Тема 14. Русь – от татар к Рюриковичам

Литература

Тема 13. Язычество + христианство = новая картина мира

Литература

1. Ключевский В. Курс русской истории. Соч.: В 8-ми тт. Т. 1. М., 1956, с. 314.

2. Маврикий Стратег. – Стратегикон. VI – начало VII в. – Цит. по: Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н.э. – Вестник древней истории. Т. 1, 1941, с. 253.

3. Ключевский В. Указ, соч., с. 66-69.

4. Там же.

5. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб., 1873. Первый отдел. Вып. 1. С. 1-1.

6. Гакстгаузен. А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. В 2-хтт. Т. 1. М., 1869, с. 17-18.

7. Зайцев Б. Слово о Родине. – В кн.: Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х тт. Т. 1. М., 1994, с. 38

8. Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993, с. 373.

9. Трубецкой Н. О туранском элементе в русской культуре. – В кн.: Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. Т. 1, с. 71.

10. Там же, с. 79.

11. Ключевский В. Указ, соч., с. 294-297.

12. Там же.

13. Герцен А. О развитии революционных идей в России. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 7. М., 1956, с. 157-158.

14. Карамзин Н. История государства Российского. В 12 тт. Т. 1. СПб., 1892, с. 66.

15. Голубинский Е. История русской церкви. В 2-х тт. Т. 1. Первая половина тома. М., 1880, с. 156-157.

16. Греков Б. Киевская Русь. М., 1939, с. 313-315.

В результате принятия византийского православия, к тому времени представлявшему значительную политическую и культурную силу, древнерусское государство приступило к модернизации протославянской картины мира именно с его помощью. Однако первые греческие миссионеры братья Кирилл и Мефодий принесли на Русь христианство не с греческой грамотой, но изобрели кириллицу – славянский алфавит, на который стали переводить богослужебные источники. Тем самым Русь оказалась отрезанной от античной культуры, которая использовала греческий или латинский языки.

Принятие христианства в его православной редакции стало первой наиболее отчетливой точкой бифуркации в «истории государства Российского», когда решение одного человека – князя Владимира – предопределило судьбу огромной страны и ее народа на много веков вперед. Так, вполне вероятное в то время принятие магометанства сделало бы Россию страной преимущественно азиатской. Принятие католичества ввело бы Россию в круг европейских народов, через церковную латынь сделало бы для ее населения доступными античные литературные источники. Православное же христианство вместе с церковнославянской кириллицей и спецификой русской географии – почти неисчерпаемой возможностью экстенсивного развития – сделало Россию евразийской державой, страной, соединяющей в картине мира своего народа как фрагменты восточно-степных представлений, так и ценности европейских народов. Хаотическое, мозаичное многообразие протославянских племен сменилось первой, революционной по существу, попыткой их упорядочения – с помощью монотеистической религиозной концепции. Ибо если Бог един, то должна быть единой и его земная проекция – государство.

Население Византии составляли не только греки, но и сирийцы, копты, армяне и др. В X-XI веках, к моменту возникновения Киевской Руси, византийские города переживали период своего расцвета – прогресс строительной техники, точных и естественных наук, особенно математики, астрономии и медицины. Византийские мореходство и торговля, несмотря на конкуренцию арабов и норманнов, играли главенствующую роль в бассейне Средиземного моря, а византийская золотая монета высоко котировалась на всех рынках от Евфрата до Гибралтара.

Все это помогло Византии заметно обогнать в своем развитии многие государства Востока и Запада. Несомненно, что по уровню образованности, по напряженности духовной жизни, по силе выразительности и глубокой одухотворенности изобразительного искусства Византия существенно опережала страны средневековой Европы. Развитая государственность, религия, наука, ремесла и искусство достигли здесь столь высокого уровня, что нарождавшаяся Киевская Русь просто обязана была воспользоваться всеми этими достижениями.

Прежде всего многое было заимствовано из области государственности. Византия была самодержавной монархией, власть императора не была ограничена никакими условиями или общественными договорами. Византийская церковь была полностью подчинена государству. Христианство стало там государственной религией еще в IV веке и оказалось надежной опорой императорской власти, освятив ее теократической идеей. Именно в Византии выкристаллизовалась одна из Фундаментальных идей средневековой идеологии – идея союза христианской церкви и «христианской империи». Именно в Византии возник культ императора»правителя всей православной ойкумены». Обряд Церковного венчания на царство, возникший в V веке, также сложился в Византии. Все это было практически полностью скопировано в позднейшей Российской империи: неограниченное самодержавие, полное подчинение церкви государству, идея исключительности Российского государства как покровителя православных христиан и славян, рабство в виде крепостничества, имперская великодержавная идеология.

Византийская картина мира породила иерархический принцип государственных и социальных отношений, который позднее закрепился в том числе и в художественной культуре, отразился в композиции архитектурных сооружений, определив символику цвета и света в монументальной живописи и в иконописи. Византийские произведения художественного ремесла и прикладного искусства получили в средние века мировое признание. Византийская живопись, мозаика, мелкая пластика, ювелирные украшения, эмали и ткани, книжная миниатюра – долгое время оставались законодателями вкусов. Произведения византийских мастеров служили своего рода эталонами, на которые ориентировались и которым стремились подражать во всем мире.

Примерно к VI веку на смену античной (языческой) картине мира приходит христианская, в центре которой – страдающий, униженный, раздираемый противоречиями маленький греховный человек. Он сам представляется себе очень слабым, но в то же время и бесконечно великим, ибо верит в свое спасение в иной жизни и в своей надежде сохраняет высокое человеческое достоинство.

Бог, безусловно, – центральный образ в новой, византийской картине мира: причина бытия, источник совершенства и упорядочения мироздания, недостижимая цель познания. Если античный образ человека был целостным, то христианство обнаруживает мучительное раздвоение внутри человеческой личности. Античный идеал прекрасной, гармоничной личности постепенно уходит в прошлое и заменяется идеалом духовного совершенства, целомудрия, благочестия и смирения. Меняются представления о космосе, о времени и пространстве, о ходе истории: на смену представлениям о замкнутых исторических циклах античной картины мира приходит образ телеологического, обусловленного волей бога поступательного движения истории. Возникает новое понимание исторического времени как линейного, новое представление о пространстве, возрастает интерес к созданию целостной всеохватывающей картины Вселенной и человечества.

Важно при этом подчеркнуть, что христианская картина мира византийских греков заметно отличалась от западной религиозности. Если в картине мира латинян главное внимание уделялось крестным страданиям Христа, страшным мукам грешников в аду, то в православной картине мира на первый план выдвигались радостно-просветленные моменты жизни Христа, его воскресение, устремление души верующего к божественному свету, к победе добра над злом. Эти различия во многом породили дальнейшее расхождение между византийской и западноевропейской культурами, в частности, отраженные в литературе и искусстве.

Таким образом, основу заимствованной славянами вместе с христианством византийской картины мира составил синтез античной эллинистической философии, христианского религиозного учения и религиозно-мистических идей ближневосточного происхождения.

