Появление этих работ открыло новые перспективы исследований в области истории международных отношений и внешней политики

Пocлe возвращения из плена Бродель завершил свой огромный (более тысячи страниц) труд, основанный на тщательном изучении архивов Испании, Франции, Италии, Германии, Австрии, Ватикана и Дубровника; защитил его в качестве докторской диссертации (1947) и опубликовал в 1949 г. (2-ое издание 1966 г.).

С конца 50-х годов в полную силу развертывается научно-техническая революция, обусловившая существенные изменения в экономической и социальной структуре, что вызвало во многих странах Запада подъем мощных демократических движений.

Усиление релятивистских акцентов в историографии США, происшедшее в первое послевоенное десятилетие, затронуло творчество ведущих историков. Но особенно разительной была эволюция взглядов главы ведущего в межвоенный период в США прогрессистского направления Ч. Бирда. Он не только развивал неокантианские воззрения, но пришел к отказу от монистического истолкования истории на основе экономической интерпретации. Это стало одной из важных причин упадка всего прогрессистского направления.

Большие перемены в российской историографии произошли лишь на новом этапе, в конце 80-х-90-х годах, когда марксизм утратил монопольное положение и наметился методологический и идейный плюрализм.

При общем единстве мировой исторической науки ее развитие в СССР и странах Запада, в условиях раскола мира на два военно-политических блока, привело марксистскую и немарксистскую историографию к жесткой конфронтации по основным методологическим и конкретно-историческим вопросам. Падение коммунистического режима в СССР и распад Советского Союза в 1991 г. привели к кризису и дискредитации марксистской теории общественного развития. Начался новый этап в развитии российской историографии.

Крупнейшие перемены произошли в общественно-политических процессах. После второй мировой войны и разгрома фашизма началось противостояние двух социально-политических блоков во главе со сверхдержавами СССР и США, мир порой стоял перед угрозой термоядерной войны. Национально-освободительное движение изменило карту мира, рухнула колониальная система, на развалинах которой образовались десятки новых независимых государств.

Другая часть историков, выступавших против изоляционизма, руководствовалась интересами, защиты американских экономических и стратегических позиций, которые подрывали германо-японские агрессоры. Прежде всего, этими соображениями и руководствовались специалисты-международники А. У. Даллес и Г. Армстронг, отрицательно отвечая на вопрос, могут ли США оставаться нейтральными в условиях обострения мирового конфликта.

Изоляционисты требовали самоизоляции США (экономической, политической, культурной и т.д.), проведения ими политики нейтралитета. На практике это вело к попустительству агрессии, чем и объяснялась поддержка изоляционистского движения американскими правыми.

Радикальная критика в историографии внешней политики в 20-е годы была представлена работами С. Ниринга, Дж. Фримэна, Дж. К. Тернера и рада других авторов.

Среди действующих сил Реконструкции в книге Дюбуа выделены аболиционисты, северо-восточная буржуазия, рабочее движение, белые бедняки Юга, фермерство Запада, негритянский народ США.

Раскрытие активной роли черных американцев в борьбе за свое освобождение, завоевание равных с белыми юридических, политических и социально-экономических прав составило главное содержание исследований негритянских историков о Второй американской революции. При этом они посвятили относительно немного работ Гражданской войне, сосредоточившись преимущественно на заключительном периоде революции - Реконструкции. Подобный интерес объясняется тем, что именно в годы Реконструкции накал освободительной борьбы негритянского народа был наиболее высок.

Рассматривая те или иные события американской истории сквозь призму расовой проблемы, негритянские авторы выставляли им, как правило, более низкие оценки, нежели белые историки. Они подвергли критике революцию 1775-1783 гг. и особенно конституцию 1787 г., отказавшиеся распространить демократические права на черных американцев и сохранившие рабовладение. В отличие от историков—прогрессистов, доказывавших, что демократическое развитие Соединенных Штатов в первой половине XIX в. получило мощный импульс благодаря преобразованиям президентов Т. Джефферсона и особенно Э. Джексона, негритянские историки считали, что в этот период во внутренней политике происходило усиление консервативных тенденций. При этом если прогрессисты подтверждали свою концепцию в первую очередь фактом отмены имущественного ценза и распространения избирательного права на всех взрослых белых мужчин в первой трети XIX в., то негритянские историки выдвигали факты, свидетельствовавшие о лишении в этой период избирательного права свободных негров и резком ухудшении правового и экономического положения черных рабов. Естественно, что наиболее всесторонне консервативные тенденции американской истории раскрывались ими на примере рабовладельческого Юга, общество которого характеризовалось негритянскими историками не только как отсталая социально-экономическая, но и как политическая система, культивировавшая насилие.

Негритянская историография. Одним из новых явлений в развитии американской исторической науки в межвоенный период явилось оформление в качестве самостоятельного направления негритянской историографии.

Становление профессиональной негритянской историографии связано в значительной степени с деятельностью Картера Г. Вудсона (1875-1950). Вудсон родился в Виргинии в семье бывших рабов. Талантливый негритянский юноша одним из первых черных американцев смог получить блестящее образование: ремеслу историка он обучался в Сорбонне, где в числе его наставников был Олар. В 1912 г. Вудсон защитил докторскую диссертацию в Гарвардском университете. В 1915 г. основал Ассоциацию по изучению жизни и истории негритянского народа, а в 1916 г. приступил к изданию ежеквартального "Журнала негритянской истории" ("Journal of Negro History") - колыбели научной негритянской историографии.

Вокруг журнала сплотилась группа способных негритянских историков, у которых не было шансов пробиться на страницы "белых" исторических журналов. Его ведущими авторами становятся Дж. X. Франклин, Ч. Уэсли, Б. Броули, сам Вудсон, выдвинувшийся вскоре в лидеры негритянской историографии.

Формулируя методологические принципы, негритянская историография испытала определенное воздействие прогрессистской школы, но в отличие от последней она намеревалась решительно преодолеть расизм и шовинизм "белой" историографии, максимально полно выявить самостоятельную роль афро-американцев в истории США.

В своих исследованиях К. Вудсон и его последователи[21] нащупывали социально-экономические корни возникновения расизма и расовой проблемы в Северной Америке. Они привели документальные данные, свидетельствовавшие, что складывание рабовладения в США предшествовало формированию расистской идеологии и являлось экономической первоосновой расизма. Рабское состояние негров, вопиющее неравенство белых и черных в США, приходил к выводу Вудсон, возбуждали в массах белых американцев презрение к неграм, а отношение к неграм-рабам как к существам низшего сорта формировало чувство расового превосходства белых над черными.

Особое место в исследованиях негритянских историков заняла тема борьбы черных американцев за свое освобождение, выживание и самосохранение. Они категорически отвергли как расистский миф школы Филлипса о "биологической неполноценности" негров, так и концепцию ряда либеральных белых историков о "социально обусловленной неполноценности" афро-американцев, согласно которой порабощение и античеловеческие условия существования превратили негра в покорное и инфантильное человекообразное существо "сэмбо" (так презрительно называли негров на Юге США, что в переводе с языка банту в Западной Экваториальной Африке означает "обезьяна"). В собственных исследованиях негритянские историки показали, что негры не смирялись с порабощением и что их активное, проявившееся в самых разнообразных формах сопротивление плантационному рабству явилось движущим фактором развития культуры, расово-этнического самосознания негритянского народа США в самый мрачный период его истории.

