2018-03-09
118
Здесь и проявляется однобокость законодательства. Оно должно было обеспечить защиту обязательной силы правомерных указаний дочернему обществу со стороны основного, которое в качестве компенсации перед рынком "расплачивалось" ответственностью за действия "дочки", но при этом предусмотреть возможность призвать к ответу материнскую компанию, когда последняя дает указания дочерней, не имея на то никаких прав. Причем еще раз подчеркнем, что "прямое" указание, например, директора одной компании директору или сотруднику другой компании и определение основным обществом решения дочерней компании в рамках предусмотренных процедур корпоративного управления совсем не одно и то же. В "наказании" за "прямое" вмешательство / quasi-вмешательство одного лица в дела другого - смысл "проникновения под корпоративный покров".
Для вящей ясности предмета, о котором мы ведем рассуждение, обратимся к исторической реминисценции. Предположительно в 74 г. или в 71 г. до н.э. претор Октавиус, рассматривая иски против приверженцев императора Суллы, вынуждавших своих политических противников вступать с ними в невыгодные для противоположной стороны сделки, ввел понятие metus как основание для restitutio integrum*(875).
В нашем случае "давление" одного общества на другое "поверх" всех установленных правил и процедур и есть своеобразный metus. Можно по-разному трактовать семантику такого вмешательства в дела "дочки", но его выражение и итог не изменятся. При этом очевидно, что вероятность действенного "сопротивления" органов дочернего общества неправомерным шагам в отношении себя со стороны органов материнской компании с учетом фактора эффективного контроля чрезвычайно мала. Именно поэтому в управлении юридическим лицом право придает большое значение бюрократическому формализму, ибо иным логическим средством сохранить презумпцию обособленности дочерней компании и обеспечить "переход" воли одного лица в волю другого по принципу их "согласования" юриспруденция не обладает.
В рамках российской традиции, относящей общее собрание участников компании к органам юридического лица, будет небезынтересным отметить любопытный феномен (отчасти перекликающийся со смыслом тезиса Э. Кемпин, вынесенного в начало очерка): при определенном стечении обстоятельств - например, 100%-ном владении капиталом дочернего общества - одно общество на основании закона формально логически становится органом другого.
В свою очередь, это означает, что контролирующее юридическое лицо, действуя поверх установленных процедур управления, по сути, выходит за рамки своих полномочий как орган / компонент органа (общее собрание) - соответственно, мы имеем дополнительное логическое обоснование требований по возмещению материнской фирмой ущерба кредиторам "дочки", ущерба самой "дочке". Эта модель также показывает, что категория вины, и тем более категория прямого умысла, не имеет какого-либо существенного отношения к теме материнско-дочерних межкорпоративных связей*(876).
Касательно содержания отечественного законодательства подчеркнем, что главные его логические проблемы сконцентрированы не во втором предложении абз. 2 п. 3 ст. 6 Закона об АО, как считают многие авторы, а прежде всего в первом: "Основное общество (товарищество), которое имеет право давать дочернему обществу обязательные для последнего указания, отвечает солидарно с дочерним обществом по сделкам, заключенным последним во исполнение таких указаний". Взятый совместно с разъяснением законодателя относительно инструментов, обеспечивающих таковое право (устав, договор) данный тезис в значительной степени сковывает судебные инициативы. Причина, как видим, в интерпретации. Позицию судов можно выразить следующим парафразом: "Основное общество (товарищество), которое не имеет право давать дочернему обществу обязательные для последнего указания, хотя бы и дало указания, в соответствии с коими действовало дочернее общество, не отвечает солидарно с дочерним обществом по сделкам, заключенным последним во исполнение таковых указаний".
Если искать быстрый рецепт "раскрепощения" судебной инициативы, то, на наш взгляд, было бы правильным оставить в ГК и специальных законах следующую формулировку: "Основное общество (товарищество) отвечает солидарно с дочерним обществом по сделкам, заключенным последним во исполнение указаний основного общества". Затем можно было бы акцентировать, что в уставе дочернего общества или в договоре с ним может быть закреплено право одного общества (основного) давать указания членам исполнительных органов и совета директоров другого общества (дочернего), в ином случае основное общество не имеет права давать указаний дочернему обществу; решения, принятые общим собранием дочернего общества в рамках установленных в законодательстве и обществе процедур корпоративного управления, к категории указаний не относятся.
