Дискуссии 20—30-х годов и концепция В. В. Струве

После Великой Октябрьской социалистической революции необходимость уточнить периодизацию всемирной истории и объяснить ее с марксистских позиций вызвала целую полосу социологических дискуссий в 1925—1935 гг. Интернационалистический подход ко всемирной истории делал совершенно обязательным рассмотрение в единой схеме стран как Запада, так и Востока; нужно было установить, в чем сходство и в чем различие их исторических путей. Дискуссии были ускорены, получили больший размах и остроту вследствие подъема национально-освободительного движения в странах Востока, особенно после китайской революции 1925—1927 гг. Выработка Коминтерном правильной стратегии и тактики в революционном движении стран Востока была невозможна без правильного научного представления об общественном строе этих стран.

Знаменательное явление: в Англии XVIII—XIX вв. уче-

ные, дискутируя о характере общественного строя Индии, стремились помочь выработке «лучших» (для Англии, конечно) форм налогообложения, т. е., по существу, ограбления этой великой страны. В 20-х годах XX в. советские ученые вели дискуссию о характере китайского общества с целью помочь великому китайскому народу освободиться из-под господства империализма.

В советской научной литературе до периода «больших дискуссий» по вопросам общественного строя Востока сосуществовали различные точки зрения. Часть историков, основываясь на теоретических посылках, распространенных в востоковедной (преимущественно зарубежной) литературе начала XX в., повторяла тезис (выраженный, впрочем, несколько неопределенно) о коренной специфике восточного общества, об отсутствии частной собственности на землю, всеобщем равенстве соседских или даже родовых общин, надклассовости государства и т. п. Такие положения встречаем в книгах и статьях Н. В. Кюнера [187а], В. В. Бартольда, В. А. Гурко-Кряжина [184а] и др. Наряду с этим те исследователи, которые к моменту Октябрьской революции имели марксистскую подготовку, писали обычно о «феодализме», «феодальных пережитках» в странах средневекового и нового Востока. Та же формулировка употреблялась и в документах Коминтерна. Этой части исследователей редко приходилось касаться проблем древности; когда они делали это, Греция и Рим обычно рисовались ими как рабовладельческие, а страны древнего Востока—как феодальные (Η. Μ. Никольский, см. 214; 215]).

Представления об особом восточном обществе были подкреплены ставшими известными в первой половине 20-х годов работами Макса Вебера. Под их сильным влиянием Е. С. Варга (сам ссылающийся в этом случае на М. Вебера) выступил в 1925 г. со статьей, в которой говорилось об особом китайском обществе, с крестьянством, владеющим землей «в большинстве случаев» родами, с господствующим классом «грамотеев», с патриархальным мирным государством, возникшим из общественной потребности регулирования водоснабжения [103].

Ту же картину рисовал в статье 1926 г. А. Я. Канторович, на которого значительное влияние оказало, в частности, мальтузианство: автор подменял эксплуатацию и классовую борьбу в китайском обществе действием исключительно демографических факторов; как бедность, так и восстания имели, по его мнению, единственной причиной перенаселение [157, 86, 9l].

В 1925 г. Д. Б. Рязанов напомнил о том, что К. Маркс писал об азиатском способе производства. В первый момент

177

его сообщение не произвело того впечатления, как это было позднее—в 1927 г. Раскол единого антиимпериалистического, антифеодального фронта, отход гоминьдана от революции после переворота Чан Кай-ши (апрель 1927 г.) остро поставили вопрос о путях развития Китая, о том, насколько правомерно применять к китайскому обществу критерии, выработанные на примерах истории европейских стран. В мае 1927 г. тогдашний представитель компартии США в Коминтерне Джон Пеппер выступил со статьей об азиатском способе производства в Китае [228]. С этого момента гипотеза азиатского способа производства сразу сделалась всеобщим достоянием. В 1927—1928 гг. ее подхватили занимавшиеся проблемами революционного движения в Китае Л. И. Мадьяр, В. В. Ломинадзе; на ней. базировались последующие статьи Е. С. Варги (1928—1930); ту же точку зрения развивал С.А.Далин [532]. Под влиянием Л. И. Мадьяра и В. В. Ломинадзе упоминание об азиатском способе производства было вставлено в проект аграрной программы компартии Китая (ноябрь 1927 г.) и, в более осторожной форме, в программу Коммунистического Интернационала (1928 г.).