Крещение киевских славян началось с приказа Владимира уничтожить языческие кумиры. Как писал С.Соловьев: «Из ниспровергнутых идолов одних рассекли на части, других сожгли, а главного, Перуна, привязали лошади к хвосту и потащили с горы, причем двенадцать человек били истукана палками... Когда волокли идола в Днепр, то народ плакал... Затем приступлено было к обращению киевского народа; митрополит и священники ходили по городу с проповедию... Князь...послал повестить по всему городу, чтоб на другой день все некрещеные шли к реке, кто же не явится, будет противником князю... Некоторые шли к реке по принуждению, некоторые же ожесточенные приверженцы старой веры, слыша строгий приказ Владимира, бежали в степи и леса» (1).

Насильственное изменение картины мира всегда вызывает сопротивление. Как утверждал Е.Е.Голубинский, «не желавших креститься, нет сомнения, было весьма много... как в Киеве, так и вообще во всей Руси. В самом Киеве... эти не желавшие не могли укрыться и должны были или креститься неволей, или спасаться бегством, или подвергнуться казням....Совершенная покорность русских в деле перемены веры воле князя и так называемое мирное распространение христианства на Руси есть не что иное, как невозможная выдумка наших неумеренных патриотов, хотящих приносить здравый смысл в жертву своему патриотизму. Нет сомнения, что введение новой веры сопровождалось немалыми волнениями в народе, что были открытые сопротивления и бунты, хотя мы и не знаем о них никаких подробностей» (2).

Между тем летописи зафиксировали массовые восстания («восстания волхвов» в 1026 и 1071 годах) против насильственной христианизации. В 1024 году, по рассказу летописца, в Суздальской области народ умирал с голоду, волновался и учинял мятежи. Когда часть языческих жрецов и рядовых общинников открыто выступила против князя и его реформ, Владимир, не колеблясь, подавил сопротивление силой оружия. Другая часть населения бежала на окраины страны и продолжала там соблюдать языческие обряды. Тем самым было «заложено зерно будущего трагического раскола в русской культуре». С полным основанием Вл. Соловьев говорил о крещении Руси Владимиром как о национальном самоотречении, как о перерыве или разрыве национальной традиции (3).

Принятие Древней Русью православия привело к кардинальным изменениям в картине мира, которая стала теперь и не языческой, и не христианской, а состояла из фрагментов и того, и другого. И это было вполне естественным, ибо ни один народ не может принять новую картину мира сразу и целиком. А потому точно так же, как сама византийская картина мира во многом носила следы античного язычества, так и новая картина мира Киевской Руси отнюдь не стала целиком и полностью византийской.

Прежде всего сама христианизация населения происходила очень медленно. Как писал П.Милюков, «народная масса охотно слушала своих скоморохов, предавалась «бесовским» увеселениям язычества – и оставалась совершенно глуха к церковной проповеди и христианской легенде. Когда надо идти в церковь, говорит проповедник в одном памятнике, написанном около 1400 года, мы «позевываем и почесываемся, и потягиваемся, дремлем и говорим: холодно или дождь идет... А когда плясуны или музыканты, или иной какой игрец позовет на игрище или сборище идольское, то все бегут туда с удовольствием... и весь день стоят там и глазеют», хотя и нет там ни крыши, ни какой-либо защиты от дождя и вьюги. Это все мы охотно выносим, губя душу зрелищами. А в церкви есть и крыша, и защита от ветра, – не хотят придти на поученье, ленятся» (4).

Таким образом, русские люди эпохи Владимира II Мономаха (1053-1125), числившиеся христианами, продолжали поклоняться всем своим прежним божествам. Иными словами, изменение картины мира шло не путем полной замены старых образов новыми, а путем наслаивания, добавления нового к сохраняемому старому.

По справедливому замечанию А.С.Хомякова, Древняя Русь восприняла «только внешнюю форму, обряд, а не дух и сущность христианской религии» (5). Язычество отнюдь не умерло: в смутных глубинах народного подсознания, как в каком-то историческом подполье, продолжалась своя, уже потаенная жизнь, теперь двусмысленная и двоеверная. «Ив сущности, – писал Г.Флоровский, – слагались две культуры: дневная и ночная. Носителем дневной культуры было, конечно, меньшинство... Заимствованная византино-христианская культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием и стяжанием книжного или культурного меньшинства... В подпочвенных слоях развивается «вторая культура», слагается новый и своеобразный синкретизм, в котором местные языческие «переживания» сплавляются с бродячими мотивами древней мифологии и христианского воображения. Эта вторая жизнь протекает под спудом и не часто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется под нею как кипящая и бурная лава... Здесь источник того контраста, который можно охарактеризовать как противоположность византийской «сухости» и славянской «мягкости» (6).

Действительно, очень многие языческие верования отнюдь не исчезли, а лишь обрели христианизированную форму. Как писал историк М.Н.Тихомиров (1893-1965), «создался тот своеобразный синкретизм, двоеверие, которым пользовались и церковные власти, боровшиеся против язычества. Перун стал представляться в образе пророка Ильи, громыхающего на своей огненной колеснице на небе в разгар летних гроз (20 июля). Скотий бог Белес превратился во Власия, покровителя домашнего скота, и новгородская икона XIV века наивно изображает св. Власия среди разноцветных коров и овец. Проводы зимы и старинная языческая масленица и в последующие времена остались такими же пьяными и буйными, какими они были у восточных славян... Все это только говорит о том, что язычество восточных славян... долго еще сохраняло свое значение преследуемого, но любимого народными кругами мировоззрения» (7).

От язычества вплоть до нашего времени сохранилась множественность защитников человека – десятки и сотни святых и ангелов. А заклинания, сопровождавшие языческие действия, с течением времени превратились в христианскую молитву. В годичном календарном цикле продолжали бок о бок сосуществовать две разные системы духовного воззрения и мироощущения – христианская и языческая. Разные, потому что одна была обращена к небу, божественному началу, другая – к земле, к началу плотскому, к плодам земным, к их изобилию, зависящему в языческой картине мира от сил сверхъестественных.

Таким образом, неправильно полагать, что картина мира народа Древней Руси стала после крещения христианской. Синтез двух религий – старой и новой – действительно породил у новообращенных славян-христиан некую новую картину мира: небо в ней было занято силами небесными, праведными и божественными, а преисподняя, подземный мир, болота, ямы и овраги – силами нечистыми и темными. Земля превратилась в место борьбы двух миров и начал, а человек и его душа – стали средоточием этой борьбы. При этом воля Божья и промысел Божий господствовал над всем и определял все. И если народные образы божественной силы восходили к христианству, то образы нечистой силы – к славянскому язычеству.

Но вместе с тем есть основания полагать, что это была все же единая и – главное – непротиворечивая картина мира, поскольку фрагменты разных образов естественно дополняли друг друга. Как писал историк и этнограф Н.Гальковский (1868-1917), «мы нигде не видим и следов того, чтобы древняя Русь пыталась сравнить старую веру с новой или же сознательно отдавала предпочтение язычеству перед христианством... Замечательно, что русские люди обыкновенно не замечали своего двоеверия: народная масса считала себя истинно христианской, что не мешало ей справлять старые праздники и чтить своих старых домашних богов» (8). Так, например, крестьянка, почитавшая Николая Угодника и в то же самое время производившая различные манипуляции, чтобы уберечься от ведьмы, не поклонялась при этом двум разным богам – она имела вполне определенное и непротиворечивое отношение и к тому, и к другому. Потому что сознание человека во всякий момент вмещает в себя только одну – целостную и единую – картину мира.

