От мадригала к эпиталаме

Между мадригалом - объяснением в любви! - и свадебной песней, именуемой со времен античности эпиталамой, связь несомненна, хотя далеко не всякий мадригал бывает увенчан эпиталамой.

Чтобы разобраться в жанровых особенностях мадригала, обратимся к «Евгению Онегину», где Пушкин не раз вспоминает о мадригале и почти всегда с заметной иронией.

Так, в четвертой главе (строфа XXXI), предварительно дав язвительную характеристику альбома уездной барышни, поэт особо подчеркивает:

Не мадригалы Ленский пишет

В альбоме Ольги молодой;

Его перо любовью дышит,

Не хладно блещет остротой;

Что ни заметит, ни услышит

Об Ольге, он про то и пишет.

И полны истины живой,

Текут элегии рекой.

Тогда как в следующей главе (строфа XLIV) коварный соблазнитель Онегин, флиртующий с Ольгой во время мазурки,

Ведет ее, скользя небрежно,

И, наклонясь, ей шепчет нежно

Какой-то пошлый мадригал.

Различные чувства, разные отношения диктуют антитезу жанров. Серьезность переживаний и намерений Ленского обязывала его вписать в альбом элегию о безответной любви в надежде, что легкомысленная красавица в конце концов ответит на страсть поэта.

Мадригал был допустим лишь при легком увлечении. Он краток, подобен мимолетному роману, в нем всего две, три, четыре, но не более двенадцати строк. Искренность тут вовсе не обязательна, важно, чтобы прозвучал комплимент кокетке, пусть даже нежность выражения будет чуточку преувеличена. Ей это льстит, однако всерьез та, которой адресован мадригал, его не примет. Элегия - другое дело, там грусть и тоска неподдельны, хотя тоже порой преувеличены. Мадригалу необходимы остроумие и гипербола, шутка и немножко грусти, оттого автор, дескать и не посягает на взаимность, что чувствует себя недостойным ее внимания. Словом, светское кокетство, игра во влюбленность.

Но почему же мадригал «пошл»? Да потому, что все альбомы были испещрены мадригалами, выдумывать новые комплименты стало невозможно, лесть неустанно повторялась, превращаясь в очевидную фальшь. Ответ все в том же Онегине:

Бывало, нежные поэты

В надежде славы и похвал

Точили тонкий мадригал

Иль остроумные куплеты...

Когда блистательная дама

Мне свой in quarto подает,

И дрожь, и злость меня берет,

И шевелится эпиграмма

Во глубине моей души,

А мадригалы им пиши!

(Глава четвертая, строфа XXX)

В пушкинскую эпоху мадригалы были в моде, салонный этикет был немыслим без поэтических комплиментов. Пушкин отдал дань мадригалу, уснащая похвалы чуть приметной усмешкой, хотя мадригалы в первой четверти девятнадцатого века принадлежали и высокой литературе.

В литературный обиход русского общества мадригал ввели Сумароков, И.И. Дмитриев, В.Л. Пушкин, сочинявшие мадригалы нередко по образцу французских. Да и сам лицеист Пушкин оттачивал перо, переводя мадригалы Вольтера.

Русские поэты переняли мадригал у французов, следуя общепринятым образцам жанра. Первое определение мадригала было дано все тем же Н. Буало. Сопоставляя его с балладой, теоретик классицизма в «Поэтическом искусстве» замечает:

Он проще - Мадригал, но в нем изящный слог:

Любовь и нежность в нем вздыхают между строк.

Мадригал культивировался в аристократических салонах, например, мадам Рамбуйе. Он соответствовал тому напыщенному жеманному стилю, который считался хорошим тоном у французской знати, избегавшей искренности и естественности. Мадригал был средством выражения преувеличенной любезности, выступал антиподом эпиграммы, но изрядно преувеличенные восхваления порой превращали похвалу в хулу. Мадригал - это своего рода виньетки, украшение, привлекающее неожиданным финалом. В мадригале, как в эпиграмме, pointe совершенно обязателен.