Лучшим исследованием радикального крыла негритянской историографии явилась монография Дюбуа "Черная Реконструкция"[22]. Борец за освобождение негритянского народа, Уильям Дюбуа (1868-1963) в своем исследовании подверг критике не только историков-расистов, но и слабости прогрессистских авторов. Недостаток экономического детерминизма, лежавшего в основе концепции Второй американской революции Ч. Бирда, заключался, согласно Дюбуа, в обезличивании великой драмы американского народа. Он отверг и подход тех прогрессистских историков, которые видели в Реконструкции только реализацию прагматических экономических интересов Севера США. Дюбуа считал необходимым реабилитировать Реконструкцию, защитить ее как от критиков "справа", так и от критиков "слева", которые, несмотря на противоположность мотивов, умалили и исказили вклад негритянского народа в американскую демократическую традицию.

Анализ Дюбуа позиций пролетариата Северо-Востока и белых бедняков Юга был нацелен, прежде всего, на выявление причин и последствий трагического раскола белых и черных трудящихся Соединенных Штатов. Низкий уровень классового самосознания пролетариата северо-восточных штатов явился, согласно Дюбуа, главной причиной того, что расовые различия в период Реконструкции возобладали над принципом солидарности трудящихся, не позволили создать демократическую коалицию "снизу", которая только и могла стать надежной основой успехов революции.

Отличительной чертой концепции Дюбуа явилась мысль о развитии двух Реконструкций, имевших между собой принципиальные различия: первая воплотилась в программе и действиях конгресса США, вторая выразилась в революционных инициативах и достижениях негритянского народа. Подобное разделение Реконструкции на "черную" и "белую" уязвимо для критики, но следует признать, что, воспользовавшись подобным расчленением, Дюбуа смог провести важные различия между мотивами двух главных участников Реконструкции.

Марксистское направление. Отдельные историки-марксисты, начавшие свою деятельность с публицистических выступлений в партийной прессе, уже в конце 20-х годов составили основу марксистского направления. Их главные усилия концентрировались на освещении проблем истории и современности, и в первую очередь рабочего движения. В книге А. Бимбы "История американского рабочего класса" (1927) была предпринята попытка дать обобщающий очерк развития рабочего движения в США от колониального периода до 1920-х годов. Автор сосредоточил главное внимание на выявлении организационных форм рабочего движения и истории стачечной борьбы.

В работе А. Рочестер "Популистское движение в Соединенных Штатах" (1943) отмечается связь антимополистической борьбы фермеров с выступлениями рабочих в конце XIX в. Рочестер указывала на традиционализм идеалов фермерства, но подчеркивала, что фермерское движение объективно сыграло положительную роль, отстаивая демократические свободы.

В 30-е годы историки-марксисты обратились к изучению революционных традиций времен Войны за независимость и Гражданской войны 1861-1865 гг. В работе Д. Харди "Первая американская революция" (1937) обосновывалось положение о неизбежности революционной войны американских колоний против английской метрополии. Автор показывал, что политика английских правящих кругов, стремившихся превратить колонии в аграрный придаток Англии, делала американскую буржуазию ее непримиримым противником. Исследование Войны за независимость США было продолжено Г. Морейсом. В работе "Битва за свободу Америки" (1944) он вслед за историками-прогрессистами проанализировал внутренний аспект Войны за независимость, борьбу демократических элементов против лоялистов-тори. Морейс защищал действия радикальных сил, выступавших за углубление революции. Перу Морейса принадлежит также исследование "Деизм и история Америки ХVIII в." (1934) об идеологии американского Просвещения.

Исследователем проблем Второй американской буржуазной революции выступил историк и экономист Д. Аллен. В работе "Реконструкция. Битва за демократию"[23], основанной во многом на материалах книги Дюбуа, Аллен обратился к наиболее яркой главе истории борьбы негритянского народа за свое освобождение. Он дал развернутую концепцию Гражданской войны и Реконструкции 1865-1876 гг. как двух этапов буржуазно-демократической революции. Анализируя результаты Гражданской войны, Аллен делал вывод, что она не выполнила всех стоявших перед ней задач и явилась незавершенной буржуазной революцией. В связи с этим на втором этапе революции, в период Реконструкции, выдвинулась задача разрешения аграрного вопроса на Юге путем раздела плантаторских латифундий и наделения землей негров и белых бедняков.

Историография внешней политики. Традиционалисты, либералы, радикалы. После первой мировой войны историография внешней политики окончательно оформляется в самостоятельную отрасль исторической науки. Появилась целая серия серьезных монографических исследований, основанных на изучении широкого круга документов. Вместе с тем, большинство американских историков следовало устоявшимся господствующим общественно-политическим тенденциям, трактовке внешней политике США, близкой к официальной. А. Б. Дарлинг, близкий к прогрессистской историографии, формулируя их кредо, писал, что американская экспансия была трудной и жестокой, но она распространяла сферу свободы и демократии и поэтому заслуживает положительной оценки[24]. В 20-е и 30-е годы большинство американских историков-международников занималось историей внешней политики США в Латинской Америке и на Дальнем Востоке, т.е. в районах, где с давнего времени осуществлялась экспансия американского капитализма. Историография взаимоотношений Соединенных Штатов со странами Европы длительное время вращалась главным образом вокруг проблемы первой мировой войны.

Важнейшей темой в историографии латиноамериканской политики США были происхождение и эволюция доктрины Монро. В своем большинстве американские исследователи ограничивались разработкой ее дипломатической истории, развивая идеи о том, что в области внешней политики США руководствовались стремлением защищать страны Латинской Америки от угрозы интервенции со стороны Священного Союза, т.е. оборонительными целями. Ведущим североамериканским специалистом по истории доктрины Монро считается Декстер Перкинс (1889-1984). Его труды "Доктрина Монро (1823-1826)", "Руки прочь! История доктрины Монро"[25] отличают обилие фактического материала, в том числе из архивов Лондона, Парижа, Берлина и Мадрида, тщательный анализ конкретной истории доктрины. Но, занимаясь исключительно внешнеполитической историей, он абстрагировался от ее социально-экономических корней, особенностей развития американского капитализма в начале XIX в. Отрицание экспансионистских тенденций, присущих доктрине Монро, проходит красной нитью в трудах Перкинса.

Оправдание политики США в Латинской Америке отчетливо проявилось в трудах другого крупного историка Сэмуэля Ф. Бимиса (1891-1973). Вмешательство США в дела Латинской Америки он объяснял стремлением "упрочить политическую и экономическую стабильность этих стран для того, чтобы не было оправдания или предлога для европейской интервенции в эту стратегически важную часть Нового Света"[26].

