2013-12-28
671
РЕПКА
Посадил Путин репку. Некоторые до сих пор гадают – почему. А насамом деле это не начало, а конец длинной истории.
...Третий день волновалась толпа под кремлевской стеной. Мелькали красные, трехцветные, зеленые и черные с черепом флаги. Народ в едином порыве скандировал:
– Путин! Посади олигарха! Пу-тин! По-са-ди!
Только что приезжавший Клинтон на прощание тоже сказал по-английски: "Dorogoy drug! Ya, konechno, za svobodu i vse takoe, no parochku oligarhov mozhno i togo... posadit'!" – и широко улыбнулся, как улыбался, вероятно, Монике, предлагая ей сигару.
И даже Волошин, заглядывая иногда в кабинет начальника, тактично намекал:
– Володя, ну что они все говорят, что ты заложник семьи! Посади олигарха, ей-Богу. И тебе хорошо, и сокамерникам облегчение.
– Господи! – вздыхал Путин. – Да я хоть сейчас, честное слово! Но кто мне объяснит, что такое олигарх?!
– Олигарх, – почтительно шелестел ему энциклопедический словарь, который пережил в Кремле многих хозяев, – это крупный представитель финансового капитала, обладающий влиянием на вла...
– Да ты по-русски объясни! – вскидывался Путин. – Разные слова я и сам знаю, нас в Высшей школе знаешь как дрючили! "Дневальным называется военный солдат, стоящий на тумбочке и имеющий обязанности"... Но ты мне пальцем покажи: вот это – олигарх! Чтобы я мог его посадить и тем исполнить народные чаяния!
Показывать пальцем словарь не умел и понуро закрывался.
Нельзя сказать, чтобы Путин не пытался исполнить народные чаяния. Он посадил собственные голосовые связки, объясняя населению, как хорошо все обстоит в Чечне. Он посадил военный самолет. Он посадил к себе на колени девочку и, почесывая ее, поговорил с избирателями о нашем светлом будущем. Он посадил дерево в центре Татарстана. Но все это – и связки, и девочка, и самолет, и даже дерево – были, как выяснилось, не олигархи.
– Боже мой! – стонал Путин. – Да чего же им надобно?!
Долго думал новоизбранный президент всех россиян и наконец объявил своей администрации:
– Управляйте покамест без меня. Пойду я, как национальный герой Иван-дурак, искать правду по белу свету. Авось кто научит меня, какие такие бывают олигархи.
Взял в котомку хлеба, сала, луковицу, любимую книгу "Отчизны верные сыны. Биографии рыцарей плаща и кинжала"... Хотел было захватить мобильный телефон, да подумавши, отказался: все равно в России ни до кого дозвониться нельзя. Перекрестился на собор Василия Блаженного, потом на Лубянскую площадь. И пошел.
Долго ли, коротко ли шел Путин, а только уперся в избушку с надписью "Сибнефть".
– Что за слово такое? – думает. – Вроде и не по-русски. Заклинание, наверное.
Да как гаркнет на весь лес:
– Сибнефть, откройся!
Тут же выбежали отовсюду гурии, фурии, гарпии, – открывают ему дверь, оказывают всякое уважение и ведут прямиком на верхний этаж. Смотрит Путин – никого, только столы от яств ломятся. Дивится президент, берет с каждого блюда по щепоти и головой качает:
– А говорят, мои подданные бедно живут! Вон рыбка белая и красная, икорка красная и черная, ассорти мясное, телятина жареная, сыр бри! Откликнись, хозяин ласковый!
Никого вокруг. Только ухает да гукает кто-то по углам.
– Да ты не гукай, – говорит Путин, поедая пирожное бланманже – красное, синее и полосатое. – Ты нормально покажись, чтоб я видел, кто ты есть. Меня ж учили только внешнего врага от внутреннего отличать, а невидимого разоблачать я не умею... Стоп! А может, ты боец невидимого фронта?
– Нет! – хихикает эхо. – Я Роман Абрамович!
– Какой такой Роман Абрамович? Почему не знаю?
– Да потому что никто не знает! – смеется эхо. – Я есть самое главное чудо твоей державы: То – Не Знаю Что! Про меня ничего достоверно не известно. Никто меня не видывал, и сам я себе не показываюсь, даже в зеркале. Говорят, кто меня увидит – тот дня не проживет. Оно мне надо?
– Нет, конечно! – отвечает Путин. – А откуда ж у тебя богатство такое?
– Сам удивляюсь, – кобенится эхо. – Похаживаю по Руси, беру, что плохо лежит... Никто ж не видит! Ну и промышляю помаленьку... опять же консалтинг...
– Слышь, друг! – восхитился Путин. – Так может, ты самый олигарх и есть?
