Георгий гапон перед 9 января

Каждый день после начала забастовки в Санкт-Петербурге отец Георгий вы­ступал со страстными речами перед ра­бочими, переходя с одного митинга на другой. Затаив дыхание, тысячи людей ловили каждое его слово. Он обладал необычайным даром красноречия; про­стыми, понятными словами зажигал людей и увлекал их за собой.

Позже Борис Савинков описывал одно его гневное выступление: «Гапон вне­запно преобразился. Он как будто стал выше ростом, глаза его загорелись. Он с силой ударил кулаком по столу и за­говорил... Никогда и никто на моих гла­зах не овладевал так слушателями, как Гапон. У него был истинный ораторский талант, и, слушая его исполненные гне­ва слова, я понял, чем этот человек за­воевал и подчинил себе массы».

В начале января 1905 г. Георгий Гапон составил знаменитую петицию рабочих к царю.

«Мы, рабочие и жители города С.-Пе­тербурга, — говорилось в ней, — при­шли к Тебе, Государь, искать правды и зашиты. Не откажи в помощи Твоему народу, выведи его из могилы беспра­вия, нищеты и невежества, дай ему воз­можность самому вершить свою судь­бу, сбрось с него невыносимый гнёт чиновников. Разрушь стену между То­бой и Твоим народом, и пусть он пра­вит страной вместе с Тобой».

Затем перечислялись просьбы рабо­чих — ввести гражданские свободы, созвать Учредительное собрание и многие другие. В заключение говори­лось:

«Повели и поклянись исполнить их, и Ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя Твоё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь — мы умрём здесь, на этой площади, перед Твоим дворцом. Нам некуда дальше ид­ти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу».

В своих речах Г. Гапон разъяснял ра­бочим; «Ну вот подам я царю петицию,

подняв перед собой крест, возглавлял священник Г. Гапон. Рядом с ним шёл его знакомый, эсер Пётр Рутенберг.

Шествие встретили войска. Раздалось пение рожка горнис­та, что означало команду «Огонь!». Большинство рабочих этого не знали,но П. Рутенбергу смысл сигнала был хорошо известен. При первом звуке рожка он толкнул Гапона на землю, а сам упал возле него. Стоявшие рядом с ними люди погибли. Так Рутенберг спас жизнь Гапону.

Лёжа на снегу под градом солдатских пуль, Рутенберг обра­тился к нему: «Ты жив?». «Жив», — прошептал потрясённый свя­щенник. В перерыве между ружейными залпами друзья вскочи­ли и побежали прочь. Рутенберг отвёл Гапона на квартиру писа­теля Максима Горького.

Немного придя в себя, Г. Гапон написал новое воззвание к народу. «У нас нет больше царя! — восклицал он теперь. — Берите бомбы и динамит — всё разрешаю!» За несколько дней новые при­зывы Гапона прочла вся Россия. Скрываясь от ареста (и вероятной казни), Г. Гапон вёл себя очень хладнокровно. Большевик Влади­мир Бонч-Бруевич вспоминал: «Мне рассказывали очевидцы, что он был очень спокоен, держался непринуждённо, не выказывал никаких признаков волнения и совершенно не боялся».

Через некоторое время Г. Гапон благополучно оказался за границей. Здесь он написал книгу «История моей жизни», состав­лял революционные воззвания. По словам А. Герасимова, в Рос­сии они «производили огромное впечатление на рабочих».

Вначале Гапон хотел примкнуть к социал-демократам, бе­седовал с Владимиром Лениным и Георгием Плехановым. Потом присоединился к эсерам. «Дольше, чем у других, — писал лидер эсеров Виктор Чернов, — гостил он у нас, говоря, что мы не бол­туны, как разные иные прочие, а люди дела». Но и от эсеров Га­пон вскоре ушёл.

Причина заключалась в том, что интеллигенция снисходи­тельно смотрела на него как на какого-то «попа-выскочку», про­бравшегося в её ряды. И уж конечно, она никак не могла признать его одним из своих вождей.

Тогда Г. Гапон решил возвратиться в Россию. Здесь он снова решил действовать через полицию. Однажды этот путь уже при­вёл его к успеху.

Он вновь появился в Петербурге в декабре 1905 г. Составил объяснительное письмо в Департамент полиции, где назвал со­бытия 9 января «роковым недоразумением». Предложил воссоз­дать рабочее общество под опекой властей.

Правительство согласилось и выделило Г. Гапону 30 тыс. рублей. Однако на этот раз дело не ладилось. Казначей общества скрылся, похитив 23 тыс. рублей.

Перед Талоном встал вопрос: где раздобыть деньги? Полиция соглашалась заплатить ещё только в обмен на какие-нибудь ценные сведения. Такими сведениями Г. Гапон не располагал. Тогда он решил обратиться к своему старому другу эсеру П. Рутенбергу. Тому были известны многие тайны Боевой организации эсеров.

