2018-03-09
238
Российское корпоративное законодательство, разрабатываемое по алгоритмам континентальной юридической техники, в полной мере страдает своеобразной "неповоротливостью" силлогистической конструкции позитивного права*(722). По словам португальского правоведа Х. Антунеса, отношения межкорпоративной зависимости регулируются в России на основе дуалистического подхода*(723).
Его общая суть отражается в двух началах: признание ограниченной ответственности в качестве генерального принципа существования юридических лиц и легальное закрепление возможности отступить от него в ситуациях, когда действия дочернего общества были вызваны чрезмерным влиянием со стороны основного*(724).
К сожалению, юридические формулы ст. 105 ГК, ст. 6 Закона об АО и ст. 6 Закона об ООО, определяющие право кредитора дочернего общества призвать к ответственности основное общество, de lege lata не могут обеспечить гибкой и сбалансированной защиты интересов, затрагиваемых отношениями межкорпоративной зависимости*(725).
|
|
|
Впрочем, явилось бы заблуждением предполагать, что гораздо более "опытное" законодательство развитых континентальных правопорядков - той же Германии, Франции, Италии или Швейцарии - в решении вопроса ответственности из отношений межкорпоративного контроля и зависимости достигло уровня de lege ferenda, и его можно просто-напросто скопировать в отечественный нормативный корпус*(726).
Попытки зарубежных юристов континентального права сформировать логически выверенный стандартный подход к решениям по делам о злоупотреблении материнскими компаниями контролем над дочерними - а таковые активно были предприняты, например, в Германии, обладающей наиболее глубокими наработками в рассматриваемой области - пока нельзя считать ни успешными, ни завершившимися*(727).
"Революционная", по мнению многих исследователей, доктрина "признанных de facto групп компаний" (qualifizierter faktischer Konzern), которую сформулировал Верховный суд ФРГ в решениях 1970-1980-х гг. по делам с участием дочерних предприятий в форме GmbH, так и не смогла выйти за рамки судебной практики*(728).
Доминирующие позиции внутри названной доктрины заняла концепция ответственности из статуса/положения (Zustandshaftung), выступающая противовесом концепции ответственности из поведения (Verhaltenshaftung).
Согласно концепции Zustandshaftung для возложения на господствующее предприятие (herrschende Unternehmen) ответственности по обязательствам дочерних предприятий (abhangige Unternehmen) было достаточно существования долгосрочного и всеобъемлющего воздействия (existenzvernichtender Eingriff) на дочернюю компанию со стороны материнской. Вопрос о том, насколько воздействие со стороны господствующей компании на дочернее общество в реальности наносило последней урон, подрывая тем самым принципы должного и рачительного поведения господствующего общества по отношению к "дочке", - вопрос, имеющий первостепенное значение для Verhaltenshaftung - концепция Zustandshaftung обходила*(729).
|
|
|
Резоны игнорирования очевидны: достоверное выяснение судами причинно-следственных связей поведения участников межкорпоративной зависимости на основе существующих юридических процедур позитивного права едва ли достижимо. Тем не менее "спасительным" оправданием некоторой механистичности и "автоматизма" Zustandshaftung это не послужило. В решениях "Bremer Vulkan" (от 17 сентября 2001 г. - II ZR 178 / 99); "Bremer Vulkan II" (от 25 февраля 2002 г. - II ZR 196 / 00), "KBV" (от 24 июня 2002 г. - II ZR 300 / 00), "Trihotel" (от 16 июля 2007 г. - II ZR 3 / 04) Верховный суд ФРГ обозначил новый этап поиска логических "комбинаций", которые законодатель мог бы использовать против злоупотреблений отношениями зависимости. При этом суд сместил акцент своего внимания с поведения материнских обществ на поведение менеджмента субъектов контроля и зависимости*(730).
Суммируя вышесказанное, можно констатировать - на сегодняшний день в семье континентального права не сформирована универсальная, полностью работоспособная юридическая техника урегулирования проблемы злоупотреблений из отношений зависимости для так называемых de facto концернов / групп компаний, коих не только в Германии, но и в остальном мире абсолютное большинство.
С другой стороны, существует опыт общего права. Его основу составляет концепция "проникновения под корпоративный покров" (piercing the corporate veil), дополняемая альтернативными теориями, не имеющими пока значительного распространения: например, теорией ответственности предприятия (enterprise approach) или ответственности бизнес-единицы (business entity liability), к которой ряд ученых причисляют и ответственность за произведенный продукт (product liability)*(731).