Последовала долгая пауза. Яства со столов исчезли.
– А что? – подозрительно спросило эхо.
– Да понимаешь, – потупился Путин, – посадить мне надо кого-нито из них... Ты не скажешь, случаем, какие они из себя?
– Олигархи-то? – задумалось эхо. – Ну они... такие... как бы тебе сказать... Эх, черт, был бы тут Боря – он бы тебе живо объяснил! Ну, короче, они круглые такие бывают. Такие, чтобы не ухватить ни с какой стороны. А подробнее я не умею, я тебе лучше дам волшебный клубочек – он тебя к самому что ни на есть олигарху и приведет.
Смотрит Путин – а ему под ноги волшебный клубочек катится и разматывается на ходу. Оглядел молодец с сожалением опустевшие столы и побежал за клубочком.
Непростой путь указал ему Абрамович: долго ломился президент через дебри непролазные, кусты колючие, травы ползучие, покуда не выкатился клубочек к мосту. Глянул Путин – а под кустом сидит кикимора болотная и на все наводит разочарованный лорнет. На что ни наведет – всюду краски выцветают и трава никнет. Посмотрит на зайчика – и повесит ушки веселый лесной житель, и забудет веселые прыжки, и побредет, опираясь на палочку. Посмотрит на речку – и глядь, на месте речки дымится торфяное болото без признаков жизни.
А сама-то скрипит:
– Все это дела кровавой клики!
– Ты пошто лес поганишь! – возмутился Путин.
– А ты кто такой – затыкать мне тут свободу слова! – рявкнула кикимора. – Проваливай своей дорогой! Я всю правду знаю, а кто не согласен, тот наймит! Признавайся, сволочь, ты в двенадцатом году Москву поджег, чтобы в девяносто девятом рейтинг себе нарастить?
– Он, он! – донеслось из осоки, и страшный Осокин зашебуршился в ней. – Он самый и есть!
В воздухе повисла надпись "Независимое расследование" и запахло серой.
– Ты не пужай меня, мил человек, – крикнул Путин, морщась от запаха. – Я сам такого духу напустить могу, что живо у меня вспомнишь Генриха по прозвищу Волчья Ягода! У нас на Руси так принято: пришел гость – сперва попотчуй, а потом наезжай! – Он вспомнил Сибнефть и облизнулся.
– Попотчевать тебя? – хихикнуло чудище. – Хочешь фирменного моего блюда – каши-малаши?
– Нет, – покачал Путин головой. – Мне бы гусятинки!
Но при этих словах болото так забулькало и забурбулило, что он в ужасе отступил на шаг:
– Да ладно, ладно, не потчуй! Объясни мне лучше, да попонятнее: ты, часом, не олигарх?
Кикимора испуганно замерла и тут же зачастила с утроенной яростью:
– Я олигарх? Это я олигарх? Да я весь кикиморский конгресс на тебя напущу! Да ты мне за антикикиморские настроения... Да в тебя ни один инвестор не вложит... Да я вообще... ты знаешь, я кто?
– Да я этого от тебя и добиваюсь битый час! – воскликнул Путин. – Кто ты есть-то? Слыхивал я, что под мостами они самые и водятся... олигархи-то!
– Под мостами-и-и? – взвизгнула кикимора, и страшное Эхо Москвы подхватило ее вопль. – Не-ет, дружок, не выйдет! Олигархи – они толстые, вот! И вообще: на тебе дурман-траву, она тебя ужо выведет куда надо!
Только нюхнул Путин дурман-травы из-под моста, как ноги сами его понесли неведомо куда, и очнулся он только на лесной полянке, посреди которой стоял кованый ларец.
– Эва нечисти-то в моих лесах! – задумался Путин. – Что ж они меня все друг к другу перепасовывают? И никто про олигарха толком не скажет... Круглый, толстый... Может, ты самый олигарх и есть? – спросил он катившегося мимо ежа, но еж только фыркнул, кивнул на ларец и побежал дальше – верно, к ежихе.
Путин, с детства страдавший заниженным чувством опасности, подошел к ларцу и бесстрашно откинул крышку:
– Эй, кто тут есть? Олигархов не водится?
И тотчас же прянули ему навстречу двое ладных молодцев, только отчего-то все черные, ровно арапы.
– Что – прикажешь – новый – хозяин? – гаркнули они, синхронно отдавая честь.
– Э, э! – осадил Путин не в меру ретивых слуг. – Вы кто будете?
– Мы братья Черные, – отвечали двое из ларца. – Одинаковы с лица. То есть мы только с виду черные. Внутри мы белые, пушистые.
– То-то я и гляжу, – пробурчал Путин, колупая ногтем ларец. – Алюминием оковано... Ненадежный материал!
