Производство

Карл Маркс

Преобразовательная деятельность Петра I.

Попытки реформирования Советской системы во вторую половину 1980х гг.

В 1711 г. вместо Боярской Думы был учрежден Сенат, который являлся высшим государственным органом страны, осуществлял руководство и контроль над всеми учреждениями.

В 1717-1718 гг. проведена реформа центральных учреждений: вместо почти 50 приказов были созданы 10 коллегий, ведавшими всеми областями жизни страны.

В 1721 г. в результате церковной реформы должность патриарха была упразднена, а во главе церкви поставлен святейший Синод, т.е церковь поставили под контроль царя.

В результате военной реформы были созданы регулярная армия и военно-морской флот.

В 1722 г. был издан указ о престолонаследии, по которому император сам назначал наследника.

В итоге административных преобразований в России было завершено оформление абсолютной монархии.

В Петровскую эпоху произошел скачок в развитии мануфактурной промышленности: Северная война заставила создать свое производство железа, меди, сукна, канатов и парусов. Ко второй четверти века в России действовало большое количество мануфактур (около 100) и горных предприятий, было положено начало освоению железнорудных месторождений, появился новый мощный промышленный район — Урал. Получили льготы купцы, основывавшие частные мануфактуры. Содействуя развитию промышленности, Петр I учредил центральные органы, ведавшие торговлей и промышленностью (сначала была создана Бургмистерская палата, или Ратуша, потом главный магистрат). Купечество было разделено на две гильдии, ремесленники же объединились в цехи по профессиям.

Петр I проводил протекционистскую политику по отношению к русской промышленности.. В итоге принятых им с правительством мер зависимость России от импорта существенно сократилась. Более того, Россия начала вывозить в зарубежные страны железо, полотно и др. В 1724 г. был введен покровительственный таможенный тариф — высокие пошлины на иностранные товары, которые могли изготовлять или уже выпускали отечественные предприятия.

Существенные изменения прослеживаются в области социальной политики. Главная социальная мера правительства в отношении крестьян состояла в проведении переписи 1718—1724 гг., с окончанием которой в России подворное обложение было заменено подушной податью.

К 30—40-м гг. крепостнические порядки проникли и в промышленность. Указ 1736 г. прикреплял навечно к мануфактурам и пришлых работников, и их семьи.

В итоге преобразований Россия стала сильным европейским государством. Во многом была преодолена технико-экономическая отсталость. Однако рутинная техника и крепостнические отношения в сельском хозяйстве задерживали рост производительных сил. Такая оценка реформ Петра тоже имеет право на существование наряду с вышеуказанной.

ВВЕДЕНИЕ ¹

(Из экономических рукописей 1857–1858 годов)

I. ПРОИЗВОДСТВО, ПОТРЕБЛЕНИЕ, РАСПРЕДЕЛЕНИЕ, ОБМЕН (ОБРАЩЕНИЕ)

a) Предмет исследования — это прежде всего материальное производство.

Индивидуумы, производящие в обществе, — а следовательно общественно-определённое производство индивидуумов, — таков, естественно, исходный пункт. Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и Рикардо, принадлежат к лишённым фантазии выдумкам XVIII века. Это — робинзонады, которые отнюдь не являются — как воображают историки культуры — лишь реакцией против чрезмерной утончённости и возвращением к ложно понятой естественной жизни. Ни в малейшей степени не покоится на таком натурализме и contrat social Руссо ², который устанавливает путём договора взаимоотношение и связь между независимыми от природы субъектами. Это — иллюзия, и всего лишь эстетическая иллюзия больших и малых робинзонад. Это, скорее, предвосхищение «гражданского общества», которое подготовлялось с XVI века, а в XVIII веке сделало гигантские шаги на пути к своей зрелости. В этом обществе свободной конкуренции отдельный человек выступает освобождённым от естественных связей и т. д., которые в прежние исторические эпохи делали его принадлежностью определённого ограниченного человеческого конгломерата. Пророкам XVIII века, на плечах которых ещё всецело стоят Смит и Рикардо, этот индивидуум XVIII века — продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой — развития новых производительных сил, начавшегося с XVI века, — представляется идеалом, существование которого относится к прошлому; он представляется им не результатом истории, а её исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой. Это заблуждение было до сих пор свойственно каждой новой эпохе. Стюарт, который во многих отношениях, в противоположность XVIII веку, как аристократ, больше стоит на исторической почве, избежал этого заблуждения.

