2013-12-28
713
Литература
1. Ключевский В. Курс русской истории. Соч. в 8-ми тт. Т. 3. М., 1957, с.239-240.
2. Щебальский П. Черты из народной жизни в XVIII веке. // Отечественные записки. 1861, октябрь, с. 438, 441-444.
3. Никольский В. Народные движения в России. XVII век. Стенька Разин и разиновщина. СПб., 1911, с. 33-35.
4. Соловьев С. Публичные чтения о Петре Великом. СПб., 1903, с. 47-51.
5. Ключевский В. Указ, соч., с. 360-362.
6. Костомаров Н. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI-XVII столетиях. СПб., 1860, с. 103.
7. Карамзин Н. Записки о древней и новой России. СПб., 1914, с. 22.
8. Бердяев Н. Русская идея. Париж, 1946, с. 7.
9. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. 3. СПб., 1874, с. 577-578.
10. Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России. СПб, 1893, с. 58-59.
11. Флетчер Д. О государстве Русском, или Образ правления русского царя (обыкновенно называемого царем Московским) с описанием нравов и обычаев жителей этой страны. – В кн.: О государстве русском. СПб., 1906, с. 55-56, 127-129.
12. Мейерберг А. Путешествие в Московию. М., 1874, с. 33, 38, 112, 174.
13. Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии. М., 1905, с. 140-141.
14. Костомаров Н. Очерк домашней жизни., с. 211-212.
15. Голубинский Е. История русской церкви. В 2-х тт. Т. 1. Первая половина тома. М., 1880, с. 156-157.
16. Гейденштейн Р. Записки о Московской войне 1578-1582 гг. В 5-ти кн. Кн. 2. СПб., 1889, с. 71-72.
17. Валишевский К. Первые Романовы. М., 1911, с. 404-405.
Военные конфликты России во времена Смуты и первых Романовых показали, что страна не в состоянии вести войну привычными организационными и техническими средствами. В XVII веке отсталость страны, скудость собственных материальных и духовных средств по сравнению с западноевропейскими ощущалась уже достаточно остро. Вот почему со времен Ивана IV оборона страны во все возрастающей мере зависела от иностранцев. К тому же и внутри страны правящая элита уже не могла эффективно управлять в рамках, старого порядка. В ее среде возник интерес к ценностям роста и развития. Для всего этого требовалась помощь Запада.
Россия опять оказалась на распутье (в точке бифуркации). Перед ней открылась старая и, видимо, вечная российская дилемма – оставаться ли страной по преимуществу азиатской, продолжая отгораживаться от Запада «железным занавесом», или делать ставку на прогресс, который в тот период был связан с западным опытом, а значит, с необходимостью более тесного общения с европейскими странами. Неизбежность второго пути для правящей элиты была уже достаточно очевидна. В то же время народные массы, практически все значимые социальные слои прекрасно себя чувствовали в координатах традиционной русской жизни и не только не были готовы, но и не видели необходимости что-либо менять в своей жизни. Но, как это всегда было в России, мнением этих масс и слоев никто не интересовался. Так или иначе решение о прогрессивных преобразованиях российской жизни же созрело, и вопрос был лишь в формах взаимодействия с Западом и в мере такого взаимодействия, что было связано прежде всего с пределами пластичности картин мира основных российских субкультур. Ведь перенесение западного опыта на российскую почву непременно влекло за собой более или менее резкую имплантацию в картину мира русский людей более или менее обширных фрагментов картин мира европейских народов.
И вот на рубеже XVII-XVIII столетий к власти пришел нетерпеливый революционер Петр I, полагавший, что социальная жизнь поддается каким угодно резким трансформациям, и целыми блоками стал вводить в российскую действительность центральноевропейские модели поведения и управления. «Реформа Петра Великого была... насильственна, была революцией сверху... В Петре были черты сходства с большевиками. Он был большевик на троне», – так охарактеризовал Н.Бердяев деятельность этого исторического персонажа (1).
Петр фактически создал новое российское государство, по существу совершенно не связанное со старой картиной мира. И лишь позднее начался процесс введения образа этого нового государства в национальную картину мира.
Для понимания культурной политики петровской эпохи крайне важна личность самого преобразователя, оказавшая мощное влияние на характер этой политики. В картине мира Петра (как и позднее у большевиков) просматриваются два ярких образа, которые вряд ли отражали действительное положение дел: государственная власть в ней обладала неограниченной мощью, а силы и ресурсы народа и страны представлялись неисчерпаемыми. Это объясняет, почему он легко перешагивал через любые права людей и через любые человеческие жертвы. По этой причине, стремясь стать преобразователем в европейском духе, он по существу оставался типичным московским царем, таким же тираном, как Грозный. Именно поэтому он «не считался ни с правосознанием народа, ни с народной психологией и надеялся искоренить вековой обычай, водворить новое понятие так же легко, как изменял покрой платья или ширину фабричного сукна» (2).
Петр всячески декларировал намерение наделить Россию прежде всего утилитарными плодами западной цивилизации. Именно такие цели, к примеру, были прямо высказаны в его знаменитом манифесте 1702 года о вызове иностранцев в Россию. Но, видимо, главной целью деятельности Петра было прежде всего военно-политическое усиление страны, превращение ее в мировую империю. В его картине мира явно содержался идеальный образ будущей России – сильной военной державы. Но для того, чтобы сделать этот идеальный образ реальностью, необходимо было иметь не только сильное регулярное войско, которое умело бы воевать не хуже шведских и немецких армий, но и современные литейные и пороховые заводы. А раз так, надо было срочно создавать кадры квалифицированных офицеров, инженеров, литейщиков. Начав решать эту свою главную задачу путем заимствования у немцев и шведов военных учреждений, он, не привыкший останавливаться на полпути, стал заимствовать вообще все, что казалось ему полезным.
Государство Петра стало вторгаться и в повседневную жизнь людей, навязывая им ценности, чуждые русскому сознанию. Как писал историк, «старая Русь не знала уважения к личности и силою физическою сплошь и рядом заменяла воздействие моральное... Истинный сын своего века, Петр не уважал личности, далекий от мысли, что и у нее есть свой мир законных желаний, привычек, понятий и убеждений» (3). Он плохо осознавал, что русские люди за века татарско-монгольского ига и правления отечественных диктаторов не привыкли проявлять инициативу. Это во многом объясняет тот факт, что никакие надругательства Петра над тем, что еще недавно считалось святым и неприкосновенным, не вызывали сколько-нибудь сильного сопротивления. Как писал П.Н.Милюков, «он как будто нарочно переходил от одной циничной выдумки к другой, еще более циничной, еще более оскорбительной для чужого достоинства и совести, умышленно и систематически насиловал все вкусы, все убеждения, – чтобы узнать, как много он может себе позволить, и узнавал, – не испытывая даже удивления, как известный римский император, – что он все может» (4).
Одной из важнейших задач имперской культурной политики Петра, как и его предшественников, являлось формирование в картине мира народа образа доброго, умного и сильного «отца-государя». Помимо этого образа Петр усиленно вводил в национальную картину мира образ «общего блага». В манифесте 1702 года Петр поставил цель, чтобы «все подданные попечением нашим о всеобщем благе более и более приходили в лучшее и благополучное состояние».
