Фракционный дух

Классовая борьба*- в деревне 30-х годов

Теоретически коллективизация уравняла крестьянство и устра­нила прежние классовые конфликты в деревне между кулаками и бедняками. На практике же ситуация была сложнее. Во-первых, как говорилось в гл. 5, появилось классовое расслоение в колхозе между привилегированными группами, монополизировавшими ад­министративные посты и работу с техникой, и рядовыми колхоз­никами, трудившимися в поле. Правда, это расслоение смягчалось частой сменяемостью председателей и, следовательно, нестабиль­ностью колхозной управленческой элиты.

Во-вторых, прежние крестьянские «классы» — частью реаль­ные, частью выдуманные большевиками в 20-е гг., мысль о кото­рых, однако, постоянно внедрялась в сознание крестьян с помо­щью неопровержимого факта раскулачивания, — продолжали свое призрачное существование в коллективизированном селе. Один из уникальных вкладов Сталина в марксистскую теорию — открытие, что с уничтожением социальных классов усиливается классовое сознание выживших их представителей⁵¹. Это положе­ние, конечно, применялось к раскулаченным, чья прежняя при­надлежность к социально-экономическому классу кулаков вроде бы больше не существовала. Но кроме того оно применялось, хотя и в меньшей степени, также к тем крестьянам, бедняцкий статус которых подтверждался их вступлением в колхоз на раннем этапе и назначением на должности в колхозной администрации и сель­советах.

Мы уже сталкивались с некоторыми из многообразных случа­ев употребления термина «кулак» в речи крестьян 30-х гг. Термин «бедняк» встречался реже (поскольку имел позитивное, а не нега­тивное значение и меньше годился для доносов), но, тем не менее, оставался в обращении. Он использовался главным образом для демонстрации лояльности и политической благонамеренности, как, например, в невольно комичной преамбуле к жалобе колхоз­ницы Екатерины Беловой в Комиссию партийного контроля:

«Сама я по происхождению дочь бедного крестьянина... Все время была беднячкой и уже перед коллективизацией достигла положения ниже среднего крестьянского хозяйства»52.

Сельский руководитель-коммунист мог указывать на свое бед­няцкое происхождение точно так же и с той же целью, с какой городской коммунист назвал бы себя «сыном рабочего класса». Низкое социальное происхождение служило порукой тому, что он не участвовал в делах старого режима, а продвижение в ряды новой элиты подразумевало, что он выиграл от революции и, сле­довательно, является пламенным советским патриотом.

Более удивителен второй случай употребления данного терми­на: находились крестьяне, все еще писавшие о себе как о бедня­ках в прежнем буквальном смысле слова (т.е. как о нуждающих­ся) 5 и даже 10 лет спустя после коллективизации и, более того,

заявлявшие, что более зажиточные семьи в деревне поносят их и смеются над ними, как до коллективизации. В одном письме 1938 г. крестьянин жаловался, что председатель колхоза, проис­ходивший из зажиточной семьи, презирает бедняков и называет их «вредителями, лодырями и разлагателями»⁵³.

Группа крестьян из колхоза «Серп и молот» Курской области писала в «Крестьянскую газету», что председатель, сын бывшего старосты, плохо обращается с бедняками в колхозе, особенно с се­мьей Гумниковых (которым принадлежат по крайней мере 3 из 5 подписей под письмом). Он (а возможно, его отец) точно так же вел себя до революции, когда «издевался над бедняками, вы­гонял бедных сирот [например, В.З.Гумникова] из хаты». И те­перь продолжает в том же духе, не давая беднякам (в частности, Л.З.Гумникову) лошадь, чтобы поехать в больницу. Более того, он подвергает бедняков дискриминации, выдавая разрешение на отходничество только тем колхозникам, которые в состоянии дать ему взятку⁵⁴.