С 30-х годов в США развернулось более детальное исследование истории американской внешней политики конца XIX - начала XX в. Особое внимание историки уделили испано-американской войне 1898 г. и доктрине "открытых дверей" (или доктрине Дж. Хэя - по имени тогдашнего государственного секретаря США). В трактовке войны, итогом которой явилось установление контроля Соединенных Штатов над Кубой, Филиппинами, Пуэрто-Рико и рядом других колониальных владений Испании, преобладает попытка завуалировать ее экспансионистскую направленность. Большинство американских историков подхватили официальную версию причин и целей войны, согласно которой США стремились к "освобождению" Кубы и Филиппин и вступили в войну лишь под давлением общественного мнения страны. Вместе с тем в работах ряда историков, близких прогрессистскому направлению, содержалась критика экспансионизма. Так, Д. Пратт в книге "Экспансионисты 1898 г."[27] представил данные о формировании экспансионистской идеологии в США на рубеже XIX-XX вв., однако одновременно проводил идею непричастности "большого бизнеса" к войне с Испанией.

Среди работ о политике США на Тихом океане и в Азии в конце XIX в. выделяются многочисленные исследования, посвященные доктрине "открытых дверей", с помощью которой американский капитал рассчитывал добиться в Китае решающего экономического преимущества. Из них наибольшую известность получили работы Тайлера Деннетта, например, "Американцы в Восточной Азии"[28]. Тихоокеанская политика Соединенных Штатов, в изложении Деннетта, всегда основывалась на принципах равных коммерческих возможностей США и европейских держав и сотрудничества с народами Азии. Эта политика имела давние традиции, а доктрина "открытых дверей" явилась ее логическим завершением. Фактически выступив с оправданием политики США, Деннетт пытался доказать, что доктрина учитывала национальные интересы Китая и способствовала сохранению его независимости от посягательств европейских колониальных держав.

Ниринг стремился подойти к объяснению экономической внешней политики, раскрыть роль монополий и финансового капитала. В книге "Американская империя"[29] он оперировал фактами, свидетельствовавшими о заинтересованности влиятельных кругов США во вступлении в первую мировую войну. В "Дипломатии доллара"[30], написанной им совместно с Фримэном, показано, что американские монополии использовали мировую войну в целях укрепления своих позиций в Западном полушарии. Тернер, близкий в то время к радикальным кругам, пришел к выводу, что "наша война велась в интересах бизнеса".

Представители радикального направления подвергались остракизму за свои убеждения. Однако, несмотря на это, их работы имели широкий общественный резонанс. Взгляды С. Ниринга и Дж. К. Тернера находили поддержку со стороны либеральных журналов "Нация" ("Nation") и "Новая республика" ("New Republic"). В президентской кампании 1924 г. радикальные круги использовали в целях антимонополистической пропаганды материалы из их книг о роли дома Моргана в вовлечении США в войну.

В 30-е годы под влиянием роста антимонополистических и антивоенных настроений в историографии резче выявилась критическая струя. Авторы многих трудов осуждали отдельные стороны американской внешней политики. Своеобразным продолжением традиции антиимпериалистов периода испано-американской войны 1898 г. и "разгребателей грязи" явились работы Л. Г. Дженкса, Дж. Риппи, Ч. Кепнера, Дж. Суфилла и других, издававшиеся в серии "Исследования по вопросу об американском империализме" (1928-1935), - о политике США в странах Латинской Америки. В них осуждалась интервенция Соединенных Штатов, показывалась заинтересованность американских монополий в экспансии в этом районе.

С середины 30-х годов, когда над Европой уже нависла угроза фашистской агрессии, в США развернулись национальные дебаты по текущим внешнеполитическим проблемам. Чем дальше, тем больше внутриполитическая борьба, в которой активно участвовали и историки, сводилась к одному основному вопросу: следует ли США выступить против фашистской агрессии?

Среди идеологов изоляционизма находился и Ч. Бирд, почти полностью переключившийся в 30-е годы на исследование внешней политики. Исходя из своей концепции "национального интереса" США, Бирд защищал идею так называемого континентального изоляционизма, "возделывания собственного сада".

Окончательный итог затянувшихся дискуссий был подведен на собрании Американской исторической ассоциации в конце 1940 г., где был заслушан доклад Д. Ф. Флеминга "Банкротство изоляции". Историки-изоляционисты остались в меньшинстве. Многие ученые правильно оценивали начавшуюся борьбу народов против фашизма как борьбу против крайней реакции. Дж. Т. Шотвелл, Д. Ф. Флеминг, Ф. Л. Шуман и другие высказывались за участие США в коллективном отпоре фашизму.

24) Историческая наука второй половины 20 в. (1945 – середина 1990-х гг.).

24.Историческая наука второй половины XX века (1945 – середина 1990-х гг.)

Историческая наука во второй половине XX века прошла слож­ный и противоречивый путь. В целом, однако, это было поступа­тельное развитие, приведшее к существенному обновлению теорети­ческих основ, методов и методики историографии. Эти черты проявились, прежде всего, в деятельности направления, получившего название "новой исторической науки" и утвердившегося в ведущих странах Запада.

Внутреннее развитие исторической науки, ее возросшая роль в общественной жизни послевоенного периода привели к созданию множества новых научных центров, разрабатывающих историческую проблематику, значительно увеличилась сеть исторических обществ, резко возросла историческая периодика, поднялся тираж книг по истории, специальных и популярных. Множились кадры исследователей-специалистов, выпускаемых высшими учебными заведениями. В огромной степени возросли международные связи историков: меж­университетские обмены, форумы, симпозиумы, на которых обсуж­даются важнейшие теоретические и конкретно-исторические проб­лемы. Каждое пятилетие регулярно собираются всемирные кон­грессы исторических наук. Теоретические и методологические воп­росы современной историографии занимают главное место на стра­ницах международного научного журнала "История и теория" ("History and Theory" (1960)).

Развитие исторической науки, как и всех форм духовной жиз­ни общества, испытывало могущественное воздействие глобальных процессов, протекающих в мире. Гигантскими шагами шел вперед научно-технический прогресс: величайшим научным достижением явилось овладение атомной энергией, выход человека в космос положил начало освоению космического пространства, генетики, выявив носителя наследственности ДНК, сделали важный шаг на пути генной инженерии, создание электронно-вычислительных машин подготовило новую ступень для развития производительных сил.

В основе методологии советских исследователей, как и прежде, лежал исторический материализм. Марксизм был большим дости­жением науки об обществе XIX в., он мощно обогатил историческое знание и раздвинул горизонты исследования социально-экономиче­ской жизни. Впервые было дано целостное материалистическое объяснение истории. Общественный процесс понимался как смена социально-экономических формаций, а основное его содержание сводилось к борьбе классов; политические события, государственная деятельность, идеология объяснялись приматом классовой борьбы.

