Отставка Касьянова

– Что-то давно у нас правительство в отставку не ходило, – сказал Гусинский Киселеву, в очередной раз позвонив ему из Испании.

Высокие собеседники связывались практически ежедневно. Иногда Гусинский звонил из спортзала, где отрабатывал аперкоты на резиновом Кохе, специально высланном ему из запасников программы "Куклы", а иногда – из бассейна с морской водой, где полеживал на плотике в окружении гурий. Душу его, однако, ничто не радовало. Было ужасно скучно.

– Так вот, – сказал политический эмигрант, – надо бы правительство того... в отставку. Не нравится мне Касьянов абсолютно, лицо неприятное, и вообще.

– Лицо, конечно, неприятное, – осторожно сказал Киселев, боясь огорчить шефа, у которого и так в последнее время были одни неприятности. – Но нам-то что? Все равно же мы никого своего не продвинем...

– Это как знать, как знать, – задумчиво произнес Гусинский, переворачиваясь на плотике. – Вдруг еще пару раз что-нибудь утонет. Тогда мы и самого в два счета опрокинем.

Киселев хотел было сказать, что, мол, вы-то там, а мы-то тут, в лапах кровавого режима, но побоялся упрека в трусости.]

– А как мы его свалим? – спросил он упавшим голосом.

– Мне ли тебя учить! – воскликнул Гусинский. – Особо не церемонься. Так его, так и так! – И, несколько раз стукнув кулаком по воде, он потерял равновесие и сполз с плотика. В трубке послышался оглушительный плеск, бульканье и неразборчивые ругательства.

– Вас топят?! – ужаснулся Киселев. – Але, але! Мы немедленно даем это в эфир! Покушение!

– Да погоди ты, – отплевываясь, сказал Гусинский. – Руки у них покуда коротки...

В очередных "Итогах" Киселев сообщил, что правительству Гусинского остались работать считанные месяцы, а может быть, и недели. Никаких доказательств он пока не привел, потому что не успел их придумать. Но в словах его никто не усомнился, поскольку правительство действительно давно не слетало, а по осени надо же ожидать каких-нибудь катастроф – лето кончилось, развлекаться нечем...

– Вроде как снимают нас, – тоскливо сказал Кудрин Клебанову. Клебанов не удивился, потому что давно уже был готов к чему-то подобному.

– Тебя одного или обоих?

– Всех!

– Ты откуда знаешь?

– Кисел\в сказал.

– А он откуда знает?

– Подслушал, наверное. Они же всех прослушивают.

– Ну и пусть снимают, – вздохнул Клебанов. – Поживу наконец для себя. Сколько можно быть во всем виноватым?

Этот разговор, естественно, был прослушан охранными службами всех крупнейших медиа-холдингов и лег на столы крупнейших медиа-магнатов, а также на плотик Гусинского.

– Все-таки я гений! – убежденно сказал Гусинский. – Дар предвидения. Я как чувствовал, – и еще пару раз позвонил Киселеву, чтобы тот не церемонился.

Тем временем Касьянов, ни о чем не подозревая, работал в своем кабинете в Белом доме. Работа его – как и работа всякого премьера – заключалась в том, что он сидел за столом, грустно глядел в окно и думал, где взять денег. Возрождать производство выходило дороже, чем покупать чужой продукт, собирать урожай – и подавно обременительнее, чем ввозить, и потому его программа заключалась в том, чтобы покупать, причем опять-таки на чужие деньги. С одной стороны, могли бы завестись и свои средства, потому что во всем мире нефть дорожала. С другой же, государству от этого не выходило никакого облегчения, потому что у нас она дорожала тоже. Один Путин своими беспрерывными перемещениями сколько керосину сжирал. Одалживать приходилось непрерывно, Касьянов был большой дока по этой части и заслужил репутацию хорошего переговорщика. Выдающуюся роль в этом играли его большие честные глаза и честный металлический голос, которому он умел придавать ласковые обертона. Подходя к западному финансисту, Касьянов поднимал на него умильный взор и печально говорил:

– Гив ас сам мани, плиз... Джаст фор сам йеарс... Ви шелл ретурн, самтаймз... Ю си, итс вери шеймфул и все такое, но чилдрен... чилдрен...

Никого более солидного и вместе с тем трогательного в окрестностях Кремля не наблюдалось, и потому смещать Касьянова Кремль не собирался. Более того, его считали здесь лучшим премьером, поскольку, например, тому же Черномырдину никто давать в долг не хотел. Он не умел производить впечатление бедного. Напротив, у него еще хотелось занять.

Когда за деньгами послали Маслюкова, он просил в долг с таким великолепным презрением, с такой краснопролетарской надменностью, что привозил какие-то копейки, хотя и уверял весь мир, что тот нам должен, потому что мы тысячу лет держали щит между Европой и монголо-татарским игом. После визитов Маслюкова в Европе, кажется, уже предпочли бы татар.