И все же византийско-христианский элемент в новой картине мира славян самым существенным образом изменил образ окружающей действительности. Если бы нам удалось реконструировать картину мира жителя Киевской Руси, сложившуюся вскоре после крещения, то мы бы увидели, что в этой картине, как и в Византии, все мироздание ориентируется по вертикали – от земли к небу – и выглядит как сосуществование двух иерархий – земной и небесной. Небесная иерархия возглавляется Богом – творцом всего сущего, а во главе земной иерархии стоит глава государства. Позднее, в ходе всей дальнейшей истории, эта особенность картины мира служила постоянным источником преклонения перед носителем власти, рассматривавшимся в качестве наместника Бога на земле. Глава государства в России служил недосягаемым идеалом для своих подданных: в народной памяти многогрешный великий князь сохранился под именем Владимира Красное Солнышко, в былинах его называли «ласковым князем». Подобный же пиетет по отношению к главе государства просматривается и в повестях о Куликовской битве, княжеских житиях и даже в народных сказаниях об Иване Грозном.

И вместе с тем в подобных представлениях просматривается и несомненное тюркское влияние. Иностранные путешественники не раз отмечали раболепие народа России перед носителями власти, а этих последних – перед царем. Но известно, что беспрекословное подчинение представляет собой основу азиатской государственности. Оно распространяется, как и все в тюркском мышлении, последовательно до верховного правителя, который и сам беспрекословно подчинен какому-нибудь высшему принципу. В древней Руси таким управляющим принципом стала православная вера, понимаемая как органическое соединение религиозных догматов и обрядов с особой православной культурой, частным проявлением которой и был государственный строй с его иерархической лестницей. Именно этот высший принцип, одинаковый как для каждого подданного, так и для самого царя (а, конечно, не только примитивный принцип раболепия), спаял Русь в одно целое.

Можно предположить, что новообретенная картина мира, впитав все наиболее приемлемое и из христианства, и из язычества и переварив все это в нечто совсем иное, стала в чем-то более «удобной» и для средневекового русского человека, и для россиянина более поздних эпох. Эта новая картина мира, возможно, была примерно такой, как ее описала К.Касьянова. «Предки наши, – утверждала она, – редко говорили о вселенной, излюбленным их выражением было «мир Божий». «Божий мир» – это нечто теплое, благосклонное ко мне, постоянно удивляющее меня своей красотой, стройностью, гармоничностью. Говоря «мир Божий», мы как бы видим мир с точки зрения Творца, и тогда нам в глаза бросается прежде всего его цельность, законченность, целесообразная соотнесенность всех его частей, одной из которых являюсь я. Но именно потому, что я воспринимаю все остальные части как целесообразно и гармонично соотнесенные между собой, мне в этом мире тепло и уютно, несмотря даже на те страдания, которые время от времени на мою долю выпадают: страдания и зло – также части этого мира, они в нем нужны, а стало быть, и мои страдания приобретают какой-то смысл и оправдание в системе этого целого – «Божьего мира» (9).

Сравните этот уютный и понятный мир с картиной мира древних славян, буквально насыщенной злыми силами, и станет понятным, насколько серьезным было изменение национальной картины мира в Киевской Руси.

Историк и писатель М.Погодин (1800-1875) так характеризовал языческую этику славян: «Гордость, жестокость, мстительность, к коей обязывались они по закону, хитрость, сладострастие – их пороки. Добродетели открыло христианство, а в язычестве отличались они только доблестями, каковы храбрость, смелость, неустрашимое терпение» (10).

Древние славяне отличались психологическими особенностями, которые зафиксированы в ряде источников. Одну из важнейших их черт – уравновешенность, покорность, даже равнодушие – отмечал упомянутый выше М.Погодин: «Славяне были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый. Потому они и приняли чуждых господ без всякого сопротивления, исполняли всякое требование их с готовностью и не раздражали ничем. Поляне платили дань Хазарам, пришел Аскольд – стали платить ему, пришел Олег – точно так же» (11).

Другая черта, отмеченная иностранными путешественниками, – почти полное отсутствие каких-либо духовных устремлений и чрезмерное пристрастие славян к вину. Так, арабский путешественник первой половины X века свидетельствовал: «Я видел Русов, когда они пришли со своими товарами и расположились по реке Итиль... Они же преданы вину, пьют его днем и ночью, так что иногда умирает один из них с кружкой в руке» (12). В.Белинский подчеркивал, что «общественная нравственность Древней Руси исключала пьянство из числа пороков... В старину на Руси отъявленными пьяницами были богатыри, грамотники, умники, искусники, художники... Русские богатыри единым духом выпивают чару зелена вина в полтора ведра, турий рог меду сладкого в полтретья ведра....Удивительно ли, что на Руси пьяницы спасали отечество от беды?» (13).

Отношения древних славян с противоположным полом практически ничем не регламентировались. Конечно, и европейские нравы XII-XIII веков отнюдь не были пуританскими, но то, что происходило с этими отношениями в Древней Руси, пожалуй, шло несколько дальше. Так, согласно летописи, князь Юрий Владимирович «многих жен подданных часто посещал и с ними более веселился, чем с княгинею. Он проводил с любовницами целые ночи, за вином и с музыкой, чем многие бояре оскорблялись, а молодые, следуя более своему уму, чем наставлению старших, подражали ему...». Летописец дает такую характеристику князя Всеволода: «Он имел много наложниц и более занимался ими, чем делами, вот почему его правление было тягостно киевлянам, и когда он умер, то кроме наложниц никто о нем не жалел» (14).

Славяне торговали своими соотечественниками, не видя в этом ничего дурного, – была широко распространена работорговля. На положение «домашних рабов» были низведены женщины-славянки. Как отмечал Н. Карамзин, «они считали жен совершенными рабами, во всяком случае безответными: не дозволяли им ни противоречить себе, ни жаловаться; обременяли их трудами, заботами хозяйственными и воображали, что супруга, умирая вместе с мужем, должна служить ему и на том свете» (15). Такому отношению к женщине способствовало принятое у древних славян многоженство. С.Соловьев писал, что «многоженство у всех племен славянских есть явление несомненное; наш летописец говорит о восточных славянах, что они брали по две и по три жены; обычай многоженства сохранялся и долго после введения христианства» (16).

Если женщин можно было превращать в рабынь, то детей дозволено было убивать. Н.Карамзин замечает в этой связи: «Говоря о жестоких обычаях Славян языческих, скажем еще, что всякая мать имела право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно». Можно было убивать и престарелых родителей, если они становились в тягость детям. Почитание родителей самым невероятным образом сочеталось с «правом детей умерщвлять родителей, обремененных старостию и болезнями, тягостных для семейства и бесполезных согражданам... Сии дети, следуя общему примеру как закону древнему, не считали себя извергами: они, напротив того, славились почтением к родителям и всегда пеклись об их благосостоянии» (17). В случае, например, голода все слабое, физически бесполезное для общества лишалось права делить жизнь с лицами физически сильными и для общества полезными и должно было уступить им свое место в жизни.