Другая группа бедняков, из колхоза «Красная заря» Ленин­градской области, жаловалась, что кулаки забрали власть в кол­хозе и систематически злоупотребляют ею:

«Председатель колхоза Михаил Парихин во всем потворствует кулакам и мошенникам. Бывший мясоторговец и владелец коже­венного завода кулак Тимофей Парихин приходится председателю двоюродным братом. В колхозе ему поручают самые выгодные и легкие работы... Бывшие бедняки Арсений Максимов, Мирон Го­лицын и др. имеют работу только летом, а зимой всю работу председатель колхоза распределяет между своими сватьями и ку­мовьями»⁵⁵.

Молодые крестьянские активисты и селькоры, хотя и сравни­тельно немногочисленные, в деревенских сварах служили словно бы громоотводом, притягивающим к себе молнии. Один из них, Лебусенков, председатель сельсовета в Западной области, в 1936 г. написал в газету паническое письмо о преследовании его кулаками. Лебусенков был одним из трех коммунистов в районе. Его величайшим врагом в деревне был Петров, школьный учи­тель, до коллективизации являвшийся зажиточным крестьянином и продолжавший вести единоличное хозяйство, преподавая в школе. Вражда началась после того, как Лебусенков сообщил властям, что Петров бьет своих учеников, и тот получил выговор от районного отдела народного образования.

Петров по доколхозным или дореволюционным меркам был человек с положением: Лебусенков называет его «бывшим цар­ским офицером», очевидно, имея в виду, что он выслужил чин во время Первой мировой войны. А его брат и племянник после рас­кулачивания стали бандитами, так что Лебусенков боялся за свою жизнь: «Прямо мне говорил Петров: "Я тебя еще живого не выпу­щу — имей в виду", — а у него брат и племянник — бандиты, и я боюсь...» После инцидента с Петровым Лебусенков чувствовал

себя обязанным уйти с поста председателя сельсовета, но боялся, особенно потому, что участвовал в раскулачивании в той же де­ревне:

«Ведь я человек не грамотный, молодой, могут отыграться на мне, это я понимаю, и особенно сейчас, нет у нас секретаря Рай­кома ВКП(б) т. Большунова, который бы, конечно, не отдал меня в плен кулакам и жуликам, а ведь я уже работаю 8 лет на Совет­ской работе, много обострился с мужиками в момент раскулачива­ния, да и много людей мстят...»⁵⁶

В сходной ситуации оказался еще один селькор, Максимов, молодой крестьянин из Дорогобужского района, который, вступив в 1932 г. в комсомол, прочел «книги Ленина, Сталина, Маркс Эн­гельса» (sic!) и убедился в реальном существовании классовой борьбы. Это заставило его написать районному прокурору донос на колхозного председателя, бывшего мельника по фамилии Ер­маков, как на кулака, разбазаривающего и расхищающего колхоз­ное имущество и отдавшего все лучшие должности в колхозе чле­нам своей семьи (его мать занималась молокопоставками, сын был счетоводом, отец — колхозным сторожем, а жена заведовала мо­лочной фермой).

Прокурор не отреагировал на сигнал Максимова, зато отреаги­ровали Ермаковы. Максимова немедленно исключили из колхоза. Невзирая на неудачу, он остался в деревне, продолжая досаждать колхозному руководству. Он тайно «собрал актив колхоза около реки в лесочке». Он расследовал проникновение председателя ук­радкой, среди ночи, на колхозный склад. В этом последнем слу­чае Ермаков, догадавшись, что за ним шпионят, взял ружье и вы­стрелил в Максимова. «Что теперь мне делать, — в отчаянии писал тот, — они стали мне угрожать убийством и поджогом моего дома»⁵⁷.

В Калининской области одного селькора выжили из колхоза руководители, которых он критиковал, и вся тяжесть их гнева об­рушилась на его 65-летнюю мать. Она написала в «Крестьянскую газету», рассказав историю своего преследования:

«Мой сын, Румянцев Иван, в течение долгого времени являет­ся селькором разных советских редакций. Посредством чего он разоблачал, невзирая на лица, все чуждое, что мешает развитию социалистического строительства. Но этому настал конец.