Абсолютизация классовой борьбы, увенчанная постулатом "революции - локомотивы истории", приводила нередко к упрощениям и одномерности в трактовке событий прошлого, но она имела еще более негативные последствия при подходе к современности. Неправомерный вывод, будто капитализм исчерпал свои возможности, а обострение классовых противоречий достигло апогея, привел к формулированию концепции общего кризиса капитализма. Эта уста­новка способствовала деформации и искажению многих аспектов ис­тории новейшего времени.

Трудности развития исторической науки в СССР определялись не только выявившимися внутренними слабостями марксизма и ошибками в его применении. Не менее важно, что марксизм давно уже стал го­сударственной идеологией, историческая наука находилась под сильнейшим идеологическим и политическим прессом. Спрос "сверху" порождал прикладные конъюнктурные труды, то есть попросту подел­ки, которые не давали серьезного анализа фактического материала. Последний интерпретировался в системе понятий догматического марксизма в угоду политической конъюнктуре.

Наиболее трудным временем в развитии отечественной историо­графии было первое послевоенное десятилетие. Страна вставала из развалин, восстанавливались многие университетские центры. Мате­риальная база академических институтов и вузовских кафедр была слаба. Кроме университетских кафедр всеобщей истории основным центром, где изучались проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки, был Институт истории АН СССР. В условиях жесткого партийного контроля большую активность проявляли центральные партийные вузы: кафедра всеобщей истории Высшей партийной школы и кафедры всеобщей истории и международных отношений Академии общественных наук при ЦК КПСС, публиковавшие установочные учебные пособия по новой и новейшей истории для вузов и средней школы. Историческая периодика была ограниченной. Регулярно выходили лишь журналы "Вопросы истории" и "Известия Академии наук СССР. Серия истории и философии". К методологическим вопросам обычно обращался журнал "Коммунист" (до 1952 г. выходил под названием "Большевик"). Советская историческая наука была искусственно изолирована от мировой.

В стране царила тяжелая интеллектуальная атмосфера. На про­тяжении последних 5-6 лет жизни Сталина прошли кампании против "буржуазной лженауки генетики", гонения писателей, в частности на М. Зощенко и А. Ахматову, и композиторов, борьба против космопо­литизма, дискуссии по вопросам языкознания и экономическим проб­лемам социализма - поразительные по своей схоластике и догматиз­му. И все это происходило в стране, которая только недавно, за­платив страшную цену, одержала беспримерную победу над фашизмом, освободив многие народы Европы, спасла их от порабощения, а то и истребления.

Для историографии этого периода характерно традиционное внимание к истории революционных и освободительных движений, рабочему движению, самостоятельной научной отраслью становится славяноведение. Но сделано в этих областях было немного - обобщающие выводы явно обгоняли собранный в конкретно-ис­торических исследованиях материал. На одно из первых мест выд­вигается внешнеполитическая тематика, прежде всего изучение внешней политики СССР. На ее трактовку пагубное влияние оказали политизация истории и "холодная война". Тон, заданный правительственной публикацией "Фальсификаторы истории" (1948), где давалась оценка предвоенных советско-германских отношений и в особенности пакта Молотова - Риббентропа был затем принят в десятках работ скорее пропа­гандистского, чем исследовательского характера.

В середине 50-х годов сложились более благоприятные усло­вия для развития исторических исследований. Важнейшее значение имел доклад Н. С. Хрущева в 1956 г. на XX съезде КПСС с ра­зоблачением культа личности Сталина. К началу 60-х годов про­изошло и известное ослабление "холодной войны". Все это суще­ственно изменило идейный климат. После XX съезда исчезли из научного обихода труды Сталина и "Краткий курс истории ВКП(б)", был расширен доступ исследователей к архивным материалам, несколько смягчился партийно-государственный контроль.

Одновременно экономическое восстановление страны, рост ее влияния на международной арене усилили потребность в более ос­новательных исторических знаниях. Значительно расширилась си­стема научно-исследовательских учреждений, занятых изучением новой и новейшей истории. Были созданы академические институты по изучению стран Латинской Америки, США и Канады, международного рабочего движения и др. В крупнейших промышленных центрах страны открылись новые университеты, в которых были об­разованы исторические факультеты с кафедрами всеобщей истории. Возросло число специальных исторических периодических из­даний по различным разделам новой и новейшей истории.

Советская историческая наука начала выходить из искусствен­ной изоляции. Стереотипы "холодной войны" в отношении западной немарксистской историографии, хотя и с трудом, уступали место более трезвым академическим подходам. Оживились международ­ные связи, научные обмены, поездки историков в зарубежные страны для работы в архивах и библиотеках. Примером является становление советско-американских научных контактов. С 1970 г. устанавливаются связи Национального комитета историков Советско­го Союза с Американской исторической ассоциацией. Согласно дого­воренности, с 1972 г. регулярно раз в два года проводятся советско-американские коллоквиумы историков по проблемам истории США и России. Успешно (под руководством И. Д. Ковальченко с советской стороны) осуществлялась программа советско-американского сотруд­ничества в области применения количественных методов в изучении истории. С. Л. Тихвинский и Н. Н. Болховитинов возглавили первую совместную советско-американскую публикацию документов по исто­рии ранних русско-американских отношений. С 1974 г. на кафедре новой и новейшей истории МГУ американские профессора ежегодно читают курсы по истории США. Почетными членами Американской ис­торической ассоциации стали видные российские историки М. Н. Ти­хомиров и П. А. Зайончковский.

После долгого перерыва, начиная с Римского конгресса 1955 г., во всемирных съездах историков вновь участвуют советские исследователи. На протяжении почти целого века эти собрания привлека­ют внимание мирового сообщества историков, собирая тысячи участ­ников (на ХШ Международном конгрессе в 1970 г. в Москве присут­ствовали ученые из 50 стран). Конгрессы являются как бы вехами на пути развития мировой исторической науки, здесь нередко наиболее отчетливо выявляются основные тенденции в развитии мировой историографии, как в методологическом, так и в проблемно-темати­ческом отношении. Если в 50-70-х гг. обсуждение актуальных проблем было не только полем академических дискуссий, но и острей­ших идеологических баталий, то по мере ослабления "холодной вой­ны" и ухода от конфронтационности взгляды советских и западных ученых сближались по многим проблемам. Важно, что в личных кон­тактах и порой жесткой полемике происходило ознакомление с методологией и методикой "новой исторической науки", применяемым ею междисциплинарным подходом, приоритетными направлениями совре­менной западной историографии: социальной историей, исторической демографией, исторической антропологией и т.д., обогащающими видение исторического прошлого, особенно в понимании человека как целостного субъекта исторического действия (заметное влияние в этом плане имели конгрессы в Сан-Франциско (1975), Бухаресте (1980), Штутгарте (1985), Монреале (1995).

Происходившие с конца 50-х годов перемены в стране оказали немалое влияние на содержание исторических исследований. Менее они повлияли на методологию. Исследования велись по-прежнему в рамках марксистско-ленинской концепции истории, истинность которой открыто никто не оспаривал, ставилась задача лишь "возвращения к истокам", "к неискаженному марксизму". С другой стороны, административными методами была свернута дискуссия об азиатском способе производ­ства, ставившая под сомнение универсальность марксистской пяти­ступенчатой лестницы формаций; приглушены были и споры о "сред­них слоях", расширявших диапазон общественных групп, не принадлежащих к эксплуататорским классам; весьма жестко проводился в жизнь принцип партийности исторической науки.