Рутенберг в то время нелегально жил в Москве. б февраля 1906 г. Гапон пришёл к нему. Он сказал, что хочет «повторить девятое января, только в ещё большем размере». Для этого нуж­ны средства. Полиция готова их заплатить. Надо только назвать членов Боевой организации эсеров, находящихся сейчас в Рос­сии. А чтобы этих людей не казнили, их можно вовремя преду­предить, и они скроются.

П. Рутенберг был глубоко взволнован и потрясён услышан­ным. Однако он сделал вид, что готов подумать над этим пред­ложением, и немедленно отправился в Финляндию. Придя к на­ходившимся там Борису Савинкову и Евгению Азефу, Рутенберг рассказал им о происшедшем и с горечью спросил: «Что теперь делать?».

Возмущённый Азеф сказал, что с Гапоном «нужно покончить, как с гадиной». Так же считали и другие видные эсеры. Было ре­шено убить его на встрече с Петром Рачковским — одним из глав­ных руководителей политической полиции.

Рутенберг отправился выполнять принятое решение. Но уст­роить встречу с Рачковским ему не удалось. Тогда он решил раз­облачить Гапона при свидетелях и для этого снял около грани­цы с Финляндией пустующую дачу.

28 марта 1906 г. П. Рутенберг привёл туда нескольких рабо­чих, бывших товарищами Гапона, и спрятал их в другой комна­те. Он предложил им быть судьями. Вскоре пришёл и сам Гапон. Рутенберг сказал, что его мучает совесть. Он боится, что выдан­ных ими боевиков арестуют и казнят. Г. Гапон успокаивал его: «Можно будет их предупредить, они скроются».

Рутенберг возразил, что все скрыться не смогут и кого-ни­будь повесят. «Ну что же! — ответил Гапон. — Жаль, но ничего не поделаешь! Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу! Лес рубят — щепки летят».

«Ну а если бы рабочие, — спросил Рутенберг, — хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?» — «Ничего они не узнают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы».

Разговор слушали запертые в комнате рабочие. Один из них потом рассказывал меньшевику Льву Дейчу, что «их страшно то­мил этот казавшийся неимоверно долгим спор». «Не могу пере­дать, — сказал он, — какое отвратительное состояние ожидать с минуты на минуту, что вот придётся убить человека».

«Я дёрнул замок, открыл дверь и позвал рабочих, — вспоми­нал Рутенберг. — Они давно ждали, чтоб я их выпустил. Теперь они не вышли, а выскочили... бросились на него со стоном: „А-а-а-а!".»

Г. Гапон восклицал: «Товарищи, всё, что вы слышали, — не­правда! Я сделал всё это ради бывшей у меня идеи...». «Молчи, зна­ем твои идеи!» — с гневом оборвали его.

«Братцы! — попросил Гапон. — Простите меня — во имя прошлого». «Ты нашу кровь продал охранке — за это нет проще­нья», — отвечали рабочие. «Нет у тебя прошлого. Ты его бросил к ногам грязных сыщиков», — сказал ему один из них.

что я сделаю, если царь примет её? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, у нас есть царь. Что долж­ны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное собрание. Ну а если царь не примет петицию, что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами долж­ны добыть свои права».

«Если же не пропустят, — продолжал он, — то мы прорвёмся силой. Если войска будут стрелять, мы будем обо­роняться. Часть войск перейдёт на нашу сторону, и тогда мы устроим ре­волюцию... разгромим оружейные ма­газины, разобьём тюрьму, займём те­леграф и телефон. Эсеры обещали бом­бы... и наша возьмёт».

Как вспоминал литератор В. Поссе, он позже как-то спросил у Гапона: «На что же вы рассчитывали, когда вели ра­бочих к царю?». «На что? — отвечал тот. — А вот на что! Если бы царь при­нял делегацию, я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же на­писать указ об амнистии всех полити­ческих. Мы бы вышли с царём на бал­кон, я прочёл бы народу указ. Общее ликование. С этого момента я — пер­вый советник царя и фактический пра­витель России. Начал бы строить Цapство Божие на земле».

«Ну а если бы царь не согласился?» — спрашивал Поссе. «Что же? Тогда было бы то же, что при отказе принять деле­гацию. Всеобщее восстание, и я во гла­ве его, — сказал Гапон и добавил с лу­кавой улыбкой: — Чем династия Рома­новых лучше династии Гапона? Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течёт кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая».

Гапона связали, накинули ему петлю на шею и повесили на крюке вешалки. Рутенберг не смог присутствовать при казни сво­его бывшего друга и вышел из комнаты. Потом он говорил Б. Са­винкову: «Я вижу его во сне. Он мне всё мерещится. Подумай, ведь я его спас 9 января... А теперь он висит!».

Только месяц спустя тело убитого обнаружила хозяйка дачи. 3 мая «героя красного воскресенья» предали земле. В последний путь его провожали две сотни рабочих, оставшихся до конца вер­ными своему наставнику. «Вы жертвою пали... — пропели они, а потом возмущённо выкрикивали над гробом: — Месть! Месть! Ложь! Ложь!»

На надгробном кресте сделали краткую надпись: «Герой 9 января Георгий Гапон».