Я и мой сын в 1930 г. вступили во вновь организуемый колхоз "Победа", в котором честно работали до 1936 г. Как сына, равно и меня за последнее время правленцы изнуряли. На основе чего сын был вынужден подать заявление об отпуске его в город Ле­нинград на жительство, несмотря что я остаюсь одинокая. После отъезда сына меня, 65-летнюю женщину, правление колхоза вы­чистило с колхоза (те же люди, которых мой сын разоблачил). В то же время, т.е. в конце 1936 г., сельсовет начислил мне госпла­тежей 912 рублей, что противоречило всем советским законам. Срок уплаты дали в течение 24 часов. По истечении указанного

времени сельсовет произвел тщательный обыск в моем доме, взло­мали в амбаре замки и отобрали имущество вплоть до тельного белья...»⁵⁸

«Вредный и беспринципный фракционный дух» царил, по за­ключению следователя НКВД, в мае 1936 г. в колхозе «Ленин­ские дни» Западной области. История конфликта в «Ленинских днях» восходила к периоду коллективизации, возможно, к антаго­низму между тремя маленькими деревушками, объединенными в один колхоз. Он обострился в 1935 г., когда предводитель одной фракции Денис Дольниченков стал председателем. Семеро крес­тьян, занимавшие административные посты в колхозе, были его сторонниками и, очевидно, его креатурами, поддерживали его и двое рядовых колхозников. Оппозиционная фракция возглавля­лась Петром Журавлевым, колхозным ревизором, о котором гово­рилось, что он инвалид, и состояла из 11 рядовых колхозников, включая трех братьев Журавлева. Остальные колхозники, кажет­ся, всего 80 человек, сохраняли нейтралитет.

В августе 1935 г. Петр Журавлев, воспользовавшись своей должностью ревизора, сообщил в райсовет, что в поле осталось несжатым много хлеба. Было проведено расследование, повлек­шее за собой увольнение бригадира Михаила Харитоненкова, при­надлежавшего к фракции Дольниченкова.

Дольниченковская группировка восприняла это как крупную провокацию и нанесла ответный удар. В результате ее интриг бра­тья Журавлева Николай и Егор в августе 1935 г. были отданы под суд за хулиганство, осуждены и посажены в тюрьму. Через 2 дня после вынесения приговора люди Дольниченкова инсцени­ровали покушение на Харитоненкова и попытались свалить вину на Петра Журавлева, цитируя злобные угрозы, высказанные им вечером после осуждения братьев.

В марте 1936 г. Николай Журавлев, освобожденный из тюрь­мы досрочно, вернулся в деревню. Он ухаживал за Екатериной Ивановой, племянницей знатной колхозницы Домны Голубевой, ударницы и депутата, не принадлежавшей ни к одной из фрак­ций. Вечером в день его возвращения в клубе были танцы. После них Николай проводил Екатерину и Домну домой, и его пригла­сили остаться ночевать. Домна уступила влюбленным свою кро­вать и ушла спать в другую комнату. К несчастью, все забыли о слабоумной Домниной сестре Ульяне, делившей с ней спальню. Ульяна, которая не ходила на танцы и к моменту их возвращения уже спала, проснулась, «заметив на койке сестры "ненормальное", подняла шум и затем, выбежав на улицу, подняла тревогу», пере­будив всех соседей. Не разобравшись, что происходит, Домна во-

рвалась в комнату и бросилась на Николая с палкой. Тот оттолк­нул ее, она упала и сломала руку.

Фракция Дольниченкова увидела новую возможность дискре­дитировать Журавлевых и обвинила Николая в попытке убийства сельской активистки (Домны Голубевой). Но этот трюк не удал­ся. По словам следователя НКВД, «конфликт был ликвидирован тем, что Журавлев женился на Ивановой Екатерине»⁵⁹.