Русское дворянство переняло мадригал у французов вместе с языком светского общения. Между тем мадригал не всегда был безделушкой, в эпоху Возрождения мадригалы Ф. Петрарки, Д. Боккаччо, Ф. Сакетти, а затем П. Ронсара и других поэтов выражали страсть и мысль.

Воспевая мадонну Лауру, первый итальянский гуманист прибегает, наряду с сонетами, и к мадригалу:

Смотри, Любовь: для донны молодой

И власть твоя, и скорбь моя презренна.

О, как она меж двух врагов надменна!

Ты вся в броне, - она ж в тафте простой

Плетя косу, сидит в траве босая,

Меня презрев, тебя не замечая.

Я полонен; но если, сострадая,

Могла б помочь ты силой стрел твоих, -

Отмсти, Владычица, за нас двоих!

(Перевод А. Эфроса)

Для Ф. Петрарки обращение к богине любви продиктовано желанием прославить земную женщину, он ставит вровень любовь земную и любовь небесную. Поэт неподдельно искренен, но стоит перенести эти же стихи в более позднюю эпоху, они покажутся чрезмерно риторичными или даже напыщенными. Происходит постепенное снижение жанра, мадригал перестает претендовать на искренность, но становится средством этикета на исходе эпохи Возрождения. Известны мадригалы, созданные поэтессой Гаспарой Стампа, посвященные возлюбленному.

Происхождение термина не вполне ясно. Mamdra - стадо, и тогда мадригал - пастушеская песнь? Но madrigale (итал.) - происходит от одного из испанских городов с похожим названием и означает любезность, комплимент. А. Квятковский указывает, что итал. madrigale образовалось от позднелатинского marticale и в этом случае означает любезность, комплимент.

Ни одна из версий генезиса термина не представляется бесспорной.

Что же касается ближайших родственных жанровых связей, то мадригал краткостью стиха близок сонету, любовная мольба сближает их также. Элегия протягивает нить связи к мадригалу, ибо в обоих жанрах речь идет о любви без взаимности. Отсюда элегическая печаль в мадригале, но несколько наигранная.

Острословие необходимо создателю мадригала не в меньшей степени, чем автору эпиграмм. Граница между ними тоже весьма условна, стоит перехвалить красавицу, да еще малость косноязычно, - и вот уже не мадригал, а эпиграмма. Об этом поведал в известном четверостишии И.И. Дмитриев, позаимствовав его из французской лирики предшествующего столетия:

Поэт Оргон, хваля свою жену не в меру,

В стихах ее с Венерою сравнял -

Без умысла жене он сделал мадригал

И эпиграмму на Венеру.

Откровенной насмешкой звучит «Мадригал полковой даме» Н.С. Гумилева:

Как гурия в магометанском

Эдеме, в розах и шелку

Так Вы в лейб-гвардии уланском

Ее величества полку.

Это лишний раз обнаруживает, что границы между жанрами прозрачны, что было очевидно уже на исходе классицизма, а особенно ясно стало в романтическую эпоху. Мадригал требовал безукоризненного вкуса: галантность предполагает хорошие манеры.

А.С. Пушкин, оставивший заметки на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова, строго осудил иные из его мадригалов. Приведем примеры:

Мадригал новой Сафе
Ты Сафо, я Фаон; об этом и не спорю: Но к моему ты горю, Пути не знаешь к морю.	Переведенное острословие - плоскость.
Мадригал Мелине, которая называла себя Нимфою
Ты нимфа, Ио; нет сомненья! Но только... после превращенья!	Какая плоскость!

В наше время сказали бы, вероятно, не плоскость, а пошлость, но две строчки мадригала и впрямь грубы и вульгарны.

Одно из непременных требований к мадригалу - изящество неожиданной мысли. Вот как это выглядело у М.Ю. Лермонтова в мадригале Бухариной:

Не чудно ль, что зовут вас Вера?

Ужели можно верить Вам?

Нет, я не дам своим друзьям

Такого страшного примера!..