– Базовый элемент российской экономики, – непонятно ответили братья. – Если б не Дерипаска – и теперь весь наш был бы...
– Так, может, вы олигархи? – с надеждой спросил Путин. – Я б вас посадил ненадолго, вам же не привыкать, сидючи в ларце-то...
– Ты что, ты что! – хором заорали братья Черные, одинаковы с лица. – Да разве олигархи черные бывают? Они эти, как их... Они желтые! – ляпнули братья первый пришедший в голову цвет.
Путин задумался.
– А кто они такие, на самом-то деле? – обратился он наконец к новым приятелям.
– А ты не изволь беспокоиться, мы тебя сейчас прямо к самому главному олигарху и доставим! – крикнули братаны, подхватили сопротивляющегося президента на руки и ринулись в чащу. Следом сам собою, юрко повиливая меж стволов и кочек, пополз ларец.
Ветки царапали лицо президента и хлестали братьев, которые знай покрякивали. Путин перевел дух только перед просторной двухэтажной избой, на вершине которой было написано "Интеррос", а понизу – "Норникель". Эти заклинания были посложнее Сибнефти, и только набрал Путин воздуху, чтобы их произнести, как дверь открылась сама собой, и перед ним выросли другие двое – один с желтой, даже скорее рыжей головой, а другой – совсем нормальный с виду, только с костяною ногой.
– Олигарх! – радостно крикнул Путин, тыча пальцем в желтоголового. – И по цвету совпадаешь!
– Я-то? – печально усмехнулся рыжеватый. – Впрочем, меня как только не называли... И кровопийца я был, и вурдалак, и упырь...
– А чего у этого нога костяная? – подозрительно спросил Путин, переключая внимание на второго, как его учили в разведке.
Второй стыдливо задвинул костяную ногу за косяк.
– Да не стыдись, Потаня, – устало сказал рыжий. – С фирмой "НОГА" у нас все чисто. Проходи, путник, гостем будешь. Мы тебе не враги. Чай, намаялся в пути-то?
– Намаялся я или нет – то мое дело, – хмуро отрезал Путин. – Вы мне лучше сказывайте, олигархи вы или нет. И какие они вообще из себя, олигархи эти.
– Да ты на кого прешь-то! – ожил вдруг Потаня с костяной ногой. – Мы ведь тебя сами, своими руками на трон посадили!
– Меня? – осклабился Путин. – Меня народ избрал! Я могу очень даже запросто у тебя твой "Норникель" отобрать, и ничего мне за это не будет! Законно ты себе такие хоромы в густом лесу отгрохал? Отвечай – законно или нет?
– Не дам! – Потаня уперся костяной ногой в дверь, другой – в окно.
– Успокойся, – кивнул рыжий. – Наш президент шутит. Это так, для виду... Так чего ты хочешь, мил дружок? Олигархов тебе? Олигархов здесь нет. Мы люди государевы, вот хоть прежнего царя спроси. Если б не мы, не видать бы ему второго царствования, – рыжий покосился на стоящую в углу коробку из-под непонятной импортной оргтехники. – Олигархи – они, брат, такие... как бы пояснить-то тебе? В общем, они с хвостом.
– С хвосто-ом... – протянул Путин. – Круглые, желтые, с хвостом... Не встречал я таких!
– Еще встретишь, – успокаивающе кивнул рыжий. – На вот тебе золотое яблочко на серебряном блюдечке. Оно тебе дорогу покажет к самому что ни на есть распроолигарху.
– Спасибо, золотая ты голова! – воскликнул Путин и устремился вслед за яблочком. Яблочко катилось по блюдечку, рисуя страшный терем под тройною охраной и одновременно указывая путь к нему. Тропа кружила и петляла.
Путин продирался к страшному олигархическому дворцу не менее часа, покуда не уперся в толстую дубовую стену без признаков двери. Путин стал вспоминать все известные ему противоолиграхические заклинания.
– АвтоВАЗ! – крикнул он. – Логоваз! ОРТ!
Стена молчала, только змеи шуршали под вековыми елями с той стороны забора.
– БАБ! – завопил Путин. – Андава!
Стена безмолвствовала.
– Я от Тани и Вали! – догадался наконец Путин. Раздался скрип, похожий на старческий смех, и взгляду Путина предстал дворец. Тем же паролем открылась и дворцовая дверь, и в зале приемов взору Путина открылся Кащей, чахнущий над златом. Ему прислуживал бурый волк с горящими глазами. Путин узнал его – по субботам этот волк вел аналитическую программу на любимом канале президента.
– Чем обязан? – прохрипел Кащей, перебирая дукаты.
– Здорово, коллега, – осторожно начал Путин, памятуя о царском чине собеседника. – Дело до тебя. Сказывают, ты олигарх.