Главным фактическим подкреплением теории азиатского способа производства служили написанная Л. И. Мадьяром в Китае и изданная в Москве в 1928 г. монография «Экономика сельского хозяйства в Китае» [198] и книга двух выпускников Ленинградского восточного института М. Д. Кокина и Г. К. Папаяна «„Цзин-тянь". Аграрный строй древнего Китая» (1930 г.) [175] под редакцией и с большой вступительной статьей того же Л. И. Мадьяра [196].

В 1926—1929 гг. спор об общественном строе стран Востока велся преимущественно на материалах современного Китая. Главными противниками гипотезы азиатского способа производства выступили М. Волин и Е. С. Иолк, особенно первый. Находясь в Китае, эти исследователи собрали большой материал, доказывавший феодальный характер традиционных отношений в китайской деревне, наличие крупного землевладения и эксплуатации, классовый характер власти. Статьи М. Волина 1926 г. во многом содействовали принятию, прежде всего в партийных инстанциях, в 1927—1928 гг. положения о феодальных пережитках в Китае. Этот тезис активно поддержал П. А. Миф в ходе полемики с В. В. Ломинадзе во время и после XV съезда ВКЩб). В 1928 г. VI съезд компартии Китая официально отверг содержавшееся в проекте аграрной программы положение об азиатском способе производства.

М. Волин, будучи противником гипотезы азиатского способа производства, с научной добросовестностью содействовал, однако, публикации работ оппонентов. По его инициативе

НИИ по Китаю издал в 1928 г. книгу Л. И. Мадьяра (впрочем, М. Волин предпослал ей предисловие, в котором полемизировал с концепцией автора). Главный труд М. Волина и Е. С. Иолка о китайской деревне—«Крестьянское движение в Гуандуне»,— напечатанный в Китае под редакцией М. М. Бородина на английском языке, был уничтожен во время контрреволюционного переворота в Гуанчжоу; сохранились лишь отдельные экземпляры второго тома (документальное приложение).

На этом -первом этапе социологических дискуссий (до 1929 г.) идея рабовладельческой формации в истории стран Востока, насколько можно судить, почти не возникала. Спор шел в основном между «феодальной» и «азиатской» концепциями. Им обеим противостояла теория так называемого торгового капитализма в странах Востока, использовавшаяся троцкистской оппозицией в борьбе против тезиса об антифеодальном характере китайской революции. Некоторое приближение к рабовладельческой концепции можно наблюдать в книге Г. А. Сафарова, который видел в истории Китая два этапа: первый, соответствующий в основном древнему периоду,—этап феодально-рабовладельческого общества, второй—в средние века и новое время—этап феодального общества [280].

М. Волин подверг концепцию феодально-рабовладельческого строя основательной критике, показав, что теоретически такая «смешанная» формация означала бы просто феодальную общественно-экономическую формацию с рабовладельческим укладом в ней. Но он, не занимаясь специально древним Китаем, склонен был распространить свои представления о господстве феодализма в Китае и на этот период. М. Волин ошибочно полагал, что автором неправильной, по его мнению, теории рабовладельческого общества на древнем Востоке является А. А. Богданов (повод к такому умозаключению давало первое издание богдановского «Краткого курса экономической науки») [см. 112, 216—217].

' В 1929 г. дискуссия об общественном строе современного Китая слилась с развертывавшимися параллельно с ней методологическими дискуссиями по проблемам отечественной и всеобщей истории.