Действительно, концепция "проникновения под корпоративный покров" отличается проработанностью деталей и процедуры. Прецедентов с использованием концепции "проникновения" множество, благо она активно используется с конца XIX в., тогда как принципы ее начали формироваться гораздо раньше*(732). Но есть обратная сторона, в чем-то вполне естественная для прецедентного права. Применение этой концепции крайне избирательно. Результат применения зачастую непредсказуем, поскольку в большой степени зависит от взглядов судей и набора прецедентов, на основе которых реализуется "проникновение". Содержание концепции нередко апеллирует к метафорам и судебной риторике, а потому чрезвычайно плохо поддается формализации - сетуют юристы общего права*(733).
Как следствие, англосаксонская концепция "проникновения под корпоративный покров", за исключением некоторых звеньев ее юридической техники, едва ли может быть в полной мере и безболезненно инкорпорирована в традиции нормотворчества позитивного права*(734). Кроме того, как мы видели, сама по себе она не лишена "слабых мест".
Сухой остаток изложенного: более ста лет поиска оптимальной формулы регулирования межкорпоративной зависимости - и лишь с переменным успехом.
Осмелимся высказать предположение, что концептуальные варианты повышения "видимости" правом "материнско-дочерних" связей все же не ограничены вышеупомянутыми подходами. Но как по-новому взглянуть на возможности регламентирования отношений между основными и дочерними обществами - с одной стороны, не нанося ущерб рынку, а с другой, усилив юридическую защиту кредиторов, прав самих дочерних обществ и их участников? Думается, что здесь необходимо как минимум отступить от стереотипов "традиционного" подхода к исследованию проблематики зависимости и сместить главный акцент во внимании доктрины с содержательной стороны межкорпоративных взаимоотношений на процедуры их установления (читай - выявления и регулирования).
|
|
|
Для определения новой отправной точки логики формирования методов регламентации межкорпоративных отношений зависимости требуется, на наш взгляд, пройти через три последовательных этапа рассуждений:
а) выявить интересы, затрагиваемые фактом возможности одного юридического лица определять действия другого, - это позволит выставить "координаты" в приоритетах регулирования отношений зависимости и очертить область практических аспектов проблематики очерка;
б) осмыслить "содержание" категории межкорпоративного контроля, обозначив механизмы управления, распространенные в группах компаний, по крайней мере российских, - прохождение данного этапа поможет сформулировать базовый инструментарий регулирования отношений межкорпоративной зависимости, в том числе сориентироваться в связях между дочерним и основным обществами;
в) совершить обзор судебной практики англосаксонской традиции и континентальной, в частности российской, на предмет логических приемов, которые используются судами обеих систем при разрешении дел из отношений зависимости, - таким образом, мы получим возможность, учитывая результаты первых двух этапов, вывести "контуры" юридической техники регулирования межкорпоративной зависимости.
Решившись провести вышеописанные аналитические операции, следует четко осознавать, что сами по себе "материнско-дочерние" отношения "неопасны" для рынка. Проблема межкорпоративной зависимости актуализируется лишь в случае какого-либо "сбоя" в гражданском обороте в силу возможности одного субъекта определять решения другого: это могут быть ситуации нанесения дочерней компанией вреда третьим лицам, причинения ущерба, неисполнения обязательств, разрушительного воздействия материнско-дочерних связей на конкурентную среду и т.п. Именно способностью участников рынка "без внешнего стимулирования" придерживаться качеств честности, добросовестности и открытости в ведении своего бизнеса, отвечать за свои действия, проявлять в разумной мере осторожность и рачительность обусловлена степень вмешательства нормативного элемента в отношения межкорпоративной зависимости. Тем не менее при рассмотрении вопросов их эффективного регулирования фундаментальным критерием должен стать не только критерий их профилактики. На первый план здесь выступает удобство и оперативность разрешения ситуации, которую мы охарактеризовали как "сбой" в работе рыночных механизмов. Таковая ситуация провоцирует мгновенное "пробуждение" и столкновение интересов, затрагиваемых отношениями зависимости, - возникает конфликт, требующий адекватного и скорейшего урегулирования, чтобы вернуть функционирование оборота в "нормальное русло". Поэтому в данном случае корпоративное право должно сосредоточиться на "оттачивании" техники управления конфликтом (confict management) не менее пристально, чем на технике его превенции (confict prevention).
|
|
|
2. Межкорпоративная зависимость - явление, имеющее в равной степени экономический смысл, как и правовой. Если логика права, в ее абсолютном, нерелятивистском значении, зиждется на категории возможного, то логика экономики строится на категории желаемого, или неких максимальных благ, которые тот или иной субъект хотел бы получить. Субъективированное благо - это и есть интерес. Следовательно, нам необходимо смоделировать максимальные блага для каждого из субъектов, непосредственно связанных с феноменом межкорпоративной зависимости, относительно друг друга*(735).