И все же изменения происходили. Началась расчистка "завалов догматизма", были отброшены наиболее одиозные сталинские вульгаризации и упрощения, определенное ослабление идеологического пресса позволило отойти от явно устаревших оценок основоположников марксизма. Так, признаны ошибочными положения Маркса и Энгельса, явно переоценивавших степень экономической зрелости капитализма, его готовность к социалистическим преобразованиям во второй половине XIX в. В исследовательских работах пересмотрено ленинское положение, относящееся к началу XX в. ("переходу капитализма в монополистическую стадию") как времени "реакции по всей линии". Было показано, что в передовых странах Запада под давлением широких демократических движений и потребностей развития капитализма был принят реформаторский курс в социальных и экономических областях: в США Т. Рузвельтом и В. Вильсоном, в Англии Д. Ллойд Джорджем, в Италии Д. Джолитти. Скорректированы подчас односторонние оценки Маркса и Энгельса, данные ими видным общественным и политическим деяте­лям: Бакунину, Боливару, Герцену, Кошуту, Мадзини, Прудону и др.

Были также исправлены наиболее одиозные оценки, бытовав­шие в советской историографии конца 40-х - начала 50-х годов: большое преувеличение степени участия США в антисоветской интервенции, характеристика де Голля как "фашиста" и "агента англо-американского империализма" в период второй мировой войны и т.д.

B первые послевоенные десятилетия, несмотря на неблагоприятные ycловия, в отечественной исторической науке сформировалась плеяда исследователей, признанных не только на родине, но и в зарубежной исторической науке: В. П. Волгин, Ф. В. Потемкин, Е. А. Косминский, Б. Ф. Поршнев, А. З. Манфред, А. В. Ефимов, А. С. Ерусалимский, В. М. Далин, А. В. Адо.

Расширился диапазон исторических изысканий. Если до войны существовали три основных региональных направления исследова­ний: франковедение, германистика и англоведение, а после вто­рой мировой войны к ним прибавилось славяноведение, то с шести­десятых годов оформились американистика, латиноамериканиcтика, началось планомерное изучение истории многих других стран: Италии, Испании, Ирландии, Швеции, Канады и т.д. Заметное место заняли биографические работы, имевшие успех в широкой читательской аудитории. Это уже были не только политические биографии, авторы нередко обращались к индивидуальной психологии и частной жизни исторических деятелей. Популярными авторами жанра стали А. З. Манфред, Н. Н. Молчанов, В. Г. Трухановский, Н. Н. Яковлев, Р. Ф. Иванов, Ю. В. Борисов и др.

Основными направлениями научных исследований являлись ре­волюции нового и новейшего времени, рабочее и социалистическое движение, внешняя политика и международные отношения, национально-освободительная борьба. В изучении этих проблем сказа­лись как сильные, так и слабые стороны советской историографии.

В марксистской концепции общественного развития классовая борьба выступает главным двигателем истории, а революция рассматривается как высшая форма классовой борьбы, ее кульминация. Поэтому неудивительно исключительное внимание к этим сюжетам. Англий­ская буржуазная революция ХVII в., Великая французская револю­ция, Война за независимость и Гражданская война 1861-1865 гг., Война за независимость в Латинской Америке, Рисорджименто в Италии, революция 1848 г. во Франции и Германии, Ноябрьская революция 1918 г. в Германии, Гражданская война в Испании 1936-1939 гг. и др. стояли в центре исследований советской историо­графии.

Абсолютизация революций как формы социального развития означала недооценку и даже подчас игнорирование другой его важной формы - эволюции. Изучение реформ, понимаемых как "побочный продукт революционной борьбы", было отодвинуто на второй план. Потери такого подхода были особенно значительны при рассмотрении движения к "организованному капитализму" в XX в., когда политическое реформаторство проявило себя в демократизации аппарата власти, стремлении создания механизмов, ставивших под государственный контроль деятельность корпораций, усилении социальной защиты трудящихся.

Наибольшее внимание исследователей привлекали английская и французская революции, характеризовавшиеся ожесточенной классовой борьбой и проложившие путь к буржуазному обществу. Продолжая традиции "русской исторической школы", советские исследователи весьма основательно разработали социально-экономические предпосылки французской революции 1789 г., уделив, прежде всего, внимание аграрному вопросу. В то же время в тени остались менталитет, нравственные императивы - неотъемлемая часть человеческих ориентаций, важ­ный компонент деятельности как отдельных индивидов, так и групп людей.

В центре исследований находились наиболее радикальные движения и идеи, особое внимание привлекал якобинский период французской рево­люции. В изучении этой тематики было сделано немало. Но абсо­лютизация самого состояния революции как высшей ценности вело к оправданию методов плебейской борьбы, в частности, террора в годы якобинской диктатуры, а исключительное внимание к форми­рованию коммунистических идей в эпоху Французской революции приводило к явному преувеличению их удельного веса в идеологии то­го времени.

Лишь с 80-х годов, прежде всего под влиянием новых общест­венных импульсов, исследователи начали искать новые подходы, переосмысливать прежнюю проблематику, изучать общественное раз­витие Франции не только в ракурсе "снизу" и "слева".

Другой центральной темой являлась история рабочего класса. Исследовательское поле здесь исключи­тельно обширно, оно включает изучение положения рабочего клас­са, этапов развития рабочего движения от его первых шагов до наших дней, то есть тесно связано с пониманием генезиса промыш­ленного капитализма. Важнейшие, по существу самостоятельные разделы этой тематики: борьба рабочих за улучшение своего эко­номического положения и деятельность массовых организаций - профсоюзов, социалистических партий I и II Интернационала, современное коммунистическое движение.

Эти и многие другие проблемы стали предметом изучения историков, экономистов, социологов. В работах был собран большой фактический материал, извлеченный из официальных и частных документов, переписки, ме­муаров, материалов рабочей печати и т.д. Специфические особен­ности рабочего и социалистического движения были изучены в больших и малых странах Запада, было обращено внимание не только на борьбу рабочих за свои экономические права, но и на их роль в важнейших демократических и социальных переменах.

Вместе с тем исследование рабочего движения являлось чрез­вычайно идеологизированной областью советской историографии. Отправное положение марксизма об освободительной миссии рабочего класса вело к идеализации и к преувеличению его роли на различных этапах исторического развития. Особенно ощутимо эта черта проявилась при изучении рабочего движения в новейшее время, ибо данный подход сочленился здесь с неадекватным осмыслением социально-экономических и политических процессов современного капитализма, получивших выражение в концепции общего кризиса капитализма. С другой стороны, абсолютизация классовой борьбы приводила к негативной оценке реформистских тече­ний и организаций на протяжении всей истории рабочего движения.