В этом году была впервые опубликована работа В. И. Ленина «О государстве», содержавшая ленинскую периодизацию всемирной истории. Она послужила мощным толчком к обсуждению марксистских принципов периодизации, в основу которых положено деление истории общества по общественно-экономическим формациям.

Одним из первых в новой фазе дискуссии выступил специалист по аграрным проблемам С. М. Дубровский, издав-

ший в 1929 г. книгу «К вопросу о сущности „азиатского способа производства", феодализма, крепостничества и торгового капитала» [144] и еще до выхода ее в свет выступивший во Всесоюзной ассоциации востоковедения с докладом на ту же тему [см. 678,217].

Само заглавие работы С. М. Дубровского показывает, что рабовладельческая формация не входила в его поле зрения. В то же время автор ошибочно попытался отделить от феодализма особую крепостническую общественно-экономическую формацию. Последнее положение, единодушно признанное неправильным современниками С. М. Дубровского (как и всей последующей марксистской наукой), а также дерзость, с которой автор ниспровергал фактически все распространенные в то время точки зрения, содействовали тому, что книга С. М. Дубровского попала под жесточайший критический обстрел. Оппонентов раздражала широта постановки вопросов, необычная даже для того времени; у них вызывало чувство протеста то, что автор без привлечения источников и иностранной литературы, на основе как будто одних цитат стремится решить сложнейшие вопросы общественного развития.

Между тем книге С. М. Дубровского надо отдать должное. В ней правильно (по общему, иногда молчаливому, мнению) была раскритикована теория «торгового капитализма»; эта теория, скомпрометированная также и политически (использование ее троцкистами), после 30-х годов больше не возродилась. С. М. Дубровский убедительно, на наш взгляд, показал теоретическую несостоятельность гипотезы азиатского способа производства; ее сторонники и в наши дни не могут представить факты и доводы, которые опровергли бы некоторые возражения, сделанные когда-то С. М. Дубровским. Эта книга, наконец, показала несомненную пользу наряду с конкретно историческими исследованиями также чисто теоретических обобщающих трудов, отрабатывающих вопросы метода, формулировок.

В настоящей работе мы не ставили задачей подробно разбирать наряду с современной также дискуссию конца 20-х— начала 30-х годов. Отчасти это сделано нами в другом месте 668; 678]. К тому же многие черты обеих дискуссий повторяются (к счастью, это не относится к нетерпимому тону, проявлявшемуся подчас во время прошлых дискуссий). Кратко укажем лишь важнейшие итоги социологических обсуждений до 1931 г.

Сторонникам концепции азиатского способа производства не удалось в то время привести доводы, которые убедили бы большинство участников дискуссии. Во всех обсуждениях сторонники «азиатской» точки зрения оставались незначи-

тельным меньшинством. Результат оказывался одинаков и в случаях, когда сторонники азиатского способа производства выступали с основным докладом или содокладом (Т. Д. Берин, М. Д. Кокин). Не мог оказать влияния на результаты и обмен резкостями, поскольку в то время он был взаимным.

Главный труд, призванный доказать существование азиатского способа производства,—книга Л. И. Мадьяра [198]— не достиг цели. Отношения, описанные автором в китайской деревне, могли скорее трактоваться как феодальные; теоретические разделы об обществе азиатского способа производства и о шэныни как классе этого общества воспринимались читателями как механическое добавление к основному тексту. После долгих, страстных дискуссий, в которых он тоже не щадил оппонентов, Л. И. Мадьяр, человек большого мужества и искренности, счел своим долгом признать неправильность точки зрения об азиатском способе производства в современном Китае. Он снял в своей книге, переизданной в 1931 г., разделы об азиатском способе производства [199]. После этого Л. И. Мадьяр, вслед за М. Д. Кокиным и Г. К. Папаяном, искал азиатский способ производства только в древнем Китае [175; 199].