Поверить стоит раз... но что ж?

Ведь сам раскаиваться будешь,

Закона веры не забудешь

И старовером прослывешь!

О том, на сколько был популярен в России мадригал в начале девятнадцатого столетия, можно судить по небольшой книжечке под названием «Опыт русской антологии», напечатанной в Санкт-Петербурге Иваном Слениным в 1828 году. Составил томик стихов современных поэтов Михаил Яковлев. Это было первое русское собрание цветов, - так переводится само слово антология. Михаил Яковлев включил в антологию эпиграммы, мадригалы, эпитафии и другие малые лирические жанры, которые он извлек из книг и журналов. Некоторые стихи А. Пушкина, А. Дельвига, В. Туманского, И. Дмитриева, О. Сомова прежде нигде еще не были напечатаны, за что составитель выразил своим друзьям особую благодарность.

Мадригалов в антологии особенно много. Кажущаяся легкость жанра, опыт французских авторов мадригалов создавал иллюзию, что любому поэту мадригал принесет славу. Но всегда ли мадригал был оригинален? Вот образец творчества В.Л. Пушкина:

«Мужчины счастливы, а женщины несчастны,

Селеста милая твердит:

Судьба прелестною свободой их дарит,

А мы всегда подвластны».

- Так что ж? Поспорю в том, прекрасная, с тобой,

Я вольность не всегда блаженством почитаю:

Скажи: ты сердцу мил! - свободу и покой

Тотчас на цепи променяю.

Дядину тяжеловесность предстояло преодолеть гениальному племяннику. Но в таком же духе сочиняли мадригалы Н. Остолопов, Саларев, М. Милонов, А. Измайлов, А. Нахимов и многие другие второстепенные поэты, варьирующие все ту же мысль: ради красоты они не прочь расстаться со свободой.

Туманский, которого Пушкин пародировал в элегиях Ленского, сочинил мадригал, посвященный Аделаиде Л. Чем «хорош» мадригал? Да тем, что к нему подойдет любое женское имя, ни единой черты красавицы Аделаиды Л. поэт в портрете не заметил:

Вы все имеете, чем нежный пол гордится

Приятности, красу и свежесть юных лет

Кто знает разум ваш - дивится,

Кто знает сердце - тот свое вам отдает.

Авторы мадригалов старались по возможности избегать реальных имен, заменяя их условными. Если судить по мадригалам, то самыми распространенными на Руси именами были: Алина, Амина, Лаиса, Нисса, Селина, Лила, Дорида и проч. Недаром же мамаша Татьяны Лариной в девичестве была дружна с княжной Алиной, а выйдя замуж стала звать Селину Акулькой. Но это так à propos.

То, что мадригал становился неким универсальным комплиментом, стало причиной его быстрого угасания.

Следует оговорить, что мадригал необязательно посвящался красавице, мадригал - похвала любому человеку - частному лицу или государственному мужу. Посетив сельское кладбище, растрогавшись, на могиле отца Татьяны и Ольги

Владимир тут же начертал

Ему надгробный мадригал.

(Глава вторая, строфа XXXVII)

Но все же гораздо чаще мадригал посвящали светской красавице. Еще один характерный пример умирания жанра из антологии Михаила Яковлева, который Нахимов посвятил прекрасной женщине. Имя на этот раз не указано:

Для глаз твоих и боги властны

Забыли б горний свой чертог, -

А здесь в твоих объятьях страстных

Из смертных всякий был бы бог!

Нахимов лучше выдумать не мог.

Чтобы вдохнуть жизнь в архаичный салонный жанр лирики, нужен был талант пушкинского масштаба. Молодой поэт увлечен малыми жанрами, будь то эпиграмма, эпитафия или мадригал, которому он возвращает экспромтность и искрометность, а главное - он практически не создает безадресные мадригалы. В его коротких летучих строках всегда угадываются знакомые черты и потому комплимент более утонченный. Поначалу Пушкин в мадригалах откровенно традиционен, пользуясь уже сложившейся поэтикой жанра:

О дева - роза, я в оковах;

Но не стыжусь твоих оков:

Так соловей в кустах лавровых,

Пернатый царь лесных певцов,

Близ розы гордой и прекрасной

В неволе сладостной живет

И нежно песни ей поет

Во мраке ночи сладострастной.