Чем больше мы углубляемся в историю, тем в большей степени индивидуум, а следовательно и производящий индивидуум, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому: сначала ещё совершенно естественным образом он связан с семьёй и с семьёй, развившейся в род; позднее — с общиной в различных её формах, возникшей из столкновения и слияния родов. Лишь в XVIII веке, в «гражданском обществе», различные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной личности просто как средство для её частных целей, как внешняя необходимость. Однако эпоха, которая порождает эту точку зрения — точку зрения обособленного одиночки, — есть как раз эпоха наиболее развитых общественных (с этой точки зрения всеобщих) связей. Человек есть в самом буквальном смысле ζωον πολιτικον ^*, не только животное, которому свойственно общение, но животное, которое только в обществе и может обособляться. Производство обособленного одиночки вне общества — редкое явление, которое может произойти с цивилизованным человеком, случайно заброшенным в необитаемую местность и динамически уже содержащим в себе общественные силы, — такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидуумов. На этом можно больше не останавливаться. Этого пункта можно было бы вовсе не касаться, если бы нелепости, вполне понятные у людей XVIII века, не были снова всерьёз привнесены в новейшую политическую экономию Бастиа, Кэри, Прудоном и т. д. Прудону и другим, конечно, приятно дать историко-философское объяснение происхождению какого-либо экономического отношения, исторического возникновения которого он не знает, путём создания мифов о том, будто Адаму или Прометею данная идея явилась в готовом и законченном виде, а затем она была введена и т. д. Нет ничего более сухого и скучного, чем фантазирующее locus communis ^**.

Таким образом, если речь идёт о производстве, то всегда о производстве на определённой ступени общественного

^* — общественное животное (Аристотель. «Политика», т. I, гл. 1). Ред.

^** — общее место, банальность. Ред.

развития — о производстве общественных индивидуумов. Может поэтому показаться, что для того, чтобы вообще говорить о производстве, мы должны либо проследить процесс исторического развития в его различных фазах, либо с самого начала заявить, что мы имеем дело с определённой исторической эпохой, например, с современным буржуазным производством, которое, в сущности, является нашей подлинной темой. Однако все эпохи производства имеют некоторые общие признаки, общие определения. Производство вообще — это абстракция, но абстракция разумная, поскольку она действительно выделяет общее, фиксирует его и потому избавляет нас от повторений. Между тем это всеобщее или выделенное путём сравнения общее само есть нечто многократно расчленённое, выражающееся в различных определениях. Кое-что из этого относится ко всем эпохам, другое является общим лишь некоторым эпохам. Некоторые определения общи и для новейшей и для древнейшей эпохи. Без них немыслимо никакое производство; хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, всё же именно отличие от этого всеобщего и общего и есть то, что составляет их развитие. Определения, которые действительны для производства вообще, должны быть выделены именно для того, чтобы из-за единства, которое вытекает уже из того, что субъект, человечество, и объект, природа, — одни и те же, не было забыто существенное различие. В забвении этого заключается, например, вся мудрость современных экономистов, которые доказывают вечность и гармонию существующих социальных отношений. Они доказывают, например, что никакое производство невозможно без орудия производства, хотя бы этим орудием была только рука, что никакое производство невозможно без предшествующего, накопленного труда, хотя бы этот труд был всего лишь сноровкой, которую рука дикаря приобрела и накопила путём повторяющихся упражнений. Капитал есть, между прочим, также и орудие производства, и прошлый, объективированный труд. Стало быть, капитал есть всеобщее, вечное естественное отношение. Это получается потому, что отбрасывают как раз то специфическое, что одно только и делает «орудие производства», «накопленный труд», капиталом. Вся история производственных отношений представляется поэтому, например у Кэри, лишь фальсификацией, злонамеренно учинённой правительствами.

Если не существует производства вообще, то не существует также всеобщего производства. Производство есть всегда особая отрасль производства, например земледелие, животноводство, мануфактура и т. д., или оно есть совокупность их. Однако «» 4

политическая экономия — не технология. Отношение всеобщих определений производства на данной общественной ступени к особенным формам производства надлежит развить в другом месте (впоследствии).

Наконец, производство не есть только особенное производство. Однако всегда имеется определённый общественный организм, общественный субъект, действующий в более или менее обширной совокупности отраслей производства. Отношение научного изложения к реальному движению опять-таки сюда ещё не относится. Производство вообще. Особые отрасли производства. Производство как совокупное целое.

Стало модой изложению политической экономии предпосылать общую часть, и как раз такую, которая фигурирует под заглавием «производство» (смотри, например, Дж. Ст. Милля ³) и где рассматриваются общие условия всякого производства.

Эта общая часть состоит или должна якобы состоять:

1) Из условий, без которых производство невозможно. Следовательно, это означает на деле не что иное, как указание существенных моментов всякого производства. Это, однако, сводится фактически, как мы увидим, к немногим очень простым определениям, которые превращаются в пространную плоскую тавтологию.