Но и концепция Кокина — Папаяна не выдержала критики. В статьях Е. С. Иолка и Г. А. Сафарова было показано, что в древнейшем Китае существовали частная собственность, эксплуатация, антагонистические классы. Спор с обеих сторон велся на базе источников, которая с точки зрения науки 60—70-х годов, разумеется, представляется крайне узкой; но даже она дала возможность Е. С. Иолку убедительно показать неправоту своих оппонентов. Фактическое обоснование азиатского способа производства оказывалось несостоятельным.

Напротив, мнение, что К. Маркс и Ф. Энгельс никогда не выдвигали гипотезу азиатского способа производства, особенно отстаивавшееся тем же Е. С. Иолком, представляется сегодня, как мы показали выше, неубедительным. Однако, с точки зрения многих авторов 30-х годов, вывод о неправильности гипотезы азиатского способа производства предопределялся выводом, что К. Маркс не мог разделять эту гипотезу. И наоборот—придя к заключению, что азиатского способа производства не существовало, они как бы автоматически принимали точку зрения Иолка, согласно которой Маркс никогда не выдвигал такой гипотезы. Поэтому мнение Иолка, к тому же высказанное в 1931 г., т. е. перед самым окончанием «больших дискуссий», воспринималось затем в течение почти 30 лет как безусловно правильное.

Отвергнув гипотезы азиатского способа производства, теории «торгового капитализма» и «смешанной» формации, боль-

шинство участников дискуссий сошлось на том, что в ведущих странах Востока в новое время, в средние века и в древний период господствовала одна система общественных отношений—феодальная. Во втором издании книги Г. А. Сафарова (1933) «феодально-рабовладельческий строй» древнего Китая был переименован в феодальный [281]. А. Г. Пригожин, также отстаивавший одно время теорию «смешанной» формации, перешел в 1931—1933 гг. на позиции «феодализма в древнем мире» и не скупился в идеологических обвинениях по адресу коллег, не разделявших эту точку зрения. Отразил концепцию феодализма на древнем Востоке и первый школьный учебник древней истории Η. Μ. Никольского (1933) 214].

Но торжество данной концепции оказалось недолговечным: обнаружилось, что она не в состоянии объяснить реальные этапы развития стран Востока. Этот коренной недостаток концепции феодализма в древнем мире в полной мере проявился уже в 1931—1933 гг. Второе издание книги Г. А. Сафарова о Китае, работы А. Г. Пригожина не удовлетворили научную общественность [см. 164; 222; 288].

Несмотря на указанные недостатки, историческое значение дискуссий конца 20-х — начала 30-х годов состоит в том, что изучение прошлого получило прочную марксистскую базу в виде принятого всеми советскими авторами учения об общественно-экономических формациях. Учение это было успешно применено к истории России (доклад Б. Д. Грекова «Рабство и феодализм в Киевской Руси» [137а], к истории Монголии и вообще кочевых обществ (труд Б. Я. Владимирцова 1934 г. [111]). Специалисты по древнему Востоку также трудились над тем, чтобы, основываясь на марксистско-ленинской методологии, преодолеть трудности, которые ставила перед нами концепция феодализма в древности.

Уже в ходе дискуссий 1928—1931 гг. делались первые попытки подобрать к древней истории Востока «рабовладельческий» ключ. Однако беглые замечания в отдельных докладах и выступлениях (Т. Д. Берина) в то время не получили развития [см. 218, 30]. В 1931—1932 гг. на платформу «рабовладельческой» концепции встали ленинградские ученые В. В. Струве и С. И. Ковалев, незадолго перед тем—в начале 1921 г.—поддерживавшие еще гипотезу азиатского способа производства [см. 678, 248—249].

В 1933 г. В. В. Струве выступил в Ленинграде, а затем в Москве²³ с известным докладом «Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ древнего Востока», изданным вместе с текстом прений в 1934 г. [314]. На богатейших источниках Струве показал, что общество древнего Шумера знало широкое развитие рабовладения.

