Формирование творчества Рублева

Мы не имеем сведений о том, у кого учился молодой Рублев, кто был его прямым наставником в искусстве. Однако, всматриваясь в его работы, можно догадываться о том, какие художественные впечатления сформировали его гений, какие мастера служили ему примером на первых порах его деятельности. В Москве он застал не дошедшие до нас кремлевские соборы, расписанные греческими мастерами, их русскими учениками и соперниками. Он видел, как эти соборы наполнялись византийскими иконами, которые тогда в изобилии привозились в Москву из Царьграда. Конечно, он не мог не заметить и те древние иконы и росписи, которые после татар уцелели во Владимире и в Суздале.

Встреча в Москве с таким замечательным мастером, как Феофан, должна была оставить особенно глубокий след в сознании молодого художника. Есть основания полагать, что он мог побывать и в древнем Новгороде, где одновременно с Феофаном работали местные мастера, которые все заимствованное у великого грека перетолковывали на русский лад.

В годы собирания земли русской московские летописцы стремились свести воедино местные летописи и на этой основе выработать общерусскую точку зрения на то, что происходило в мире. Нет ничего удивительного в том, что и Рублев откликался на многое из того, что было создано его предшественниками, работавшими в различных русских городах. Одиноким в своих исканиях он себя никогда не чувствовал.

Говоря о формировании молодого художника, нельзя не высказать одного предположения. Может быть, со временем оно будет подкреплено, может быть, в него будут внесены существенные поправки. Во всяком случае, в настоящее время без него многие особенности Рублева выглядят загадочными. Речь идет о воздействии античной классики. Античная классикаСходство многих работ Рублева с античностью отмечалось уже давно. Но до сих пор видели в этом преимущественно счастливые совпадения. Или же объясняли это сходство тем, что Рублев следовал византийскому искусству эпохи Палеологов, которое, в свою очередь, лучшими своими достижениями обязано возрождению эллинистических традиций. Классическое начало у Рублева принято было сводить к перепевам уцелевших элементов старины.

Между тем, внимательное изучение его работ заставляет полагать, что Рублев близко подходил к основоположным принципам античной классики. Как это могло произойти у художника, если он не покидал пределы своей страны? На этот вопрос могут быть различные ответы. Сношения Москвы с Константинополем были тогда обычным явлением. Русские люди часто посещали византийскую столицу, а также Афон. Оттуда привозились в Москву древние лицевые рукописи и слоновые кости, могли привозиться и серебряные блюда VI–VII веков, в которых с редкой чистотой сохранена классическая традиция. Для чуткого художника достаточно беглого впечатления, чтобы угадать сущность поразившего его образа и вобрать его в себя. Винкельман почти не видел греческих подлинников, но он верно угадал характерные черты классики.

Возможно, что молодому Рублеву привелось увидеть какие-то образы греческой классики и что потому она на всю жизнь стала для него мерой совершенства. Он не стал художником-гуманистом, художником-археологом, эрудитом, каким в Италии был Мантенья. У Рублева большую роль играло интуитивное угадывание, чем достоверное знание. Во всяком случае, классика, строгая классика V века до н. э., неизменно служила ему примером. Он чуял ее и под покровом византийских наслоений и стремился проникнуть к ней. И что самое замечательное — он верно оценил в ней не столько отдельные мотивы, но прежде всего то, что она через видимость вещей ведет нас к пониманию их сущности.

Можно предполагать, что знакомство Рублева с образцами античной классики было для него чем-то вроде «угольного прикосновения» серафима к устам пророка. Оно раскрыло его глаза на мир прекрасного и пробудило в нем пророческий дар.

Правда, эллинство вызывало к себе в Древней Руси недоверие, даже отвращение. «Эллинская прелесть» — это слово равносильно было осуждению, проклятию еретиков. Однако это было далеко не повсеместно. На Руси знали олицетворения времен года — «дев, сплетающих персты и подвижным хороводом составляющих образ доброчинного бытия». В летописном повествовании о Куликовской битве говорится о двух женах — «одна с эллинским голосом, другая, как девица, в свирель играющая!». Не признаваемая открыто греческая мифология все же обладала для русских людей своим очарованием. Епифаний жалел, что в молодости не учился философии в Афинах. То, что не суждено было Епифанию, то удалось совершить Рублеву. В его лучших созданиях мы чуем «смущенной душой» отзвуки «эллинской речи».