Таким образом, суды получили бы возможность гибкого толкования первого предложения, логически разграничив категорию указания основного общества дочернему как действия / совокупности действий материнской компании поверх всех корпоративных процедур "дочки" и категорию объективно допустимого воздействия, пусть и определяющего/контрольного характера, на решения дочернего общества, но в рамках соответствующего порядка управления обществом. Другими словами, когда речь идет об определении решений дочернего общества через закрепленные/допустимые в законодательстве управленческие процедуры, то это нормальное функционирование юридического лица, аберрации его правовой оболочки не происходит, и ответственность за действия дочернего общества несут только его исполнительные органы*(877).
В ситуации, когда основное общество дает органам дочернего указания или иным образом воздействует на них, пренебрегая правилами, установленными в законе (и здесь не стоит "примерять" диспозитивность общегражданских норм, предназначенных для оборота, к процедурам корпоративного управления), материнская компания совершает превышение своих властных полномочий в отношении "дочки", разрушая тем самым юридическую идентичность последней. Поэтому "мама" обязана в полной мере нести ответственность по действиям/ обязательствам "дочки" вследствие таковых указаний/воздействия.
Но даже существующие специфичные формулировки, например, абз. 2 п. 3 ст. 6 Закона об АО per se не запрещали тому же ВАС РФ представить подробные разъяснения к тексту законодательства, взвешенно расставив все точки над "i" в материнско-дочерних отношениях. Ведь действительно: если основное общество имеет право давать дочерней компании обязательные для исполнения указания, то первая должна отвечать солидарно по действиям последней. Такой же подход прослеживается и в зарубежной традиции. Иной вопрос, что если в законе пробел, то его необходимо было надлежащим образом заполнить, либо откорректировав текст, либо должным образом интерпретировав его. Тем более что у ВАС РФ благодаря положениям ст. 3 Федерального конституционного закона от 31 декабря 1996 г. N 1-ФКЗ "О судебной системе" имеются на то все возможности. Однако ВАС РФ этого делать не стал, что означает, что он находится на стороне материнских компаний. И если применительно к реалиям бурных 1990-х гг. и экономической разрухи в России "pro-материнское" правосудие (читай - публичная политика) имело смысл, то на сегодняшний день резоны такой позиции видятся исчерпанными.
Связано это еще и с тем, что наряду с "ограждением" основных обществ от ответственности не проводилось четкой политики в отношении ответственности исполнительных органов. В силу положений российского трудового законодательства, а также отсутствия в отечественном корпоративном праве хотя бы базовых параметров рачительного и добросовестного их поведения (как это сделано, например, в цитировавшемся выше Законе "О коммерческих корпорациях" штата Нью-Йорк) исполнительные органы юридических лиц также имеют значительный "иммунитет" от ответственности.
Между тем ответственность исполнительных органов и основного общества подобны "сообщающимся сосудам": материнскому обществу выгодно, чтобы за все отвечал директор дочки, а последнему желательно, чтобы ответственность лежала не на нем, а на материнской компании. Как раз представленный выше подход к регулированию и восприятию материнско-дочерних отношений до некоторой степени задействует данный эффект, вынуждая и основное общество, и исполнительные органы "дочки" более осторожно и взвешенно подходить к вопросам деятельности дочерней компании.
Тем не менее и практический опыт, и теоретические изыскания свидетельствуют о том, что материнско-дочерние связи остаются непрозрачными для рынка и "труднодоступными" для правосудия.
6. В решении по делу 1990 г. Qintex Australia Finance Ltd. v. Schroders Australia Ltd. австралийский судья А. Роджерс заметил:
"Как мне видится, сегодня существует разрыв между реалиями коммерческой практики и применяемым правом... За последнее десятилетие в каждодневной спешке и суете коммерческих отношений редко когда участники сделок между конгломератами, состоящими из большого числа дочерних компаний, приостанавливались для того, чтобы задуматься над тем, какой из дочерних компаний следует выступать стороной по контракту..."*(878).