Поэт в мадригале разрабатывает мысль, заявленную впервые Петраркой: «У ней в плену неволи я не знаю...» Но жизненный опыт лирического героя или самого поэта придает чувству всякий раз новизну.

Любопытно, что первый свой мадригал в 1816 г. Пушкин посвящает не «предмету страсти нежной», друзьям:

Богами вам еще даны

Златые дни, златые ночи,

И томных дел устремлены

На вас внимательные очи.

Играйте, пойте, о друзья!

Утратьте вечер скоротечный:

И вашей радости беспечной

Сквозь слезы улыбнулся я.

Пушкин порой создает идеальный мадригал со всеми его мифологическими атрибутами и устойчивой символикой:

Есть роза дивная: она

Пред изумленную Киферой

Цветет румяна и пышна,

Благословенная Венерой.

Вотще Киферу и Пафос

Мертвит дыхание мороза-

Блестит между минутных роз

Неувядаемая роза...

Но автор ставит под мадригалом дату создания: 1 апреля 1827 г. и заставляет тем самым отнестись к нему как к шутке, как к пародии на мадригал.

В мадригалах, а их у Пушкина немало, вдруг прозвучит мысль тревожная и серьезная. Уезжая в Петербург, поэт посвящает в 1827 г. мадригал Ек. Н. Ушаковой, восемнадцатилетней красавице, которой он был увлечен в те поры:

В отдаление от вас

С вами буду неразлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, -

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен?

Ничего себе pointe? Здесь явно покоя не дает память о казненных декабристах. Исследователи относят к мадригалам такие известные пушкинские стихи, как посвящение княгине З.А. Волконской, которые поэт отправил ей вместе с поэмой «Цыганы» («Среди рассеянной Москвы...»), стихотворение «Ее глаза», обращенное к А.О. Смирновой-Россет («Она мила - скажу меж нами...») и некоторые другие, которые не укладываются в рамки мадригала. Во-первых, они куда длиннее дозволенных в мадригале двенадцати строк. Во-вторых, что еще более существенно, в первом стихотворении содержание отнюдь не шуточное, а восхищение З.А. Волконской носит достаточно серьезный характер. Мысль в этих стихотворениях преодолевает ограниченность мадригала, которому свойственна игра, условность, притворство, а не подлинное чувство.

После Пушкина мадригал хиреет. Он исчезнет в шестидесятые годы прошлого века вместе с оскудением светской салонной культуры. Разночинцы не могли сочинять мадригалы, ибо этот жанр аристократичен по своей поэтике и содержанию. Восхищение Прекрасной Дамой стало выражаться в других формах (сонете, поэме, стихотворном цикле), постепенно он интегрировался в другие жанры.

Уяснив, что за мадригалом вовсе необязательно последует эпиталама, обратимся к жанру свадебной песни.

Различие между мадригалом и эпиталамой в том, что в первом случае автор взывает к Амуру, а в эпиталаме восхваляют Гименея. Вспомним самый известный русскому слушателю образец жанра - Эпиталаму из оперы Рубинштейна «Нерон». Это великолепное подражание древним:

Пою тебя, о Гименей!

Ты воссоединяешь невесту с женихом...

Правильнее следует определить эпиталаму не как свадебную песнь, а как брачную, так как в ней делается акцент на радостях брачного ложа. В силу особенностей русской ментальности эпиталама не привилась на русской почве.

Существует следующее определение жанра, который в античности имел форму мужского рода: «Эпиталамий - в др. гр. мелике песнь, исполнявшаяся хором юношей и девушек перед входом в брачный покой (гр. thalamos) с пожеланиями счастья молодым. Наиболее ранние образцы сохранились в фрагментах из стихотворений Сапфо. В римской литературе известны Эпиталамы, сочиненные Катуллом (стих. 61, 62, 64), а в более позднее время (IV-V вв.) Авсонием, Клавдианом, Сидонием Аполлинарием».

