Н. Бердяев

Апология Сократа

Эталонные тексты

Платон

Я, афиняне, приобрёл эту известность лишь благодаря некой мудрости. Какая же это такая мудрость? Та мудрость, что, вероятно, свойственна всякому человеку. Ею я, пожалуй, в самом деле обладаю, а те, о которых я сейчас говорил, видно, мудры какой-то особой мудростью, превосходящей человеческую, уже не знаю, как ее и назвать. Что до меня, то я ее не понимаю. <...>

Поистине, афиняне, дело обстоит так, где кто занял место в строю, находя его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью и всем, кроме позора. <...> Ведь бояться смерти, афиняне, - это не что иное, как приписывать себе мудрость, которого не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают, наверное, что она - величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество - воображать, будто знаешь то, чего не знаешь? Я, афиняне, этим, пожалуй, и отличаюсь от большинства людей, и если я кому и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, я так и считаю, что не знаю. А что нарушать закон и не повиноваться тому, кто лучше меня, будь то бог или человек, нехорошо и постыдно, это и знаю. Потому неизвестного, которое может оказаться и благом, я никог­да не стану бояться и избегать больше, чем того, что заведомо есть зло. <...>.

Может в таком случае показаться странным, что я даю советы лишь частным образом, обходя всех и во все вмешиваясь, а выступать всенародно перед вами в собраниях и давать советы городу не решаюсь. Причина здесь в том, о чем вы часто и повсюду от меня слушали: со мною приключается нечто божественное или чудесное, над чем Мелет и посмеялся в своем доно­се. Началось у меня это с детства возникает какой-то голос, которым всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет плие заниматься государственным делами. И, по-моему, прекрасно делает, что возбраняет. Будьте уверены, афиняне, что если бы и попытался заняться государственными делами, то уже давно бы погиб и не принес пользы ни себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь за то, что я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-­нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве.

Платон. Апология Сократа / Пер. М. С. Соловьева//

Соч.: в 3 т. Т. 1. М., С. 87, 97-98, 100-101.

Самопознание

Я никогда не чувствовал себя частью объективного тигра и занимающим в нем какое-то место. Я переживал ядро моего «Я» вне предстоящего мне объективного мира. Лишь на периферии я соприкасался с этим миром. Неукорененность в мире, который впоследствии, в результате философской мысли, я назвал объективированным, есть глубочайшая основа моего мироощущения. С детства я жил в мире, непохожем на окружающий, и я лишь притворялся, что участвую в жизни этого окружающего мира. Я защищался от мира, охраняя свою свободу. Я - выразитель восстания личности против рода. И потому мне чуждо стремление к величию и славе, к силе и победе. <...>

...я человек социабельный, люблю общество людей и много общался с людьми, много участвовал в социальных действиях. Мое мышление не уединенное, общение, столкновение с людьми возбуждало и обостряло мою мысль. Я всегда был спорщиком. Тут противоречие, которое вызывало ложное мнение людей обо мне. Я постоянно слышал о себе отзывы, которые поражали меня своей неверностью. Внешне я слишком часто бывал не таким, каким был на самом деле. Я носил маску, это была защита своего мира. Не знаю, чувствовал ли кто-нибудь, когда я очень активно участвовал в собрании людей, до какой степени я далёк, до какой степени чужд. Моя крайняя скрытность и сдержанность порождали ошибочное мнение обо мне. Я наиболее чувствовал одиночество именно в обществе, в общении с людьми. Одинокие люди обыкновенно бывают исключительно созерцательными и не социальными. Но я соединял одиночество с социальностью (это не следует смешивать с социализированностью природы). Мой случай я считаю самым тяжелым, это есть сугубое одиночество. <…>

Есть два основоположных типа людей – тип, находящийся в гармоническом соотношении с мировой средой, и тип, находящийся в дисгармоническом соотношении. Я принадлежу ко второму типу. Я всегда чувствовал мучительную дисгармонию между «я» и «не-я», свою коренную неприспособленность. Вследствие моей скрытности и способности иметь внешний вид не соответствующий тому, что было внутри меня, обо мне в большинстве случаев слагалось неверное мнение и тогда, когда оно было благоприятным, и тогда, когда оно было неблагоприятным. <…>

Острое и длительное переживание греховности ведет к подавленности, в то время как цель религиозной жизни есть преодоление подавленности. И вот я преодолел состояние подавленности, испытал состояние большого подъёма. Это было настоящим внутренним потрясением и озарением. Я летом лежал в деревне в кровати, и уже под утро всё мое существо было потрясено творческим подъёмом и сильный свет озарил меня. Я перешел от подавленности грехом к творческому подъёму. <…>

Я никогда не соглашался отказаться от свободы и даже урезать её, ничего не соглашаться купить ценой отказа от свободы. Я от много мог отказаться в жизни, но не во имя долга или религиозных запретов, а исключительно во имя свободы и, может быть, ещё во имя жалости. Я никогда не хотел связать себя, и это, вероятно, ослабило мою активность, ограничивало возможности реализации… Свобода для меня изначальна, она не приобретена, она есть в priori моей жизни. Идея свободы для меня первичнее идеи совершенства, потому что нельзя принять принудительного, насильственного совершенства. <…>

Всё в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание свободы, через отвержение соблазнов свободы субъектом, может быть, смысл грехопадения. Вспоминая всю свою жизнь, начиная с первых её шагов, я вижу, что никогда не знал никакого авторитета и никогда никого авторитетом не считал. Я просто никогда не имел опыта переживаний авторитета. Я не знал авторитета в семье, не знал авторитета в учебном заведении, не знал авторитета в моих занятиях философией и в особенности не знал авторитета в религиозной жизни. <…>

Бердяев Н. А. Самопознание: Опыт философской

Автобиографии. М., 1991. С. 44, 45-46, 46,56,57.

Н. Бердяев