Указанный тезис австралийского судьи актуален в российских реалиях. Очень часто в России принципиальные решения о сотрудничестве принимаются главами/владельцами крупных бизнесов, а конкретные сделки оформляются "какими-нибудь" дочерними компаниями, принадлежащими соответствующим "материнским структурам". И если с точки зрения экономики это не имеет особого значения, то правовые последствия таких шагов могут быть вполне ощутимы.
Одним из массовых "эффектов" такой корпоративной "небрежности" является презентация/позиционирование бизнеса множества юридических лиц как бизнеса одной компании. Примеры тому можно найти повсеместно в средствах массовой информации и даже на корпоративных web-сайтах. Кто не встречал, скажем, упоминаний о компании ТНК-ВР как "одной из ведущих нефтяных компаний России"? Однако если заглянуть на сайт ТНК-ВР, то вы обнаружите там множество компаний / юридических лиц, часть которых имеет в составе своего наименования ТНК-ВР, а из корпоративной брошюры за 2007 г. следует, что материнская структура "компании" - ТNК-ВР Ltd - находится в юрисдикции Британских Виргинских островов. В России "THK-BP" используется в качестве "зонтичного" средства индивидуализации, составленного из двух товарных знаков / коммерческих обозначений / брендов, для позиционирования деятельности множества юридических лиц разной специализации, но контролируемой, в итоге, одним основным обществом*(879).
Или возьмем бизнес уважаемой компании - открытого акционерного общества (ОАО) "Газпром". В разделе "О компании" официального web-сайта ОАО "Газпром" указывается, что направления деятельности компании простираются от геологоразведки до реализации газа, что ОАО "Газпром" - "крупнейшая газовая компания в мире" и "располагает самыми богатыми в мире запасами природного газа"*(880). Однако так ли это? Или более корректно говорить, что разные юридические лица, контролируемые ОАО "Газпром", ведут разведку и добычу газа в разных уголках планеты и позиционируют свой бизнес под зонтичным брендом "Газпром" без конкретизации своей юридической идентичности*(881)? Используют ли компании упомянутых для примера бизнесов зонтичные средства индивидуализации на договорной основе или это "фактические лицензии"*(882)? Готово ли ОАО "Газпром" или TNK-BP Ltd. нести ответственность по обязательствам своих дочерних компаний как подразделений одного большого бизнеса? Памятуя о ранее приведенном судебном разбирательстве с участием РАО "ЕЭС России", на этот счет есть большие сомнения.
Хотя подход иного рода также проявляется в российской бизнес-практике - например, готовность основного общества ОАО "Аэрофлот" выплатить компенсации родственникам жертв авиакатастрофы, произошедшей 14 сентября 2008 г. под Пермью с самолетом его дочерней компании ЗАО "Аэрофлот-Норд"*(883).
В целом отметим, что единая "зонтичная", или "групповая", идентификация является одним из серьезных поводов для того, чтобы призвать материнскую компанию группы к ответственности по обязательствам ее "дочки". В континентальной практике, пожалуй, наиболее известным процессом в этом смысле является спор между Wibru Holding AG и Swissair Beteiligungen AG. Согласно решению Федерального суда Швейцарии от 14 ноября 1994 г. Swissair Beteiligungen AG была признана ответственной перед Wibru Holding AG по ущербу, причиненному последней банкротством IGR AG, до 10 мая 1989 г. являвшейся дочерней компанией Swissair Beteiligungen AG. Дело в том, что IGR AG позиционировала себя как часть группы Swissair, на ее презентациях размещались логотипы Swissair, объявлялась приверженность высоким стандартам группы Swissair и т.п.*(884)
Таким образом, из практики - как континентальной традиции, так и англосаксонской - мы еще раз убеждаемся, что существует ряд аспектов во взаимоотношениях между материнской компанией и дочерней, имеющих материальный характер, влияющих на ответственность основного общества по долгам "дочки" и, соответственно, требующих прояснения. Именно эти аспекты, наряду с аспектами корпоративного управления, становятся поводами для судебных разбирательств: "зонтичное" обозначение, капитализация "дочки" и ее финансирование, личная зависимость через менеджмент и т.п.