Немало было сделано советскими историками в изучении внеш­ней политики стран Запада и международных отношений. Но и здесь идеологические установки сыграли весьма отрицательную роль. Со­ветская историография так и не смогла перешагнуть через полити­ко-идеологические барьеры в подходе к внешней политике СССР ка­нуна второй мировой войны, в оценке советско-германского пакта 1939 г. В центре истории международных отношений после второй мировой войны оказались советско-американские отношения, про­исхождение "холодной войны". Историки и политологи СССР многие годы возлагали ответственность за возникновение "холодной вой­ны" исключительно на США.

В развитии западной исторической науки второй половины XX века можно выделить два основных этапа: 40-50-е и 60-80-е годы. На первом этапе, при всем многообразии методологических подходов и исследовательских методик, направлений и школ, важную роль в методологии исторического познания приобрело идиографическое направление, характеризующееся отношением к ис­тории как науке о единичных, уникальных явлениях. Естественно, влияние этой методологии было неодинаковым в различных национальных историографиях (Во Франции в 40-50 годы, например, господствовала школа "Анналов" устремленная на проблемное исследование), но общая тенденция обозначилась весьма отчетливо.

Сомнения в познавательных возможностях исторической науки были далеко не новыми. Еще на рубеже XIX-XX вв. они были вы­сказаны в "философии жизни" В. Дильтея и в работах создателей баденской школы неокантианства В. Виндельбанда и Г. Риккерта. Вы­ступая против позитивистской теории познания, настаивавшей на сходстве методов общественных и естественных наук, критики справедливо обратили внимание на специфику гуманитарных знаний, они также подчеркнули неустранимость cубъективного момента из процесса познания, а, следовательно, релятивности его результа­тов. Дильтей и неокантианцы показали сложность исторического познания, но проблема осталась нерешенной. Абсолютизируя отно­сительный характер всякого, особенно исторического познания, они делали вывод, что исследователь не в состоянии адекватно отразить реальную действительность. Главный тезис Дильтея, гласивший "природу мы объясняем, а духовную жизнь понимаем", вел к заключению, что любые знания в истории обесцениваются их край­ней субъективностью. В том же направлении работала и теоретиче­ская мысль неокантианцев, квалифицировавших научные познания по методам исследования: "Одни отыскивают общие законы, другие отдельные исторические факты; выражаясь языком формальной логи­ки, цель первых - общее, аподиктическое суждение, цель вторых - суждение единичное, ассертаорическое... Одни из них суть науки о законах, другие о событиях"[1]. В противоположность естество­знанию в истории "случающиеся события не имеют общих признаков" и потому здесь возможно применение лишь "индивидуализирующего метода", описывающего события.

Неокантианский подход оказал значительное влияние на ис­торическую мысль, но долгое время эти теоретические построения оставались несоединенными с практикой исторического исследова­ния. Лишь в первое десятилетие после второй мировой войны, когда под ударами неокантианской философии падали многие бастионы позитивизма, положение начало меняться. Дополнительную аргументацию неокантианству предоставили и новейшие философские течения: прагматизм, персонализм, экзистенциализм.

Западногерманской историографии не пришлось перестраивать­ся в методологическом отношении. В первое послевоенное десяти­летие в историографии продолжало доминировать поколение истори­ков, сформировавшееся еще в период кайзеровской Германии или при господстве нацизма, а с ними и "немецкий историзм", тесно связанный с идиографическим направлением. Старейшина исто­рической науки Г. Риттер характеризовал на первом послевоенном съезде западногерманских историков в 1949 г. индивидуализирую­щий метод как "главный в германской исторической науке".

В английской историографии, где традиционно преобладали эмпиризм и нелюбовь к теории, появился целый ряд работ, посвя­щенных проблемам исторического познания и философии истории. Развернутое изложение релятивистского понимания истории дал Дж. Ренир в книге "История, ее цели и метод" (1950), подчеркивавший субъективное начало в отборе исследователями фактов, их груп­пировке и выработке концепции. В его поддержку выступили влия­тельный теоретик исторической науки И. Берлин, крупный историк Дж. Барраклаф и др. Вместе с тем в практике исторических иссле­дований изменилось немногое. По-прежнему в методологии превали­ровал своеобразный сплав традиционного английского эмпиризма с описательными позитивистскими методами и элементами индивидуа­лизирующего подхода. С этих позиций историки подходили не толь­ко к освещению доминировавшей в исследованиях политической те­матики, но и социальной стороны исторического процесса.

Релятивистские идеи не получили широкого распространения во французской историографии. Решающее влияние приобрели историки школы "Анналов", которые еще в 30-е годы, пересмотрев методо­логические принципы традиционной позитивистской историографии, не потеряли веры в возможность исторического познания и стремились реализовать идею "исторического синтеза".

После второй мировой войны все более меняется и общая миро­воззренческая установка западной исторической науки в отношении идеи прогресса. Сомнение порождала сама действительность. Две мировые войны, подъем национализма, бесчеловечные тоталитарные режимы, угроза гибели человечества в ядерном огне - все это способствовало подрыву веры в прогресс. Наступление велось и по линии обоснования неокантианского тезиса о принципиальной невозможности объективной оценки прогрессивности или регрессивности общественных явлений и процессов. Часто социологи и историки избегали говорить об историческом прогрессе, предпочитая нейтральное понятие "социальные изменения".

Отход от идеи поступательного развития общества явно про­ступает в концепциях круговорота. Сердцевина грандиозной пано­рамы эволюции человечества от древнейших времен до наших дней, нарисованной английским историком А. Тойнби,- циклическое развитие. Ее американским вариантом явилась социолого-историческая схема зарождения и упадка "культурных систем" русского социолога, высланного за рубеж, Питирима Сорокина.

Было бы упрощением связывать рост консерватизма в послево­енной западной исторической науке с усилением агностицизма и релятивистских посылок, скорее импульсы исходили из внутриполитической обстановки и "холодной войны", которая способствовала идеологизации многих сфер общественной жизни. Вместе с тем вли­яние методологических перемен тоже не следует сбрасывать со счетов.

В США консерватизм обозначился не только в упадке "прогрессистской школы", но и в выдвижении на первый план теории "согласованных интересов" (консенсус), которую исповедовали такие крупные историки как Р. Хофстедтер, Д. Бурстин, Л. Харц. Теория "согласованных интересов" во многих отношениях являлась антитезой прогрессистской школе. Она отвергла выделение конф­ликта как важной линии американской истории, противоречий со­циальных, региональных, групповых, экономических, идеологиче­ских. Вместо этого она отправлялась от посылки, что главная особенность американской истории - согласованность основных элементов американского общества на основе комп­ромисса.