Наука и школа должны были служить прежде всего практическим потребностям государства. Только теперь вместо исправления церковных книг и поддержки религии речь шла о преобразовании армии и флота. А так как специальных школ еще не было, то на первых порах государственным служащим пришлось учиться непосредственно на службе. Так, моряк учился на корабле, чиновник гражданской службы – в приказе, медик – в госпитале, аптекарь – в аптеке. Петр не имел нужды ни в богословах, ни в философах; ему нужны были пехотные и морские офицеры, администраторы, ремесленники, рудокопы, заводчики, торговцы. Он не был озабочен социально-психологическими преобразованиями русского общества, переносом на российскую почву передовых европейских концепций государственного устройства. Нет, все свои усилия он направлял на формирование пирамиды власти, восточной по духу и принципам взаимоотношений с подданными. А зачем ему была нужна Европа? Только для решения чисто экономических и технологических задач, которые и должны были послужить имперским целям и укреплению его самодержавного престола.
Но Петр, как и его последователи, убедился, что без формирования более или менее свободного и самосознающего человека механически перенесенные на российскую почву западные технологии не давали Должного экономического эффекта – они плохо сочетались с рабским трудом. Это противоречие наиболее четко осознали тоже ориентировавшиеся на западные образцы декабристы. Так, М.А.Фонвизин писал: «Если Петр старался вводить в России европейскую цивилизацию, то его прельщала более ее внешняя сторона.
Дух же этой цивилизации... был ему, деспоту, чужд и даже противен. Ему нужны были способные орудия для материальных улучшений по образцам, виденным им за границей... Он особенно дорожил людьми специальными, для которых наука становилась почти ремеслом; но люди истинно образованные, осмысленные, действующие не из рабского страха, а по чувству долга и разумного убеждения, – такие люди не могли нравиться Петру» (5).
Именно с целью сформировать таких «специальных» людей Петр ввел светское техническое образование. В 1700 году в Москве, в Сухаревой башне, была открыта «навигацкая» школа. Во главе ее были поставлены англичане, а к ним приставили русского помощника – Леонтия Магницкого, автора знаменитой «Арифметики». Эта школа стала во главе сети провинциальных низших математических или, как их стали называть, «цифирных» школ. Петр сделал также и первую попытку построения системы высшего образования. В 1687 году была основана Славяно-греко-латинская академия – первое высшее общеобразовательное учебное заведение в Москве. С 1701 года она стала Славяно-латинской академией, превратившейся впоследствии в общероссийский центр подготовки кадров для нужд государства и церкви.
Петровская школа имела огромное значение для формирования новой картины мира, давая ученикам светское мировидение. Она явилась, как это подчеркивал П.Милюков, главной воспитательницей и созидательницей русской интеллигенции. Вместе с тем следует отметить, что отношение самого населения к образованию было резко отрицательным. Основная масса народа не имела никакой потребности в учении, считая его не только излишней роскошью, но и вредным делом.
Новые возможности для изменения сознания людей, их обучения и формирования новой картины мира несло с собой книгопечатание. Естественно, что его развитие приковывало внимание царя. В 1707 году Петр выписал из Голландии наборщика и словолитца, которые привезли комплект новоизобретенных русских литер. Этими литерами, или так называемым гражданским шрифтом, с 1708 года в России начали печататься книги. Однако во времена Петра круг читателей был незначителен, а потребность в чтении столь ничтожна, что даже немногие печатавшиеся тогда книги не находили сбыта, и с течением времени невостребованные книги приходилось регулярно уничтожать.
Другим важнейшим источником формирования новой картины мира стало возникновение публичной российской прессы. До Петра «газета» делалась только для внутреннего употребления царского двора. Петр впервые сделал ее публичной: с 1703 года по его приказу в Москве стало выходить правительственное периодическое издание – «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах». Новый и весьма чувствительный удар по традиционной картине мира был нанесен Петром в конце 1699 года, когда он приказал вести летоисчисление не от сотворения мира, как это делалось до того, а от Рождества Христова. Тем самым на Руси вводился европейский календарь. Новый, 1700 год впервые отмечался в Москве по царскому приказанию семь дней, и его празднование копировало зарубежные образцы. Жителей обязали ставить перед домами хвойные деревья. Каждый вечер зажигались смоляные бочки, пускались ракеты, палили из двухсот пушек перед Кремлем и из небольших орудий в частных дворах. Как и в прежние времена, важным элементом всех тогдашних празднеств было пьянство, доведенное до крайней степени. Сам император постоянно подавал примеры кутежей, имеющих мало общего с той европейской культурой, которую он стремился насадить в России. Старые бояре с ужасом смотрели на кутежи царя с английскими и голландскими моряками, где «его православное величество» с глиняной трубкой во рту и с кружкой пива в руке напивался и сквернословил. Негодование бояр перешло в настоящий ужас, когда Петр велел их женам и дочерям, сидевшим до того взаперти, обязательно принимать участие в этих празднествах.
Но при всем при этом не надо думать, что Петр особо уважал Европу. Напротив, по мнению, приведенному в неизданных записках российского государственного деятеля А.И.Остермана, император повторял: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, потом мы к ней можем повернуться задом». Отсюда противоречия в его деятельности. Так, будучи самым прозападным русским царем, он остался верен «железному занавесу», воздвигнутому своим грозным предшественником, и еще более усилил его, начав сооружение пограничных укреплений и учредив в 1711 году пограничные войска. Другое противоречие состояло в том, что Петр не понимал, что европейской культуре нельзя было «научиться», ее нельзя было перенять в готовом виде, но следовало усваивать за счет самостоятельной духовной работы, к которой не было готово российское общество. Петр даже не подозревал, что появись в России настоящая европейская культура с ее формами житейского общения, с уважением к личности и т.д., – она сразу же сделала бы все его собственные приемы насаждения культуры совершенно неприемлемыми.
Несмотря на титанические усилия Петра, русская и европейская культуры, в том числе и бытовые традиции, оставались совершенно различными. И вполне естественно, что поездки русских за границу в петровское время производили жуткое впечатление на европейцев. Так, первое петровское посольство оставило занимаемые помещения в таком ужасном виде, что иностранцы просто поражались, как это можно было так испоганить комнаты и мебель в столь короткий срок. Сам Петр оставлял отведенные ему комнаты «с испачканными диванами, изрезанной и истыканной бессмысленными ударами шпаги или кортика мебелью, изорванными обоями и коврами, с вытоптанными цветниками, поломанными решетками садов, разбитыми статуями. Его навигаторы представляли из себя в этом отношении какую-то толпу необузданных дикарей» (6). Все это понятно, поскольку сложившаяся на Руси к тому времени картина мира оказывалась во много раз сильнее внешне усвоенных навыков поведения. По свидетельству прусского дипломата, молодые русские дворяне, как бы долго они ни жили за границей и какие бы изысканные манеры там ни усваивали, после возвращения на родину так быстро втягивались «в свою прежнюю животную жизнь», что уже через год люди, видевшие их после приезда, переставали их узнавать. Это происходило потому, что в картине мира русских людей европейцы и вся их культура выглядели мало-привлекательными. И в петровскую эпоху, и до нее русские вообще не жаловали иноземцев: все их обычаи казались либо смешными, либо омерзительными. Например, русские не могли понять, «как могут немцы есть траву (салат), подобно скотине». Презрение к иностранцам отражалось и в народных названиях тех мест, где они жили: пруд на Покровке, вокруг которого иностранцы выстроили себе дома при царе Михаиле Федоровиче, был назван Поганым. Немецкая слобода именовалась презрительным именем Кукуя.