Метод правового моделирования показывает, что, пожалуй, наиболее удобным, универсальным и гибким юридическим инструментом для прояснения обозначенных выше аспектов, прежде всего материальных, мог бы выступить специальный договор, заключаемый между материнской и дочерней компаниями - отчасти между исполнительными органами контролирующего лица и менеджментом контролируемого. Этот инструмент был бы эффективен и с точки зрения техники его регламентации, и с точки зрения достигаемого результата*(885).
Данный договор можно было бы обозначить в законодательстве как "договор контроля". По аналогии с требованием о государственной регистрации "договора на управление" в Германии, в рамках российской юрисдикции "договор контроля" также подлежал бы государственной регистрации.
Ключевым предметом, подлежащим определению в договоре, стал бы вопрос ответственности материнского общества по действиям дочернего. Основное общество, независимо от своего резидентства, должно было бы прямо указать, готово ли оно нести ответственность по долгам "дочки" или нет.
В соответствии с решением основного общества выстраивалось бы два принципиально возможных "сценария" по распределению прав и обязанностей сторон: а) в случае, когда материнская компания готова нести ответственность за все действия "дочерней"; б) когда основное общество объявляет, что не собирается нести ответственность по обязательствам "дочки" - всем или части. Согласие основного общества нести ответственность, например, только по определенным сделкам / видам сделок дочернего наделяло бы первое правами по "прямому" вмешательству основного общества в дела "дочки" применительно к таковым сделкам / видам сделок. Под вмешательством понимается воздействие на исполнительные органы зависимого юридического лица поверх всех корпоративных процедур, а также "понуждение" дочернего общества к совершению сделок независимо от факта их выгодности для последнего*(886).
Чтобы стимулировать материнские и дочерние компании заключать "договор контроля" с дочерней компанией, регулирование материнско-дочерних отношений в этом случае можно было бы построить по следующим двум алгоритмам в зависимости от публичных интересов:
1) до тех пор пока "договор контроля" не заключен, основное и дочернее общества воспринимаются как единый бизнес, т.е. основное и дочерние общества солидарно отвечают по долгам друг друга;
2) до заключения "договора контроля" основное общество несет солидарную ответственность по долгам дочернего, "дочернее" же, как традиционно заведено, не несет ответственности по обязательствам основного.
Для тех, кто считал бы первую модель "юридической крамолой", сразу скажем, что подобного рода подход демонстрируется, например, в рамках теории ответственности предприятия (enterprise approach) или ответственности бизнес-единицы (business entity liability), распространенной в американских штатах Техас и Луизиана*(887).
Даже концепция "проникновения под корпоративный покров" может применяться судами общего права в "обратную сторону" - с тем, чтобы обратить взыскание напрямую на имущество дочерней компании по долгам основного общества, в случае если последняя использует первую в качестве способа укрывания активов от кредиторов. Тем самым суды общего права как бы "перепрыгивают" через нередко затрудненный этап взыскания по имущественным правам участия в капитале "дочки"*(888).
Бывают случаи, когда материнские компании прибегают к "обратному проникновению" (reverse piercing) ради своих выгод, а именно: "переноса на себя" определенных благ, которыми пользуется дочерняя компания (обычно это происходит в отношении налоговых и иных льгот, страховых покрытий и т.п.)*(889).