В английской историографии, как и в американской, консерватизм наиболее отчетливо проявился в подчеркивании преемствен­ности, отрицательном отношении к крутым переменам, прежде всего революциям. Широким влиянием в эти годы пользовался крупный ис­торик консервативного лагеря Л. Нэмир. В известной дискуссии в конце 40-х - начале 50-х годов о роли джентри в английской ре­волюции ХVII в. получил известность Х. Тревор-Роупер, утверждав­ший, что революция была лишь бунтом оскудевшего провинциального дворянства, глубоко консервативно­го по своей природе и социально-политическим убеждениям. Дру­гие историки преуменьшали масштабы изменений, выз­ванных революцией в экономической, социальной и политической структуре общества. Односторонний характер приняло и обсуждение в английской историогра­фии вопроса о социальных последствиях промышленного переворо­та (прежде всего положения трудящихся). Связь этой проблемы с оценкой всего начального этапа развития капитализма очевидна. Были предприняты попытки опровергнуть факты ухудшения положе­ния трудящихся в период промышленного переворота и доказать, что фабричная система, напротив, сразу принесла его значитель­ное улучшение.

Доминирующее положение консервативного направления в ис­ториографии ФРГ во многом было обусловлено спецификой после­военного периода: атмосферой "холодной войны", расколом Гер­мании. Сказалась и преемственность кадров в исторической науке, консервативное направление опиралось на старое поколение исто­риков, включавшее такие имена, как Г. Риттер, Г. Шёпс и др. Представители консервативного направления исторически обосновывали "герман­ский вклад" в оборону Запада. Прежняя прусская националистическая концепция была ревизована. Теперь говорилось не о борьбе Германии с западными державами, а о единстве всего западного мира против угрозы "восточного деспотизма". Проводниками един­ства и дружбы с Западом выступают Лютер и Фридрих П, Бисмарк и Герделер. Здесь недалеко уже было и до идеи "атлантического единства".

Одним из крайних следствий релятивистского подхода явился презентизм, то есть "конъюнктурщина" - следование историков за переменами политического курса и общественного климата. Ес­тественно, историография несет в себе мировоззренческую, идеологическую функцию, но ей присущи, как и всякой науке, своя внутренняя логика, свои специфические закономерности развития. Релятивистский подход ссылками на познавательно-гносеологические трудности исторической науки давал дополнительные аргументы к оправданию модернизации истории. Раз прошлое дано только через повторное переживание в сознании са­мого историка, то, следовательно, осовременивание прошлого не­избежно. Если в предвоенный период левые и либеральные ис­торики на основе исторического анализа делали выводы в пользу реформ, то презентисты-консерваторы первого послевоен­ного десятилетия ставили изучение истории, как правило, на службу политическому консерватизму. Подчинение индивидуального выбора и идейной позиции историка господствующим умонастроениям и политическим концепциям особенно отчетливо проявилось в США. В 1949 г. президент Американской исторической ассоциации К. Рид мотивировал необходимость подчиненности исторических интерпретаций со­временным политическим задачам "социальной ответственности ис­торика": "Либерально-нейтральная позиция, подход к социальной эволюции с точки зрения бесстрастного бихевиоризма нас уже не удовлетворяет... Тотальная война, все равно - холодная или го­рячая, мобилизует каждого и каждого обязывает занять свой пост. Историк так же несвободен от этой обязанности, как и физик"[2].

С конца 50-х - начала 60-х годов произошли серьезные изме­нения в исторической науке западных стран, связанные с обстоя­тельствами социального, политического и общенаучного характера. Произошли качественные изменения в мире, начала отступать "холодная война", появились элементы разрядки международной напряженности. После экономических потрясений 1957-1958 гг. развертывается долгосрочное государственное программирование экономического развития. Римский договор 1957 г. стал важной вехой в региональной интеграции, захватившей к середине 70-х годов основные ев­ропейские капиталистические страны с их по преимуществу реформистской политикой в социальной области.

В новых условиях оживился и неолиберализм. Неолиберализм (или социальный либерализм), в противоположность буржуазно- индивидуалистическому либерализму XIX в., выступавшему под лозунгом равных прав и возможностей, выдвинул концепцию социально-экономических прав человека и предоставления их с помощью государственного законодательства. Идея индивидуализма соединена здесь с социальным реформизмом. С конца 50-х годов на историческую мысль западных стран оказывают все более за­метное влияние экономико-социологические теории "индустриаль­ного общества" и "модернизации", которые связывают исторический путь, пройденный капитализмом, и перспективы его развития с на­учно-техническим прогрессом. Их политическая окраска различна— от леволиберальной Дж. Гэлбрейта до апологетической Д. Белла и З. Бжезинского. Тогда же получила широкую известность одна из разновидностей этих концепций - теория "стадий экономического роста", связанная с именем извест­ного американского социолога и экономиста У. Ростоу.

Во Франции наиболее известным пропагандистом этой теории стал Р. Арон, считавший, что здесь, как и в других развитых странах Запада, с конца XIX в. утвердилось "индустриальное общество, которое обеспечивает благосостояние всех слоев населения, и тем самым устраняет возможность появления острых социальных коллизий"

Примерно в то же время историки-неолибералы ФРГ провозгла­сили "индустриальное общество" основной социально-экономической структурой германской истории XIX-XX вв. В теории "модернизации", распространенной среди историков социально-критического направ­ления, концепция "индустриального общества" была дополнена факторами социального, политического и культурного развития.

В новых условиях все очевиднее становилась неэффективность теоретико-методологических основ идиографической историографии. Получившие широкое распространение сомнения в возможности познания прошлого, абсолютизация индивидуального в истории, влияние эмпиризма и презентизма отнюдь не способствовали укреплению авторитета истории как научной дисциплины. Вызывали неудовлетворенность и уход от изучения глубинных реальностей исторического процес­са в сферу преимущественно политической истории, индивидуальной психологии, попытки преуменьшить массовые движения и социальные конфликты. Видный американский социолог Ч. Р. Миллс писал в 1961 г., что у рядового читателя может сложиться впечатление, будто "история - это в действительности чепуха, это нравоучительные леген­ды на темы прошлого, необходимые для удовлетворения текущих нужд политиков - как либеральных, так и консервативных"[3].

Сдвиги в сфере исторического знания торопили и другие факторы. Среди них - развертывание научно-технической революции и усиление влияния прогресса естественных и точ­ных наук на обществоведение, широкое развитие социологических и политологических исследований, успехи исторической демографии, структурной лингвистики и т.д. Все это не могло не привлечь вни­мания историков к количественным методам, типологическим моде­лям, анализу социально-экономических структур. Историки все ост­рее ощущали нехватку теории, позволяющей объяснить на­копленный фактический материал и обобщить исторический опыт.

В условиях НТР и порожденной ею атмосферы, переосмысление задач и методов изучения истории пошло по пути сциентизации, воплотилось в оформлении "новой исторической науки" (часто ее называют также "новая история", "новая научная история")[4]. Несмотря на то, что позиции традиционной (прежде всего, идиографической) историографии остались достаточно сильны, ''новая историческая наука" стала очень влиятельным и в научном отношении многообещающим направле­нием.

У историков нового направления, несмотря на национальные особенности, немало общих черт, образующих как бы единый каркас. Противопоставление истории есте­ственным наукам сменилось убеждением в их принципиальной общности. Усвоение междисциплинарных методов, методов социальных и отчасти ес­тественных наук провозглашалось магистральной линией ее обнов­ления и это привело, по выражению российского исследователя Б. Г. Могильницкого, к росту "гносеологического оптимизма" исто­риков.