Задаче формирования новой картины мира Петр подчинил все идеологические институты страны и, прежде всего, наиболее мощный из них – Русскую Православную церковь. Из нее император сделал нечто вроде государственного департамента по идеологии. Устами своего придворного идеолога Феофана император настойчиво старался втолковать своим подданным, что церковь «не есть иное государство», что она должна наравне с другими подчиняться общим государственным правилам. Именно таким правительственным учреждением, через которое внешнее управление церковью встраивалось в состав общегосударственной администрации, и явился Святейший правительствующий Синод, заменивший в 1821 году святейшего патриарха и ставший высшим органом управления церковью. Во главе его был поставлен правительственный чиновник – обер-прокурор (на эту должность Петр назначил кавалерийского офицера), а все члены Синода и епископат назначались лично императором по представлению обер-прокурора. Главное соображение, руководившее Петром при осуществлении этой радикальной реформы, было довольно откровенно высказано в Духовном Регламенте: «От соборного правления можно не опасаться отечеству мятежей смущения, каковые происходят от единого собственного правителя духовного... Простые сердца так развращаются этим мнением, что не столько смотрят на самодержца, сколько на верховного пастыря. И когда случится между ними распря, все больше сочувствуют духовному пастырю, чем мирскому».
Ликвидировав патриаршество как конкурента неограниченному самодержавию, Петр объявил себя главою церкви. Н.Карамзин отмечал, что именно «со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком Библейским произносили им слова похвальные... Церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный; усердие к ней слабеет, а с ним и вера» (7).
Помимо церкви, Петр активно использовал для формирования новой картины мира науку и искусство. По царскому указу в стране не только быстро строится новая столица, но и экстренно создаются наука и искусство западноевропейского типа. «Громаднее переворота не видала история, – писал И.Аксаков. – Рядом с созданием армии, флота, фортеций, сената, коллегий, магистратов, ратуш, – заказывалась наука, повелевалось быть искусству, поэзии, литературе. <...> И вот могущественною волею Петра пересаживаются науки и искусства – совсем готовые берутся под государственное покровительство, поступают в государственную службу» (8).
Да, науки необходимы для постановки армии и промышленности, но зачем понадобились воинственному и деловитому Петру искусства? Ну как же, отвечает философ, императору, как и любому руководителю культурной политики государства, крайне необходимы профессиональные деятели искусства для выполнения вполне определенных идеологических и просветительских функций. Во-первых, ему «нужен поэт для прославления подвигов», во-вторых, «скульптор для изваяния статуй великих -государственных деятелей», в-третьих, «нужен писатель с добрым слогом, чтобы мог сочинить на нужные государственные случаи, торжества и другие потребы – приветственную речь, похвальное слово, гисторию событий»; в-четвертых, «нужен актер для увеселения двора и публики (которую также приходилось создавать вновь, ее ведь не было, – она также у нас происхождения официального!). <...> И вот являются и поэты, и скульпторы, и живописцы, и писатели, и актеры, и балетмейстеры, и ученые, и веселые люди, и все поступают на службу, расписываются по классам и рангам, содержатся на счет государства и отдают отчет правительству в своей художнической, ученой, литературной или увеселительной деятельности. <...> Государство не щадило расходов на воспитание общества – в направлении и в духе, соответствовавших государственным целям» (9).
И.Аксаков одним из первых обратил внимание на то какое огромное внимание уделяло государство культурной политике и насколько культура в Российском государстве являлась государственным институтом со всеми вытекающими отсюда следствиями. Будучи сам равнодушным к европейскому искусству, Петр тем не менее считал необходимым максимально использовать всю его мощь для того, чтобы сложившаяся на Руси московско-патриархальная (или славяно-византийская) картина мира была модернизирована в европейском направлении, чтобы новая жизнь, к которой он повел страну, получила ярко выраженный европейский колорит. И вот под его личным давлением, невзирая на сопротивление окружающих, чисто европейское искусство – живопись и архитектура – широко используется при сооружении и украшении новой столицы, при постройке крепостей, верфей, кораблей, печатании книг. Петр в массовом порядке, не останавливаясь перед огромными затратами, выписывает из Европы зодчих и художников самых разных специальностей, в том числе и для того, чтобы они обучали русских своему мастерству.
Жесткий царский контроль был установлен и над таким мощным средством формирования картины мира, как литература. Петр не только указывал, какие книги надо переводить, но и требовал представлять ему переводы для просмотра. В XVIII веке появились первые библиотеки светской и научной литературы. Среди них была библиотека, созданная Петром в Петербурге в 1714 году и переданная Петербургской Академии наук, а также библиотека Московского университета.
Под влиянием петровских перемен в конце XVII века в России появились оркестры из заграничных, главным образом немецких, музыкантов – сначала только у иноземных послов в России, а затем и у русских вельмож. Оркестры петровской эпохи состояли из небольшого числа музыкантов; даже в придворном оркестре было всего 20 человек, и в нем преобладали медные духовые инструменты.
Формированию европеизированной картины мира служило при Петре также и театральное искусство Уже в 1701 году в Москве на Красной площади Петр велел построить деревянный общедоступный театр (он назывался «Комедийная храмина»). Заграничная труппа играла здесь для публики комедию о «Доне Яне» (Дон Жуане) и «Дохтура принужденного» («Лекарь поневоле») Мольера. В помощь труппе в качестве будущих артистов набрали подьячих из разных приказов и отдали их немцу Куншту, который обязался учить их сценическому искусству. Конечно, «Комедийная храмина» не могла пользоваться массовым успехом, так как игравшие в ней немецкие актеры ставили пьесы, далекие от русской жизни. Но уже более широкая популярность выпала на долю школьных театров при Славяно-греко-латинской академии и Хирургической школе, где разыгрывались пьесы на современные темы, прославлялись победы русского оружия, пропагандировались петровские преобразования.
Важным направлением реформирования страны стала перестройка государственного управления, в ходе которой были созданы Сенат, коллегии, органы высшего государственного контроля и политического сыска, церковь подчинена государству, страна разделена на губернии, построена новая столица. Целью этой реформы было создание централизованного унитарного государства – империи. В октябре 1721 года Петр провозгласил себя императором. Историк права Н.Пчелин так писал о созданной Петром империи: «Весь строй такого государства основан на силе и держится страхом применения этой силы. Люди такого государства – не граждане, а обитатели, подвергаемые тому или иному эксперименту власть имущих. В народной психике создается противопоставление своей индивидуальной жизни и жизни общей. Обитателю нет дела до общих задач государства, ведь думать и творить должна власть, а обитатель только наблюдает проявления этой власти, всеми силами стараясь избежать общественных тягот. Хорошо, если с таким настроением государство не испытывает каких-либо потрясений извне. Тогда машина полицейско-самодержавной бюрократии выдерживает требования обыденности, ставя своей задачей тишину и порядок. При малейших потрясениях все расшатываться и распадается» (10).
Отныне каждый житель России должен был быть прикреплен к какой-нибудь службе. Все вольные люди, не пригодные к военной службе, обязаны были куда-нибудь записаться – в крестьяне или дворовые, «а без службы бы никто не шатался понеже от таких умножается воровство». С этого момента и вплоть до конца XVIII века вольный человек в России стал немыслим. Новое государственное образование, как заметил Герцен, стремительно превращалось в настоящее полицейское государство, не ведающее иных целей, кроме самосохранения. «Такого правительства, – писал он, – отрешенного от всех нравственных начал, от всех обязанностей, принимаемых на себя властью, кроме самосохранения и сохранения границ, в истории нет. Петровское правительство – самая чудовищная абстракция, до которой может только подняться германская метафизика ernes Polizeistaates (полицейского государства), правительство для правительства, народ для государства. Полная независимость от истории, от религии, от обычая, от человеческого сердца; материальная сила вместо идеала, материальная власть вместо авторитета» (11).