История в «Ленинских днях» выделяется тем, что участвовав­ших в ней явно интересовала борьба как таковая, а не достижение какой-либо цели. Более типично для враждующих сторон было иметь в виду ясную цель — добиться власти в колхозе и контроля над его имуществом и распределением должностей. Архивы «Крестьянской газеты» содержат множество примеров такого рода. Зачастую соперничающие фракции в селе/колхозе сменяли друг друга у кормила власти, словно при двухпартийной системе, где район играл роль электората. Одна фракция добивалась на­значения своего ставленника председателем, раздавала своим чле­нам самые важные и вожделенные посты, от бригадира до сторо­жа. Через некоторое время случались какие-нибудь неприятнос­ти — не выполнялись планы госпоставок, сгнивал урожай карто­феля, слишком много колхозников уходили в отход, и колхоз ос­тавался без рабочих рук, или руководство чересчур открыто про­матывало колхозное добро. Противная сторона, видя в этом свой шанс, писала жалобы и доносы властям, которые проводили рас­следование и обнаруживали, что хищения и плохое управление действительно имели место. Район назначал председателя из оппо­зиционной фракции, и все начиналось сначала.

В некоторых случаях соперничающие фракции представляли разные социально-политические группы на селе. Так было, напри­мер, по словам райкомовских аналитиков, консультировавшихся с «Крестьянской газетой», в колхозе «Красный пахарь» Смолен­ской (бывшей Западной) области. «Кулацкую» фракцию возглав­лял Т.И.Шалыпин, в прошлом твердозаданец. К «советской» фракции принадлежал бригадир Зуев, который «в прошлом... вел активную борьбу против кулацко-зажиточной части деревни, за что его и сейчас многие ненавидят». Вероятно, из-за своего про­шлого Зуев не стал занимать пост председателя, когда его фрак­ция была у власти. Эта честь досталась некоему Полякову, воз­можно, в прошлом зажиточному крестьянину, поскольку райком (поддерживавший его) не стал давать ему социально-политичес­кой характеристики. Конфликт Шалыпина — Зуева, развитие которого в эпоху Большого Террора очерчено в следующем разде­ле, годами то и дело возникал на повестке дня в районе, как со­общал страдальческим тоном «Крестьянской газете» заведующий отделом жалоб Смоленского райзо⁶⁰.

Распри нередко порождали сильнейшее взаимное ожесточение. «Ненависть окружает меня за эти дела, если бы не кузнец, то давно бы выгнали», — писал крестьянин из Краснодара⁶¹. Ожес-

точение это отчасти следует объяснять чрезвычайной серьезностью ущерба, который враждующие стороны могли нанести друг другу. Набор карательных мер против своих врагов, непосредственно до­ступных руководству колхоза или сельсовета, варьировал от по­вседневной дискриминации (назначение на плохие работы, отказ дать колхозную лошадь или разрешение на отходничество) до се­рьезных санкций, таких как исключение из колхоза и конфиска­ция имущества. А при поддержке района можно было наказать противников куда суровее — посредством уголовного преследова­ния и приговора к заключению в тюрьму или лагерь: аппарат на­силия Советского государства легко приводился в действие с по­мощью ловко составленного доноса или нужных связей в районе. Читая письма в «Крестьянскую газету», поражаешься тому, с какой беспощадностью и неистовостью воюющие колхозные фрак­ции вновь и вновь наносили друг другу удары, либо непосредст­венно, либо манипулируя государственным аппаратом насилия.

Можно привести в пример 8-летнее сражение между руковод­ством колхоза «Пролетарский рассвет» в Сталинградской области и колхозником А.С.Захаровым. Началось оно в 1930 г., по-види­мому, в связи с коллективизацией. У Захарова, очевидно, вошло в обычай обличать грехи колхозных начальников, пользовавших­ся покровительством руководства на районном уровне, как на колхозных собраниях, так и в письмах с жалобами в вышестоя­щие инстанции. В свою очередь, местное начальство завело обык­новение возбуждать против Захарова уголовное преследование, по каким обвинениям, нам неизвестно. За период 1930 — 1938 гг. За­харов 6 раз был под следствием, 3 раза осужден и в общем и целом провел в тюрьме 4 года. При последнем его аресте, в 1937 или 1938 г., его семью исключили из колхоза. Жена его продала все, что было, и уехала в свою родную деревню, в соседний район. Впрочем, Захаровым повезло: покровители их преследова­телей в районе пали жертвами Большого Террора. После этого За­харова выпустили из тюрьмы, и он перебрался в деревню жены, где смог вступить в колхоз «Комсомол»62.