Гражданская война в России и её историки 5 страница

взаимовлияний, адаптации к специфике регионов остаётся актуальной задачей историков. Важную роль и особенно в южных районах страны, например, играла кавалерия, демонстрируя высокую мобильность и маневренность. Белое командование первым успешно и широко применило крупные конные соединения — достаточно вспомнить знаменитый рейд конницы генерала Мамонтова летом 1919 года. В дальнейшем этот опыт стал активно использоваться и красными, создавшими не только конные корпуса, но и две конные армии. Интересные новинки в организации и тактике боевых действий, к тому же максимально адаптированной к специфике местности, демонстрировали повстанческие формирования. Всё это несомненно требует изучения.

В будущем предстоит свести воедино стратегию и тактику, состояние и боевые операции противоборствующих сил (с учётом и действий интервентов) на внешнем и внутреннем фронтах, сопоставить их военное искусство с тем, чтобы на качественно новом уровне воссоздать картину основных военных кампаний и приблизиться к должному и всестороннему познанию военной истории рассматриваемой эпохи. А это будет способствовать и более глубокому пониманию истории России рассматриваемой эпохи.

В целом, нельзя не признать, что в современной исторической литературе идут интересные, хотя и не всегда и во всём плодотворные, процессы переосмысления и новой концептуализации истории гражданской войны в России, познания жизни общества в эту драматичную эпоху. Методологический и идейнополитический плюрализм стали реальностью для современной российской историографии, исчезла «берлинская стена», разделявшая ранее историков разных стран, сблизились их подходы, и завязался активный диалог, что позитивно сказывается на процессе познания. Современное понимание феномена гражданской войны в России является более многомерным, многоаспектным, отнюдь не сводимым только к военно-политическим и классовым составляющим. Исследовательские наработки применительно к основным проблемам гражданской [123] войны будут рассмотрены в последующих главах.

ГЛАВА 4

КЛАССЫ И СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ Воссоздание объёмной и многогранной социальной картины России в эпоху гражданской войны, раскрывающей всю противоречивость и мозаичность социальных процессов, деклассирование и деурбанизацию военной поры, является важной и ответственной задачей историков. Сложность проблемы заключается уже в её историческом прологе, ибо развивающиеся социально-экономические процессы и попытки модернизации вели к переходной и крайне неустойчивой социальной структуре населения, способствовали быстрому росту маргиналов. Колоссальное и во многом негативное влияние на эти процессы оказала мировая война.

К числу центральных в российской истории относится крестьянская тема. И это не случайно. Крестьянство составляло 80% населения России в начале ХХ века и его влияние, его психология, традиции накладывали сильнейший отпечаток на всю жизнь российского общества. А идеи так называемого «крестьянского социализма», требования «земли и воли» оказывали большое влияние на традиции российской революционности.

Современное крестьяноведение представляет собой колоссальный и многотрудный пласт познания, разрабатываемый на междисциплинарной основе. В рамках его реализуются различные международные проекты, ряд из которых посвящён судьбам российского крестьянства в ХХ веке.

Своеобразие аграрно-крестьянского вопроса в России в его национально-региональном разрезе в годы гражданской войны, взаимоотношения крестьянства, в целом, и в отдельных регионах, в частности, с советскими и антисоветскими государственными институтами, а также внутрикрестьянская борьба — это тема, имеющая давнюю историографическую традицию, остается чрезвычайно значимой для дальнейшей научной разработки. И она требует рассмотрения в более широком проблемно-хронологическом контексте. Поэтому заслуживает всяческой поддержки международный научно— 72

исследовательский проект «Крестьянская революция в России. 1902–1922», осуществляемый под руководством авторитетных учёных В. П. Данилова и его британского коллеги Т. Шанина. По их убеждению, «глубинной основой социальных, политических и экономических потрясений в России» была именно крестьянская революция». «Все другие политические и социальные революции совершались на фоне крестьянской революции»¹.