Петр никогда не верил, что разум русского человека может быть достаточен для понимания целесообразности его реформ. Недостаток разума, полагал Петр, должен компенсироваться страхом. Отсюда проистекает еще одна особенность петровского правления – его террористический характер, введение им суровых наказаний за нарушение предписаний. Всякой новой норме сопутствовало принуждение. Эти взгляды нашли отражение в уставах, регламентах, инструкциях и указах. Почти каждый из таких актов заканчивался угрозой наказания.
Именно в петровскую эпоху для православной Церкви началось постыдное время, когда служители алтаря становились пособниками полицейских сыщиков и заплечных дел мастеров. Под страхом смерти Духовные отцы вынуждены были вымогать признания У особенно упорных подследственных не пыткою, «но страхом будущего суда божьего», и «добытые такими средствами показания немедленно предъявлялись, в письменном доносе, сыщикам и судьям». Доносительство как форма «общественной» инициативы, хотя и не являлось петровым изобретением, – у него на Руси были глубокие корни, – но было им подхвачено и всячески поощрялось. Он издал немало указов, обращенных к подданным, с призывом информировать лично его и правительственные инстанции о нарушении «доброго порядка». Как отмечал историк П.Щебальский, «следственные дела... дают крайнее печальное понятие о нравственных началах старинной Руси; доносы делались с такою легкостью, с такою, так сказать развязностью, по таким, большей частью маловажным побуждениям, что не знаешь, чему более удивляться, моральной или физической бесчувственности наших предков.., Доносы сыпались с таким изобилием!...И почти везде мы встречаем эту многозначительную фразу: «Прикажи, государь, допросить «с пристрастием» или «розыскать накрепко» (12).
Другим порождением петровских реформ стал класс чиновничества, бюрократии. Это, вроде бы, рядовое, текущее событие на самом деле в значительной мере определило дальнейшую судьбу страны. Авторы современного учебника по истории России пишут: «Лишь в последнее время наука подошла к пониманию скрытых пружин этого процесса, начавшегося задолго до петровской эпохи и нашедшего в ней свою кульминацию. Речь идет о постепенном формировании нового правящего класса и связанной с ним бюрократии, установление господства которых определило путь дальнейшего развития как императорской России, так во многом даже и советского режима» (13).
Коррупция, взяточничество, воровство, как страшная эпидемия, сразу же поразили новосозданный социальный слой. Это было в известной степени неизбежно. Во-первых, почва для разгула взяточничества была хорошо удобрена воззрениями предыдущих веков. Следует принимать во внимание и традиционную хитрость, склонность к обману, выработанную веками татаро-монгольского ига и тирании собственных царей. Как свидетельствовал французский посланник Кампредон в конце царствования Петра, «наклонность россиян к обману родится вместе с ними и развивается в них воспитанием и примером родителей. Их плодовитость в изобретении средств обманывать бесконечна; не успеют открыть одного, как они тотчас выдумывают десять других. Это главный рычаг их деятельности. Можно сказать, что они любят обман больше жизни, ибо каждый день можно наблюдать, что пытка, претерпеваемая одними, и конфискация воровством нажитого богатства у других не в состоянии никого удержать от искушения воспользоваться самой ничтожной выгодою, которую им предлагают, в ущерб честности их самих и против интересов их монарха» (14).
Авторитарное управление распространялось не только на государственные дела, но и на повседневную жизнь горожан. Задача формирования новой картины мира требовала кардинального изменения форм повседневного быта с тем, чтобы создать у каждого жителя новый «Я-образ», близкий к образу европейского жителя.
Исстари в русской литературе существовали, приписываемые святым мужам, поучения о сохранении бороды. Борода у мужчин считалась признаком не только достоинства, но и нравственности; бритье бороды называлось «еллинским, блудным, гнусным делом». Вот почему, чтобы оправдать петровское насильственное бритье бород, Синод вынужден был обнародовать специальное постановление, где подробно доказывалось, что борода не принадлежит к подобию Божию. Для радикального переворота в быту россиянина Петр не посчитался ни с чем – ни с традициями, ни с религией, ни с климатическими особенностями России. Был издан специальный указ, чтобы все, исключая духовенство, брили бороду и одевались в иностранную одежду: зимою – в меховую венгерского покроя, а летом – в немецкую. Женщинам также было велено одеваться в одежду иностранного покроя. На улицах создавались своего рода «патрули» из специальных брадобреев – в их обязанности входило брить всех, кого они встретят на улице с бородой. С помощью государственного террора у русского человека формировался новый «Я-образ», представление о самом себе, а это нельзя было сделать только бритьем бороды – надо было изменить все, что ежедневно видел вокруг себя человек. Подданные русского царя отныне обязаны были носить «указные» платье и обувь, предаваться «указным» увеселениям, подчиняться «указным» порядкам, в «указных» местах лечиться, в «указных» гробах хорониться и «указным» образом лежать на кладбище, предварительно очистив душу покаянием в «указные» сроки. Петр сумел даже навязать официальную формулу выражениям народной преданности и восторга введением венгерского крика «ура».
Итак, главный смысл реформ Петра заключался в том, что он пытался внедрить в национальную картину мира элементы западничества. Однако это западничество носило ограниченный и уродливый характер. Фактически в новой картине мира оно было представлено новыми техническими и административными средствами, тогда как цели оставались прежними – создать и устойчиво сохранять восточное по духу унитарное самодержавное государство. В результате новые фрагменты картины мира были поставлены на службу прежним целям, что приводило к непримиримым противоречиям. Действительно, старая Московская Русь имела абсолютно азиатский характер. Он пронизывал как экономический быт страны, так и всю систему государственного управления. Но Петр мог сделать только то, что было доступно царской власти. Он завел постоянное, по-европейски вооруженное войско и европеизировал систему государственного управления. Как верно отметил Г.В.Плеханов, «к азиатскому туловищу московской Руси «царь-плотник» приделал европейские руки... Сила новых, европейских рук, оказывая России большие услуги в ее международных сношениях, невыгодно отражалась на многих сторонах ее внутреннего быта. Вздернув Россию, по выражению Пушкина, «на дыбы», великий царь раздавил народ под бременем налогов и довел деспотизм до неслыханной степени могущества» (15). Петр насильно навязал некультурному, патриархальному, деморализованному татарским игом и последовавшей гражданской войной народу европейскую цивилизацию в той форме, в какой она тогда существовала в Германии и которая, по убеждению многих, была не очень-то развитой.
Одна из ранних формулировок этой проблемы принадлежала А.С.Хомякову, одному из основоположников славянофильства. Это он высказал мысль о том, что петровские преобразования насадили в России культуру западного образца, воспринятую только высшими слоями общества. Это врастание в чужую культуру отгородило образованные слои России от народа. Затем эти слои сами стали пытаться нести в народ просвещение. Однако «просвещение есть не только од и собрание положительных знаний, оно глубже и шире такого тесного определения. Истинное просвещение есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе» (16). Необходимо, чтобы те знания, которые передаются народу, те нововведения, которые предлагаются для его блага, отвечали на какие-то запросы, разрешали какие-то проблемы людей именно этой конкретной культуры.