Таковых субъектов видится шесть: материнская компания, дочернее общество, его участники (помимо основного общества), сотрудники "дочки", кредиторы дочернего общества, публичный интерес (читай - государство) как стремление к сбалансированному распределению между всеми объектами регулирования возможностей получить блага - подчеркнем, именно возможностей, а не сами блага - в целях всеобщего развития.
Материнская компания. Очевидно, что максима интересов основного общества в контексте дочернего заключается, с одной стороны, в стремлении стабильно получать как можно большую "ренту" от деятельности "дочки" (в любом выражении этой "ренты"); а с другой - не нести ответственности ни за ее действия, ни за свои по отношению к последней*(736).
Для корректного построения данной модели-максимы мы сознательно "забыли" про необходимость "заботы" материнской компании о "дочке". Мы презюмировали, что, выражаясь фигурально, "курица несет золотые яйца" без каких-либо хлопот со стороны ее "главного бенефициара".
Дочернее общество. Интересы дочерней компании видятся прямо противоположными интересам материнской. В "абсолютные" интересы "дочки" входит максимальное сохранение прибыли от своей деятельности при свободном доступе к ресурсам материнского общества (в любом их выражении), которые могут увеличить возможности и доходы дочерней компании. К таковому ресурсу можно отнести и возможность прибегать к "покровительству" со стороны материнского общества, читай - поручительству материнской компании по долгам дочерней. При этом не в интересах "дочки" отвечать своими ресурсами по обязательствам материнского общества.
Участники дочернего общества (помимо материнской компании). Хотя абсолютные интересы данной группы субъектов, затронутых отношениями межкорпоративной зависимости, теоретически полностью совпадают с интересами материнского общества, воспринимать их изолированно от действий материнской компании - означает совершить грубую логическую ошибку. Как только действия материнской компании в отношении дочерней отклоняются от баланса между выгодой от деятельности "дочки" и финансовым здоровьем последней в сторону увеличения "ренты" исключительно в пользу "мамы", интересы остальных участников дочерней компании начинают резко расходиться с интересами основного общества. В таких случаях интересы держателей миноритарных пакетов в капиталах дочерних обществ могут совпадать с интересами самих дочерних обществ, сотрудников и кредиторов, имея сугубо компенсаторное значение применительно к политике основного общества. По существу, интересы неконтролирующих участников заключаются в первую очередь в большом и стабильном дивиденде либо росте капитализации компании и, следовательно, стоимости их долей.
Сотрудники дочерней компании. Интересы сотрудников дочернего общества, взятые в целом, близки к интересам компании как хозяйственной единицы, в которой они работают. Отличительная черта лишь в том, что данные интересы субординированы по отношению к интересам дочернего общества. Сотрудники дочерней компании заинтересованы в прибыльности ее деятельности в той степени, в которой эта прибыльность положительно сказывается на стабильности и величине их собственного дохода. В этом своем "мелком" интересе каждый из них в чем-то отдаленно напоминает участника компании: "получать по максимуму - отвечать по минимуму" - хотя природа данных интересов имеет больше отличий, нежели сходных черт.
Кредиторы дочерней компании. Кредиторы дочернего общества, по сути, исповедуют интересы, близкие к интересам их должника. Разве что конечная цель кредиторов - надлежащее исполнение "дочкой" обязательств перед ними. При этом любые дополнительные гарантии такового исполнения, в частности ответственность материнской компании по долгам дочерней, лишь приветствуются кредиторами. Иными словами, ограниченная ответственность основного общества корпорации-должника - "враг" любого кредитора "дочки".
