Разговор бурцева и лопухина

Решающее подтверждение своих по­дозрений против Е. Азефа В. Бурцев сумел получить в сентябре 1908 г. Че­рез Германию проезжал Алексей Лопу­хин, бывший директор Департамента полиции и начальник Азефа. Бурцев сел в тот же поезд и, когда состав тро­нулся, зашёл в его купе. Сначала раз­говор шёл на обычные темы: о литера­туре, политике... Затем Бурцев сказал, что «страшные провалы, бывшие в эсе­ровской партии, объясняются тем, что во главе её Боевой организации стоит агент-провокатор».

A. Лопухин промолчал. После этого

B.Бурцев, по его воспоминаниям, ска­зал: «Позвольте мне, Алексей Алексан­дрович, рассказать вам всё, что я знаю об этом агенте-провокаторе. Я долго и упорно работал над его разоблаче­нием. Он окончательно разоблачён мною! Мне остаётся только сломить упорство его товарищей, но это дело короткого времени».

В апреле 1906 г. в судьбе Е. Азефа произошёл новый не­ожиданный перелом: его арестовали. Спустя несколько дней Азе­фа освободили, но работу на полицию ему пришлось возобно­вить. Правда, вначале Азеф попробовал продолжать «двойную игру» и в мае 1906 г. устроил в Москве покушение на генерал-губернатора Фёдора Дубасова. Взрывом того выбросило из ко­ляски, слегка ранило, но он остался жив. После этого вновь со­стоялась встреча Е. Азефа с его полицейскими начальниками — П. Рачковским и А. Герасимовым. Рачковский воскликнул, указы­вая на Азефа: «Это его дело в Москве!». Азеф спокойно отвечал: «Если моё, то арестуйте меня!». Но на его арест начальство не ре­шилось.

Теперь Азефу пришлось более добросовестно трудиться на полицию. Работа Боевой организации пошла вхолостую. Боеви­ки мучительно долго выслеживали намеченную жертву. Когда же им это наконец удавалось, их «вспугивали». «Для этой цели, — писал А. Герасимов, — у нас имелись особые специалисты, на­стоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается. Уважающий себя филёр на такую ра­боту никогда не пойдёт, да и нельзя его послать: и испортится, и себя кому не надо покажет».

Азеф выдал полиции ещё несколько боевых групп, помог расстроить покушение на Николая И. После чего заявил Гераси­мову: «Устал и хочу отдохнуть. Хочу спокойно пожить своей ча­стной жизнью». Тот разрешил ему отправиться «на пенсию», по­сле чего Азеф увлечённо занялся подготовкой нового покуше­ния на царя. На этот раз он уже не собирался выдавать свои пла­ны полиции.

Но тут события приняли совершенно новый оборот. В авгу­сте 1908 г. историк-эмигрант Владимир Бурцев направил руко­водителям эсеров письмо, обвиняя Азефа в предательстве. В. Бур­цев ещё в 1906 г. узнал, что в руководстве эсеров действует со­трудник полиции «Раскин». Постепенно он пришёл к выводу, что «Раскин» — это Азеф. В сентябре 1908 г. В. Бурцев встретился с бывшим директором Департамента полиции Алексеем Лопухи­ным, который находился за границей. В. Бурцев рассказал об ус­пешных террористических актах, которыми руководил Е. Азеф. Возмущённый Лопухин подтвердил, что Азеф — тайный сотруд­ник полиции.

После этого разговора В. Бурцев потребовал от эсеров на­значить третейский суд над собой. В противном случае он при­грозил опубликовать своё обвинение против Азефа. Эсеры согла­сились и назначили судьями старых революционеров Германа Лопатина, Веру Фигнер и Петра Кропоткина. Трудно было пред­ставить более авторитетный состав суда.

Бурцев изложил судьям все свои подозрения. Затем перешёл к свиданию с Лопухиным. Он вспоминал: «Я видел, что мои слушате­ли были поражены рассказом и ждали всего чего угодно, но только не этого. Меня не прерывали. Я чувствовал, как глубоко все взволно­ваны и как все боятся своим волнением нарушить тишину».

Один из защитников Азефа, Б. Савинков, заявил на суде: «Я обращаюсь к Вам, Владимир Львович, как к историку русского освободительного движения и прошу Вас после всего, что Вам мы рассказали здесь о деятельности Азефа, сказать нам, есть ли в истории русского освободительного движения, где были Гершуни, Желябовы, Сазоновы, более блестящее имя, чем имя Азефа?».

«Нет! — отвечал Бурцев. — Я не знаю в русском революци­онном движении ни одного более блестящего имени, как Азефа. Но только... под одним условием, если он — честный революцио­нер. Но я убеждён, что он — провокатор, агент полиции и вели­чайший негодяй!»

11 ноября 1908 г. Е. Азеф неожиданно явился на секретную квартиру А. Герасимова в Петербурге. «Он пришёл не предупре­див, прямо с поезда, — вспоминал Герасимов. — Таким я его ещё никогда не видел. Осунувшийся, бледный, со следами бессонных ночей на лице, он был похож на затравленного зверя. Азеф был совсем подавлен и разбит. Сидя в кресле, этот большой, толстый мужчина вдруг расплакался: „Всё кончено, — всхлипывая причи­тал он. — Мне уже нельзя помочь. Всю жизнь я прожил в вечной опасности, под постоянной угрозой... И вот теперь, когда я сам решил покончить со всей этой проклятой игрой, — теперь меня убьют"».