Достаточно критично оценивали этические принципы наших далеких предков их иноземные современники. В частности, византиец Маврикий Стратег так отзывался о древних славянах: «В общем они коварны и не держат слова своего относительно договоров; их легче подчинить страхом, чем подарками. Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому» (18). Человеческая жизнь в этой этической системе не имела никакой цены. С.Соловьев пишет: «Кровная месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах... – вот нравы языческого общества. Скорость к обиде и скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами». Описывая мораль славян, он особенно выделяет культ физической силы: «Сила физическая на первом плане – ей весь почет и все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении до чудовищных размеров, – вот герой эпохи.... Мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем... Нравы не могли быть мягки; когда силой можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым». Богатство и подвиги – вот две главные ценности в древнерусской картине мира. «Славные подвиги нужны были для богатства, богатство нужно было для славных подвигов.... Обе страсти питали одна другую...» сомнительными, с нашей сегодняшней точки зрения, или и средства достижения этих целей. Сила, как утверждает Соловьев, была первым средством, вторым – хитрость и коварство: «Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг» (19).

А поскольку действовавшие тогда зачаточные законы не были сколько-нибудь серьезной преградой проявлениям силы и коварства, необходим был иной, более действенный противовес, способный серьезно изменить доминирующую картину мира. «Закон слабо сдерживал проявления материальной силы, – писал С.Соловьев, – позволяя частную месть или выкуп деньгами. Представляла ли славянская языческая религия какое-нибудь противоборство им? Кажется, никакого... В таком состоянии застало нравы новорожденного русского общества христианство» (20). Только с принятием последнего началась постепенная и крайне медленная трансформация этической системы древних славян. Прежде всего, церковь объявила войну одному из самых опасных пороков древней Руси – пьянству. Как писал историк Н.Хлебников (1840-1880), «пьянство было одним из тех пороков общества, на который церковь смотрела как на остатки веселого язычества, а потому она преследовала его всеми силами, которыми она располагала» (21). Кажется, не было предмета, по поводу которого и христианская легенда, и древняя нравоучительная литература чаще громила верующих, как «пьянственное питие». Легенда производила вино от адского корня, посеянного в раю дьяволом» (22).

Как утверждал историк русской церкви А.В.Карташов (1875-1960), «ничего не может быть резче той противоположности, какую внесла в круг нравственных идей русского язычника церковь. Церковь раскрыла для него понятие греха и указала его даже в малейших, ни для кого не видимых движениях человеческого сердца, а над всем внутренним миром человека и над всеми частностями его внешнего поведения поставила Бога как бдительного Судию. Мысль о неизбежном божественном суде производила необыкновенно сильное впечатление на пугливое воображение язычника и отрезвляющим образом влияла на его нравственное поведение» (23).

Действительно, содержавшее в себе совершенно иную картину мира православное христианство вполне было способно коренным образом изменить человеческие отношения россиян. Историк К.Н.Бестужев-Рюмин (1829-1897) справедливо полагал, что «самым ближайшим влиянием христианства было влияние нравственное, ибо нравственность христианская, возведенная в обязанность, существенно отличалась от нравственности языческой... Так, христианство обязывает помогать неимущим, как братьям во Христе; помогая неимущему, христианин исполняет заповедь своего божественного Учителя... Приняв этих людей под свою защиту, церковь создала новую среду, стоящую выше разрозненных интересов отдельных общин и основанную на ином начале, чем княжеская дружина; выше интересов личных, племенных, практических поставила она общечеловеческий интерес – начало нравственное. То же нравственное начало внесла она в отношения семейные, дотоле составлявшие дело исключительно личное; она создала трибунал для суждения дел семейных; но кроме того она очистила семью, поставив начало единоженства, которое сменило многоженство, дотоле допускаемое. Долго, впрочем, это не укрепилось в обществе: долго сыновья, рожденные от наложниц в княжеских семьях, считались князьями, равными с законными детьми... Сверх этого церковь посреди общества, поклоняющегося физической силе и обоготворявшего ее проявление в своих богатырях, выставила иное начало – начало подчинения физической силы силе нравственной; представила примеры подвигов не таких, какие до сих пор пленяли общество, – подвигов, проявляющихся в победе над собственными страстями и в противоположении гневу и раздражению – кротости, гордости земными благами и стремлению господствовать – смирения и готовности служить» (24). Крайне важным было и то, что со стороны церкви высказывалось категорическое осуждение рабства – практики продажи крещеных рабов в «поганыя»; нарушающий это правило рассматривался «яко иноязычник и мытарь».

Еще одна заслуга православной церкви в деле создания новой этики – проповедь сочувствия и милосердия. Язычество, несколько упрощая его мораль, Утверждало: кого презирает Бог, того презирают и люди. К категории презираемых относились вдовы, слепцы, увечные, странники, вообще все убогие, лишенные божественного покровительства, в языческом смысле слова. Христианство принесло на землю славян-язычников великую идею милосердия, которого язычество не знало. Церковь выдвинула идею самоценности человека самого по себе – вне богатства и происхождения. И это, видимо, следует считать ее величайшей заслугой.

Вместе с тем В.О.Ключевский отметил и еще один результат крещения, который трудно оценить столь же однозначно: «Вместе с христианством на Русь принесена была с Востока мысль об отречении от мира, как о вернейшем пути к спасению и труднейшем подвиге христианства» (25). А Н.Костомаров уточнил: «Сложилось представление, что человек может угодить Богу более всего добровольными лишениями, страданиями, удрученней плоти, отречением от всяких земных благ, даже самоотчуждением от себе подобных, – что Богу приятна печаль, скорбь, слезы человека; и напротив, веселое, спокойное житье есть угождение диаволу и ведет к погибели... Образом богоугодного человека сделался отшельник, отрешившийся от всякой связи с людьми» (26).

Еще менее пользы Древней Руси принесло стремление церкви отделить православный мир от всего остального. В формируемой церковью картине мира человек другой веры изображался неким монстром. «Если кто, – говорил церковный Устав, – будет пить или есть с некрещеным, то наказывается митрополитом» (27). Это постановление впоследствии было применено ко всем иноверцам вообще и во многом способствовало определенной замкнутости Московской Руси.

Вместе с тем надо отметить, что картина мира в крещеной Киевской Руси существенно различалась у различных групп ее жителей. Уже в VI-IX веках у восточных славян сформировалась достаточно сложная социальная пирамида: общинники-земледельцы, племенная феодальная знать, дружинники и языческое жречество. А социальная стратификация Киевской Руси в ее зрелом периоде выглядит еще более внушительной: Великий князь русский, светлые князья (князья соседних племен), великие бояре, мужи (рыцари), гости-купцы, люди-смерды, челядь (рабы). Каждая из перечисленных общностей в принципе была способна порождать соответствующие субкультуры, отличающиеся своеобразием картины мира, которое было обусловлено, помимо прочего, особенностью образа идеального героя, специфического для каждой социальной группы. Такой образ воплощал в себе как бы высшую цель представителей соответствующих субкультур, в принципе, может быть, и недостижимую.

Таким образом, тем центром кристаллизации, вокруг которого формировались древние субкультуры, был некий образ-образец, к достижению которого стремились их представители. Эти образы-образцы, составлявшие основу субкультурной картины мира, транслировались через семью в процессе воспитания детей, своеобразном для каждой субкультуры.

Принятие христианства определило историческую судьбу России, ее культурно-исторический путь. Через христианство Древняя Русь вступает в творческое взаимодействие со всем.окружающим ее культурным миром.