Как уже указывалось ранее, крестьянская революция 1917 года выливалась по мере реализации её основных требований во внутрикрестьянскую борьбу и стремление обособиться от государства в рамках локальных крестьянских миров. «Сельская община представляла собой некое подобие государства в государстве, — писал Д. И. Люкшин. — Это был мир цельный и самодостаточный. Каждый, кто не являлся членом данного сообщества, воспринимался как чужак, то есть враг, и вполне мог быть подвергнут репрессиям»². Сельский мир, в принципе, мог обеспечить собственное существование. Города и органы новой государственной власти не могли выжить без продовольствия. Весной-летом 1918 года большевики и советское правительство приступили к осуществлению комплекса чрезвычайных мер в отношении деревни и крестьянства. Вводя продовольственную диктатуру и направляя продотряды в сельскую местность, они объясняли это тяжёлым продовольственным положением в городах и хлебным саботажем кулачества в деревне. Обе стороны — большевики и крестьяне демонстрировали неконструктивность, нежелание идти на диалог и компромиссы, нарастающую нетерпимость. Добавим, что за влияние на крестьянство вели между собой борьбу различные политические силы и, прежде всего, социалистические партии³. Но крестьянство отнюдь не было пассивным объектом борьбы различных политических партий, а активно отстаивало собственные интересы.

Насаждая комитеты бедноты, большевики фактически взяли курс на раскол крестьянства и единой аграрной, антифеодальной революции, что также способствовало развитию широкомасштабной гражданской войны в стране. Председатель ВЦИК Я. М. Свердлов заявил, например, 20 мая 1918 года: «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, что и [123] в городе, только тогда мы сможем сказать, что мы по отношению к деревне сделали то, что смогли сделать для городов»⁴.

Впрочем, ряд авторов даёт вышеназванным событиям несколько иное объяснение. Они видят в них коллизию столкновения крестьянской антифеодальной и общинной революции с городской, государственной и антикапиталистической революцией, конфликт радикальных и традиционных (связанных с общиной и общинным образом жизни) ценностей, противостояние культур деревни и города. Американский историк Р. Стайтс писал в связи с этим: «Традиционная крестьянская ментальность выходила за рамки какихлибо программ: стихийность, необузданность, религиозность, непризнание ничьих авторитетов. Главное

— «земля и воля» — вот традиционное крестьянское требование и полное нежелание связывать себя с рабочими»⁵.

В 1917–1920 годах антипомещичья, антифеодальная и антицаристская крестьянская революция являлась мощным фактором победы большевиков над белыми и другими своими противниками. Но одновременно, по мнению В. Данилова и Т. Шанина, происходила «трансформация крестьянской революции в крестьянскую войну против большевистского режима, который всё более отождествлялся с различными мобилизациями и повинностями, с системой повседневного и всеохватывающего насилия»⁶.

В публицистике, а нередко и в российской исторической литературе последних лет повторяется тезис, что насилие большевиков против крестьян было главной причиной гражданской войны, что советская власть в годы её вела антикрестьянскую политику. Но тогда возникает закономерный вопрос: Почему эта власть смогла выиграть гражданскую войну в стране, где абсолютное большинство населения составляло крестьянство?

Ответ, видимо, заключается в том, что, во-первых, крестьяне, по крайней мере в районах с помещичьим землевладением, получили от этой власти землю, мечта о которой была главной целью их борьбы на протяжении нескольких веков. Во-вторых, на стороне большевиков было абсолютное большинство низов деревни — бедняков и батраков. В-третьих, испытывая на себе политику большевистского и белых режимов и выбирая из двух зол, большинство крестьян так или иначе делало выбор в пользу первого. Политика антибольшевистских режимов несла в себе сильный реставрационный элемент и прежде всего в аграрно-крестьянском вопросе. А это неминуемо разворачивало деревню, испытавшую на себе «белые» порядки, в сторону советской власти. В-четвертых, драма гражданской войны состоит ещё и в том, что абсолютное большинство населения, и в том числе крестьян, не желало участвовать в ней, а если и участвовало, то помимо своей воли, будучи мобилизованными.