– Ой, вейзмир, не смешите меня, – залился Кащей дробным старческим смешком. – И вы имеете сказать на эти жалкие дублоны, что это олигархия? Это тьфу и одно огорчение, вот что я вам скажу! Я таки каждый раз, когда хочу сундук свой отпереть, смотрю и думаю: это же слезы, горькие слезы! Нашел олигарха... Я шлимазл, а не олигарх! Какой олигарх может получиться из человека, смерть которого в яйце?
– И где же это яйцо? – экивоками, как учили в разведке, поинтересовался Путин.
– Эхехе! – погрозил Кащей скрюченным пальцем. – Все хотят обхитрить Бориса Абрамовича! Каждый хочет узнать, где у Бориса Абрамовича яйцо! Нет, дружок, яйцо это в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук в Горках-девять, и ключ от него на груди у Тани! Так что с яйцом придется подождать.
– Но, может, ты мне сдашь хоть одного олигарха, чтобы я мог его посадить? – дипломатично спросил Путин. – Тебя я не трону, Бог с тобою, на тебе весь лес держится. Но скажи ты мне, кого б мне посадить, чтобы это был чистый олигарх собою – круглый, толстый, желтый и с хвостом?
– С хвостом, говоришь? – тонко улыбнулся Кащей. – Эту ситуацию мы сейчас разрулим... Если подумать, таки все можно разрулить, но для этого надо шевелить вот тут, – он стукнул себя по лбу костлявым пальцем, – очень шевелить вот тут...
Воцарилось почтительное молчание. Через минуту Кащея осенило.
– Эврика! – воскликнул он. – Сережа! Принеси мне, милый, репу!
Волк метнулся в погреб, и в ту же секунду перед обалдевшим Путиным оказался поднос, а на нем – маленькая, круглая, желтая репка с зеленым хвостом.
– Вот ее, милый, ты и посади, – ласково сказал Кащей. – Это лучшее вложение. Она скоро такая вырастет – утомишься тащить!
– Гениально! – выдохнул Путин. – Побегу я! – И ринулся к дверям, поставив путеводное яблочко на блюдечко, но Кащей остановил его жестом.
– В твои хоромы от меня прямая дорога, – проскрипел он. – Через погреб. А яблочко ты давай сюда. Я хоть яблок и не люблю, а все-таки оно золотое. И блюдечко, да, и блюдечко...
– Это государева собственность! – попытался возразить Путин.
– А за консалтинг? – хитро прищурился Кащей. – Если б не моя репка, ты бы долго еще по лесам-то шлялся...
Путин тяжело вздохнул и протянул яблочко с блюдечком. Верный волк провел его в погреб, лапой указал на какую-то дыру – и Путин, нырнув в нее, очнулся уже на Красной площади.
Тут же со всех сторон набежали телохранители и челядь:
– Где ж ты пропадал, друг милый, и чего теперь от нас потребуешь?
– Нигде не пропадал, – пожал плечами Путин. – На секунду отъехать нельзя, вы уж на уши встаете. Когда я научу народ жить самостоятельно?.. Ну да ладно. Займитесь-ка вы, ребята, делом: вскопайте на Красной площади, на самом Лобном месте, небольшую грядку...
На праздник торжественной посадки олигарха со всей Москвы и окрестных лесов сбежались толпы народу. Снова развернули многоцветные флаги, расстелили скатерти-самобранки, выпили на радостях, – ждали чуда.
Путин вышел к народу суровый, сдержанный, в новых лаптях.
– Здравствуйте, братцы! – крикнул он бодро. – Вот он самый олигарх и есть! – И показал толпе репку.
Площадь замерла.
К посадке репы стоять смирно!– рявкнул командир роты кремлевских курсантов, и рота взяла на караул. Путин своими руками вырыл в земле ямку и бережно опустил туда репку.
Грянул артиллерийский салют.
Олигархи радостно переглянулись.
– Умный, черт! – умилился Потанин.
– Это все я его научил, – усмехнулся Березовский.
Народ на площади ликовал.
– Мы будем жить теперь по-новому! – провозгласил Путин.
Посаженный олигарх приподнял ботву, словно подтверждая слова нового президента.
И выросла репка большая-пребольшая. Жучки из "Новой газеты" и дедки из "Общей газеты" пытались, конечно, ее вытаскивать... Но это так, скорее для виду. Ведь если бы ее вытащили – пришлось бы сажать что-то другое. А оно кому-нибудь надо?
Вот так-то, наши маленькие друзья.
