Введение. Эпический мир или эпический текст?

ЛЕКЦИЯ II. СТРУКТУРА ЭПИЧЕСКОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Слово «эпос» в русской культурной традиции обозначает и литературный род, и один из жанров, относимых к этому роду, – эпопею (иногда в этом случае употребляется термин «героический эпос»). Двойственность значения вынуждает к оговоркам: «в широком смысле», «в узком смысле». В западноевропейской традиции, как свидетельствует справочная литература, существует аналогичное двузначное выражение «эпическая поэзия»[43]. В то же время используются термины «эпика» для обозначения одной из трех основных групп литературных произведений или одной из трех «естественных форм поэзии» (Гете) и «эпопея» – для характеристики определенного исторически сложившегося типа художественной структуры (жанра)[44]. Этот подход к литературоведческой терминологии представляется нам более предпочтительным. Дело, однако, как увидим далее, не только в выборе термина для обозначения предмета наших размышлений.

Двузначность слова «эпос» или выражения «эпическая поэзия» сложилась исторически, а потому, при всех ее неудобствах, ее нельзя игнорировать. Эпопея в течение многих веков считалась наиболее адекватным воплощением одной из основных возможностей или одного из направлений развития всякого словесно-художественного творчества. Следовательно, и сам этот тип творчества именовался так же, как его величайшие образцы. Обнаруженные в них структурные особенности или «законы» строения послужили меркой для оценки и исходным пунктом для изучения близких к эпопее жанров, включая и роман.

Лишь к середине ХХ в., как мы уже говорили, различия между двумя способами изучения литературных произведений – описанием их исторически сложившихся разновидностей (жанров) и конструированием их «идеальных типов» – было осознано как принципиально значимая методологическая проблема. «Теоретический» характер категории рода применительно к «эпосу» и выразился в следующей дилемме: либо структурные особенности изображенного мира в эпопее и воплощенное в них «эпическое миросозерцание» экстраполируются на ряд других, более поздних и в разной степени близких к эпопее жанров (роман, иногда – повесть, еще реже – рассказ). Либо приходится, отказавшись от «метафизических» попыток эксплицировать «родовое содержание», долженствующее (по неизвестной причине) быть общим, например, для эпопеи и романа, сосредоточиваться на особенностях текста произведений, относимых обычно к эпике, чтобы в них найти надежные и убедительные признаки «родовой» общности.

Первый путь решения проблемы характерен для традиционной философии искусства, связанной с традиционной же поэтикой; второй – для поэтики ХХ века.

Первый подход «в чистом виде» сохранился лишь в некоторых, уже явно устаревших, определениях эпоса как рода[45]. Однако он продолжает оказывать существенное влияние на поэтику в другой области: в исследованиях, посвященных проблеме так называемого «романа-эпопеи». На общем фоне чрезвычайно популярных у нас в ХХ в. описательных работ такого рода немногие более продуманные исследования выделяются благодаря идее, согласно которой историческое назначение романа состоит как раз в том, чтобы он стал подобием эпопеи («роман – эпос нового времени»). И, следовательно, осуществившие это назначение «синтетические» или «открытые» формы должны быть противопоставлены другим формам этого жанра, не являющимся «подлинными», «настоящими» романами[46].

Второй подход отражен в более современных определениях понятий «эпос» (в «широком смысле») или «эпика», в которых сделан акцент на повествовании («эпос – повествовательный род»), причем учитывается не только место «повествования» как речевой формы в тексте произведения, но и его функции посредничества и вместе с тем создания временнóй дистанции (событие рассказывания во времени всегда позже рассказываемого события)[47].

Проблема «эпики» заключается, таким образом, в отсутствии закономерной связи между традиционными представлениями о типе художественного образа мира и современными представлениями о типе художественного текста. При этом недостаток первых (моделируемый тип произведения соотносится почти исключительно с одним эпическим жанром – эпопеей) компенсируется тем достоинством, что этот подход имеет в виду содержательное (смысловое) целое. И наоборот, преимущество второго подхода – опора на вполне определенные, поддающиеся наблюдению и точному фиксированию особенности текста – снижает тот недостаток, что признаком «родового» типа текста признается только одна особенность: преобладание повествования над прямой речью персонажей и, следовательно, доминирование функций, связанных с этой формой.

Казалось бы, напрашивается поиск золотой середины. К ней ближе, по-видимому, характеристика эпики у Геро фон Вильперта, где наряду с несводимостью полноты изображенной жизни к действиям героя, отсутствием ограничений в пространстве и времени и необходимой для драмы устремленности к развязке (все это не всегда бывает даже и в романе, не говоря уже, например, о новелле) отмечены также собственная весомость каждого эпизода и вообще самостоятельность частей[48].

Однако одним только стремлением удержаться от крайностей решение интересующей нас проблемы не обеспечивается. Суть дела в том, что два противостоящих, как мы только что заметили, аспекта проблемы эпики (создает ли ее специфику изображенный «мир героя» или текст как носитель «события рассказывания») в действительности представляют собой взаимообусловленные и взаимодополняющие грани словесно-художественного произведения «как такового». Речь идет о соотношении события, о котором говорится в произведении, и события самого рассказывания. Презумпция их единства не мешает ему оставаться, как мы убедились, не раскрытым в теории эпического произведения.

В этой связи вряд ли стоит отказываться от попытки определить исторически устойчивые структурные особенности текста эпических произведений. Если бы такая попытка оказалась успешной, она могла бы стать исходным пунктом сопоставления жанров, которые принято относить к эпике, и, следовательно, – отправной точкой для создания теоретической модели эпического произведения.