Использование доносов

Писание доносов, ходатайств и жалоб в сталинской России имело то большое преимущество, что при этом были хорошие шансы получить желаемый результат. Власти внимательно читали такие письма граждан. Это была одна из немногих форм участия в политической жизни, доступных рядовым гражданам; и среди писем разного характера донос оставался самым мощным орудием.

Конечно, гарантий благоприятного исхода для авторов доносов и ходатайств не существовало. Даже если вышестоящая инстанция вмешивалась, выступая в защиту просителя, местные власти могли игнорировать ее указания. Что касается доносов, написание их было не лишено риска. В архивах «Крестьянской газеты» есть упоминания о ряде случаев, когда расследование, вызванное пись­мом крестьянина, заканчивалось арестом автора районным НКВД как смутьяна, тунеядца или представителя «социально-чуждого элемента»⁷⁷. Частые просьбы, чтобы имя автора письма не назы­валось, отражали вполне обоснованный страх, что районные влас­ти могут принять подобные меры, защищая себя и своих ставлен­ников.

Однако спортивный шанс на успешный исход доносительства существовал, не только потому, что власти приветствовали инфор­мацию такого рода и предупредительно на нее откликались, но и потому, что режим подчинялся неким автоматическим рефлексам, которыми умный гражданин мог воспользоваться в своих интере­сах. Важнейшим из них являлась обостренная чувствительность в вопросе о классовых врагах. Если вы хотели руками государства устранить своего врага в деревне, достаточно было назвать его ку­лаком.

В 30-е гг. объявлять своих противников в деревенских распрях или борьбе за власть кулаками стало обычной практикой. В ряде

случаев такие заявления имели под собой некоторое основание: лицо, о котором шла речь, действительно до революции либо в 20-е гг. имело процветающее хозяйство или свое дело, либо кто-то из его ближайших родственников был раскулачен в начале 30-х. Но чаще имели место большие натяжки в самой тривиальной био­графии, когда, например, какой-нибудь давно умерший дядя был торговцем или тещин брат — раскулачен.

Вся прелесть голословных утверждений о чьем-то «кулацком» происхождении заключалась в том, что можно было с увереннос­тью рассчитывать на самую энергичную реакцию советской адми­нистрации. Судя по поведению Западного обкома, известному нам благодаря Смоленскому архиву, власти неизменно посылали в де­ревню следователя, когда звучали такие заявления, и следователи добросовестно прокладывали путь через нагромождения обвине­ний и контробвинений, стремясь ухватить неуловимую истину в вопросе о том, кто кулак, а кто нет. Читая их многостраничные отчеты (которые, между прочим, содержат некоторые интересней­шие социологические исследования российской деревни 30-х гг.), трудно не увидеть, что партия, одержимая страхом перед кулака­ми, стала плясать под дудку крестьян, которые вертели ей, как хотели.

Та же мысль появлялась и у следователей, для которых подоб­ные доносы стали удручающей рутиной. Вообще-то со стороны коммуниста — следователя или руководителя — было неразумно сразу отклонять доносы на «кулаков», поскольку он сам рисковал в таком случае быть обвиненным в том, что симпатизирует кула­кам. Однако порой какой-нибудь руководитель все-таки нетерпе­ливо отмахивался от такого доноса, как это сделал районный про­курор, резко прокомментировавший письмо, которое переслала ему «Крестьянская газета», следующим образом: «Павлов кула­ком никогда не был, и вообще в селении Меретяки кулацких групп не существует, а существует отсутствие труддисциплины, и нет дружественных связей среди колхозников»⁷⁸.

Офицер НКВД, выехавший расследовать донос в колхоз «Ле­нинские дни» Западной области, тоже был настроен скептически. Отметив, что село погрязло в своего рода фракционной борьбе, в которой каждая сторона то и дело обвиняет другую в связях с ку­лаками и торговцами, он заключил, что обвинения эти в общем пустые, хотя и не всегда совершенно безосновательные. Но самое интересное в его рапорте то, что, несмотря на такой вывод и в целом положительное суждение о способностях председателя кол­хоза, на которого поступил донос, он все же рекомендовал смес­тить последнего. Из-за дореволюционных занятий своих родных торговлей, объяснял он, председатель всегда будет мишенью доно­сов со стороны своих соперников в этом разбившемся на фракции селе, и сохранение его на этом посту не стоит таких хлопот^.

Во времена Большого Террора доносы, где шла речь о связях с «врагами народа», неизвестных посетителях или каком-нибудь

сборище, которому можно было присвоить ярлык конспиративно­го, еще успешнее, чем обвинения в «кулацком» происхождении, провоцировали рефлекторную реакцию властей. Это не укрылось от крестьян-доносчиков, и многие из них мгновенно овладели со­ответствующей терминологией. Ближе к концу 1936 г. кто-то на­писал в «Крестьянскую газету», обвиняя председателя колхоза по фамилии Суханов «в сочувствии троцкистско-зиновьевскому тер­рористическому центру», — НКВД счел обвинение беспочвенным, доложив в то же время, что в результате несчастного и его детей «травят» в селе и в школе⁸⁰.

«Троцкист Я.К.Коробцов... стал на путь террора», — воскли­цал в начале 1937 г. один из корреспондентов «Крестьянской га­зеты», колхозник из Курской области⁸¹. (Это значило, как выяс­нилось, что Коробцов совершил нападение на колхозного сторо­жа, пытаясь украсть со склада семенное зерно.) Крестьянин из Краснодарского края, обвиняя правление своего колхоза в том, что оно платит по трудодням только натурой, а не деньгами, за­мечал:

«Вот, читая газету "Крестьянскую" о процессе вредителей, ди­версантов, отъявленных убийц наших родных вождей, невольно и думаешь — нет ли и их здесь руки...»⁸²

Ничто дальше в письме не заставляет предположить, будто сам автор принимал эту идею всерьез и собирался конкретизиро­вать намек. Это была лишь уловка, призванная привлечь внима­ние властей и скорее побудить их расследовать финансовую дея­тельность колхозной администрации.

Сельским интриганам Большой Террор предоставлял золотой шанс прогнать действующих председателей колхоза и сельсовета, связав их с опальными «врагами народа» в районном руководст­ве. Это выглядело вполне правдоподобно, поскольку администра­тивные работники низшего звена почти всегда назначались район­ными руководителями и часто вполне заслуживали названия их клиентов в системе бюрократического патронажа. Есть много при­меров переориентации давних деревенских распрей в соответствии с новым политическим моментом. Селькор, давно имевший зуб на парторга своего колхоза, писал, что теперь он понял: его враг все это время выполнял «троцкистские задания бывшего секретаря Райкома». Другие закоренелые склочники добавили новый аспект в свои доносы на руководителей колхоза, указывая, что те явля­лись протеже двух бывших районных руководителей, недавно ра­зоблаченных как враги народа^.