Историческая оценка петровских попыток модернизации России многократно менялась и до сих пор остается противоречивой. С одной стороны, Петр внедрял в общественное сознание идеал, связанный с ростом и развитием. И это было полезно для Московского государства, ибо углубляющееся его отставание от Запада могло иметь пагубные последствия для его будущего. Но при этом петровские реформы слишком дорого обошлись России, было загублено огромное количество людей, и резко усилился культурный раскол русского общества. Нововведения и заимствования резко увеличили культурный разрыв между «верхами» и «низами». Ив результате операция над национальной картиной мира – замена ее традиционных фрагментов европейскими элементами – дала результат, обратный желаемому: породила симптомы культурного застоя и даже деградации. Об этом свидетельствовало, например, то обстоятельство, что общий уровень грамотности в стране во времена Петра снизился по сравнению с серединой XVII века.
Один из основных пороков петровской модернизации России заключался в том, что она породила резкое изменение картины мира крайне малочисленной части правящего слоя, всерьез не затронув картину мира масс. «Русский, – писал Н.Костомаров, – одевшись по-европейски, перенявши кое-какие приемы европейской жизни, считал себя уже образованным человеком, смотрел с пренебрежением на свою народность; между усвоившими европейскую наружность и остальным народом образовалась пропасть а между тем в русском человеке, покрытым европейским лоском, долго удерживались все внутренние признаки невежества, грубости и лени» (17). Реформаторам было невдомек, что для достижения поставленных ими стратегических целей необходим был коренной сдвиг в картине мира всей нации, который только и повлек бы за собой соответствующие изменения в целях, ценностях, интересах и – следовательно – в поведении народа. Попытка же быстро и грубо внедрить в картину мира людей фрагменты иной, чуждой картины породила нечто вроде коллективного общенационального невроза.
Но главный негативный результат царствования Петра I заключался в том, что он оставил в неприкосновенности архаичные основы русской жизни – осталось неизменным рабовладение и вся связанная с ним система хозяйства, в России упрочилось отсутствие законности. Более того, в результате правления Петра даже те слабые представления о законности, которые едва тлели в картине мира народа, практически исчезли. Декабрист Н.Тургенев заключал в этой связи: «При таких судьбах России, при таких изменениях в направлении жизни русского народа нет ничего удивительного, что в России не образовалось ни здравых преданий, ни постоянных благотворных нравов и обычаев, привычек, кои заменяют иногда законодательство; не развилось того чувства, того сознания законности, которые мы встречаем в иных землях... Сего чувства, сего понятия не было и нет в России. Произвол, произвол везде и во всем – вот главный, преимущественный инстинкт русского человека» (18).
По существу жизнь российского народа ни в чем не изменилась, если не считать всего, что было связано с ее военной стороной. Названия должностей изменились, но сами-то должности остались прежними и продолжали исполняться прежними способами. Губернатором стал бывший воевода, а коллегиями – прежние приказы. Придворные и чиновники сбрили бороды, надели немецкое платье, но картина мира их осталась той же самой. В результате, сколько бы они ни ходили на ассамблеи, их семейная жизнь со всеми традиционными обычаями осталась прежней. Мужья продолжали колотить жен и насильно женить сыновей по своему выбору.
Изменился только рейтинг русского царя в сообществе государей европейских. Если раньше с ним не считались, то теперь, создав сильную армию и одержав внушительные победы, он встал в один ряд с наиболее влиятельными европейскими властителями. Став создателем могущественного абсолютистского государства, Петр добился признания за Россией статуса великой европейской державы. Но при этом, по выражению М.Бакунина, «Петр сделал Россию государством, направленным исключительно к насильственному расширению, машиною для порабощения иноземных наций, причем сам народ рассматривался не как цель, а как простое орудие для завоевания» (19). Так, например, во время войн Петр не щадил своих солдат. Заградотряды, стрелявшие по своим отступающим солдатам, выдумали не Троцкий и не Сталин. Это Петр перед битвой при деревне Лесная (1708г.) «позади своих войск поставил казаков и калмыков с строгим приказанием убивать без милосердия всякого, кто побежит вспять» (20).
Не жалел он людей, обрекая их на каторжный труд при возведении северной столицы и на других «великих стройках». В результате в правление Петра население страны резко сократилось. Прусский дипломат И.Фоккеродт писал: «Причины, которым приписывают такую чрезвычайную убыль, следующие: 1) Великое множество людей, выведенных из страны Петром I отчасти в качестве рекрутов, отчасти же согнанных им, как наемных работников, на постройки крепостей, пристаней и каналов: изо всех не вернулось назад и 30-й доли, от того, что... большая часть этих работников умерли с голода, не добравшись до места. 2) Необычайные налоги, какими облагали страну в военное время и собирали их жестокими насильственными средствами, что и заставило великое множество крестьян бросить дворы их и удалиться с семействами в соседние земли» (21).
В стране необъятных пространств легко было убежать и скрыться: в близлежащие степи – за Волгу, на Урал, на Дон, в соседние государства – в Швецию, Турцию, Польшу. Крестьяне бежали от своих помещиков, солдаты дезертировали от своих команд, раскольники уходили от православного духовенства. Длительное истощение сил народа после продолжительных войн и изнурительных поборов привело к обезлюдению многих районов.
Основной парадокс петровской эпохи лучше всех сформулировал Пушкин: просвещение и рабство. Н.Пчелин отмечал, что «в периоды натисков на существующий порядок льется народная кровь, ужасом смерти, кровавой расправой давит противонародная власть живую мысль, но все жестокое и насильственное творится во имя одного великого «народного блага» и творящий насилие почти всегда вполне искренне думает, что творит добро, воспитывает народ, закладывает основы вечной справедливости» (22).
Историк отмечал, что в послепетровскую эпоху «на поверхности русского общества замечается...полная безурядица: тысячи стремлений и направлений, проникнутых европейскими задачами и интересами, страхами и надеждами и не имеющими прямой связи ни с народной жизнью, ни между собою. Рядом с ними и в пестром с ними смешении живут старинные взгляды, понятия, привычки и предрассудки, плод вековой жизни и опытов. Те и другие борются между собою, но часто уживаются мирно в одном лице. Хаос совершенный, приводящий в отчаяние, в котором ничего нельзя разобрать» (23). Другой историк характеризовал послепетровский период как «эпоху перехода, брожения, где на каждом шагу сталкиваются и перекрещиваются самые противоположные явления, эпоху, в которую, если одна большая часть народонаселения осталась в своем косном покое, в своей неподвижности, зато другие, высшие слои взволнованы, так сказать, до самого основания» (24).
Петр I после продолжительной болезни скончался 28 января 1725 года, не воспользовавшись изданным им указом о наследовании престола, – преемника он себе не успел назначить. Старая знать хотела видеть на престоле сына казненного царевича Алексея малолетнего Петра. Но эта кандидатура не сулила ничего хорошего вельможам, выдвинувшимся при Петре I и принимавшим активное участие в «розыске» по делу царевича Алексея и суде над ним. Они подживали кандидатуру императорской вдовы – Екатерины.
Императрица Российская – Марта Скавронская (по другим данным – Веселевская) – была дочерью итонского крестьянина Самуила Скавронского. Она попала в русский плен и, по «протекции» А.Д.Меншикова приняв православие, стала любовницей Петра I. Церковный брак их был оформлен в 1712 году, а в 1724 году состоялась ее коронация.