Азеф сказал, что его выдаёт революционерам Лопухин. Ге­расимов посоветовал ему пойти к Лопухину и уладить дело. Пос­ле встречи Азеф «пришёл бледный, в ещё большем отчаянии, чем прежде». «Мы совершили очень серьёзный промах, я не должен был туда идти. Лопухин несомненно находится в связи с рево­люционерами, и он передаст им о моём сегодняшнем посеще­нии. Сейчас я окончательно пропал».

Тогда Герасимов отправился к Лопухину сам. Узнав, в чём дело, тот холодно заявил: «Ах, вы хлопочете по поводу этого не­годяя... Вся жизнь этого человека — сплошные ложь и предатель­ство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас — революцио­нерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре». О приходе к нему Азефа Лопухин сообщил революционе­рам. Это стало решающей уликой против Азефа. В декабре Са­винков с горечью заявил Бурцеву: «Вы правы во всём! Азеф — агент полиции».

Поздно вечером 23 декабря 1908 г. к Азефу домой пришли три товарища, в том числе В. Чернов и Б. Савинков. Они предло­жили ему «откровенно рассказать о его сношениях с полицией». Несколько минут Азеф молча ходил по комнате, выкуривая одну папиросу за другой. Затем, взяв себя в руки, сказал: «Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою». Затем он вдруг взглянул в глаза Чернову и взволнованно произнёс: «Вик­тор, мы жили столько лет душа в душу. Как мог ты ко мне прийти с таким... с таким гадким подозрением».

Посетители ушли, предложив Азефу «подумать» 12 часов. После этого он тайно покинул свою квартиру и сел на венский поезд. В прощальном письме он с возмущением писал: «Мне, од-

«Пожалуйста, Владимир Львович! — отвечал Лопухин. — Я вас слушаю». После этого Бурцев стал рассказывать о деятельности Азефа. Позже он вспо­минал: «Интерес к рассказу у Лопухи­на, видимо, возрастал. Я видел, что он был совершенно потрясён неожидан­ным для него рассказом об Азефе как о главном организаторе убийства Пле­ве. С крайним изумлением, как о чём-то совершенно недопустимом, он спро­сил меня: „И вы уверены, что этот агент знал о приготовлении к убийству Пле­ве?". „Не только знал, — отвечал я, — но и был главным организатором это­го убийства"».

Лопухин был взволнован и потрясён: ему открылось, что убийство его на­чальника и личного друга В. Плеве ор­ганизовано его бывшим подчинённым.

«Затем я сообщил ему, — писал Бур­цев, — что всего лишь несколько ме­сяцев тому назад агент, о котором я говорил, лично организовал покушение на Николая II, которое если и не уда­лось, то только помимо его воли...»

«Вы, будучи директором Департамен­та полиции, не могли не знать этого провокатора, — заявил Бурцев. — Он был известен как Раскин, были у него и другие клички...»

«Никакого Раскина я не знаю, а инже­нера Евно Азефа я видел несколько раз!» — решительно произнёс Лопу­хин. Хотя В. Бурцев и ожидал подоб­ного признания, оно произвело на него сильное впечатление. Важнейшее сви­детельство против Е. Азефа было те­перь в его руках.

ному из основателей партии с.-р., приходят и говорят: „Сознавай­ся — или мы тебя убьём". Это ваше поведение будет, конечно, ис­торией оценено. Мне же такое ваше поведение даёт моральную силу предпринять самому, на свой риск все действия для очист­ки своей чести. Моя работа в прошлом даёт мне силы и подыма­ет меня над смрадом и грязью, которой вы окружены теперь и забросали меня».

25 декабря 1908 г. эсеры объявили Азефа провокатором. Впечатление это произвело ошеломляющее. «Тому, кто сам не пережил тех дней, — вспоминал В. Чернов, — трудно даже вооб­разить себе овладевшую партией оторопь и ощущение мораль­ной катастрофы». Многие говорили: «Если Азеф — провокатор, то кому же после этого верить? И как после этого жить?».

Между тем Азеф поселился в Берлине под именем купца Александра Неймайера. Когда спустя несколько лет он попытал­ся встретиться со своей бывшей семьёй, его жена, искренняя ре­волюционерка, чуть было не застрелила его.

В августе 1914 г. благополучная жизнь Е. Азефа внезапно оборвалась: с началом войны он почти разорился. А спустя год, в июне 1915 г., его арестовали германские власти как известного русского бунтовщика и террориста.

Азеф попросил перевести его из Моабитской тюрьмы в ла­герь для гражданских лиц. «Почти по неделям ни с кем не могу перемолвиться словом, — жаловался он. — Я болен, нервно по­давлен, не могу ни сосредоточить мыслей, ни читать, о серьёз­ных занятиях уже нет речи, меня мучит бессонница, и мрачные думы преследуют меня днём и ночью. Теперь я болен не только телом, но и душой». Власти согласились перевести Азефа в ла­герь... под его настоящей фамилией. От этого ему пришлось от­казаться.

На свободу он вышел только в декабре 1917 г.Здоровье его было подорвано, и 24 апреля 1918 г. Евгений Азеф скончался от болезни почек. Похоронили его на берлинском кладбище. За гро­бом шёл только один человек — госпожа N., певица из Петербур­га, ставшая его спутницей жизни в последние годы. На его моги­ле не поставили ни памятника, ни креста. Только дощечку без имени, с одним номером — 466.