2) Из условий, которые более или менее способствуют производству, как например, прогрессирующее и стагнационное состояние общества у Адама Смита. Чтобы эти моменты, имеющие у Смита в качестве aperçu ^* свою ценность, поднять до научного значения, были бы необходимы исследования о состоянии производительности по периодам, в ходе развития отдельных народов, исследования, которые лежат вне рамок нашей темы; поскольку же эти исследования относятся к ней, они должны быть изложены в главах о конкуренции, накоплении и т. д. В общей же постановке ответ сводится к общему положению, что промышленная нация достигает высшего уровня своего производства в тот момент, когда она вообще находится на высшей точке своего исторического развития. И действительно, высокий уровень промышленного развития народа имеет место до тех пор, пока главным для него является не прибыль [Gewinn], а добывание [Gewinnen]. Поэтому янки стоят выше англичан. Или же, например, известные расовые особенности, климат, естественные условия, как-то: близость к морю, плодородие почвы и т. д., более благоприятны для производства, чем другие. Это опять ведёт к тавтологии, что богатство тем легче

^* — заметок. Ред

«» 5

создаётся, чем в большей степени имеются налицо его субъективные и объективные элементы.

Однако всё это вовсе не то, о чём действительно идёт речь у экономистов в этой общей части. Производство, наоборот, — смотри, например, Милля ⁴, — в отличие от распределения и т. д., должно изображаться как заключённое в рамки независимых от истории вечных законов природы, чтобы затем при удобном случае буржуазные отношения совершенно незаметно протащить в качестве непреложных естественных законов общества in abstracto ^*. Такова более или менее сознательная цель всего этого приёма. При распределении, напротив, люди якобы позволяют себе в действительности всякого рода произвол. Не говоря уже о грубом разрыве между производством и распределением и о их действительном отношении, с самого начала должно быть ясно, что, каким бы различным ни было распределение на различных ступенях общественного развития, о нём, так же как и о производстве, могут быть высказаны общие положения, и все исторические различия опять-таки могут быть смешаны и стёрты в общечеловеческих законах. Например, раб, крепостной, наёмный рабочий — все получают известное количество пищи, которое даёт им возможность существовать как рабу, как крепостному, как наёмному рабочему. Завоеватель, живущий за счёт дани, или чиновник, живущий за счёт налогов, или земельный собственник — за счёт ренты, или монах — за счёт милостыни, или левит — за счёт десятины, — все они получают долю общественного продукта, которая определяется другими законами, чем доля раба и т. д. Два основных пункта, которые все экономисты ставят под этой рубрикой, — это: 1) собственность, 2) её охрана юстицией, полицией и т. д. На это следует весьма кратко ответить:

ad 1) ^** Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определённой общественной формы и посредством неё. В этом смысле будет тавтологией сказать, что собственность (присвоение) есть условие производства. Смешно, однако, делать отсюда прыжок к определённой форме собственности, например, к частной собственности (что к тому же предполагает в качестве условия противоположную форму — отсутствие собственности). История, наоборот, показывает нам общую собственность (например, у индийцев, славян, древних кельтов и т. д.) как первоначальную форму, — форму, которая под видом общинной собственности ещё долго

^* — вообще. Ред.

^** — к пункту 1). Ред.

играет значительную роль. Мы здесь ещё вовсе не касаемся вопроса о том, растёт ли богатство лучше при той или другой форме собственности. Но что ни о каком производстве, а стало быть, ни о каком обществе, не может быть речи там, где не существует никакой формы собственности, — это тавтология. Присвоение, которое ничего не присваивает, есть contradictio in subjecto ^*.

ad 2) Охрана приобретённого и т. д. Если эти тривиальности свести к их действительному содержанию, то они скажут больше, чем знают их проповедники. А именно, что каждая форма производства порождает свойственные ей правовые отношения, формы правления и т. д. Грубость и отсутствие понимания в том и заключается, что органически между собой связанные явления ставятся в случайные взаимоотношения и в чисто рассудочную связь. Буржуазным экономистам мерещится только, что при современной полиции можно лучше производить, чем, например, при кулачном праве. Они забывают только, что и кулачное право есть право и что право сильного в другой форме продолжает существовать также и в их «правовом государстве».

Когда общественные отношения, соответствующие определённой ступени производства, только возникают или когда они уже исчезают, естественно происходят нарушения производства, хотя в различной степени и с различным результатом.

Резюмируем: есть определения, общие всем ступеням производства, которые фиксируются мышлением как всеобщие; однако так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как эти абстрактные моменты, с помощью которых нельзя понять ни одной действительной исторической ступени производства.