Спор о преемнике решили гвардейские полки. Дворянские по своему составу, с этого времени они превратились в основное орудие борьбы за власть между враждовавшими группировками господствующего класса. Борьба между ними облекалась в форму заговоров, весьма удобных дворянству. Ибо, во-первых, группировки достигали желаемых результатов с привлечением очень ограниченного круга лиц и, во-вторых, действия заговорщиков облегчались использованием людей, связанных военной дисциплиной. Так что выдвинувшиеся при Петре I Меншиков, Толстой, Апраксин и другие представители новой знати, заручившись поддержкой вызванных ко дворцу гвардейских полков, возвели на престол Екатерину. Практически власть оказалась, однако, в руках умного и честолюбивого князя А.Д.Меншикова.
При императрице, совершенно не подготовленной к управлению огромной империей, в 1726 году был создан Верховный тайный совет, в состав которого, помимо представителей новой знати во главе с Меншиковым, был включен также представлявший родовитую аристократию князь Д.М.Голицын. Верховный тайный совет стал высшим учреждением в государстве, ему были подчинены три первые коллегии (Военная, Адмиралтейская и Иностранных дел), а также Сенат. Последний потерял титул правительствующего и стал называться «высоким». Организацией Верховного тайного совета и введением в его состав представителя аристократии Екатерина пыталась, с одной стороны, уменьшить личное влияние временщика Меншикова, человека столь же энергичного, как и алчного, а с другой смягчить противоречия, существовавшие между новой и старой знатью.
Продолжая петровские деяния, Екатерина I учредила в 1726 году Академию наук и отправила Витуса Беринга в кругосветное путешествие. После смерти Петра петербургская гражданская типография была упразднена, а впоследствии передана Академии. Типографская техника александро-невской типографии была переведена в московскую типографию, которая с 1727 года получила название Синодальной и право печатать под ведением Синода одни лишь церковные книги.
При Екатерине в провинции продолжали открываться духовные школы в полном соответствии с предписанием Духовного регламента (1721г.), обязавшего архиереев открывать школы при архиерейских домах. В 1721-1725 годах открыто было 46 епархиальных школ, так что ко времени вступления Екатерины на престол почти каждый губернский город имел по две школы – светскую и духовную. Между ними началась борьба за учеников. Синод потребовал, чтобы дети духовного сословия были немедленно возвращены в епархиальные школы. После этого в 14 цифирных школах совсем не осталось учеников, и их пришлось закрыть. В уцелевших же школах учились теперь почти исключительно дети приказных; в 1727 году их было всего 500 человек.
Но все это были деяния Меншикова, а не императрицы. Захватив в свои руки государственную власть, он уговорил императрицу назначить наследником царевича Петра Алексеевича. Петр II стал российским императором в 1727 году.
В начале правления Петра II власть фактически находилась в руках А.Д.Меншикова, с дочерью которого был обручен император. Но не знавшее границ честолюбие Меншикова вызвало недовольство не только у знати, но даже у его недавних союзников. В сентябре 1727 года Меншиков был арестован, сослан в далекий Березов, где вскоре и умер. Его колоссальные владения, насчитывавшие свыше 150 тысяч крепостных, были конфискованы.
Падение Меншикова означало фактически дворцовый переворот, выдвинувший на первый план Долгоруких. После отправки Меншикова в ссылку Петр II оказался под влиянием старой боярской аристократии и объявил себя противником преобразований, начатых его дедом. Внук даже предпринял попытки вернуть некоторые дореформенные реалии. Так, в 1728 году последовало распоряжение Верховного тайного совета чтобы в Петербурге были только две типографии: для печатания указов – при Сенате и исторических при Академии наук. Изменился состав Верховного тайного совета, в котором из вельмож петровского времени остался лишь один Остерман – ловкий и беспринципный карьерист, несмотря на многочисленные перевороты сохранивший свое влияние при дворе Большинство в Верховном тайном совете приобрели представители аристократических фамилий Голицыных и Долгоруких. Изменилось и положение Верховного тайного совета: 12-летний Петр II вскоре объявил себя полноправным правителем, чем положил конец регентству.
Добившись преобладающего влияния в Верховном тайном совете, аристократическая группировка попыталась восстановить порядки, существовавшие в России до петровских преобразований. Столица была возвращена в Москву, под предлогом экономии средств сократили число членов коллегий. При дворе большое влияние приобрел Алексей Долгорукий. Подобно Меншикову, клан Долгоруких попытался закрепить свое влияние при помощи брачного союза – женить малолетнего императора на Екатерине Долгорукой. Они были близки к цели – на середину января 1730 года была назначена свадьба. Но император во время охоты простудился, заболел оспой и скоропостижно умер. Была попытка с помощью поддельного завещания передать власть «государыне-невесте», но она закончилось полным провалом.
В этой обстановке и взошла на русский престол в 1730 году Анна Иоанновна. Обстоятельства ее вступления на престол заслуживают особого внимания. Сенаторы, генералитет, члены Синода, гвардейцы, а также многочисленные представители провинциального дворянства, прибывшие в столицу на несостоявшуюся свадьбу Петра II и Екатерины Долгорукой, неожиданно стали участниками важных политических событий. «Верховники» на тайных заседаниях обсуждали возможных кандидатов на престол. Составленное Долгоруким и его сыном завещание, будто бы исходившее от покойного Петра II, о передаче короны своей невесте тут же было признано поддельным. Не встретила поддержки и кандидатура первой жены Петра I, долго томившейся в монастырях и освобожденной внуком. Дочь Петра I от его второго брака Елизавета Петровна тоже была отвергнута на том основании, что происходила от «подлородной» матери. Выбор пал на курляндскую герцогиню Анну Иоанновну, дочь брата Петра I – Ивана Алексеевича, При Петре I вошел в практику обычай заключать браки с иностранными женихами и невестами по политическим соображениям. Анна Иоанновна была выдана замуж за герцога Курляндского, но тут же овдовела и 20 лет провела среди чужого ей народа. В глазах российской верхушки герцогиня была наиболее подходящей кандидатурой, которой можно было бы предложить корону с ограниченной властью. По мнению членов Верховного тайного совета, давно покинув Россию, Анна Иоанновна не имела здесь сторонников, на которых могла бы опереться. В глубокой тайне они наспех составили «кондиции» – условия вступления Анны Иоанновны на престол – и отправили их ей на подпись в Митаву. В соответствии с этим документом, Анна Иоанновна должна была управлять государством не в качестве самодержавной императрицы, а совместно с Верховным тайным советом, без ведома которого ей запрещалось объявлять войну и заключать мир, вводить новые налоги, награждать чином выше полковника, жаловать или отнимать вотчины без суда. Командование гвардией переходило к Верховному тайному совету. Таким образом, «кондиции» ограничивали самодержавие, но не в интересах всего дворянства, а в пользу его аристократической верхушки, заседавшей в Верховном тайном совете.
Как ни старались «верховники» держать свою «затейку» в тайне, слух об их стремлении ограничить «самодержавство» проник в дворянскую и гвардейскую среду и вызвал там явно враждебную реакцию. В противовес «кондициям» различные группы дворянства составляли свои проекты с изложением взглядов на политическое устройство страны. Если «кондиция» имела в виду олигархические интересы небольшой кучки аристократов, то проекты, составленные Татищевым, Дмитриевым-Мамоновым и другими, учитывали сословные интересы широких кругов дворянства.