В современной литературе продолжает исследоваться процесс комплектования вооружённых сил противоборствовавших сторон и, в частности, удельный [123] вес и роль в них крестьянства. Первый, объявленный ВЦИКом 29 мая 1918 г. набор в Красную армию в зоне борьбы с чехословаками, дал лишь 54 тыс. чел. вместо 275 тыс. ожидаемых новобранцев, в основном рабочих и сельских пролетариев⁷. Попытки советской власти провести мобилизацию летом 1918 года вызвали массовые протесты и волнения крестьян. Ряд из вспыхнувших восстаний, например в Тамбове и Шенкурске (во втором по населению городе Архангельской губернии), когда названные города, хотя и на короткий период, но перешли в руки восставших мобилизованных, подробно описаны в появившихся в последние годы книгах⁸.

Летом 1918 г. в условиях провозглашённой советской властью ставки на деревенскую бедноту была предпринята попытка создания воинских частей исключительно из этой категории населения. С ноября по март 1919 года было сформировано 11 комбедовских полков и несколько батальонов, продемонстрировавших высокие боевые качества в сражениях гражданской войны. Но их было конечно недостаточно. Но проведённая осенью 1918 г. повсеместная мобилизация в Красную армию привела в ответ к массовым крестьянским протестам. С 1 по 25 ноября в 80 уездах произошли восстания мобилизованных крестьян⁹. Но несмотря на все протесты, колебания и переходы крестьянства, именно оно в конечном счёте составило ядро советских вооружённых сил. Более чем пятимиллионная Красная армия в конце гражданской войны была почти на 80% крестьянской. Но эта численность, достаточная для победы, составляла относительно небольшую часть крестьянского населения. К концу гражданской войны выходцы из крестьян составляли примерно 67,3% командного состава Красной армии¹⁰. Но картина резко менялась в отношении среднего и высшего звена командного состава, где большинство составляли служащие и интеллигенция, главным образом старые военные специалисты, а также выходцы из рабочих.

В последние годы значительный интерес историков вызывает проблема дезертирства из армий красных и белых. И если последний сюжет являлся традиционным для советской историографии, то дезертирство из Красной армии ранее специально не исследовалось.

Масштабы дезертирства были весьма внушительны (по оценкам современных исследователей — от 2 млн. до 3710 тыс. чел.¹¹) и представляли большую угрозу, что породило создание в декабре 1918 года особых органов — дезерткомов (Центральной и губернских комиссий по борьбе с дезертирством). Интересен временной ракурс проблемы: особый отток из армий (как красных, так и белых), а также отказ явиться на призывные пункты был характерен для полевых сезонов. Заметим, что большевики использовали любопытную тактику для борьбы с дезертирством из воинских частей. Они предпочитали направлять мобилизованных в районы, географически удалённые от их родных мест, что крайне затрудняло возвращение на родину в случае дезертирства. На его масштабы влияло и развитие событий на фронте. Например, оно резко сократилось во время летне-осеннего наступления 1919 года войск генерала Деникина на Москву. Это отражало нежелание и боязнь крестьянством возвращения старых порядков, опасения его потерять полученные от советской власти бывшие помещичьи земли.