Публичный интерес. Разумно было бы предполагать, что публичный интерес, выступающий в качестве равнодействующей силы для всех участников рынка, лежит где-то посередине вышеперечисленных категорий интересов. История и практика показывает, что публичный интерес не имеет статичного выражения. Он динамично меняется во времени и может применять разные "мерки" к одним и тем же отношениям в зависимости от сферы деятельности участников рынка. К примеру, в практике США вероятность "проникновения под корпоративный покров" в связи с нарушениями закона "О всесторонней защите окружающей среды, компенсациях и ответственности" 1980 (CERCLA) гораздо большая, чем в рамках неисполнения дочерней компанией обычного торгового договора. В данном случае материнскую компанию могут даже признать "оператором" объекта, загрязняющим среду, несмотря на то что объектом управляла "дочка". Но и здесь многое зависит не столько от положений самого CERCLA, сколько от понимания фактических отношений, сложившихся между материнской компанией и дочерней в сфере применения этого закона*(737).
"Формальному" праву трудно отслеживать и регулировать отношения межкорпоративной зависимости - их всегда приходится "прояснять", если только участники сами "не приходят с повинной", на счет чего иллюзий нет. Но вот как раз здесь, думается, и находится фундаментальный публичный интерес - создать условия для поддержания "транспарентности" материнско-дочерних связей, чтобы участники рынка могли принимать максимально осознанные и разумные решения*(738).
Если не брать в расчет категории злонамеренности и корысти участников рынка, а опираться на принципы "честной игры" (fair play), то открытость во взаимоотношениях между основным и дочерним обществом ipso facto не должна навредить ни первому, ни второму. Контрагенты дочерней компании будут четко представлять, какую политику проводит "мама" по отношению к "дочке", и смогут соответствующим образом оценивать свои риски при заключении с дочкой контрактов. Неконтролирующие участники и персонал "дочки" также будут ощущать пользу от открытости "межкорпоративных взаимоотношений", поскольку будут ясно понимать, что может или собирается сделать материнская компания в отношении "дочки". Теоретически бизнес групп компаний за счет элемента публичности будет приобретать более долгосрочный, продуманный характер, нанося дополнительный удар по спекулятивным, маргинальным чертам рынка, в особенности финансового.
Вопрос в том, каким образом стимулировать материнские общества сделать публичными свои планы и политику применительно к дочерним компаниям. Прежде чем ответить на этот животрепещущий вопрос, напрямую связанный с предметом очерка, требуется ревизовать определенный юридический "инструментарий", необходимый для ответа, а именно - критерии выявления основного и дочернего обществ. Ранее в своей работе о зависимых юридических лицах в гражданском праве автор настоящего очерка уже упоминал, что ключевую роль для установления материнско-дочерних отношений играет категория контроля*(739).
3. В отечественном корпоративном законодательстве понятие "контроль" как совокупность властных прав ("прав господства") одного субъекта - контролирующего - в отношении другого - контролируемого - применительно к определению статуса хозяйственного общества в качестве основного или дочернего пока не используется. Это связано с концептуальными особенностями российского регулирования межкорпоративной зависимости - техникой "косвенной" расшифровки понятия основного общества через признаки дочерних обществ. Свою аргументированную критику "однобокости" данного подхода для развития отечественного опыта регулирования отношений зависимости, да и правовой мысли в этой сфере, автор уже высказывал*(740). Поэтому, дабы не повторяться, остановимся непосредственно на самом понятии "контроль" и перспективах его применения для целей настоящего очерка. Тем более что внедрение этого понятия в отечественный нормативный корпус начато - примером может служить Федеральный закон от 29 апреля 2008 г. N 57-ФЗ "О порядке осуществления иностранных инвестиций в хозяйственные общества, имеющие стратегическое значение для обеспечения обороны страны и безопасности государства", - и в обозримом будущем, думается, его использование в российском законодательстве будет расширено и усовершенствовано*(741).
Категория контроля в контексте проблематики дочерних и основных обществ активно задействована в зарубежном законодательстве. Если в предыдущей своей работе автор рассмотрел институт межкорпоративного контроля в контексте опыта иностранного корпоративного права, приведя "иллюстрации" из соответствующего нормативного корпуса, то в данном очерке видится целесообразным дополнить имеющиеся наработки материалом из области финансовой отчетности, в частности ее международных стандартов (далее - МСФО).
Хотя путь этот может показаться неожиданным, в его поддержку имеются два тезиса. Первый - при составлении отчетности МСФО непосредственно опирается на понятие контроля в целях выявления статуса компании. Согласно Международному стандарту бухгалтерского учета (далее - МСБУ) 27 "Консолидированная и отдельная финансовая отчетность"*(742), материнская компания, за определенными исключениями, обязана представлять консолидированную отчетность, включающую результаты деятельности всех своих дочерних предприятий. Консолидированная отчетность наиболее объективным образом отражает картину финансового положения группы компаний, ее внутренние экономические взаимосвязи, динамику баланса межкорпоративных интересов.