В конце 1999 года дела у власти совсем стали плохи. Царь неделями с постели не встает, а как встанет – приказывает в Кремль себя везти. В Кремле готовятся, по щелям забиваются – не дай Бог на глаза попасться, выгонит! Натаскали себе в щели провианту на первое время, вонь стоит от него по всему Кремлю – не продохнуть. Царя, вишь ты, совесть мучила. Болел он за бедную Россию. А муки совести у него в том выражались, что он гнал от себя кого ни попадя и мебель крушил. Приедет, бывалоча, в Кремль, повыгонит всех, сломает пару стульев, потом замрет как бы в задумчивости:
– Где это я?
– В Кремле, ваше в.. в... в...
– А что тут делаю?
– Не можем знать, ваше в...
– Как не можете? Я царь или не царь?
– Царь, царь!
– А что это такое? – снова спрашивает царь как бы в задумчивости, и тут уж нет никого, кто бы мог ему это объяснить, ибо это вещь непостижимая.
Чем он занемог – не мог сказать ни один дохтур, даже заморский Дюбейкин, которого за агромадные деньги выписали из самого Долларленда для царского лечения. Никаким питием, никакою невоздержностью нельзя было того объяснить, чтобы крепкий уральский человек на глазах буквально разваливался на куски и со всевозраставшим трудом произносил "Где я". Высказывалась, правда, гипотеза, что это страна на него таким образом повлияла: что, приняв на себя ее беды и грехи, он и уподобился ей – как в смысле распадания на части, так и в смысле полного непонимания, где он и что с ним. Но такое объяснение предполагало, что стране от этого выйдет облегчение, а выходило ровно наоборот – царь и страна продолжали друг на друга влиять самым печальным образом, отравляясь ядом взаимного распада. Взорвется в ней – оборвется в нем; забудет он, как его зовут, – и она уж почти не помнит: то ли Русь, то ли Утрусь, то ли Упрусь, то ли такое, что и вслух подумать неприлично...
Видючи таковое положение, резко активизировались ранее дружественные царю шакалы и гиены. В прежние времена, когда он отважно крушил все вокруг себя и заваливал падалью окрестное пространство, они ходили за ним дружной стайкой, повизгивали "Борис, ты прав! Россия, Ельцин, свобода!" – и подъедали еще теплые трупы политических противников. Царь и в прежние времена был существом наивным и верил в искреннюю дружбу гиен, тем более, что большинство из них рядилось в псов верных и бобров трудолюбивых. Но теперь, в новые времена, когда и самого царя можно уже было рассматривать как потенциальную гиенью пищу, бывшие псы и бобры почуяли свой час. Им тут же разонравилась правящая партия, в хвосте которой они еще недавно визжали, псовые да бобровые шубы начали постепенно сбрасываться. Шакальи толпы так и ходили вокруг Кремля:
– Что, живой еще?
– Да пока шевелится...
– Ну, это ненадолго. Отечество, вся Россия требует от нас решительных действий! Чай, в его нынешнем положении его уж и кусать можно?
– Да попробуйте...
– Отлично! Пал Николаич, Владимир Алексаныч, Евгений Алексеич, просим – ату!
– Тяв-тяв-тяв!
Сами шакалы да гиены собираются по вечерам попировать очередною падалью, только что не целуются на радостях и только одного вопроса решить не могут: вселяться ли в Кремль немедленно или отложить до выборов.
– То-то попируем!
– И не говорите! Берут-таки верх здоровые силы опчества!
Местные воротилы вокруг бегают, падаль тоннами носят, на прием записываются:
– Во славе своей, господа спасители Отечества, не забудьте обо мне, убогоньком!
– Не боись, вспомним! – хрустя костями, отвечают спасители Отечества. – Будешь личный поставщик!
– Премного благодарны-с...
А сами уж чертежи заказывают: голяшку того, грудинку этого...
Любовались на все эти пиршества кремлевские обитатели, любовались да и не выдержали:
– Ведь это нас заранее делят! Наши голяшки с грудинками!
– Знамо! Эти придут – никого не пощадят!
– Надобно что-нибудь делать, господа! Невместно гиене править великой державою.
– Да что там – невместно! Ты подумай, что от нас останется!
– И то верно. Позовите еврея!
А надо сказать, что в то время был при Кремле свой еврей. Своего еврея вообще иметь очень полезно: берет он недорого, всегда во всем виноват, а когда припрет – может придумать какую-нибудь еврейскую штучку. Они, евреи, по этой части большие доки. Еврей, который вдобавок сам вызвался, имелся и при царе Борисе: за всегдашнюю готовность быть виноватым перепадал ему скромный паек (маца там, акции – по мелочи) и замок на Лазурном берегу.
– Да, – говорит еврей,– опасность есть, большая опасность... чую! Это же могут и меня же, в случае чего... А давайте знаете что сделаем? Давайте заведем свое животное!
– Да зачем же нам животное? Может, человека какого найдем?