Эпиталамий получил широкое распространение в западноевропейской культуре благодаря трем дошедшим до нас стихотворениям Катулла. Эпиталамы оставались как хоровые песни, которые детально воспроизводят весь свадебный обряд.

Комментируя «Эпиталамий Винии и Манлия Торквата», М.Л. Гаспаров отмечает, что в стихотворении Катулла строго соблюдена последовательность свадебного ритуала, принятого в Риме: «Пять частей стихотворения - славословие богу Гименею (ст. 1-75), песня перед домом невесты (76-120), во время шествия (121-155), перед домом жениха (156-190) и перед порогом брачного покоя (191-235): эпиталамий в узком смысле слова».

В русской лирике аналогий эпиталаме почти нет. Опыт В. Тредиаковского, написавшего «Стихи эпиталамические на брак его сиятельства Александра Борисовича Куракина и княгини Александры Ивановны», долгое время оставался единственным в этом жанре. Затем была создана А. Фетом «Эпиталама графу Л.Н. Толстому»:

Кометой огненно - эфирной

В пучине солнечных семей,

Минутный гость и гость всемирный,

Ты долго странствовал ничей.

Сам А. Фет в письме к Толстому от 20 октября 1862 г. назвал свою эпиталаму «астрономической». В следующих двух строфах поэт устремлен к небесам: новобрачный сравнивается в них с «звездой нетленной», вновь с кометой, устремленной к солнцу. Автор пытается несколько обновить поэтику эпиталамы, поскольку у него не фигурируют, как это бывало в античности, небожители, но стремясь возвысить брачную церемонию, он уподобляет земное событие небесному. В заключительных двух строфах звучит традиционная мысль о тяготах одиночества и счастии вдвоем:

Довольно странствовать по миру,

Пора одно, одно любить.

Пора блестящему эфиру

От моря сушу отделить,

Забыть вражды судьбы безбрачной,

Пути блудящего огня,

И расцвести одеждой злачной

В сияньи солнечного дня.

Эпиталама Фета - типичное стихотворение на случай, оно и не предназначалось для печати. Как не публиковалось и другое стихотворение на случай «На бракосочетание великого князя Павла Александровича и великой княгини Александры Георгиевны» (9 мая 1889), которое тоже с некоторой натяжкой можно причислить к жанру эпиталамы.

И, наконец, эпиталама И. Северянина:

Пою в помпезной эпиталаме

- О, Златолира, воспламеней! -

Пою безумие твое и пламя,

Бог новобрачных, бог Гименей.

По существу, немногие примеры и заключают в себе эволюцию эпиталамы в России.

На Западе эпиталама продолжает жить в мрачном средневековье. Как отмечал Й. Хейзинга, распевались песни, воспевающие плотские радости брака, вопреки тому, что святость брака регулировалась религией и находилась во власти церкви: «Весь этот эпиталамический арсенал с его бесстыдным насмешничаньем и фаллической символикой составлял некогда часть сакрального обряда праздника свадьбы. Церемония вступления в брак и празднование свадьбы не отделялись друг от друга: это было единой великой мистерией, высшее выражение которой заключалось в соединении супружеской пары. Затем явилась церковь и взяла святость и мистерию на себя, превратив их в таинство брака».

Но: «Никакая церковная благопристойность не могла заглушить этот страстный крик жизни: «Hymen, o Hymenaee!»

Однако и в западноевропейской лирике жанр эпиталамы не слишком распространен. Й. Хейзинга приводит в пример эпиталаму Дешана Эсташа (вторая половина XIV в.). Известна эпиталама английского поэта Эдмунда Спенсера (1595). Очевидно, что эпиталама обратилась в свадебный обряд и церемонию, действо с элементами импровизации вытеснило сложившийся в греческой и римской лирике жанр.