Яну бялоблодкому в бискупец

Варшава, 12 февраля 1826

Милый Ясь!

Мне чрезвычайно грустно, что я так давно не получаю от Тебя известий. Я писал Тебе еще в 1825 году, а теперь уже 1826-й, а я не получил ни одного письма. Панна Констанция, alias [иначе] Костуся, иногда только в письмах к Людвике, правда, более частых, чем наши, вскользь упоминает о Твоем здоровье, состояние которого, как Ты знаешь, всех нас интересует. Каждый Briefträger [письмоносец] (nota bene, не пани Вышиньская) вызывает радость, когда входит на тот голубой двор, но какое же раздражение вызывает его особа, если на лестнице не слышно его шагов или если на письме значится не Добжин, а красными буквами обозначен какой-нибудь Люблин или Радом. Но, правда, это вина не Briefträger’a, но скорее Briefschreiber’a [письмоотправителя], который, вероятно, только потому не пишет писем, что не хочет утруждать бедного толстяка, которому поневоле приходится так высоко лазить (Шопены жили на втором этаже.). На это, однако, можно сделать следующее замечание: ведь теперь довольно холодно и никто не жалуется на жару; наоборот, слышно о людях, жалующихся на холод; поэтому будет совсем не вредно, если милый Ясь заставит его еще раза два перед пасхой пошевелиться. После этого замечания надеюсь, что я обеспечил себя ответом на это письмо. Хотелось бы получить ответ и на предыдущее письмо, но в этом уже полагаюсь на Твою доброту; и, зная великодушие Короля (некогда) (Намек на какую-то роль, сыгранную Я. Бялоблоцким в любительском спектакле, которые часто устраивались у Шопенов или их знакомых.), не сомневаюсь в исполнении моих просьб. — Я не пишу Тебе о Сташице (Станислав Вавжинец Сташиц (1755—1826) — польский историк, писатель, геолог и видный общественный деятель, создатель и первый председатель Общества друзей науки; умер 20 января 1826 г., завещав похоронить себя самым скромным образом, однако ему были устроены пышные похороны, превратившиеся в демонстрацию прогрессивных и патриотических кругов Варшавы.), так как предполагаю, что Ты по газетам знаешь все подробности его пышно-убогих похорон. Упомяну только о том, что студенты несли его от [костела] св. Креста до самых Белян, где он хотел быть погребенным, что Скарбек произнес над могилой речь, что его гроб ободрали из любви и энтузиазма, и что и у меня на память остался кусочек крепа, которым были покрыты носилки, и, наконец, что 20 тысяч человек провожали тело до места погребения. По дороге произошло несколько стычек, то с купцами, которые добивались чести нести останки Достопочтенного мужа, то со штатскими, которые тоже хотели взять гроб у мужественно сопротивлявшихся студентов. Не могу вспомнить, писал ли я Тебе о смерти Дыбка (Анджей Франдишек Дыбек (1783—1826) — доктор медицины, профессор хирургии Варшавского университета.); говорят, что Немцевич (Юльян Урсын Немцевич (1758—1841) — видный прогрессивный польский общественный деятель, соратник Косьцюшко, историк, поэт, драматург и писатель, автор «Исторических песен» — «Spiewy Historyczne» (1816); после смерти С. Сташица занял пост председателя Общества друзей науки. После событий 1830—1831 гг. эмигрировал во Францию, где неоднократно встречался с Шопеном. В одном из его юмористических набросков упоминается первый концерт Шопена в Варшаве.) хворает. Все расхварываются, и я в том числе. Может быть, Ты думаешь, что всё, что я тут нацарапал, я писал на столике; нет, всё это из-под одеяла, со стиснутой чепцом головой, которая, неизвестно отчего, болит у меня вот уже 4-й день. Мне ставили на горло пиявки, потому что у меня распухли железы, а наш Ремер (Фридрих Адольф Ремер (1775—1829) — известный варшавский врач.) говорит, что это результат простуды. Правда и то, что на масленой, с субботы до четверга, я каждый вечер до 2-х не бывал дома, но это не потому, — ведь я всегда на следующий день высыпался. Я наскучил бы Тебе — больному, и куда более серьезно больному, если бы стал писать подробнее о своем недомогании, поэтому предпочитаю исписать остаток бумаги чем-нибудь другим. Итак, Твой Папа был в Варшаве, был у нас, был у Бруннера (Карл Бруннер — конструктор оргáнов.) и заказал коралион (Коралион — точнее хоралион, инструмент, по конструкции близкий к фисгармонии, созданный в 1819—1825 гг. К. Бруннером и И. Ф. Гофманом (профессор ботаники Варшавского университета). Отчим Я. Бялоблоцкого заказал хоралион для выстроенного им в Добжине костела.) для костела. Я хотел передать Тебе письмо через него, но он уехал, а наши письма остались в Варшаве. Adieu [прощай], милый Ясь, пиши же Твоему искреннему

ФФ Шопену.

Мама и Папа, все дети и Зузя желают Тебе скорого выздоровления. Кс[ендз] Веньямин был у меня и велел Тебе кланяться, в среду он уже начнет давать уроки.

Пан Живный, пани Декерт, Барциньский, пан [на] Лещинь [ская] и все [кланяются].

N [ota] b[ene]. Барциньский (В 1826 г. А. Барциньский, готовясь к магистерскому экзамену, ушел с занимаемой им должности репетитора в пансионате Шопенов.) уже не у нас; приближается магистерский экзамен, и он не мог бы спокойно писать диссертацию, а у нас другой Academus [студент] из Люблина («Academus из Люблина» — Феликс Жоховский (1802—1868), в то время студент факультета изящных искусств Варшавского университета; впоследствии педагог и языковед.), вполне достойный заместитель уважаемого Антося.

Папа в ответ на поздравления [желает] Тебе тысячу раз доброго здоровья и чтобы Ты поскорее поправился.

Марыльский уже давно принес письмо, но уйдет оно только сегодня... [Последние три слова неразборчиво.]

ОТЦУ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Любимый Отец! —

О радость какая! сей день долгожданный,

Из всех ожидаемых он самый желанный!

Сегодня пора, когда нам дано

В пожеланье горячем сердца слить в одно.

Почему же так мало миг радости длится?

Отчего же надежда упорхает, как птица?

Ты, Папа, наверное, задумался не раз,

В чем грусти причина, что нас омрачает.