Радикальные перемены в картине мира славян неизбежно повлекли за собой соответствующие изменения и в сфере их искусства, целостно отображающего и мироощущение, и мировосприятие, и мировоззрение соответствующей социальной общности. Вместе с православием открылся гораздо более широкий путь влиянию греческой образованности на русский народ. Церковь стала сильнейшим проводником этого влияния. Она принесла с собою грамотность и книжную словесность, храмовое зодчество и эстетику богослужения, что не могло не повлиять на народ улучшением его вкуса и возбуждением художественных стремлений. Хотя славянские князья были задолго до крещения знакомы с отдельными художественными произведениями Византии, однако только после крещения – в период с конца X по XII век – наиболее мощно проявилось влияние Византии на русское художественное творчество.

Византийский художественный стиль, будучи как бы образной формулой христианства, вместе с этой религией распространялся на Руси несколькими путями. Он проникал с проповедниками и паломниками, привозившими книги и иконы из христианских монастырей и Константинополя. Его несли византийские зодчие, иконописцы и мозаичисты, приезжавшие строить храмы по приглашению местных князей. Он становился «своим» для тех художников-славян, которые учились либо у приезжих греков, либо в Константинополе или Афоне, откуда везли византийские «образцы». Но главную роль в насаждении византийского стиля играла, конечно же, целенаправленная культурная политика древнерусского государства. Именно оно силой ввело христианство в качестве государственной религии, положило его в основу общенациональной картины мира, и лишь после этого возникла государственная же потребность поддерживать эту картину мира. Для этого необходимо было иметь храмы, устроенные и убранные для богослужения наподобие константинопольских церквей, а самим князьям – жить в палатах и среди обстановки, напоминающих образ жизни византийских императоров. Удовлетворить все эти запросы могли только греческие мастера. А потому сразу же после крещения князь Владимир вызвал из Царьграда зодчих, каменщиков, живописцев, мозаичистов. В Киеве и соседних местах стали воздвигаться церкви, украшенные иконами, мозаикой и резьбой. Позднее и другие киевские князья стали приглашать из Византии греческих мастеров. С помощью греческих специалистов началось широкое культовое и дворцовое строительство. Несомненно, что помимо прочего, оно должно было служить формированию и поддержанию национальной картины мира, в которой образы христианской церкви и княжеского двора служили важнейшими символами небесной и земной власти. Одновременно начались преследования на официальном уровне народного искусства дохристианской эпохи – прежде всего восточнославянского эпоса языческой поры как противоречащего формируемой христианской картине мира.

Главным средством реализации культурной политики на Руси с самого начала стал прямой государственный заказ. Прежде всего это относилось к архитектуре, где требовались особо крупные средства.

Поэтому главные городские соборы здесь всегда строились за счет государства. А поскольку князья и цари были всерьез заинтересованы в том, как будут смотреться их дорогостоящие постройки, они принимали самое живое участие в создании и реализации архитектурных проектов. Эти сооружения, в свою очередь, становились образцами для последующего строительства. Аналогичные заказы делала и православная церковь, хотя ее роль в этом деле и была скромнее.

Другим эффективным способом воздействия государства на развитие архитектуры было выписывание специалистов из других стран. Именно от государя зависело, из какой страны и каких мастеров выписать, а тем самым – какое влияние оказать на отечественную культуру. Только благодаря целенаправленной государственной культурной политике византийское искусство смогло оказать столь мощное влияние на развитие древнерусской архитектуры. Ведь на Руси только лишь к XII-XIII векам сложились собственные местные школы национальной архитектуры – в Новгороде, Пскове, Владимире и др. И еще позднее, лишь к XIV веку, ведущее место среди них заняла московская школа, и постепенно сформировался единый национальный стиль древнерусской архитектуры.

Первыми строителями церквей были по преимуществу греки. В то же время, например в середине XII века, суздальский князь вызвал западных (католических) мастеров, построивших несколько церквей в романском стиле.

В изобразительном искусстве византийское влияние было еще более мощным, чем в архитектуре, поскольку именно Византия впервые познакомила русских художников с техникой мозаики, фрески, темперной живописи, дала им иконографический канон, неизменность которого затем строго оберегалась православной церковью. Вначале Русь более или менее пассивно воспринимала византийское искусство: Долгое время она просто получала свои произведения искусства непосредственно из рук мастеров православной Византии. Ведь именно греческие мастера построили древнейшие каменные церкви и соборы Новгорода и Суздаля, а другие греческие мастера или их добросовестные ученики из русских живописцев наполнили эти храмы стенной живописью, мозаикой и древнейшими иконами. Естественно поэтому, что одним из первых видов изобразительного искусства на Руси стала иконопись – единственный тогда вид станковой живописи. Вскоре после принятия христианства в Киев были приглашены из Византии художники-иконописцы. Древнерусские мастера стали обучаться у греков, перенимая у них композиционные приемы и иконографические формулы. Лишь со временем в заимствованный из Византии стиль начали понемногу проникать самостоятельные русские черты. И если «мера» – масштаб, расчет пропорций, образец – продолжала определяться византийским каноном, то представление о красоте стало со временем собственно русским.

«Иконы XII столетия до такой степени византийские, – поражался один из отечественных историков А.И.Анисимов, – что остается открытым вопрос, писаны ли они в России и русскими. Однако уже в XIII столетии сравнительно легче различить национальные признаки формального характера: несколько большую динамику, переход к прямой линии в связи с усилением плоскостного изображения и, наконец, возрастающую склонность к употреблению ярких, чистых красок. Но до начала XIV столетия эти черты не выражены отчетливо... Окончательно оформленным можно считать национальный характер иконы в середине XIV столетия» (28). Икона в России того времени, наряду с храмом, составляла основной вид искусства. Вот почему строительство храмов и иконопись были поставлены под строгий контроль государства и церкви. Именно этот вид искусства, наряду с религией, нес основную нагрузку по формированию картины мира.

Русский орнамент, как и икона, до XII века был почти полным подражанием византийскому. Лишь позднее стали все более заметны в нем элементы западноевропейские (романские и итальянского Возрождения) и азиатские (персидские, индийские, тюркские и монгольские), которые, сливаясь с византийской основой и с местными народными элементами (славянскими и финским), только в XVI-XVII столетиях образовали особый русский стиль.

Искусство мозаики на Руси прекратило свое существование уже в XII веке. Оно оказалось слишком дорогим для небольших княжеств, на которые распалось Киевское государство. Феодальная раздробленность и снижение монументальности, ранее свойственное киевской архитектуре, не благоприятствовало развитию чрезвычайно дорогого мозаичного искусства. Зато фреска, как более дешевый вид, напротив, получила самое широкое развитие.

В этот период основную задачу по формированию и поддержанию новой картины мира государство возлагало на церковь. А потому церковь вмешивалась в художественную жизнь не менее, а может быть, даже более, чем государство. В этом основная причина того, почему скульптура в допетровской Руси не существовала, – по древнему постановлению православной церкви объемная скульптура запрещалась, ибо напоминала языческих идолов. Таким образом, ваяние было исключено из сферы религиозного искусства.

Принятие христианства приводит к подавлению древнеславянского музыкального искусства. Но вместе с тем начинает развиваться церковная музыка. Русская православная церковь целиком получила из Византии богослужебный ритуал, тексты церковных песнопений в славянском переводе, систему осьмогласия, приемы распева отдельных песнопений. Древнейшее церковное пение явилось на Русь, таким образом, вполне готовым и было исключительно византийского происхождения. Отсюда проистекала другая особенность русского музыкального искусства – отсутствие на Руси инструментальной церковной музыки: православная русская церковь, как и греческая, допускала в богослужении только вокальную музыку.