Можно пойти и иным путем - вообще установить, что в течение первых, например, трех месяцев (независимо от наличия "договора контроля") основное и дочернее общества воспринимаются в качестве единого бизнеса и в любом случае несут солидарную ответственность за действия друг друга. Такое замедление "отделения" дочерних обществ от материнских (будь то учреждение или приобретение "дочки"), думается, делало бы серьезный шаг в сторону снижения степени использования дочерних обществ в незаконных и нечестных целях. Это также придавало бы обращению к инструменту дочерних обществ осмысленный и ответственный характер. В данном контексте на фоне развивающегося в 2008 г. экономического кризиса актуально будет подчеркнуть мысль, прозвучавшую в статье британского аналитического журнала The Economist под заголовком "Не вините в кредитном кризисе бизнес-модели банков - виноват их менеджмент": "То, что отделяет победителей от проигравших, - это не модели управления, а менеджмент"*(890). В упомянутой статье показывается, что само по себе выделение бизнесов в дочерние компании не улучшает ни управляемость бизнеса, ни его экономику. Все дело - в людях. С другой стороны, конечно же, категория ограниченной ответственности, в том числе дочерних обществ, имела и имеет для структуры современных рыночных отношений фундаментальный смысл; разрушать ее нецелесообразно*(891).
И в предлагаемой модели регулирования материнско-дочерних отношений этот смысл не разрушается - мы пытаемся лишь его прояснить и наметить путь снижения злоупотреблений теми возможностями, которые предоставляет межкорпоративная зависимость. Просто материнские компании должны использовать дочерние общества согласно открытым честным правилам. Потенциальным кредиторам, безусловно, также стоит проявлять бдительность и делать свою "домашнюю работу" - "проверяя" контрагента в той степени, насколько это возможно, прежде чем вступить с ним в деловые отношения; использовать обеспечительные инструменты и т.п. Однако ipso facto не потенциальный кредитор "повинен" в том, что, в конце концов, стал жертвой мошенничества, каких-либо злонамеренных действий или небрежности, совершив сделку. И связано это с тем, что базовая презумпция, на основе которой выстраиваются и работают правила рынка, - презумпция добросовестности его участников.
Предположим, что, согласно описываемым здесь принципам техники регулирования зависимости, основное и дочернее общества намерены заключить между собой "договор контроля", в котором прояснялось бы взаимодействие названных юридических лиц. Определялся бы вопрос ответственности, уточнялись возможности использования общих средств идентификации, устанавливались бы нормы капитализации "дочки", основание для получения каких-либо консультационных услуг от основного общества или предоставление "мамой" сотрудников, очерчивалась бы хозяйственная политика и стратегия материнской компании применительно к бизнесу "дочки" и т.п. Однако как обеспечить согласование и исполнение договора контроля? Насколько устойчивы будут связи на основе этого договора? Какова будет техника судебных разбирательств, связанных со злоупотреблениями межкорпоративной зависимостью при наличии оговорки в законодательстве о "договоре контроля"?
Модельные ответы на поставленные вопросы могут основываться на следующей логике. Представляется, что согласованием таких договоров со стороны дочернего общества будут заниматься независимые члены его совета директоров (об институте независимых директоров говорилось выше). В дочерних обществах, где совет директоров отсутствует и, соответственно, нет независимого директора, видится вполне допустимым согласование и заключение "договора контроля" напрямую менеджментом "дочки". Причем при разработке соответствующих норм, думается, будет правильным указать, что исполнительные органы обществ, ставя под ним свою подпись, несут персональную ответственность за соблюдение и исполнение условий "договора контроля". Рачительность исполнительных органов по отношению к управляемым ими обществам будет выражаться в том числе в соблюдении такого "договора контроля". То есть они будут выступать в качестве "поручителей" по надлежащему выполнению данного межкорпоративного договора. Очевидно, что, по аналогии с подходом к анализу ситуации договора на передачу полномочий единоличного исполнительного органа, основное общество будет иметь право в одностороннем порядке расторгать "договор контроля". При этом, поскольку мы исходили из презумпции, что материнская компания несет полную ответственность за действия дочерней в отсутствие "договора контроля", основное общество должно затем на основе корпоративных процедур избирать новый менеджмент и заключить новый договор. Здесь важно установить, что менеджмент обязан подчиняться указаниям материнской компании при отсутствии "договора контроля" применительно к операционной деятельности компании, но не согласованию условий "договора контроля".