Значительное внимание исследователей вызывают в последние годы судьбы общины в революции и гражданской войне (ведь при характеристике крестьянской революции нередко используется и термин «общинная революция»), тема крестьянского самоуправления, особенности становления системы Советов в деревне и борьба в них, взаимоотношения крестьянских Советов со складывающейся новой централизованной государственностью в Советской России¹². По мнению В. В. Кабанова, Советам в 1917–20 годах не удалось ни разрушить общину, ни использовать её в целях создания «социалистического» хозяйства. Община не превратилась и в «союз свободных землевладельцев». В годы войны продолжал действовать традиционный общинный управленческий и разверсточный механизм, сохранялись круговая порука и коллективная ответственность общества за своих членов, и государство старалось использовать их в своих интересах¹³. На протяжении всего «смутного времени» «в зубодробительном переплёте социальных ломок» деревня, по мнению В. М. Бухараева и Д. И. Люкшина, «как умела противостояла разрушению культурного генокода традиционализма»¹⁴. Интересный ракурс проблемы — [123] крестьянин как политик стал предметом исследования в одноимённой монографии С. В. Ярова¹⁵.

Анализируя процессы, происходившие в деревне в годы гражданской войны, современные российские и зарубежные историки усиливают внимание к проблемам психологии, политического и религиозного сознания, культуры, мировоззрения и политического поведения крестьян, в целом, и в отдельных районах, в частности¹⁶. Интересен вопрос о языке революции. Иначе говоря, о реальном восприятии крестьянами и трансформации в их сознании основных требований и лозунгов, выдвигавшихся силами и сторонами, противоборствовавшими в рассматриваемую эпоху. По мнению английского историка О. Файджеса, в это время «язык более, чем когда-либо, определял крестьянскую самоидентичность и объединял их против образованных классов города»¹⁷. Чрезвычайно интересный источник о настроениях и поведении крестьянства представляет собой вышедший в нашей стране в рамках российскофранцузского проекта первый том «Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД», охватывающий период гражданской войны¹⁸.

Многие годы в советской исторической литературе преимущественное внимание уделялось движениям протеста крестьян в районах, контролируемых антибольшевистскими режимами. Аналогичные выступления на советской территории именовались, как правило, «кулацкими» и «контрреволюционными» и не являлись предметом специального и обстоятельного исследования. И лишь со второй половины 80-х годов история крестьянского повстанческого движения периода гражданской войны, его требования и ориентации, попытки выразить и защитить собственную, «крестьянскую правду» стали активно исследоваться историками. В 1987 году в Иерусалиме выходит в свет монография бывшего профессора Московского историкоархивного института М. С. Френкина «Трагедия крестьянских восстаний в России 1918–1921». Основные вехи, причины и масштабы крестьянского повстанческого движения стали предметом исследования в ряде работ известного историка крестьянства Т. В.

Осиповой¹⁹. Обширный раздел «Крестьянство в гражданской войне: борьба на два фронта» был помещён в изданном в 1996 году в Москве сборнике «Судьбы российского крестьянства».

В последние годы в нашей стране опубликован целый ряд исследований и документальных сборников, посвящённых крестьянскому повстанческому движению рассматриваемой эпохи, и прежде всего таким его наиболее многочисленным и длительным проявлениям, как движения под руководством Н. И. Махно и А. С. Антонова, а также и некоторым другим²⁰. Эта тема, нередко именуемая «крестьянской войной» или «крестьянскими войнами», или «серией скрытых гражданских войн» активно изучается и западными историками²¹. В отечественной и зарубежной литературе исследуются социальная база повстанческих движений, политико-идеологические программы, особенности организации войск и ведения вооружённой борьбы и другие аспекты. В целом же, об устойчивом интересе к этой тематике говорит тот факт, что, например, в составленном А. А. Соболевой библиографическом указателе, посвящённом восстанию в Тамбовской губернии в 1920–1921 годах, содержится 785 наименований работ. В рамках уже упоминавшегося проекта «Крестьянская революция в России 1902–1922» планируется издание серии документальных публикаций по крестьянскому движению в Советской России в 1918 году и повстанческому движению в Среднем Поволжье в 1919–1922 годах.