Согласно его описанию, вначале рабы использовались на наиболее тяжелой работе (строительство оросительных сооружений), а землю обрабатывали свободные общинники, периодически привлекавшиеся для работы на храмовых полях, которые постепенно превращались в фактическую собственность знати. Формы эксплуатации менялись: при III династии Ура на царских землях трудилось в четыре раза больше государственных рабов, чем свободных наемных работников; при I вавилонской династии растет преимущественно частное рабовладение, но число рабов у отдельных лиц обычно было невелико. В. В. Струве считал, что рабы составляли основной эксплуатируемый класс и в древнем Египте; в эллинистический же период вся масса египетского крестьянства приближалась, по его мнению, к положению государственных рабов III династии Ура.

Подходя к докладу В. В. Струве с меркой науки 60— 70-х годов, можно найти в нем ряд устаревших положений. Докладчик переоценивал степень развития рабовладения на древнем Востоке, говоря, например, о «развитом рабовладельческом обществе» при III династии Ура; касаясь перехода от древнего общества к средневековому, он употреблял только что появившийся тогда термин «революция рабов» (в дальнейшем его несостоятельность стала очевидной); в докладе заметна тенденция максимально сблизить древневосточные формы рабства с классическими грекоримскими.

При всем этом основные выводы В. В. Струве о рабовладельческом характере древних обществ, несмотря на острую критику их в 60-е годы, до сих пор не опровергнуты. Подтверждены большинством позднейших исследований мысли В. В. Струве об одновременности перехода стран древнего Востока и Запада от рабовладения к феодализму (первые века нашей эры), о различии путей древнего Египта и древней Месопотамии (развитие Египта было более медленным, общественные формы — более консервативными, большую роль играл в нем государственный сектор экономики).

В. В. Струве и поддерживавший его концепцию С. И. Ковалев с самого начала обратили внимание на такую особенность рабовладельческих (в первую очередь раннерабовладельческих) обществ, как объединение рабовладельцев в определенный коллектив (общину). Любопытно, что к выводу об общинной организации господствующего класса пришли именно Струве и Ковалев, шедшие к рабовладельческой концепции от азиатского способа производства, в то время как их критики, исходившие из теории феодализма на древнем Востоке, настаивали на частном характере рабовладения и общинной организации эксплуатируемого класса (черты, знакомые им по феодальному строю).

Менее известна, чем доклад В. В. Струве 1933 г., изданная в том же году его статья «Плебеи и илоты» [311]. В ней В. В. Струве принципиально отказывал так называемым «крепостническим» отношениям древности в праве называться феодальными. Мысль о том, что илотия и другие близкие к ней формы зависимости в древности являются разновидностью рабовладельческих отношений, В. В. Струве доказывал конкретными фактами источников о рабском положении спартанских илотов. В статье указывалось «Крепостничество завоевательского типа, поскольку при нем крепостные, подобно рабам, являются членами иного, покоренного общества, не знает еще классового деления внутри самого общества. Различие между рабами и крепостными завоевательского типа сводилось лишь к тому, что в первом случае победитель отрывал побежденных от средств производства и уводил их к себе для работы в своем собственном хозяйстве, а во втором случае он оставлял покоренных на земле и налагал на них дань; крепостные же отношения феодальной формации создались не в результате прямого завоевания, а в результате сложнейших экономических условий» [311, 364—365].

В. В. Струве подверг критике циклическую теорию Э. Майера, показав ненаучность положений о смене феодализма капитализмом в древней истории. В ряде работ последующего периода Струве продолжал тщательно обосновывать фактами свою концепцию. Специальному разбору он подверг высказывания К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина об общественно-экономических формациях, хотя и не проделал эту работу в полном объеме: как и другие авторы того времени, В. В. Струве полагал, что К. Маркс, говоря об азиатском способе производства, не имел в виду особую формацию.