В поисках новой методологии исторического познания противники неокантианских воззрений обратились к структурализму, разработанному французскими учеными в лингвистике, а затем распространенному и на некоторые гуманитарные науки. Структуралисты видели решение задачи максимального устранения субъективизма из процесса познания, во-первых, в надлежащем выборе объекта исследования, во-вторых, в применении новых методов в процессе познания. Они выделяли категорию так называемых "бессознательных структур", свободных от субъективных моментов: экономические отношения, система обычаев и традиций, мифы, верования и т.д. Другой способ устранения субъективного элемента из самого процесса исследования они усматривали во внедрении в историческую науку методов естественных наук, главным из которых в познании социальной жизни является построение и изучение типологической модели[5].

Новая методология, выдвинув в качестве главного объекта исследования общественные структуры, открыла возможность изучения социально-экономических проблем и массовых явлений социальной жизни. Все это значительно расширило спектр исторических иссле­дований, привело к появлению новых исторических дисциплин. Само формирование и развитие новой методологии исторического позна­ния испытало на себе воздействие марксизма (прямое или чаще че­рез леворадикальную мысль). Один из основателей структурализма К. Леви-Стросс писал, что понятие структуры он "заимствовал, в частности, у Маркса и Энгельса"[6]. Но это не значит, что новая научная история стала на промарксистские позиции, большей частью объект исследования нередко встраивался в историко-социологическую схему: доиндустриальное (традиционное) общество, общество эпохи промышленной революции, индустриальное и постиндустриаль­ное общество. Не исчезли и мировоззренческие различия среди историков, они сказались не только в трактовке исторических процессов, но и в выборе самих объектов исследования. Одна из главных тем "новой исторической науки" - внутреннее состояние общества и отдельных его групп, соотношение в нем факторов экономической, социальной и политической стабильности и факторов, порождающих социальную дисгармонию. Историки праволиберального направления обращали главное внимание на изучение устойчивых общественных структур и институтов, исследователи радикаль­но-демократического направления отдавали предпочтение разработке проблем массового поведения и массового сознания.

Вместе с выходом "новой исторической науки" на новую тематику изменилась и методика исторического исследования. Существенны­ми ее элементами стали количественный анализ и междис­циплинарный подход. Главные области их применения - экономическая, политическая и особенно социальная история.

Колоссальный рост объема исторической информации давно уже требовал новых средств для ее обобщения и типологизации. Возник­новению количественных методов изучения истории способствовал и прогресс самой математики: рост интереса к проблемам структур, развитие типо­логии, прошедшие практическую проверку на материале прикладной социологии, лингвистики и т.д. Большую роль сыграло распростра­нение ЭВМ.

На первом этапе "количественная история" использовала известные статистические приемы лишь для подтверждения исторических описаний. Однако затем количественный (квантитативный) метод начал применяться при машинной обработке источников по составлен­ной заранее программе. Построив предварительно теоретическую модель какого-либо процесса, например, экономического развития, и приведя наличные статистические данные в пригодную для машин­ной обработки форму, исследователь затем проверял правильность или неправильность этой модели математическим методом.

Круг источников, приспособленных для использования, посто­янно расширялся, охватывая самые различные области: переписи населения, приходские книги, брачные контракты и т.д. В связи с переходом на компьютерную основу, начавшимся в делопроизводстве, возник новый вид источников (в виде записей на перфокартах и магнитных дисках), который допускает только машинную обработ­ку. Отмечая эти новые явления, французский историк Р. Робен пи­сала: "Статистика окончательно стала помощницей исторических наук. История цен и избирательная статистика, структура собст­венности и состав библиотек, брачные контракты и приходские за­писи актов гражданского состояния - все стало предметом класси­фикации, кодирования. Историк стал статистиком, демографом, социологом, для него не составляют более тайны статистические ва­риации, логарифмические графики"[7].

Широким полем применения количественных методов стала экономическая история, где сам материал (производство, торговля, народонаселение) особенно выражен в цифрах. Новые методы позволяли также на основе "серийных" источников (записи актов граж­данского состояния, налоговая статистика, сведения о земельных наделах) строить модели отдельных исторических явлений, где недостающие звенья восстанавливаются с помощью ло­гических связей и сопоставления сходных данных. Главными темами исследования явились промышленный переворот и индустриализация, аграрная история, торговля, географическая и социальная мобиль­ность.

Другой областью применения количественного анализа стала политическая история. Историки анализировали, подчас на протя­жении длительных исторических периодов избирательные кампании. Анализ голосований (исследователи выделяют специальные блоки голосов) в представительных органах власти помогает выявлению истинных, а не декларированных позиций политических партий. Приверженцы "новой политической истории" часто руководствовались анализом "политического поведения" групп избирателей применяя психологи­ческие бихевиористские модели.

"Новая социальная история" - особенно обширная и влиятельная отрасль исторической науки по тематическому охвату. В поле зрения ее - со­циальные структуры и социальные процессы в обществе, статус от­дельных социальных групп, социальные движения прошлого. Выделились в отдельные ветви (субдисциплины) "новая рабочая история", история этнических меньшинств, женское движение, история семьи, городская и локальная история и т.д. И в сфере новой социальной истории применялся количественный анализ, но главным стал междисципли­нарный подход - использование в исторических исследованиях методов социологии, исторической антропологии, психологии, демографии, филологии и т.д.

Особенно часто исследователи обращались к социологии (нередко новую со­циальную историю определяли как "социологию, обращенную в прош­лое"). Так, междисциплинарная функция социологии выразилась, прежде всего, в том, что именно в социологических исследованиях была разработана современная "теория конфликта". Рассматривая конфликт как неантагонистический процесс развития структур, по­литическая социология ранее других общественных наук построила "конфликтологическую модель", нашедшую широкое применение в ис­торических исследованиях. В историографии США конфликтологические принципы социологии были направлены, с одной стороны, про­тив теории консенсуса, господствующей в работах 50-х годов, а с другой - против марксистской концепции об антагонистическом характере социальных взаимоотношений в буржуазном обществе.

Успешно применялся междисциплинарный подход с опорой не только на социологию. Используя новейшие достижения психологии, этнопсихологии, антропологии и других наук, исследователи истории семьи анализируют формы ведения домашнего хозяйства, брак и внебрачные связи, взаимоотношения членов семьи, проблемы взаимоотношений поколений, формы семьи на различных этапах общественного раз­вития.

"Анализ содержания" (контент-анализ), включающий применение филологических и психологических методов изучения лексики, позволяет углубить изучение одних документов и помогает установлению авторства других. Этот метод, в частности, был весьма успешно применен при исследовании газет североамерикан­ских колоний для уяснения роста национального самосознания аме­риканцев в канун Войны за независимость.

Новые социальные историки уделяли меньше внимания материальным мотивам поведения людей, но, сосредоточив внимание на на­циональных и культурных воззрен