В связи с особым интересом к крестьянским выступлениям на территории Советской России внимательно изучается (в хронологическом и региональном разрезе) комплекс причин и обстоятельств, вызывавших их (а также требования выдвигаемые повстанцами): чрезвычайная продовольственная политика, трудовые повинности, мобилизации в Красную армию, протесты против запрета свободной торговли, преследований церкви и религии и др. «Традиционное крестьянское недоверчивоподозрительное отношение к власти, к городу, накапливавшееся веками общественного разделения труда, переросло в глухую ярость, как только возникла опасность разрушения военно-коммунистической идеологией и политикой привычного крестьянского уклада», — к такому выводу, в частности, пришли С. А. [123] Есиков и Л. Г. Протасов, исследовавшие «антоновщину»²².

М. Бернштам попытался выявить взаимосвязь повстанческого крестьянского движения и церковного сопротивления советской власти, утверждая, что в целом по России крестьянское повстанчество возникло на религиозной основе, на православном движении тихоновской ориентации и явилось последствием воззвания патриарха Тихона в январе 1918 года. «Слитое крестьянское повстанчество и религиозное сопротивление членов Катакомбной истинно— православной Церкви прошли, — пишет он, — сквозь всю войну 1918–1922 годов и впоследствии возобновились с новой силой в годы коллективизации конца 20-х — начала 1930-годов»²³. Думается, вместе с тем, что проблема религиозного компонента в крестьянском повстанческом движении, оценка его реального веса и влияния заслуживают дальнейшего и более тщательного документального изучения, а выводы — более аргументированных доказательств.

В результате мощных крестьянских движений советская власть перестала существовать к весне 1921 года на обширной сельской территории страны. Повстанцы взяли под свой контроль и целый ряд городов. Вооружённая борьба с ними Красной армии (и спецподразделений внутренних войск), только что победоносно завершившей борьбу с белыми, оказалась малоэффективной. А ведь только на Тамбовщине к лету 1921 года численность красноармейских частей превысила 100 тыс. человек²⁴. На Украине с повстанцами боролись 150-тысячное регулярное войско и 28 тысяч бойцов ВОХРа²⁵. По мнению целого ряда современных историков, прежде всего введение НЭПа, начавшегося именно с новой политики в отношении крестьянства, позволило большевикам затушить пламя крестьянской войны.

Но это мнение разделяют не все авторы. Например, В. В. Московкин, исследовавший восстание крестьян в Западной Сибири в 1921 году, которое началось в январе и охватило огромную территорию площадью около 1,5 млн кв. км (на северо-западе отряды повстанцев проникли в Архангельскую губернию, на востоке

продвинулись в глубь Томской губернии, а на юге — в казахские степи), пришёл к заключению, что главную роль в его ликвидации сыграла Красная армия. Многие зауральские крестьяне даже не знали о решениях Х съезда РКП(б) или не верили обещаниям большевиков. Численность созданной Народной армии составляла не менее 100 тыс. человек, и крестьяне были полны решимости добиться выполнения своих требований (свобода хозяйственной деятельности и торговли, восстановление гражданских свобод, демобилизация и денационализация промышленности, «Советы без коммунистов» и др.). Даже после подавления основных очагов восстания к лету 1921 года борьба с отдельными отрядами продолжалась до конца года. Погибло не менее 10 тысяч партийных и советских работников, членов их семей, бойцов Красной армии. С другой стороны, были убиты, искалечены, потеряли кров и имущество десятки тысяч крестьян²⁶.

Крестьянское повстанческое движение периода гражданской войны, особенно такие массовые и длившиеся в течение нескольких лет его проявления, как «антоновщина» и «махновщина», — глубоко противоречивое историческое явление с существенно менявшейся на разных этапах борьбы, то расширявшейся, а то сужавшейся социальной базой. Оно как в фокусе отражало противоречивое отношение крестьян к советской власти. Махновцы, например, трижды заключали военные соглашения с советским командованием о совместной борьбе с белогвардейцами, но вслед за этим вновь сталкивались между собой в жестоком противоборстве. Крестьяне-повстанцы стремились выразить и с оружием в руках отстоять свою, особую правду и интересы. Их действия являлось и реакцией на политику принуждения и насилия со стороны как советских, так и антисоветских государственных органов, их спецслужб и вооружённых сил.

