеевиче (1661-1682)началось назначение на государственные должности в зависимости от личныхзаслуг и достоинств, а не от древности и заслуг фамилии, рода.}. Сие строгоезаконоположение поставило многие честные княжеские и царские роды наравне сновогородским дворянством {Новгородское дворянство вело свою родословную смомента разгрома Новгорода Иваном Грозным (1570) и было сравнительнонебогато.}. Но благоверный же государь император Петр Великий совсем привелих в затмение своею табелью о рангах {Табель о рангах - система чинов,утвержденная Петром I (1722). Согласно ей, дворянское звание давалось завыслугу.}. Открыл он путь чрез службу военную и гражданскую всем кприобретению дворянского титла и древнее дворянство, так сказать, затоптал вгрязь. Ныне всемилостивейше царствующая наша мать утвердила прежние указывысочайшим о дворянстве положением, которое было всех степенных нашихвостревожило, ибо древние роды поставлены в дворянской книге ниже всех{Часть родовитых дворян не была удовлетворена екатерининской "Жалованнойграмотой дворянству" (1785), которая в целом расширяла привилегиипомещиков.}. Но слух носится, что в дополнение вскоре издан будет указ и темродам, которые дворянское свое происхождение докажут за 200 или 300 лет,приложится титло маркиза или другое знатное, и они пред другими родами будутиметь некоторую отличность. По сей причине, милостивейший государь! труд мойдолжен весьма быть приятен всему древнему благородному обществу; но всякимеет своих злодеев. В Москве завернулся я в компанию молодых господчиков и предложил им мойтруд, дабы благосклонностию их возвратить хотя истраченную бумагу и чернилы;но вместо благоприятства попал в посмеяние и, с горя оставив столичный сейград, вдался пути до Питера, где, известно, гораздо больше просвещения. Сказав сие, поклонился мне об руку и, вытянувшись прямо, стоял передомною с величайшим благоговением. Я понял его мысль, вынул из кошелька... и,дав ему, советовал, что, приехав в Петербург, он продал бы бумагу свою навес разносчикам для обвертки; ибо мнимое маркизство скружить может многимголову, и он причиною будет возрождению истребленного в России зла -хвастовства древния породы. ЛЮБАНИ Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою илетом. Нередко то бывает с путешественниками: поедут на санях, авозвращаются на телегах. - Летом. Бревешками вымощенная дорога замучила моибока; я вылез из кибитки и пошел пешком. Лежа в кибитке, мысли мои обращеныбыли в неизмеримость мира. Отделялся душевно от земли, казалося мне, чтоудары кибиточные были для меня легче. Но упражнения духовные не всегда насот телесности отвлекают; и для сохранения боков моих пошел я пешком. Внескольких шагах от дороги увидел я пашущего ниву крестьянина. Время быложаркое. Посмотрел я на часы. Первого сорок минут. Я выехал в субботу.Сегодня праздник. Пашущий крестьянин принадлежит, конечно, помещику, которыйоброку с него не берет. Крестьянин пашет с великим тщанием. Нива, конечно,не господская. Соху поворачивает с удивительною легкостию. - Бог в помощь, - сказал я, подошед к пахарю, который, неостанавливаясь, доканчивал зачатую борозду. - Бог в помощь, - повторил я. - Спасибо, барин, - говорил мне пахарь, отряхая сошник и перенося сохуна новую борозду. - Ты, конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям? - Нет, барин, я прямым крестом крещусь, - сказал он, показывая мнесложенные три перста. - А бог милостив, с голоду умирать не велит, когдаесть силы и семья. - Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресеньюне спускаешь, да еще и в самый жар? - В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим набарщину; да под вечером возим вставшее в лесу сено на господский двор, колипогода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам в лес погрибы да по ягоды. Дай бог, - крестяся, - чтоб под вечер сегодня дождикпошел. Барин, коли есть у тебя свои мужички, так они того же у господамолят. - У меня, мой друг, мужиков нет, и для того никто меня не клянет.Велика ли у тебя семья? - Три сына и три дочки. Первинькому-то десятый годок. - Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешьсвободным? - Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду неумрет. Видишь ли, одна лошадь отдыхает; а как эта устанет, возьмусь задругую; дело-то и споро. - Так ли ты работаешь на господина своего? - Нет, барин, грешно бы было так же работать. У него на пашне сто рукдля одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счет знаешь. Да хотярастянись на барской работе, то спасибо не скажут. Барин подушных {Подушные- подушный государственный налог, которым облагалось мужское население,кроме дворян, духовенства и чиновников.} не заплатит; ни барана, ни холста,ни курицы, ни масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где бариноброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда идобрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины. Нынееще поверье заводится отдавать деревни, как то называется, на аренду. А мыназываем это отдавать головой. Голый наемник {Наемник - помещик-арендатор,приобретавший за плату во временное владение имение с крепостнымикрестьянами.} дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимоюне пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того чтоон подушные платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своихчужому в работу. На дурного приказчика хотя можно пожаловаться, а нанаемника кому? {По указу Екатерины (1769) крестьяне не имели даже праважаловаться на помещиков под угрозой ссылки на каторгу.} - Друг мой, ты ошибаешься, мучить людей законы запрещают. - Мучить? Правда; но небось, барин, не захочешь в мою кожу. - Между темпахарь. запряг другую лошадь в соху и, начав новую борозду, со мноюпростился. Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей. Первоепредставилось мне неравенство крестьянского состояния. Сравнил я крестьянказенных с крестьянами помещичьими. Те и другие живут в деревнях; но одниплатят известное, а другие должны быть готовы платить то, что господинхочет. Одни судятся своими равными; а другие в законе мертвы, разве по деламуголовным. Член общества становится только тогда известен правительству, егоохраняющему, когда нарушает союз общественный {Радищев, как и другиефилософы XVIII века, считал, что государство возникло путем добровольногосоглашения людей.}, когда становится злодей! Сия мысль всю кровь во мневоспалила. - Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьянвижу твое осуждение. Углубленный в сих размышлениях, я нечаянно обратил взор мой на моегослугу, который, сидя на кибитке передо мной, качался из стороны в сторону.Вдруг почувствовал я быстрый мраз {Мраз - мороз, холод.}, протекающий кровьмою, и, прогоняя жар к вершинам, нудил его распростираться по лицу. Мне такстало во внутренности моей стыдно, что едва я не заплакал. - Ты во гневе твоем, - говорил я сам себе, - устремляешься на гордогогосподина, изнуряющего крестьянина своего на ниве своей; а сам не то же лиили еще хуже того делаешь? Какое преступление сделал бедный твой Петрушка,что ты ему воспрещаешь пользоваться усладителем наших бедствий, величайшимдаром природы несчастному - сном? Он получает плату, сыт, одет, никогда яего не секу ни плетьми, ни батожьем (о умеренный человек!) - и ты думаешь,что кусок хлеба и лоскут сукна тебе дают право поступать с подобным тебесуществом как с кубарем {Кубарь - подобие волчка, юлы.}, и тем ты толькохвастаешь, что не часто подсекаешь его в его вертении. Ведаешь ли, что впервенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот именя ударить может. Вспомни тот день, когда Петрушка пьян был и не поспелтебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный,опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу! - А кто тебе дал власть над ним? - Закон. - Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный!.. - Слезыпотекли из глаз моих; и в таковом положении почтовые клячи дотащили меня доследующего стана.