Авторы таких проектов требовали сокращения срока службы, отмены ограничений в наследовании недвижимого имущества, облегчения условий службы в арии и флоте путем организации специальных учебных введений для подготовки офицеров, более широкого привлечения дворян к управлению и т.д.
Анна Иоанновна, безропотно было подписавшая «кондиции», прибыв в Москву, быстро обнаружила, что «затейка» «верховников» не пользуется поддержкой ни у массы дворян, ни у гвардейцев. В их присутствии и при их поддержке Анна Иоанновна надорвала лист бумаги с подписанными ею «кондициями». Этим самым курляндская герцогиня провозгласила себя самодержавной императрицей. Верховный тайный совет был упразднен, а членов его (Голицыных и Долгоруких) под разными предлогами выслали из столицы, чтобы несколько лет спустя подвергнуть более суровым репрессиям и даже казням. Как писал П.Б.Струве, Анна «окончательно заложила традицию утверждения русской монархии на политической покорности культурных классов пред независимой от них верховной властью. Своим основным содержанием и характером события 1730 года имели для политических судеб России роковой предопределяющий характер» (25). Вот как оценивал императрицу В.Ключевский: «Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений. Вырвавшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчетной русской власти, она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием. В ежедневном обиде она не могла обойтись без шутих-трещоток, которых разыскивала чуть не по всем углам империи: они своей неумолкаемой болтовней угомоняли в ней едкое чувство одиночества...; большим удовольствием было для нее унизить человека, полюбоваться его унижением, потешиться над его промахом» (26).
«Вечером – домашние театры, где большею частью играли французские комедии, балы, маскарады, по воскресеньям и в праздничные дни... были кулачные схватки, пляски, хоры песельников и санный бег. В честь победителя раздавались рукоплескания. По ночам кипел банк. Тогда уже ломбарды более и более затеснялись закладом крестьянских душ. Быстры, внезапны были переходы от роскоши к разорению» (27). Особенной роскошью стали отличаться одежды придворных. «Чем дальше, тем больше новые придворные костюмы прогрессировали в роскоши и дороговизне и тем чаще приходилось менять фасоны... Явилось золотое и серебряное шитье, все более заполнявшее костюм; сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой; для манжет стали употребляться дорогие кружева, для отделки платья – жемчуг, для пуговиц – бриллианты. Являться часто ко двору в одном костюме стало считаться неловким. Немудрено при этих условиях, что уже в середине XVIII века «часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком» придворных людей» (28).
Историк отмечал, что «старинные формы быта, где каждому происхождением указывалось его место в обществе, где известные роды назначались к боярству, а другие к окольничеству и т.д., рухнули без возврата. Безродный казак становился на ступенях трона (Разумовский); сын пастора (Остерман), беглый студент, клал по своему произволу тяжесть России в ту или другую чашу европейского равновесия; презренный разночинец (Бирон), которого курляндское дворянство отказалось занести в свои списки, сделался герцогом и почти самовластным повелителем огромной империи» (29).
Начавшееся еще при Алексее Михайловиче, принявшее самые широкие масштабы при Петре европейское влияние на Россию продолжалось и при его преемниках, усиливалось, все более и более проникая в русскую жизнь. Наплыв иностранцев в Россию начался еще с конца XVII века, однако до воцарения Анны Иоанновны они не играли существенной роли в политической жизни страны. Это были главным образом специалисты. Процент иностранцев особенно возрос в 30-х годах, когда при Анне Иоанновне вновь был открыт широкий прием их на русскую службу. Например, в 1735-1739 годах иностранцами были 33 генерала из 79, а на 28 русских полковников приходилось
Как правило, это были немцы. В это время Россия стала сборным местом для талантливых и просто ловких иностранцев, которым на их родине не давали ходу общественные условия или политические обстоятельства.
Конечно, среди всех этих иностранных фаворитов-правителей тон при дворе задавал Э.И.Бирон – человек с западноевропейской картиной мира, не занимавший официальных постов, но пользовавшийся безграничным доверием Анны Иоанновны. Он был при ней фактическим правителем. Как отмечал историк, Бирон не был ни злодеем, ни адским чудовищем, «он был только иностранец-немец, любивший пожить в полное свое удовольствие... считавший русских лгунами, людьми подлыми, животными... Влияние его на императрицу установилось прочно и до такой степени сильно, что даже тяготило и его самого» (30). Он и продолжил преобразование национальной картины мира в западноевропейском направлении. Под его покровительством проходимцы из иностранцев занимали высшие и хорошо оплачиваемые должности в административном аппарате и армии. Многие из них безнаказанно грабили казну...
Их правление было бедственным для России не только в экономическом смысле. При малейшем неудовольствии роптавших пытали, казнили или ссылали. В сущности, Россией при Анне управляло не отечественное правительство, а иностранцы. Лалли, французский агент при дворе Анны Иоанновны, пораженный униженностью, забитостью и безответностью русского народа после Петра, доносил: «Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев) были этими первыми встречными: они и воспользовались руками и ногами этого народа и управляют его движениями. Венский двор... умел воспользоваться таким сложением нации, и можно сказать, что он управлял терургским двором с самого восшествия на престоле царствующей императрицы; он снабжал лицами замещения первых должностей в министерстве и войсках; он по своей воле заставлял заключать мир объявлять войну» (31).
Все это вызывало протест со стороны русского дворянства, лишенного части доходов и ущемленного в национальных чувствах. По свидетельству историков, в десятилетие царствования Анны (1730-1740) общество достигло низшей точки падения. Недоимки, достигшие размера почти двухгодичного государственного дохода выколачивались путем жесточайшего насилия. Вооруженные отряды забирали все имущество у зажиточной части населения. Если полученных денег не хватало, то бывших собственников выводили на «правеж». Били всех повсеместно и постоянно: дворян, воевод, высшее и низшее духовенство. Крестьян тысячами ссылали в Сибирь. Спасаясь от тотального насилия власти, люди массами бежали за границу. За десять лет около 250 тысяч человек скрылись в Польше и Литве. Результатом были заброшенные деревни и голод. Неурожаи опустошали поля, а пожары – города и деревни. Хозяйство расстраивалось. Торговый оборот резко снизился, обширные поля по 5-6 лет оставались необработанными. Воеводы вымогали у населения «посулы» и «поминки»; помещики-самодуры издевались над крепостными; недоимки возрастали с каждым годом (32).
Изменилась и структура государственного бюджета: пьянство народа стало одной из главных статей дохода. Уже в начале царствования Анны (1730г.) в системе государственных доходов сбор с кабаков занимал второе место и равнялся миллиону рублей, тогда как сбор с железных и медных рудников составлял лишь 60 тыс. рублей. Невероятная роскошь двора поглощала значительную долю государственных и частных доходов. Да и другие государственные расходы намного превышали доходы и шли преимущественно на армию и флот, которые находились в бедственном положении. Непопулярная война с Турцией ложилась на страну тяжелым бременем; русская армия погибала в приднепровских степях от недостатка и низкого качества продовольствия. Источники казенного дохода были крайне истощены, народ был уже не в состоянии содержать государство.