Эти движения раздирались противоречиями, отражавшими природу крестьянства, его неоднородный социальный состав. В них уживались коммунистические уравнительные представления о справедливости, ненависть к господствующим классам, недоверие к городу и государственной власти и её способности понять [123] и выразить в своей политике крестьянские интересы. Повстанческое крестьянское движение эпохи гражданской войны и его лидеров не следует идеализировать и романтизировать, как нередко происходит сегодня. Им чужды были идеалы гуманизма. На силу они отвечали силой, а на жестокость нередко ещё большей жестокостью. Насилие, реквизиции и погромы, стремление «вволю погулять» были характерны для многих повстанческих выступлений.

Нередко крестьянское повстанческое движение в годы гражданской войны именуется «зелёным» и квалифицируется как «третья сила». Впрочем, последняя нередко ассоциируется с умеренными социалистами или с возглавляемыми ими правительствами и движениями летом — осенью 1918 года. Существуют и иные суждения. Например, М. Бернштам убеждён, что народное повстанчество и народное сопротивление эпохи гражданской войны нельзя отождествлять с «зелёным» движением или именовать их «третьей силой», относя последние в историческом смысле к прокоммунистическим силам. «Зелёные» Черноморья и Украины сражались, по его мнению, прежде всего против белых и национальной России, но лишь частично и прерывно против красных. Тамбовское повстанческое движение он считал массовым крестьянским сопротивлением социализму, консервативным и глубоко религиозным и не имеющим ничего общего с «зеленым» движением, кроме внешнего сходства всякого повстанчества²⁷. Но подобные суждения являются весьма спорными.

Существуют различные подходы и попытки исторических аналогий и сопоставлений. Обратим внимание, например, на исследования А. В. Шубина, изучающего махновское движение как анархистский социальный эксперимент в сравнении с аналогичным опытом гражданской войны в Испании. В 2000 году им была защищена докторская диссертация в Институте всеобщей истории РАН, посвящённая этой теме²⁸.

И вновь обратимся к вопросу: Почему устояли большевики против мощного крестьянского движения в годы гражданской войны? В. В. Кабанов даёт этому

следующие объяснения: 1) ориентация крестьян на соблюдение традиционного подчинения власти (власть и есть власть, какова бы она не была); 2) авторитет личного дара вождя (М. Вебер), присущий Ленину и Троцкому; 3) «чары революции» и надежды на «светлое» будущее советской власти; новая власть способствовала раскрепощению личности (от церкви, старой морали, старой администрации, в какой-то мере от общинных традиций и пр., и проистекавшее отсюда ощущение вседозволенности, вседоступности); формирование большевистской пропагандой у крестьян ощущения хозяина жизни; 4) поднятие приоритета бедноты, надежда её (да и, добавим, представителей среднего крестьянства) стать частью власти или через неё возвыситься над односельчанами; 5) индифферентность весьма значительной части деревни; 6) искусственный раскол большевиками деревни летом 1918 года и организация неимущих: 7) активное использование государством фискальных функций возрождавшейся общины; введение круговой поруки при поимке дезертиров, выполнении продразвёрстки и иных повинностей; 8) широкое применение насилия и репрессий; 9) активная организаторская и пропагандистская деятельность большевиков по формированию и в процессе проведения своей политики²⁹. И, разумеется, к вышеизложенному надо добавить вынужденный и весьма своевременный пересмотр большевиками аграрно-крестьянской политики в 1921 году.

Рассматривая конфликт в российском обществе между деревней и городом, крестьянством и государством как один из основополагающих в российской истории начала ХХ века, приведший к крестьянской революции и крестьянской войне, являвшихся важнейшими составляющими гражданской войны в стране, многие современные историки активно исследуют итоги и последствия этих событий.