– Да это что же вы такое говорите! Да какой же человек сегодня согласится поддерживать такую власть! Это разве что только я, потому что я ведь самый верный. А другого человека вы, извините, с огнем не найдете. И потом, разве же ж в этой оппозиции люди? Это же ж звери! Вот и нам надо своего зверя. Кто у нас тут есть символ России?
Задумалась кремлевская администрация.
– Песец...
– Это нехорошо, неблагозвучно. Конечно, это ваш язык, и вам виднее, но вы же смотрите же: скажут, что песец пришел. Разве же это хорошо?
– Свиньи у нас всегда хороши...
– Свинья – это тоже нехорошо. Мало того, что это некошерно, но это еще негигиенично. Скажут: вот пришла свинья. Оно нам надо?
– Петухами Русь славилась...
– Ну, это совсем уже неприлично. Скажут – власть опетушилась. Думайте, думайте!
Посовещались в Кремле и решили: все нехороши, ко всякому придраться можно. У лося рога, у пчелы жалко в попке, у белки глазки бегают... Бык – всем бы хорош, да опять же с рогами и, главное, очень уж на нового русского похож. Думали-гадали и вспомнили про медведя.
– А что! – оживился еврей. – Это уже ничего, это теплее... Медвежья болезнь, конечно, существует, – но у нас будет здоровый медведь, никакими болезнями не страдающий. А плюсы налицо: сила – раз. Масштаб – два. Полгода спит и кушать не просит – три.
– А есть они у нас, медведи-то?
– Да говорят, где-то в Сибири шатается один, коли не вымер еще...
– И прекрасно! – говорит шеф царской администрации. – Какие вы все-таки, иудеи, сообразительный народ! Можно сказать, катализатор политического процесса! Да, пожалуй, ежели нас медведь поддержит – можно сказать, мы в барыше. Осталось медведя уговорить. Кто поедет, товарищи?
Жмутся по углам кремлевские обитатели, друг на дружку кивают: у одного геморрой, у другого простуда, у третьего жена рожает, – никак они не могут ехать к медведю!
– Ладно, – еврей смекает. (Удивительно все-таки догадливый народ!). – Видно, мне ехать. Je vous qui c’est moi qui payerai les pots casses (Видно, мне платить за разбитые горшки, – фр. Он там, на Лазурном берегу, очень бойко по-французски выучился). Дайте мне с собой меду бочку, дегтю ложку да три рубли денег.
– Ну уж нет! – зароптали прихлебалы да завиралы кремлевские. -Меду – куда ни шло, дегтю – хоть залейся, а три рубли у тебя у самого должны быть!
– Шутите! Я же за последние же десять лет русских денег вообще в руках не держал!
Ладно, покряхтели кое-как, скинулись – набрали ему три рубли, и полетел еврей в Сибирь – туда, где медведь живет. Долго ли, коротко ли летел – наконец приземлился у самой тайги. Страшно ему стало: еврею тоже жить хочется. Ну, да при гиеньей власти ему однозначно не жить – выбирать не приходится: тут хоть шанс есть махонький. Перекрестился на всякий случай, бочку меду перед собой покатил, деготь и три рубли в заплечной сумке понес. Идет через тайгу, бочку катит и выкликает:
– Медведь! А медведь! Выходите, пожалуйста, поговорим!
Медведи, чтобы вы знали, бывают нескольких пород. Есть медведь-пестун: он все, что видит, – принимается пестовать, холить и лелеять. Очень нежное животное, крестьяне только этого не понимают и бегают от него, как ошпаренные. Есть медведь-шатун – он ходит пошатываясь, ибо общероссийский кризис задел и его. Есть, наконец, медведь-качок: это примерно то же, что шатун, с тою только разницей, что один шатается, а другой качается. Качается же он – от голодухи и общей шаткости своих политических убеждений – так сильно, что для балансировки носит с собою штангу: ничто другое удержать его не способно. Отсюда разговоры о необыкновенных спортивных достижениях медведя-качка: ему этот спорт на фиг не интересен. Просто качаться не хочется.
И вот, значит, идет наш еврей, катит свою бочку, – медведь в своей берлоге слышит этот крик, чует запах меда и думает по-своему, по-медвежьи: ого, эге! Ух, ух, ух...
– Медведь же! Ну поговорим же! Ну пого... – кричит еврей и вдруг чувствует, что проавливается куда-то. Вся его жизнь мгновенно промелькнула перед его глазами: математика, скучный НИИ, ненавистная диссертация... первые, сладостные годы свободы, ЛогоВАЗ, знакомство с царской дочерью... Обвинения, вечная роль крайнего, презрение народа – и теперь идиотская смерть в поисках какого-то медведя! "Чертова страна!" – воскликнул несчастный и плавно приземлился на дно берлоги. Перед ним со штангой, гирями и полотенцем стоял несколько прибалдевший медведь. Вся жизнь медведя успела промелькнуть перед его глазами: невыносимый голод в тайге... отвратительные охотники... страх простых поселян... наконец, ненавистная штанга, черт бы ее побрал! И в конце – позорная гибель от свалившегося на голову бизнесмена! Счастливо избегнув рокового столкновения, медведь и еврей смотрели друг на друга в немом испуге.