С принятием христианства на Руси возникла и литература. Правда, продукты славянской письменности изредка появлялись в Киеве и других русских Центрах и раньше, но вплоть до конца X века широкого распространения не имели. И лишь в XI веке, главным образом со времени Ярослава Мудрого, формируется Древнерусская литература – сначала переводная, затем оригинальная. И здесь решающую роль тоже сыграла христианская церковь: практически все ранние древнерусские писатели происходили из церковной среды, тесно связанной с православными Византией и Болгарией. Да и древнерусское летописание, также возникшее при Ярославе Мудром, наряду с местными фольклорными и документальными источниками, опиралось прежде всего на мощную византийскую историографию с ее многовековой традицией, восходящей к античной эпохе.

Интерес к книгам не ограничивался княжескими дворцами – их переписывают и для боярских семей. Древнейшая русская рукописная книга – Остромирово евангелие – была написана в Новгороде для посадника Остромира в 1057 году. Центрами книжности становятся также монастыри, возникавшие во второй половине XI и в XII веке во многих городах тогдашней Руси. Это были своего рода библиотеки, в которых сосредоточиваются крупные книжные богатства. В XII-XIII веках грамотность выходит уже за пределы княжеских и боярских дворов, за пределы епископских резиденций и монастырей, она в какой-то мере становится достоянием относительно широких кругов населения. Конечно, грамотных людей в Киевской Руси XI-XIII веков было сравнительно немного. Но и в тогдашней Руси книжное учение распространялось в некоторых кругах городского населения, а также среди княжеских и боярских ремесленников. К тому же некоторые ремесла Древней Руси были тесным образом связаны с письменностью. К ним принадлежало ювелирное мастерство, требовавшее от ремесленника хотя бы примитивного знания грамоты, потому что отдельные буквы делались на медных иконах, складнях и крестах. Иконописцы писали надписи на образах и т.д. Иногда необходимо было и другие предметы снабдить надписями. Не забудем также и о существовании писцов-переписчиков, которые обычно выходили из числа приходского духовенства или из низших церковных чинов – пономарей, дьячков и их детей. Таким образом, число грамотных людей измерялось на Руси отнюдь не единицами, а скорее тысячами. Такое относительно широкое распространение грамотности на Руси XI-XIII веков объясняет, почему книжное чтение высоко почиталось древнерусскими людьми. В летописи «Повесть временных лет» помещена похвала книгам: «Великая польза бывает человеку от учения книжного. Книгами ведь мы наставляемся и учимся на пути покаяния, мудрость и воздержание обретаем от книжных словес. Это ведь реки, напояющие вселенную, это источник мудрости, В книгах ведь неисчетная глубина; ими в печали утешаемся».

Особенность древнерусской литературы, отличавшая ее от европейской, состояла в том, что в ней отсутствовало «классическое наследие» – в древнем Киеве не знали ни Гомера, ни Вергилия. Именно поэтому решающую роль играла переводная литература. Главным поставщиком материалов для переводов была, конечно же, Византия. Именно через нее на Русь проникали произведения, родиной которых были Египет, Сирия, Палестина, Италия. Собственная же литература Древней Руси, находившаяся под влиянием Византии, прямо и непосредственно ориентировалась на поддержание христианской картины мира. Однако ее особенностью было то, что она рисовала мир в чисто манихейских представлениях – через прямолинейное, черно-белое разграничение добра и зла. Грех и греховодники в ней всегда сурово осуждались. Эмоции героев изображались однолинейно и контрастно – через оппозиции, которые напоминали охарактеризованные выше языческие противопоставления: либо скорбь, горе, – либо радость, веселье. Сам же человек выступал либо абсолютно добрым, либо полным злодеем.

Богатство русской литературы того времени сводится к обилию (и то довольно сомнительному) переводов с греческого и, может быть, с еврейского. Но одновременно с этим в начале XI века на Руси появляется литература на близких и вполне доступных болгарском и сербском языках. А в XI-XII веках возникли первые библиотеки при монастырях и соборах, хранившие рукописные книги в основном религиозного содержания.

Реализация государственной культурной политики, требовавшей внедрения в сознание людей новой религии, обеспечивалась строительством церквей. В свою очередь, создание широкой сети христианских храмов обеспечивало внедрение в народный быт христианских обрядов, включавших каноническое богослужение. Они укрепляли важнейшие образы и фрагменты национальной картины мира, связанные с представлениями о происхождении мира, добродетели и грехе, божественной и светской власти. Это вызвало государственную потребность в увеличении числа «письменных» (грамотных) людей для совершения обрядов. Возник импульс для создания государственной системы образования – стали возникать первые русские школы. Как отмечается в «Повести временных лет» (988г.), с целью распространения письменной культуры князем Владимиром была сделана попытка организации христианской школы для юношей «нарочитой чади» (т.е. знати).

Культурная политика и в этой сфере проводилась путем крутых правительственных мер. Населением же школа воспринималась как опасное новшество, способное разрушить вековые устои, – матери по отданным в школу детям плакали «аки по мертвеци».

Помимо двух основных источников формирования новой картины мира – христианского и языческого – существовал еще и третий источник: византийская (и отчасти западная) народная и городская культура, которая придавала национальной славянской картине мира специфический характер. Вполне возможно, что именно влиянию этой культуры мы обязаны юродством (впоследствии ставшим на Руси одним из социальных институтов), скоморошеством (периодически то гонимым, то поддерживаемым власть имущими), городской карнавальной, ярмарочной и лубочной культурой, дожившей до нашего века.

Распространителями, а иногда и создателями таких ценностей стали на Руси скоморохи и так называемые калики перехожие. До сих пор не вполне ясно, откуда взялись на Руси эти загадочные бродячие артисты, сама этимология слова «скоморох» загадочна. Одно из его объяснений указывает на византийское происхождение. Во всяком случае в Византии первые сведения о скоморохах относятся к XI веку, на Руси же наибольшее распространение искусство скоморохов получило лишь в XV-XVII веках. Возможно, что и с Запада изредка попадали на Русь тамошние скоморохи – жонглеры и шпильманы.

Культурная политика государства была направлена в основном против скоморохов. Ведь оно стремилось формировать и поддерживать картину мира, в которой представители светской и духовной власти выглядели бы носителями мудрости, доброты и высшей справедливости. Скоморохи же в песнях, сказках, социальных сатирах, шутках высмеивали бояр и духовенство («глума»), а потому подвергались гонениям со стороны церковных и царских властей. Забегая вперед, отметим, что когда к XVII веку стало окончательно ясно, что их деятельность препятствует укреплению православно-самодержавной картины мира, борьба с субкультурой скоморохов стала очень жесткой: их выступления были запрещены царскими указами. В результате уже в XVIII веке скоморошество как вид искусства постепенно угасло, передав свои традиции различным видам народного театра – балагану, райку, кукольному театру Петрушки и др. Другими носителями народного взгляда на мир стали сказители и певцы. А после перехода от эпической поэзии и языческой песни к усвоению христианской легенды, представителями народного творчества становятся странники – калики перехожие.