Таким образом, когда основное общество желает освободить себя от ответственности по обязательствам дочернего, оно должно "инструментально" ограничить себя в своих возможностях по отношению к менеджменту дочерней, который получает большую свободу, но и обременятся большей ответственностью. Если же происходит конфликт между менеджментом "дочки" и основным обществом, то материнская компания может прервать свои "договорные отношения" с "дочкой" и полностью контролировать действия ее менеджмента, неся, с другой стороны, солидарную ответственность за его действия. Сам же "договор контроля" имел бы бессрочный характер и не подлежал бы расторжению со стороны дочернего общества. Нарушения материнской компанией условий договора означали бы ее ответственность по обязательствам дочерней компании перед третьими лицами или перед иными участниками "дочки" в пределах ее прямых убытков. Столь жесткая регулятивная конструкция работы с дочерними обществами, возможно, могла бы дополняться требованиями доктрины intra vires, т.е. определением в "договоре контроля" специализации дочки (фактически речь идет о специальной правоспособности дочерних обществ). Однако полагаем, что эта мера, в общем, излишняя.
Круг субъектов, заключающих "договор контроля", следовало бы ограничить ipso jure основными обществами. Соответственно, в случае отсутствия "договора контроля" и даже наличия лишь немажоритарного "управляющего" участия одного юридического лица в капитале другого базовая логика судебных споров строилась бы на выяснении статуса первого по отношению к последнему. Здесь как раз требуется инструментарий по "диагностике" корпоративного "материнства", о котором мы писали выше со ссылками на модель, используемую в МСФО. При "обнаружении" de facto основного общества, тогда как "договора контроля", оговаривающего ответственность, не было, таковое de facto основное общество считалось бы ответственным по действиям de facto дочернего общества, как если бы они пребывали в этом статусе de jure.
В случае же наличия "договора контроля" он служил бы судебным инстанциям своеобразным руководством касательно действий, которые материнская компания, ее менеджмент могли совершать в отношении "дочки". Предположительно описанная выше модель регулирования межкорпоративных отношений зависимости облегчала бы и сбор доказательств, свидетельствующих о злоупотреблениях материнской компанией своим положением.
В отечественном правоведении встречается идея дополнить круг субъектов, от которых происходит корпоративное "удочерение", физическими лицами*(892).
Действительно, в рамках, например, концепции "проникновения под корпоративный покров" суды общего права нередко и отходят от доктрины, изложенной в решении по делу Salomon v Salomon&Co Ltd (ведущего прецедента, закрепившего презумпцию ограниченной ответственности компаний)*(893), и переносят на физических лиц - участников компаний ответственность по долгам их бизнесов. Однако происходит это все же по логике и факторам, несколько отличным от тех, что используются в случаях межкорпоративной зависимости. Думается, что введение физических лиц в категорию тех, от кого происходит именно "удочерение" хозяйствующих субъектов, не вполне рационально и может вести к развоплощению самой концепции юридического лица. Так или иначе, описанная выше регулятивная модель была предложена в отношении корпоративных контролирующих субъектов.
Подчеркнем, что в данном очерке представлены лишь контуры возможной юридической техники регулирования межкорпоративной зависимости с использованием инструмента "договора контроля". Выбранный подход основывался на изучении не только российского законодательства и практики, но и опыта развитых правопорядков - как англосаксонской традиции, так и континентальной. Детализация обозначенной юридической техники связана с разработкой модельных "договоров контроля" и самостоятельным подробным исследованием.
7. В заключение представляется целесообразным выделить тезисы, составившие идейный каркас содержания очерка.
Первый. Межкорпоративные отношения зависимости подлежат регулированию в той степени, в которой злоупотребления ими наносят или способны нанести урон рыночным отношениям. До тех пор пока не происходит нарушений в функционировании оборота - т.е. сохраняется здоровая конкуренция и развитие бизнеса, исполняются обязательства, причиненный кому-либо ущерб компенсируется и т.п. - межкорпоративная зависимость ровным счетом "не представляет опасности" ни в экономическом смысле, ни в правовом.