Примаков вообще не любил ни о чем просить. Летя за очередным траншем, он в полете, на большой высоте, вечно испытывал приступ национальной гордости. Оглядывая из самолета необъятные просторы нашей Родины, которые сверху выглядели гораздо привлекательнее, чем снизу (потому что издали), он обязательно разворачивал самолет: "Чтобы мы, такие большие и гордые, у кого-то просили? А ну, полетели обратно!".

Степашин просил робко, кротко, но при этом так бегал глазами, что никто не верил в возможность возвращения кредитов. У него был вид не просто бедного, а несчастного, почему он и был смещен (после отставки маска честной бедности вообще навеки приросла к его розовому лицу, почему он и был брошен на Счетную палату).

Касьянов же, даже прося, имел вид премьера великой державы, которая попала в беду – правда, на неопределенное время.

– Сам мани, сер, – повторял он с интонацией лифтера при очень богатом отеле: было ясно, что если такому лифтеру не дать чаевых, лифт в один прекрасный день может обрушиться к чертовой матери. Поэтому отказывали ему редко.

И вот, пока он, обхватив голову руками, глядел в осеннее окно и прикидывал возможности нового займа, к нему постучался референт, отвечающий за прессу.

– Говорят, снимают нас, – сказал он премьеру, предпочитая первое лицо, чтобы Касьянову не было обиднее.

– А за что? – грустно спросил Касьянов. Он обо всем говорил грустно, привыкнув просить денег.

– Не знаю. НТВ передало. Может, мы что не так сделали?

Касьянов в принципе не возражал бы, чтобы его сняли. Он так хорошо научился просить денег, что без проблем прокормился бы на паперти Храма Христа Спасителя, обращаясь к туристам на трех европейских языках, – и, глядишь, это была бы куда более спокойная должность, чем нынешняя, к тому же на свежем воздухе. Но было обидно уходить после такого блистательного начала: он перебрал сделки последнего времени. Вроде все было чисто.

– Разве что с тем кредитом... ну, в девяносто восьмом-то... я не успел взять, как олигархи налетели и расхватали... Так ведь кризис был, кризис! Они пострадали больше всего! Что какой-нибудь дядя Ваня из Малаховки потерял? Ничего, у него ничего и не было! А эти все лишились как минимум половины своих состояний! Мог я им не дать, я тебя спрашиваю?

– Никак нет, – послушно ответил референт.

– Ну так надо всем это объяснить! Собирай брифинг...

Через час в Белый дом собрались журналисты. Касьянов, широко открыв честные глаза, металлическим голосом говорил:

– Тут до меня дошли слухи... Я, право, даже не знаю... В общем, я одно хочу сказать: чист, как перед Богом – чист! Была одна история, так я вам все расскажу. В девяносто восьмом дали нам кредит в пять миллиардов. Говорят, все деньги ушли к олигархам. Так ведь нам его на что дали-то? На компенсацию для беднейших слоев населения! А кто беднейшие? Кто больше всех потерял! Ну я и отдал им...

– За два процента, – хихикнул кто-то ехидно.

– За пять, – машинально поправил Касьянов. Он хотел было объяснить еще что-то, но пресса, довольная услышанным, дружно разбежалась по редакциям. Слух о пяти миллиардах, о которых никто до этого слыхом не слыхивал, немедленно распространился по России.

"Пять миллиардов исчезли не без помощи Касьянова", – солидно предполагала "Независимая газета".

"Путин не только душит НТВ, но и поощряет воровство", – утверждала газета "Сегодня".

"Касьянов увел у Камдессю его дорогую. Подачку" – ехидничал "КоммерсантЪ" через точку.

"Касьянов скоммуниздил бабки!" – неистовствовал "Московский комсомолец".

"Где деньги, Миш?" – интересовалась "Версия".

Корреспонденты НТВ разбили у входа в Белый дом палатку и стали ждать, когда из первого подъезда вылетит Касьянов. Они должны были сообщить об этом первыми. Каждый выпуск НТВ начинался с прямого включения.

– Что, не видать еще? – спрашивал Петр Марченко драматическим голосом.

– Вы знаете, Петр, – отвечал корреспондент НТВ, подпрыгивая от холода, – пока еще не поперли, но ждем с минуты на минуту. К сожалению, процесс съемки страшно осложнился. Нанятые Кремлем воробьи загаживают объектив телекамеры, нанятые Кремлем бомжи пристают с требованием подаяния, а нанятый Кремлем дождь вчера промочил наши спальные мешки. Но мы держимся, хотя и вынуждены работать в нечеловеческих условиях... в то время, как Касьянов, укравший пять миллиардов, сидит в тепле... кофиек попивает, тварь...