Странничество по святым местам очень рано сделалось на Руси профессией людей, нуждавшихся в общественной благотворительности. Находясь под особым покровительством церкви, нищие странники стали посредниками между церковниками и мирянами. Зная и разделяя вкусы народа, они лучше всего могли приспособить к этим вкусам все то, что находили подходящего для этой цели у церкви. При безграмотности народа и отсутствии книг это был единственный способ передать и закрепить что бы то ни было в народной памяти.

Но как ни охотно народ слушал калик перехожих, этим последним не сразу удалось вытеснить «веселых молодцов» – скоморохов. Напротив, ремесло тех и Других в определенный период очень сблизилось, особенно с той поры, как скоморохи перестали быть певцами придворных пиров, а калики перестали считаться людьми, состоящими на иждивении церкви. И все же после того, как правительственные меры совсем сжили со света скоморохов, «старцы» сделались их единственными наследниками.

1. Соловьев В. История России с древнейших времен. В 15-ти кн. Кн. 1. Т. 1. М., 1959, с. 184-185.

2. Голубинский Е. История русской церкви. В 2-х тт. Т. 1. Первая половина тома. М., 1880, с. 151-155.

3. Соловьев В. Владимир Святой и христианское государство. – В кн.: Соловьев В. Соч. в 2-х тт. Т. 2. М., 1989, с. 251.

4. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3 тт. Т. 2, ч. l. Вера, творчество, образование. М., 1994, с. 288-189.

5. Цит. по: там же, с. 18.

6. Флоровский Г. Евразийский соблазн. – В кн.: Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х тт. Т. 1. М., 1994, с. 137-138.

7. Тихомиров М. Русская культура X-XVIII вв. М., 1968, с. 95.

8. Гальковский Н. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. В 2-х тт. Т. 1. Харьков, 1916, с. 141-142.

9. Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994, с. 227.

10. Погодин М. Древняя русская история. М., 1871, с. 84.

11. Там же, с. 227.

12. Ибн-Фадлан. Записки. 921-922. – В кн.: Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, с. 102.

13. Белинский В. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Древние русские стихотворения, собранные М.Сухановым. Сказания русского народа, собранные И.Сахаровым. Русские народные сказки. – Полн. собр. соч. в 13-ти тт. Т. 5. М., 1954, с. 382-384.

14. Хлебников Н. Общество и государство в домонгольский период русской истории. СПб., 1872, с. 376-380.

15. Карамзин Н. Указ, соч., с. 41-43.

16. Соловьев С. Указ, соч., с. 107-108.

17. Карамзины. Указ, соч., с. 41-43.

18. Маврикий Стратег. – Стратегикон. VI – начало VII в. – Цит. по: Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э. // Вестник древней истории. 1941. Т. 1, с. 254.

19. Соловьев С. Указ, соч., с. 245-248.

20. Там же, с. 245-248.

21. Хлебников Н. Указ, соч., с. 337-339.

22. Милюков П. Указ, соч., с. 293-294.

23. Карташов А. Очерки по истории русской церкви. В 2-х тт. Т. 1. Париж. 1959, с. 245.

24. Бестужев-Рюмин К. Русская история. В 2-х тт. Т. 1. СПб., 1872, с. 132-135.

25. Ключевский В. Курс русской истории. Соч. в 8-ми тт. Т. 1. М., 1956, с. 28.

26. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел. Вып. 1. СПб., 1873, с. 23-24, 36-37.

27. Хлебников Н. Указ, соч., с. 453-456.

28. Милюков П.Н. Указ, соч., с. 34.

После крещения Киевская Русь погрузилась в череду кровавых междоусобных войн, в которых ни одна из сторон не могла надолго одержать победу и установить в государстве стабильность.

Во второй четверти XII века государство вступило в завершающую фазу распада на самостоятельные княжества. И тут, как это вытекает из циклического представления об истории, с новой силой вспыхнула объединительная идея. Во всяком случае в 80-х годах XII века, перед окончательным разделением Руси на ряд отдельных земель-княжеств, возник мираж объединения, которому уже не дано было осуществиться. Во многом этот мираж, по мнению Д.Лихачева, был создан усилиями русской литературы конца XII века, которая с особой силой начинает выдвигать «идею родины, чувство родины, народный патриотизм». В этих условиях становится понятным создание в этот период такого значительного произведения древнерусской литературы, как «Слово о полку Игореве». Господствующим образом картины мира людей, живших на русской территории в XI-XII веках, была «русская земля», о которой так часто говорят князья и летописцы. Везде «русская земля», и нигде, ни в одном памятнике, – подчеркивал В.Ключевский, – «не встретим выражения «русский народ». Пробуждавшееся чувство народного единства цеплялось еще за территориальные пределы земли, а не за национальные особенности народа. Народ – понятие слишком сложное, заключающее в себе духовно-нравственные признаки, еще не дававшееся тогдашнему сознанию или даже еще не дававшие достаточно обнаружиться в самом русском населении… Из всех элементов, входящих в состав государства территория наиболее доступна пониманию, она и служила определением народности» (1). Однако идея национальной консолидации возникла слишком поздно. Уже в 1224 году на Руси появились первые сведения о татарах. А вскоре наступили и страшные события, которые относятся к числу величайших катастроф мировой истории. Внук Чингисхана монгольский хан Батый (Бату, 1208-55), начавший свой поход в Восточную и Центральную Европу, зимой 1237-1238 годов вторгся в северо-восточную Русь. А осенью – зимой 1240 года он завершил завоевание южной Руси. В течение нескольких лет была разрушена, разграблена, сожжена русская земля. На два с половиной века (с 1237 по 1462 гг.) установилось иго завоевателей, которое, по меткому замечанию К.Маркса, «не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа. <...> Ввиду того, что численность татар по сравнению с огромными размерами завоеваний была невелика, они стремились, окружая себя ореолом ужаса, увеличить свои силы и сократить путем массовых убийств численность населения, которое могло поднять восстание у них в тылу» (2).

В результате такой тактики русская земля представляла собой самое печальное зрелище. «Страшно было состояние Руси, – писал историк Н. Полевой. –...В некоторых местах даже навсегда были оставлены жилища, «по причине воссмердения» воздуха. Киев, Чернигов, Владимир, Москва, Тверь, Курск, Рязань, Муром, Ярославль, Ростов, Суздаль, Галич являлись грудами пепла... Целые роды князей истребились; целые народонаселения исчезли, погубленные смертью и рабством» (3).

Возникло новое психологическое состояние народа, которое можно было бы назвать «национальной Депрессией». «Уныние было повсеместное. Князья вместе с народом упали духом; смотрели на жизнь как на милость завоевателя, в безусловной покорности видели единственное средство спасти ее и по первому призыву Батыя являлись один за другим в Орду смиренно бить челом» (4). Все это вполне согласовывалось с учением православной церкви – считать земную жизнь неким приготовлением к жизни вечной, которую можно заслужить, только безропотно претерпевая всякие несправедливости и угнетения, покоряясь всякой власти, хотя бы иноплеменной.

Однако Великая монгольская держава вовсе не была религиозной системой, а лишь культурно-политической. Поэтому она и навязывала покоренным народам только законы гражданско-политические («Чингисоваяса»), а не религиозные. Для Орды была характерна широкая веротерпимость, более того – покровительство всем религиям. Требуя покорности и дани, полагая вполне естественным жить за счет побежденных народов, монголы не покушались ни на их веру, ни на их культуру. Они не только разрешали всем иноверцам свободное отправление религиозных обрядов, но и относились с определенным уважением ко всем религиям вообще. Вот почему православная церковь в России сохранила полную свободу деятельности и получила полную поддержку от ханской власти, что и было подтверждено особыми ярлыками (жалованными грамотами) ханов.