Второй. Основные и дочерние общества - это правовые категории, призванные показать статус одного лица по отношению к другому. Содержание этих категорий неразрывно связано с понятием "контроль" (к сожалению, не используемым российским корпоративным законодательством применительно к институтам основного и дочернего обществ), от формы осуществления которого зависит призвание к солидарной ответственности основного общества по долгам дочернего. В допустимых законом формах, когда соблюдается правовая обособленность дочернего общества - элементы, составляющие содержание контроля, не будут и не должны являться основой для возложения на материнскую компанию ответственности. Поводом к переносу ответственности на основное общество является нарушение обособленности дочерней компании как юридического лица, т.е. злоупотребления контролем или не поддерживаемые законом его формы.
Третий. Нарушения обособленности дочернего общества (злоупотребление контролем) логично делить на две категории: процедурного характера и материального. К первой относится несоблюдение правил корпоративного управления, ко второй - нарушение материальных прав дочернего общества на участие в обороте либо допущение недобросовестного представления дочернего общества на рынке (к примеру, неоговоренная зонтичная идентификация, которая может, по сути, порождать culpa in contrahendo).
Четвертый. Категория корпоративной ответственности в рамках отношений зависимости и категория ответственности менеджмента субъектов этих отношений суть "сообщающиеся сосуды". Регулирование межкорпоративной зависимости должно sine qua non сопровождаться пропорциональным изменением ответственности исполнительных органов компаний, расшифровкой критериев рачительного поведения менеджмента, развитием института страхования ответственности руководящих лиц. К сожалению, в России защита материнских обществ от ответственности по долгам "дочек" и менеджмента от ответственности в рамках своей деятельности несбалансированно высока*(894).
Пятый. Главный публичный интерес - не в регламентации отношений зависимости как таковой. Главный публичный интерес - сделать эти отношения видимыми рынку, чтобы в случае нарушений в функционировании оборота участники спорных ситуаций могли бы найти им максимально возможное адекватное и справедливое решение.
Шестой. "Перекосы" российской судебной практики - особенно на уровне федеральных судов - в пользу материнских компаний имеют причиной не только специфику существующего корпоративного законодательства, но в значительной степени они объясняются формализмом отечественных судебных инстанций - порой настолько высоким, что возникает повод задуматься об отражении в их решениях каких-либо конъюнктур, нежели принципиальности судей.
Седьмой. Теоретически "идеальный" подход к регулированию материнско-дочерних отношений заключается в том, чтобы субъекты зависимости сами "информировали" рынок о своих связях и действовали по открытым правилам взаимоотношений. На основе этого логического посыла могут быть сформулированы контуры новой юридической техники регулирования межкорпоративной зависимости - с использованием инструмента специального "договора контроля", что несколько увеличивало бы корпоративную бюрократию, но, предположительно, делало бы процесс создания дочерних обществ более осмысленным и открытым.
Восьмой. Представляется, что изучение отношений межкорпоративной зависимости, как, впрочем, и множества иных институтов корпоративного права, должно вестись с активным привлечением опыта зарубежных стран, использованием сравнительно-научных методов, методов правового моделирования, должно основываться на детальном анализе первоисточников и, безусловно, сопровождаться развитым справочным аппаратом. Мало того, что современное российское корпоративное законодательство, прежде всего его понятийная база, в силу чисто исторических причин практически целиком зиждется на заимствованиях из иностранного нормативного материала, оно полно "детских болезней", а нередко - не до конца осознанных зарубежных правовых конструкций. Поэтому юридические исследования, отчасти призванные корректировать и развивать законодательство, давать ему трактовку и показывать пути нивелирования его недоработок, сообразуясь с принципами разумности и справедливости, не могут сводиться к его пересказу, как это часто происходит. Чтобы иметь подлинно научный характер, они должны выходить за рамки российских нормативно-правовых актов и доктрины и пытаться выяснить - насколько реализованные в существующем законодательстве институты и модели поведения соответствуют потребностям жизни и экономики, обеспечивая сбалансированное развитие общества, гармоничное распределение между всеми его членами возможностей проявлять свою созидательную инициативу и таланты.