– Благодарю за службу! – восклицал Марченко. – Оставайтесь с нами!

Касьянов, бродя по коридорам Белого дома, все чаще казался министрам каким-то странным призраком.

– Ты что, еще здесь? – спрашивали его.

– А где я должен быть?

– Да по всем каналам передали, что ты на вылете!

– Это слухи, – печальным железным голосом говорил Касьянов. – Подлые слухи. – Но сам себе он верил все меньше.

Сенсация докатилась до Путина, который вообще газет старался не читать, чтобы не огорчаться.

– Как вы прокомментируете предстоящую отставку Михаила Касьянова? – прочирикала девочка-корреспондентка, когда Путин осматривал в Самаре срочно зарытую в землю по случаю его приезда покупную картошку.

– Впервые слышу, – пожал плечами Путин. – Прекрасный премьер, я им вполне доволен... Добивается новых и новых займов...

"Путин похвалил Касьянова! – передал "Интерфакс" с пометкой "Спешно". – Значит, точно снимет".

– А что вы скажете про пять миллиардов долларов? – не отставала корреспондентка.

– Пять миллиардов долларов? – усмехнулся Путин, который был не в курсе. – Хорошая вещь. Жалко, что не шесть.

"Путин знает о краже Касьяновым пяти долларов и иронизирует над ней, – передал "Интерфакс" с пометкой "Срочно!!!".

– А какие планы у правительства? – не могла насытиться информацией корреспондентка.

– Скоро Касьянов вылетит, – сказал Путин. – В Англию.

Но про Англию журналистка уже не дослушала, умчавшись диктовать в номер, а "Интерфакс" с пометкой "Понос!!!" передал, что Касьянов скоро вылетит. Касьянов в это самое время сидел в Белом доме, прикипев к телевизору: он мог теперь думать только о том, снимут его или нет. Из внеочередного выпуска НТВ он узнал, что снят, собрал скромный чемоданчик, снял со стенки портрет Путина – на память – и подошел к окну, чтобы в последний раз полюбоваться видом. Внизу корреспонденты НТВ натягивали батут.

– Не дождетесь, – сказал Касьянов и пошел к лифту. Из лифта на него выпал курьер с предписанием немедленно вылететь в Англию за новым кредитом.

– Ничего не понимаю, – сказал Касьянов. – Я что, послом туда лечу?

– Нет, премьером!

– Я же снят!

Недоразумение выяснилось быстро. Касьянов – как был, с чемоданчиком, – срочно убыл в Англию просить денег.

"Касьянов вылетел. Но не туда", – иронизировал "КоммерсантЪ" через точку.

В Англии к Касьянову с сострадательной улыбкой подошли ведущие финансисты МВФ.

– Мы слышали, что у вас неприятности, Майкл, – сказали они почти нежно.

– Это грязные слухи, – привычно отвечал Касьянов.

– Знаем, знаем... Вы, похоже, собрались в отставку. В таких ситуациях деньги лишними не бывают. Не откажитесь принять.

– Да что вы, что вы! – замахал руками Касьянов, но ему уже вручили скромный кошелек с пожертвованиями, собранными на первое время. Все-таки его любили на Западе.

Лондонский корреспондент НТВ, наблюдавший за этой сценой из вентиляционной шахты с помощью сложной системы перископов, немедленно сообщил, что Касьянову удалось получить небывало крупный транш. В Кремле воцарилось ликование, а в оппозиционной прессе – уныние. Касьянов вернулся на Родину триумфатором (тем более, что при подсчете сумм оказалось: ему пожертвовали щедрее, чем Родине).

– Это идея, – заметил Путин. – В следующий раз, как поедешь, надо будет тебя по-настоящему уволить. Они тебе еще больше соберут.

Под окнами Белого дома продрогшие корреспонденты, матерясь, сматывали палатку.

– Ну что? – набросился Гусинский на Киселева при очередном созвоне. – Кто же так снимает? Ничего сами не можете!

– Виноваты, – грустно признался Киселев.

– Совершенно распустились! Погодите, вот я вернусь...

Гусинский и впрямь подумывал о возвращении. В Марбелье было невыносимо нудно. Он попытался было наладить бизнес в Испании – прослушал разговоры местного мэра, – но мэр попался скучный и даже с любовницей говорил только о развитии родного города. Его все сильнее тянуло в Москву. Он даже придумал свежий пиаровский ход – сделать перед телекамерой заявление о том, что он теперь поддерживает Путина, а потом выпустить ролик в полном виде, чтобы видно было, что сенсационное заявление он сделал, сидя на раскаленной сковороде. Сковороду должен был держать Лесин. Осталось сделать его куклу.

Главный защитник свободы слова не любил отдыхать.