Концепция В. В. Струве распространилась быстро. На первом обсуждении 1933 г. в Ленинграде решительно поддержал докладчика чуть ли не один С. И. Ковалев; в Москве— А. В. Мишулин, В. И. Авдиев²⁴. Такие авторитетные ученые, застрельщики марксистского изучения древнего Востока, как Η. Μ. Никольский и А. И. Тюменев, категорически возражали против тезисов В. В. Струве, причем первый из них не останавливался перед резкостями и необоснованными обвинениями. Несмотря на это, доводы В. В. Струве, в тот период самые продуманные и обоснованные, одержали верх. Большинство специалистов по древней истории, в том числе и А. И. Тюменев, приняли новую концепцию. Разработанная на материалах Ближнего Востока концепция рабовладельческого строя была распространена, вначале чисто гипотетически, также на древние Индию и Китай.

Принятие взглядов В. В. Струве ни в коем случае не произошло «приказным порядком». Необходимость непредвзятого творческого подхода и борьбы мнений в науке подчеркивал еще в 1940 г. ведущий советский орган в области древней истории — «Вестник древней истории». «Было бы неправильно думать,— говорилось в редакционной статье,— что историки-марксисты могут и должны остановиться на общих теоретических положениях, сформулированных Энгельсом, как на раз навсегда законченных, не допускающих дальнейшего развития и уточнения... Существование рабства в той или иной его форме не исчерпывает всех общественных противоречий. Конкретная история многообразна и неповторима и протекает в различных обществах различно. Наряду с основным антагонизмом между господами и рабами продолжает существовать противоположность между богатыми и бедными, между крупными землевладельцами и общинниками, там, где община сохранилась, и т. д....Особенно сложной представляется история тех стран Древнего Востока, где рабство не составило еще прямым образом основы хозяйства, где сохранялись еще сильные пережитки общинного уклада. Здесь непосредственная эксплуатация общинников отражается еще в примитивных формах—в виде взимания дани и работ „на дом царя", особенно на постройках дворцов, храмов, гробниц и т. п. сооружений» [362, 11—12].

Переломным моментом, с которого можно говорить о победе концепции В. В. Струве, можно считать 1935—1940 годы, когда концепция эта была положена в основу учебников и задуманной перед войной «Всемирной истории». Однако отдельные историки еще и после войны продолжали придерживаться взгляда о господстве феодализма на древнем Востоке ²⁵.

Полная победа «пятичленной» концепции относится ко времени коллективной творческой работы советских ученых над «Всемирной историей». Именно в процессе раздумий над тремя первыми томами, рабочих обсуждений на позиции «рабовладения» перешли, став горячими сторонниками и пропагандистами этой точки зрения, Н. И. Конрад, А. М. Осипов и др. В ходе дальнейших споров И. М. Дьяконов и Г. Ф. Ильин, выдвинувшиеся вскоре после войны в качестве ведущих специалистов в области (соответственно) древнего Ближнего Востока и древней Индии, оказались главными авторами, защищавшими и развивавшими «рабовладельческую» концепцию; активным ее сторонником стал и Л. С. Переломов.

Велись поиски общих закономерностей, лежащих в основе каждой из докапиталистических общественно-политических формаций. В первой половине 50-х годов, после опубликования статьи Б. Ф. Поршнева в «Вопросах истории» [250], раз-

вернулась дискуссия об основном экономическом законе феодальной формации. Эта дискуссия велась в основном на западных материалах, но затронула и специалистов по Востоку. Ее итогом явился труд Б. Ф. Поршнева по политэкономии феодализма [251], впоследствии включенный им в книгу «Феодализм и народные массы» [252]. Отдельные авторы ставили на обсуждение проблему основного закона рабовладельческой формации. Обмен мнениями по статье Е. М. Штаерман о закономерностях перехода от рабовладельческого строя к феодальному [356] организовала редакция «Вестника древней истории».

Однако комплекс проблем, связанных с гипотезой азиатского способа производства, остававшихся не вполне ясными с 1931 г. (особенно новому поколению ученых), в первой половине 50-х годов еще не встал на обсуждение.