По мнению С. А. Павлюченкова, например, большевики, победив в гражданской войне белых, фактически проиграли её крестьянству и вынуждены были ввести НЭП³⁰. Вспомним, в связи с этим, и авторитетное мнение известного кооператора и [123] аграрника, члена ЦК партии эсеров и антибольшевистского Верховного управления Северной области С. С. Маслова. Он писал после окончания войны, что крестьянство — «единственный пласт», который, немало потеряв в последние годы, «немало и приобрёл», выдвинувшись тем самым «на авансцену общественной жизни России»³¹.

Довольно распространёнными являются суждения об «архаизации сельского мира» и «примитивизации» всей общественной жизни, а также ослаблении городской цивилизации как результате гражданской войны. Американский историк М. Левин, например, писал: «Русский мужик теперь стал не просто более «традиционным», более мужиком, чем раньше. Повсеместный развал сельского хозяйства и упадок крестьянства приняли более угрожающие результаты в русском обществе, чем когда-либо в новой истории. Наряду с таким превращением сельской страны в еще более «сельскую», крестьянин еще более превратился в «сельского», замыкаясь экономически и культурно, по крайней мере до какого-то времени, в вековую скорлупу, характерную для гораздо более ранних времён. Вся страна из-за этого отставания поневоле значительно отбрасывалась назад. Аграрная революция в России (событие драматическое и имеющее серьёзные последствия) оказалась бесплодной, если не вообще напрасной, по крайней мере, с точки зрения плодотворности её непосредственных результатов»³².

Заметим, что западные исследователи, вообще критически относящиеся к оценке большевиками крестьянства как мелкой буржуазии, традиционно подчёркивают, что это определение тем более утратило всякий смысл в условиях и по окончании гражданской войны. Представитель мелкой буржуазии работает на рынок, а гражданская война перечеркнула практически все результаты предшествующего развития и столыпинских реформ, привела к практически полному свёртыванию товарно-денежных отношений в стране³³.

Интересны размышления В. М. Андреева, автора монографии «Российское крестьянство: навстречу судьбе 1917–1920». По его мнению, в условиях массового подъёма крестьянского движения в 1920–1921 годах

«перед большевиками встала суровая дилемма: либо вызвать на себя обвал общероссийской гражданской войны, либо временно отказаться от своих узкопартийных иллюзий». Они избрали второй путь, провозгласив НЭП. Но «надломленный «военным коммунизмом» хозяйственный механизм деревни и ослабление её морально-нравственной основы трагически сказалось на всей последующей истории крестьянства. Когда после непродолжительной «нэповской оттепели» на деревню вновь надвинулся молох насилия, в виде сплошной коллективизации, она оказалась уже не способной к решительному сопротивлению»³⁴.

В целом, история российского крестьянства в годы гражданской войны в многообразии проблем и подходов к её изучению остаётся актуальной проблемой для российских и зарубежных историков и перспективной областью их дальнейшего сотрудничества.

В социальной истории гражданской войны особое место занимает тема казачества. Она динамично и достаточно плодотворно исследуется в последние годы. Это обусловлено, с одной стороны, собственно историографической потребностью обращения к этой теме, которая многие годы освещалась односторонне, а в известной мере была и запретной, и необходимостью воссоздать всестороннюю социальную историю гражданской войны. С другой стороны, это объясняется общим интересом к историческим судьбам этой самобытной этносоциальной группы русского народа, процесс возрождения которой идёт в последние годы очень активно, а также важностью раскрыть драму казачества в рассматриваемый период. В конце 1917 года в стране было 13 казачьих войск, а казачье население насчитывало около 4,5 млн человек³⁵, представляя собой крупную группу населения, профессионально подготовленную к военной службе, что не могли не учитывать политические противники в разгоравшейся гражданской войне.