В результате значительная часть русского православного духовенства смогла сохраниться и сохранить веру. Типичная фигура русского священника XIII века, склонного к компромиссам, просматривается в ростовском епископе Игнатии, который позднее был причислен к лику святых (5).

В благоприятном положении оказались и монастыри – они были ограждены от поборов и разорений. Их число начало возрастать, но особенно бурный рост начался с середины XIV века, когда на Руси возникло сильное стремление к монастырской жизни. Отшельники бежали в дикие места, к ним присоединялись другие, и так возникала обитель. Окрестный народ стекался туда на поклонение, создавая вокруг обители поселение. Из таких обителей отдельные отшельники удалялись в еще более дикие места, основывали там новые обители и также привлекали к себе население. Этот процесс продолжался до тех пор, пока весь дикий, неприступный Север с его непроходимыми лесами и болотами до самого Ледовитого моря не был усеян монастырями.

Но не только церковь сотрудничала с завоевателями. Активно пытались использовать татар в своих корыстных целях и русские князья. Например, прибегая к их помощи в междоусобной борьбе со своими сородичами. И если сперва такое поведение осуждалось, то со временем сотрудничество с татарами и, в частности, соучастие в их войнах начинает восхваляться как своего рода удальство, выгодная экспедиция.

Татарское владычество наложило свою печать на характер русских князей – сознание постоянной опасности довело до высшей степени свойственные им недоверчивость и осторожность. Резко изменился и образ их жизни. С появлением татар князья и их окружение стали запирать своих жен в теремах, прятать свои сокровища в церквях и монастырях. Н.Карамзин писал об этом периоде: «Забыв гордость народную, мы выучились низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая татар, более обманывали и друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду, подверженные наглостям иноплеменных тиранов» (6).

«Чтобы поддерживать междоусобицы русских князей и обеспечить их рабскую покорность, – писал К.Маркс, – монголы восстановили значение титула великого князя. Борьба между русскими князьями за этот титул была, как пишет современный автор (Сегюр – Прим. К.Маркса), «подлой борьбой, борьбой рабов, главным орудием которых была клевета и которые всегда были готовы доносить друг на друга своим жестоким повелителям» (7). Более того, князья нередко помогали завоевателям подавлять народные восстания, вспыхивавшие в русских городах. В ходе междоусобной борьбы князей выделилась крупная фигура Ивана I Калиты. Хитрый, жестокий и жадный, он заложил основы политического и экономического могущества Москвы. А затем добился у Золотой Орды права сбора монгольско-татарской дани на Руси.

Чтобы спасти гибнущую нравственность и распадавшуюся картину мира, часть духовенства, прежде всего монашествующего, поспешила на помощь обществу, осуждая нравственное падение князей и высшего духовенства и призывая уходить из растленного мира в пустыню.

Находясь на перепутье между Западом и Востоком Русь под влиянием кочевников-завоевателей все более склонялась к Востоку, что с очевидностью просматривается в деятельности русских князей. В частности, исследователи отмечают «угодливость» Александра Невского (1221-1263) «хану, умение ладить с ним, твердое намерение держать Русь в повиновении завоевателям» (8). Главную опасность для славянской картины мира Александр видел не на Востоке, а на Западе. Победами над шведами (Невская битва, 1240г.) и рыцарями Ливонского ордена (Ледовое побоище, 1242г.) он обезопасил западные границы Руси. В монголах же он видел дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему уберечь русскую картину мира от мощного культурного влияния более развитого латинского Запада.

Завоеватели своим примером учили побежденный народ жестокости. Требуя дань, татары выводили должников «на правеж», секли кнутом, пытали, казнили. Постепенно татарские методы были заимствованы и русскими князьями. Правеж, кнут, пытка в течение нескольких веков оставались основным орудием властей. Так, Дмитрий ввел публичную смертную казнь для преступников. Если в Киевской Руси воровство каралось денежным штрафом, то в XIV столетии воров начали вешать. Александр Невский резал носы преступникам, Василий Дмитриевич отсекал руки и ноги, Юрий Смоленский изрубил на части княгиню Вяземскую, опочане сдирали кожу с литовских пленников.

Усвоение татарского опыта, морали и культуры облегчалось тем обстоятельством, что «сами татары в пору их побед и господства принимали христианство, селились между русскими, вступали в русское боярство и, наконец, русели, внося, однако, при этом в русскую жизнь некоторый осадок татарской стихии, так, с другой стороны, русские принимали кое-какие черты татарских нравов» (9). К этому времени относится заимствование довольно большого числа татарских слов, обозначающих бытовые предметы. Русь заимствовала также отдельные мотивы в прикладном искусстве, в одежде феодальных верхов. Распространенным явлением стали браки между русскими князьями и дочерьми татарских правителей.

Почти 250-летнее монгольско-татарское иго закончилось изгнанием захватчиков объединенными силами русских земель. Русские люди XIV-XV столетий по-новому стали смотреть на свое будущее. Появилось более оптимистическое национальное самосознание. Правда, Русь еще долго испытывала горечь ордынских карательных набегов и внутренних неурядиц, однако постепенно обстановка изменилась самым существенным образом. Великая победа 1380 года над татарами привела к тому, что Московско-Владимирское великое княжество заняло одно из ведущих мест среди государств Восточной Европы. Окончательное уничтожение ига Иваном III произошло ровно через сто лет после битвы у Куликова поля, когда на берегах реки Угры близ Калуги снова сошлись осенью 1480 года ордынские силы и силы русского воинства. Эти события получили наименование «стояния на Угре».

В XIV-XVI веках вокруг Москвы сложилось Русское централизованное государство, включившее в себя все земли северо-восточной и северо-западной Руси. Пример монголо-татарской государственности (Чингисхана и его преемников), сумевшей овладеть и управлять значительный исторический срок огромной территорией, несомненно, сыграл большую и положительную роль в создании русской государственности. «Для соединения рассеянных, разобщенных сил нужна была власть, стоящая над ними, от них независимая; она явилась в лице московских государей. Ее восстановлению значительно содействовало татарское владычество, которое, подчиняя народ внешнему игу, приучало его к покорности... Едва ли без татарского ига государственное подданство могло развиться в форме холопства. На Западе подданнические отношения строились по типу Римской империи... В России образцом служила восточная деспотия... Владычество Татар... способствовало установлению единой, сильной, центральной власти... которая сделала Россию тем, что она есть» (10).

Вместе с тем, как полагал Н.Карамзин, «сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, когда... изобретение компаса распространило мореплавание и торговлю; ремесленники, художники, ученые ободрялись правительством; возникали университеты для вышних наук... Дворянство уже стыдилось разбоев... Европа нас не узнавала: но для того, что она в сии 250 лет изменилась, а мы остались, как были» (11).

В характере народа иго оставило несомненные и заметные следы. Для всей русской культуры монголо-татарское нашествие было страшным бедствием – это бесспорный исторический факт. Оно нанесло огромный ущерб всем областям духовной жизни, а истребление и пленение ремесленников подорвало основу культуры м