Второй тезис скорее относится к российской финансовой политике. Россия все более движется в сторону МСФО и необходимости представления основными обществами консолидированной отчетности. Еще 6 марта 1998 г. постановлением Правительства РФ N 283 была утверждена Программа реформирования бухгалтерского учета в соответствии с Международными стандартами финансовой отчетности (МСФО). В отношении банков 30 декабря 2001 г. Правительство РФ приняло Стратегию развития банковского сектора Российской Федерации. Стратегия предусматривала переход всех кредитных организаций на МСФО с 1 января 2004 г.*(743) В перспективе Минфин России намеревался в массовом порядке внедрить подготовку российскими налогоплательщиками консолидированной отчетности согласно МСФО. Был разработан и передан в Государственную Думу проект федерального закона "О консолидированной финансовой отчетности"*(744). Уместно отметить, что внедрение консолидированной отчетности по МСФО - один из приоритетов и Европейского Союза*(745).
Уже сугубо с технической точки зрения очевиден факт того, что отечественное корпоративное законодательство рано или поздно необходимо будет менять. Хотя бы в целях гармонизации с понятийным аппаратом МСФО и параметрами его применения.
Согласно МСФО 2008 г. "дочерней является организация, в том числе неинкорпорированная организация, такая как партнерство, которая контролируется другой организацией (называемой материнской)". Одновременно "материнской является организация, имеющая одну или более дочерних организаций"*(746).
Понятие "контроль" раскрывается, например, в § 4 МСБУ 27 как "способность осуществлять руководство финансовой и операционной политикой организации таким образом, чтобы извлекать выгоды от ее деятельности"*(747).
Ключевой вопрос - как установить наличие контроля между двумя организациями? Принципиальный ответ на данный вопрос содержится в§ 13 МСБУ 27. Дабы предупредить возможные сомнения в корректности интерпретации, приведем названный параграф, как он есть:
"13. Презюмируется существование контроля, когда материнская организация владеет прямо или косвенно через дочерние организации более чем половиной голосующих прав в организации, если только в обстоятельствах исключительного характера не может быть ясно продемонстрировано, что таковое владение не является контролем. Контроль также существует, когда материнская организация владеет половиной или меньшей долей голосующих прав в другой организации, в случае:
(a) способности распоряжаться более чем половиной голосующих прав на основании соглашения с другими инвесторами;
(b) способности осуществлять руководство финансовой и операционной политикой организации, согласно статуту*(748) или соглашению;
(c) способности назначать или смещать большинство членов совета директоров или равнозначного органа управления, тогда как контроль над организацией осуществляется данным советом или органом; либо
(d) способности распоряжаться большинством голосов на заседаниях совета директоров или иного равнозначного органа, тогда как контроль над организацией осуществляется данным советом или органом"*(749).
Кроме того, важные пояснения относительно влияния потенциальных голосующих прав на возможность одной компании контролировать другую представлены в § 14 и 15 МСБУ 27:
"14. Организация может владеть варрантами на акции*(750); опционами на приобретение акций*(751); долговыми или долевыми инструментами, конвертируемыми в обычные акции; иными схожими инструментами, которые способны в случае их использования или конвертации предоставить организации права голоса либо уменьшить права голоса иной стороны в отношении финансовой или операционной политики другой организации (потенциальные голосующие права). Существование и действие потенциальных голосующих прав, доступных на текущий момент к использованию или конвертации, в том числе потенциальных голосующих прав иной организации, учитываются при оценке наличия у организации способности осуществлять руководство финансовой или операционной политикой другой организации. Потенциальные голосующие права не являются в текущий момент доступными к использованию или конвертации в том случае, когда, к примеру, они не могут быть использованы или конвертированы до какой-либо даты в будущем, либо до наступления какого-то будущего события.
15. При оценке того, содействуют ли потенциальные голосующие права наличию контроля, организация исследует все факты и обстоятельства (включая условия использования потенциальных голосующих прав, любые иные контрактные договоренности по отдельности или в комбинации), которые воздействуют на потенциальные голосующие права, за исключением намерений менеджмента и финансовых возможностей по использованию или конвертации таковых прав".
Из положений МСФО можно сделать вывод, что главным для понимания института контроля является потенциальный результат воздействия одного общества на органы другого. В МСФО четко проявляется иерархия различных форм контроля, которые традиционно выделяет цивилистическая доктрина, - это контроль:
- имущественно-финансового характера;
- договорного характера;
- личного характера;
- организационного характера*(752).