– Вы же кто же это такой? – спросил еврей, никогда в жизни медведей не видевший.
– Я медведь Саша, – сказал честный медведь. – А вот ты кто?
– Я Борис Абрамович, будем знакомы, – радостно залопотал незваный гость. – Видите бочечку? Так вот, это же все вам, все вам! Скажите, будьте так любезны: вы действительно можете поднять вот эту вот вашу штангу?
– Запросто, – с грустью сказал медведь и поднял ненавистный снаряд. – Я с нею хожу.
– Отлично, отлично! А вот скажите же, вы как относитесь к современной политической ситуации?
– Ась? – в испуге спросил медведь.
– Политическую партию, говорю, не хотите возглавить? Причем партию власти, подчеркиваю, власти! Пристрастия ваши каковы?
– Пристрастия? – Медведь призадумался. – Мое пристрастие, мил человек, простое. Я мед оченно люблю!
– Так вот же он! – воскликнул коммерсант, указывая на бочку. – Я же не просто так! Прошу!
Медведь доверчиво присосался к бочке, сделал несколько первых глотков, пошатнулся в своей манере от наслаждения и хотел уже было схватиться за привычную штангу, как вдруг почувствовал, что лапы его намертво прилипли к бочонку.
– А... а это что... а это как?!
– А это мое, если позволите, ноу-хау, – приятно осклабился ервей. – Кто раз попробовал нашего меду, тот уж никогда от него не отмоется... И всего удовольствия – ложка дегтя, изволите ли видеть! Немножечко только смазать дегтем – и вот вы уже навеки наш! Вы теперь с этой бочечкой не расстанетесь никогда.
– А штанга?! – взревел медведь. – Чем я штангу держать буду, ты подумал?!
– А штанга вам теперь не нужна, – пояснил коммерсант, – вы теперь с бочечкой будете балансировать. Ваши политические шатания пора прекратить-с, у вас теперь полная, можно сказать, определенность!
– Да я же навык потеряю!
– Ничего, другой приобретете. Ну-с, неугодно ли со мною в самолетик!
Так они и пошли к самолету, уже разогревавшемуся, чтобы взять курс на дальние губернии: впереди еврей, подпрыгивающий от счастья, сзади печальный медведь, единственным утешением которого осталось периодическое прикладывание к бочке.
После этого самолет совершил несколько посадок в крупнейших городах, где коммерсант приказывал его с медведем вести прямо к губернатору. Губернаторы принимали гостя радушно, но о делах заговаривали неохотно.
– Не желаете ли вступить в партию власти? – ласково начинал еврей.
– Это какой же власти? – спрашивали губернаторы. Они давно уже прозакладывали свои регионы гиенам и теперь боялись продешевить, но втайне давно были уверены, что царь доживает последние дни.
– Нашей власти, нашей-с, – приговаривал еврей. – Какой же еще-с?
– А какие у вас аргументы? – спрашивали губернаторы.
– А вот-с, – говорил бизнесмен. – Прикажете ввести?
Вслед за этим в дверях показаывался медведь, печально шатавшийся с бочкой меда в лапах. Он не говорил ни слова, только кряхтел и покачивался, но печальная его морда была красноречива. "Господи, до чего мне все это надоело!" – как бы говорил качок всем своим видом, что при желании можно было истолковать и так: "А ты, губернатор, надоел особенно!". Никто не знал, что медвежьи лапы навеки приклеены к властному бочонку, и потому губернаторы начинали тихонько дрожать.
– М-можно подумать... – в раздумье говорили они.
– А вы подумайте, подумайте. А мы за это в случае чего и траншиком поможем, – приговаривал коммерсант и издали показывал три рубли. Но не отдавал. Ему еще надо было лететь к следующему губернатору.
Не успел самолет приземлиться в Москве, как гиены и шакалы, занявшие позиции вокруг Кремля, завыли, чуя более крупного хищника. Многие из них с тявканьем разбежались еще до того, как наш медведь со своим верным водилой вышагнул из самолета на Красную площадь, крепко, для равновесия, сжимая бочку. Кремлевские сановники в панике попрятались в облюбованные щели.
– Не бойтесь же, он смирный! – крикнул коммерсант. – Мы с ним поработали. Саша, покажи им, что ты смирный!