Засилье иноземцев и растущая нищета вызывали ропот в народе. В этой связи власти необходимо было пресекать в корне всякое вольномыслие, всякое суждение, в особенности ставившее под сомнение величие слуг императрицы и иностранцев, в частности. Для этой цели повысилась потребность в шпионах и в усиленной деятельности канцелярии тайных розыскных дел. И то, и другое в царствование Анны Иоанновны развилось до крайних размеров. Масса людей «разного чина» и родовитых, и «подлых» – попадала в застенки тайной канцелярии в руки искусного заплечных дел мастера Андрея Ивановича Ушакова. «Слово и дело» царило по всем закоулкам земли русской, а тюрьмы и Сибирь наполнялись арестантами и ссыльными.
Доносчик – по мнению историка П.Полежаева – «позорное клеймо в нашей истории XVIII столетия». На доносчика надевался черный мешок, закрывавший его во весь рост, с отверстиями для глаз и рта. «И в таком наряде отправляли его с командою за жертвою. При появлении на улице языка ужас охватывал мирных обывателей; все прятались, лавки запирались... Приблизившись к жертве, язык произносил: «слово и дело»; тогда воинская команда хватала обвиняемого и вела его в канцелярию. Не один «серый люд» попадался в когти тайной полиции, не церемонились и с лицами, занимавшими видное положение в обществе, и с женщинами» (33). Как в свое время заметил Гегель, искусство, как правило, развивается несинхронно с развитием социальным. Так и в рассматриваемый нами период упадок экономики и нравственности заметно не мешал развитию искусства. Это последнее, впрочем, бытовало только на самых высоких этажах общества, ничуть не затрагивая основные массы российского населения, живущего в стихии своего, в значительной мере еще языческого, народного искусства.
История светской музыки в России началась с полного господства иноземной музыки, иностранных оркестров и композиторов, и только во второй половине XVIII столетия отмечены первые попытки создания российской национальной музыки. Анна Иоанновна положила начало светской музыке в России, пригласив в 1735 году итальянского композитора Франческо Арайя. Первым оперным спектаклем стала «драма на музыке в трех действиях» – «Сила любви и ненависти», переведения с итальянского и представленная русскими певцами и хором на новом Императорском театре в Санкт-Петербурге» по указу императрицы. Солисты и хор были взяты из придворной капеллы. Это представление вполне можно считать началом русской оперы, точнее, началом оперных представлений в России на русском языке. С этих пор итальянские композиторы в России не переводились. В 1735 году в столицу была выписана большая итальянская труппа. Позже на службу при дворе в течение нескольких сезонов зачислялись немецкие артисты, получавшие хорошее содержание.
Известное развитие получила и наука. Но она в ту пору имела, если можно так выразиться, прагматический характер. Как писал П.Милюков, наука в то время была нужна «лишь постольку, поскольку она может пригодиться все для той же цели, для «людскости», для приобретения необходимых в светском обиходе знаний, привычек, вкусов; самое большее – для того, чтобы вести занимательный разговор. Мы знаем, что таким образом создалось представление об особом круге наук и искусств, необходимых шляхетству» (34).
Потребность в особом курсе «дворянских» наук была Анной удовлетворена в открытом ею Сухопутном Шляхетском корпусе. И здесь тотчас же обнаружилось, к какого рода предметам дворянство тяготеет всего более. Из 245 русских кадетов, воспитывавшихся в корпусе в 1733 году, обучались: немецкому языку – 237 человек, танцам – 110, французскому – 51, фехтованию – 47, музыке – 39, геометрии – 36, рисованию – 34, истории – 28, верховой езде – 20, русскому – 18, географии – 17, латинскому – 15, юриспруденции – 11. Немецкий язык был необходим при Анне и ее фаворитах-немцах для карьерных соображений, а позднее он уступил место французскому как важнейшему условию вхождения в высшее общество.
П.Милюков писал, что «вовлеченная в новое культурное движение общественная среда нуждалась вовсе не в каком-либо особом мировоззрении, а в скорейшей выработке и усвоении нового кодекса жизни, правил «житейского обхождения», которые помогли бы ей выделиться из остальной массы и войти в роль привилегированного общественного слоя» (35). Для этой цели появились соответствующие практические руководства, по большей части переводные, с довольно убогим содержанием и совершенно неудобоваримым изложением. Несмотря на это некоторые из них стали крайне популярными и распродавались в большом количестве. Так, «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению» в первые же два года (1717-18гг.) разошлось в 189 экземплярах, что было для того времени небывалым успехом. В 1767 году вышло уже пятое издание «Зерцала». Другое руководство – «Совершенное воспитание детей, содержащее правила о благопристойном поведении молодых знатного рода и шляхетного достоинства людей» аббата Бельгарда разошлось в трех изданиях. Главная задача всех этих руководств состояла в том, чтобы научить молодого дворянина «не быть подобным деревенскому мужику» и по возможности приблизить его к идеалу «придворного человека». Чтобы уничтожить сходство с мужиком, руководства давали самые подробные наставления, как вести себя в порядочном обществе.
«Не быть подобным деревенскому мужику» – здесь начало того пути, в конце которого, тоже отмеченный этой печатью революционер-Ленин сказал о своих предшественниках: «Страшно далеки они от народа», то есть от «деревенского мужика». Так что можно констатировать, что возникшая еще в XVIII веке задача была к веку XX решена успешно: культура правящего класса радикально разошлась с культурой народа, то есть с представлением о мире «деревенского мужика». Здесь же и истоки той проблемы, которую пытались (безуспешно!) решить русские интеллигенты в начале века двадцатого. Субкультура правящей элиты и народная культура все больше расходились, и это было результатом целенаправленной культурной политики.
Что же касается общего образования, то здесь духовная школа оказалась, в общем, устойчивее, чем светская, вероятно, потому, что необходимость подготовки кандидатов на священнический сан признавали люди всех направлений, не исключая противников реформаторской Деятельности Петра. Почти не сокращаясь в количестве, полсотни епархиальных школ дожили до того времени, когда началось превращение их в семинарии. Указ об этом был издан в 1737 году. Однако необходимость больших расходов, сопряженных с введением нового типа духовной школы во многих местах задержала учреждение семинарий вплоть до воцарения Екатерины II.
Известный специалист по генеалогии князь П.Долгоруков любил напоминать царствующей в России династии ее скромное происхождение. Он считал ее претензии на принадлежность к дому бояр Романовых совершенно необоснованными. «Наши принцы Голштейн-Готторпские, исправляющие должности Романовых», – так называл он современную ему царскую фамилию. И он был совершенно прав, ибо Дом Романовых в мужской линии прекратил существование еще в 1730 году со смертью внука Петра Великого Петра II, а по женской линии в 1761 году – со смертью Елизаветы. Впрочем, ни Елизавета Петровна, ни ее сестра Анна, как «рожденные до брака, и, следовательно, незаконнорожденные» и даже «прелюбодейные», поскольку родились от второй (невенчанной) жены Петра при жизни первой, в сущности не имели никакого юридического права на престол». «25 декабря 1761 года, – язвительно писал Долгоруков, – Елизавета, истомленная распутством и пьянством, скончалась на 53-м году от рождения, и дом Голштейн-Готторпский вступил на престол всероссийский, на коем он восседает ныне» (36).
На российский престол поднялся герцог Голштейн-Готторпский немецкий принц Карла Петр Ульрих, который под именем Петра III положил начало новой династии. Он был внуком Петра I, сыном цесаревны Анны Петровны и голштейн-готторпского герцога Карла Фридриха. Долгорукий с иронией говорил об этой династии: «Начало владычества дома Голштейн-Готторпского над Россиею вовсе не теряется во мраке древности: владычество это не основано ни на вековом праве пе