Процитированные выше фрагменты МСБУ 27 подтверждают непреложный тезис о том, что базовой формой контроля выступает имущественно-финансовое участие в капитале общества. Остальные же формы, как правило, имеют лишь вторичное, аксессорное значение*(753).
И вполне логично, что доминирующим критерием для определения возможности одного субъекта осуществлять контроль над другим субъектом является сугубо математический - большинство голосующих прав либо большинство голосов в органах управления и т.п.
Уже в самих МСФО допускается, что хотя прогнозируемые результаты данной "математики" вполне устойчивы, неожиданные "отклонения" от них могут возникать. Для иллюстрации приведем "коллизию", когда кандидаты крупного "миноритария" (X) в силу пассивного поведения "мажоритария" (Y) займут большинство мест в совете директоров общества (Z). Иных участников помимо X и Y в обществе Z нет. В аналогичном примере, по мнению аналитиков KPMG, Y не теряет контроль над Z, поскольку всегда может "включиться" в процесс руководства в случае своего недовольства*(754). Думается, что здесь и кроется основная сложность. В случае если Y перестало быть довольным действиями X, "мажоритарий" начинает "включаться". События разворачиваются, например, в юрисдикции российского права в рамках акционерного законодательства. Он проводит внеочередное собрание акционеров, "пробивает" досрочное прекращение полномочий членов совета директоров, избирает "подконтрольный" себе совет, который приступает к "руководству" политикой общества в русле взглядов "мажоритария". Однако сделка, которая вызвала недовольство Y, уже проведена. Она прошла одобрение совета директоров благодаря большинству, образованному из людей X. Уже исполнена. Пусть эта сделка не несет убытков обществу Z. Она просто идет вразрез с интересами Y. Можно ли в таком случае говорить, что Y контролировало Z в период "до включения" и "мысленно" направляло деятельность Z? Очевидно, что нет. Более того, содержание п. 13(d) МСБУ 27 позволяет утверждать, что все же X, а не Y контролировало Z в течение какого-то периода времени.
Хотя оценка подобных случаев носит, как правило, ситуативный характер, данный пример "вскрывает" специфическую проблему, напрямую связанную с вопросами: 1) о рачительном отношении участника-доминанта к обществу, в капитале которого тот участвует; 2) качестве управления подконтрольной компанией - и, следовательно, поддержания идентичности "дочки" как отдельного юридического лица. Эти вопросы тем более актуальны в России, где "корпоративный капитал" характеризуется значительной концентрацией*(755).
Отсутствие должной заботы со стороны материнских обществ о своих дочерних компаниях a priori будет порождать недоумение у других участников гражданского оборота, внося неясность в рыночные процессы по причине неопределенности целей поведения "мамы" в соотношении с ее статусом и возможностями. Публичный же интерес заключается в ответственном и осознанном отношении субъектов рынка к своим действиям. Поэтому законодателю должно быть важно регламентировать активность контролирующих участников, выставив институциональные требования относительно руководящей "деятельности" материнских компаний / крупных инвесторов по отношению к создаваемым или приобретаемым ими компаниям. Механизмы установления контроля и процесс "контролирования" должны быть просты и открыты для участников рынка. При этом осуществление контроля должно проходить в тех рамках и процедурах, которые не разрушают идентичность контролируемого субъекта. В особенности это относится к дочерним обществам, находящимся в полной собственности основного общества (wholly owned subsidiaries). Не случайно авторитетнейший американский правовед Р. Гамильтон в своем кратком курсе по корпоративному праву недвусмысленно заметил: "...Существует значительная правовая разница, но небольшая экономическая, между находящейся в полной собственности дочерней компанией и подразделением самой корпорации"*(756).
Задача российского корпоративного права в указанном контексте распадается на две составные части: 1) повышение "качества" контроля и управления зависимыми юридическими лицами; 2) установление ответственности за "пассивное" поведение контролирующего инвестора - фактически санкций за "некачественное" управление и контроль. Причем "качество" управления и контроля мы воспринимаем здесь не в смысле какого-либо положительного или отрицательного результата для дочерней компании (т.е. последствия), а в смысле четкости и дисциплины в соблюдении предусмотренных законами корпоративных процедур и разумной возможности осуществлять контроль без разрушения корпоративной оболочки управляемого лица.