Медведь печально замотал головой, словно говоря: "Делайте со мной, что хотите".
Выйти навстречу странной паре осмелился один министр по чрезвычайным ситуациям, которому не впервой было выходить за всех кремлевцев навстречу опасности.
– Миша, Миша! – позвал он дрожащим голосом.
– Я не Миша, я Саша, – огрызнулся медведь.
– Разговаривает! – восхитились в Кремле. – Эти абрамычи даже медведя всему научат! Так на радио ж его, на телевидение, в наглядную агитацию! Немедленно!!!
И началась наглядная агитация. Еврей в красном кафтане и серьгой в ухе, переодевшись цыганом, водил медведя по ярмаркам с криками: "Партия власти! Записывайтесь в партию власти!". Записавшимся бесплатно раздавали конфеты "Мишка на Севере", которые по случаю создания новой партии власти переименовали в "Мишка везде". Народ записывался охотно. Медведь мотал головой и плохо понимал происходящее. Рядом бежали корреспонденты:
– Скажите, каков ваш политический прогноз?
– Рррр... всех убью, один останусь! – рявкал измученный зверь.
– Прекрасно, прекрасно! А какой вам видится будущая Россия?
– Ссс... – сипел медведь, сдерживая желание крикнуть "Суки!".
– Сссвободной? Так и запишем!
Портретами медведя украсилась вся страна. Газеты печатали интервью с ним. Политическая партия медведя, усиленная представителями милиции (чтобы не буянил) и министром по чрезвычайным ситуациям (таков был приказ) стремительно набирала очки. Фотография, на котором преемник царя Бориса кормил медведя сахаром с руки, обошла все издания. Никто не знал, что рука принадлежала министру чрезвычайных ситуаций, а сахар вообще был ненастоящий. Хватит с него и меду. Мед обеспечивал еврей.
Ближе к выборам триумф медведя был очевиден. Разорвав для наглядности пару гиен (исключительно задними лапами, поскольку передние, как мы помним, были заняты бочкой), дав десяток интервью и порычав в прямой телеэфир, он сделался любимейшим политиком страны: не ревновал, лишнего не говорил, а политическая его программа была проста и радикальна: вид когтей говорил сам за себя. В общем, они победили.
Медведя ввели в парламент, поместили в комитет по физической культуре и спорту и сделали символом народной любви к преемнику...
Время, однако, шло к очередной Олимпиаде – на этот раз в Сиднее. Следовало кого-то послать, но поскольку все отечественные спортсмены давно были изнурены голодовкой и отсутствием национальной гордости, кандидатом номер один на роль лидера олимпийской сборной выглядел опять же медведь. Еврей пытался его отмазать, уверяя, что негоже главе партии власти поднимать тяжести перед какими-то аборигенами, – но еврея уже потихоньку начали оттеснять от власти, потому что он слишком много знал.
– Да каким он спортом будет заниматься?! – воскликнул чрезвычайный министр, который успел полюбить медведя, как родного.
– Как это – каким? – воскликнул преемник. – Да у нас полно новых видов спорта! Пусть выступает в милицейском многоборье, это у нас сейчас самый актуальный спорт!
– А что туда входит? – обалдело спросил медведь.
– Сбор компромата. Сброс компромата. То же, с разговорами о морали. Посадка соперника в Бутырки. То же, в Лефортово. Мочение в сортире. Черный пиар. Ловля ртом монеты в кефире, так? Накачка рейтинга, так? Управление самолетом чужими руками, а? Что, мало вам? Да мы вообще единственные, кто в этих видах чего-то достиг! Нам же просто не будет равных! И коронный наш номер: сброс и слив абрамычей, которые привели нас к власти! Заодно и Абрамычу дело найдем!
И медведь с Абрамычем, который сроднился с ним до полной нераздельности, отправился в Сидней – демонстрировать русский национальный спорт "Сброс благодетеля гиенам". Так решился вопрос и с трудоустройством Абрамыча, и с гиенами, и с медведем. Спорт этот после Сиднейской олимпиады вошел в моду, но равных Абрамычу с медведем по-прежнему нет. Они выходят на арену – Абрамыч в красной цыганской рубахе, медведь весь в дегте от бесчисленных политических компромиссов.
– Не серчай, Абрамыч! – шепчет медведь, приподнимая благодетеля и размахиваясь.
– Ничего, не страшно! – шепчет Абрамыч. – Жила бы страна родная!
Размахнувшись, медведь бросает благодетеля ликующим гиенам, плачет и глушит стыд бочками меду. Аборигены всего мира тычут в него пальцами и говорят:
– Здоровые ребята эти русские!
Медведь смотрит на них поверх бочки и мрачно цедит:
– Мелкие вы люди... ничего в нашей душе не понимаете!
И то верно.
