Административный строй как крайняя форма капитализма

Вернемся к началам СССР. Большевикам не пришло в голову сделать критические выводы из опыта Парижской Коммуны. Поэтому СССР, вместо строительства коммунизма, масштабировал фабричную систему, возносил над обществом крайнюю форму частной собственности – государственную собственность.

В научном коммунизме об обществе будущего сказано, что его предприятия будут находиться в непосредственно общественной собственности.

Что такое непосредственно-общественная собственность?Очевидно, это то, что непосредственно доступно каждому. Например, океан воздуха, которым мы дышим – непосредственно обществен, ибо он прямо доступен каждому. Другой пример: общественный рынок, пока он не узурпирован частником – есть непосредственно-общественная собственность, каждый из нас может на него прийти. Третий пример: общественные форумы и иные информационные ресурсы, дающие посетителям интерфейсы свободного самовыражения (например, социальные сети) – имеют свойства непосредственно общественных предприятий.

Догадка 6. Непосредственно общественные предприятия, - это так организованные средства производства, что любому гражданину даныпроцедурыдоступа к этим средствам, гарантирующие максимальную эффективность их использования в интересах каждого члена общества.

В этом свете, государственная собственность никак не есть общественная коммунистическая собственность: государство ведет себя как отъявленный  частник, отгораживающий свои интересы от каждого отдельного гражданина.

Делать государственную собственность непосредственно общественной, - значит радикально менять само государство, притом – согласно научному коммунизму - в направлении его отмирания и установления народовластия.

Возлагая на государство функции административного класса – учет, контроль и планирование — мы усиливаем частнособственническую суть государства и превращаем его в силу, стоящую на страже интересов реально господствующего класса.

Возражение, мол, пролетарское государство заботится о своих трудящихся, ничуть не оправдывает антикоммунистической сути этого государства: каждый рабовладелец заботится о своих рабах, - кормит, одевает, обучает и обеспечивает их жильем. Лишь бы работали.

Итак, марксизм боролся за диктатуру пролетариата, в отрыве от задач формирования строя непосредственно общественной собственности.

Непроработанность множества вопросов не могла не привести к плачевным результатам. К власти в России после 1917 года приходит неведомый, явно не пролетарский класс. Неопределенность для России усиливалась тем, что, согласно К. Марксу, первыми на путь коммунизма должны встать самые развитые страны капитала, причем диктатура пролетариата должна установиться в мировой масштабе.

Была иллюзия, будто производственная и государственная администрация есть лишь надстройка над экономикой, не порождает самостоятельного класса и станет общенародной. Но она достаточно четко осознала свои классовые интересы и, несмотря на радикальное обновление своего кадрового состава после революции, уверенно повела народ за собой, к новому общественному строю, только вот к какому именно – вопрос к историкам экономики.

Классовые идеалы большевиков, выраженные лозунгами государственного учета, контроля и планирования народного хозяйства, были идеалами внутрифабричной капиталистическойадминистрации, ярким представителем которой был Фридрих Энгельс.

Поэтому, все стоимостные показатели советского планирования строились из цен трудовой теории стоимости, выражающей идеи капиталистической организации труда.Первичной информацией к плановым расчетам стали тарифные ставки, нормы выработки и трудовые расценки, формируемые по факту текущего компромисса между рабочим классом и административной системой.Этот компромисс непрерывно менялся: советские нормировщики ходили по цехам с секундомерами в карманах и скрытно замеряли производительность рабочих, а рабочие нарочито медлили, курили на конвейерах – имитировали трудоемкость, страховали себя от подъема норм выработки.

Пригласив американцев строить Горьковский автозавод, СССР, заодно, позаимствовал у Генри Форда потогонное «стахановское движение»: метод взвинчивания норм выработки и срезания сдельных расценок.

Регулярное взвинчивание норм выработки на советских предприятиях стало системой и сопровождалось скрытыми и явными бунтами ограбленных рабочих, - вплоть до их расстрела в Новочеркасске.

Рабочие, как могли, сопротивлялись: «стахановцев», не защищенных крышей парткома, жестко перевоспитывали, — дело доходило до угроз и избиений. Я лично, будучи пролетарием, с этим сталкивался.

Вспомним о безработице. Ее отсутствием гордилась советская пропаганда.

В СССР в начале 30-х годов безработицу перенесли с улиц внутрь предприятий – хитрейшее изобретение административной системы.

Всех стали брать на работу. А внутри предприятий безработица стала перераспределяться между рабочими, как фактор их междоусобной борьбы за сдельные заработки. Она стала инструментом власти мастеров и начальников низшего звена системы, повседневным кнутом и средством раскола рабочих.

На всех улицах и перекрестках в городах висели объявления о приеме на работу. Принятые, особенно сдельщики, с первых же дней работы обнаруживали проблему внутренней безработицы…

Диктатура пролетариата обернулась диктатурой множества больших и малых начальников, цементируемой руководящей силой Партии.

В базисе советского планирования оказалась капиталистическая система закрепощения труда и стихия торга за условия купли-продажи рабочей силы.

Этот торг продиктовал, снизу доверху, торговую логику составления планов: предприятиям, от достигнутого уровня, навязывали «директивные» планы. Под них раздуто обосновывалась потребность в ресурсах. Недостаточностью ресурсов выторговывали снижение планов.

Заявляя потребность в ресурсах, предприятие учитывало, что сверху эту потребность зарежут. Исходная заявка сразу завышалась в полтора и более раз.

Избыточно составленные заявки избыточно нагружали мощности других предприятий. Истинные потребности экономики, в результате, искажались.

В народном хозяйстве СССР неконтролируемо накапливались диспропорции, маскировавшиеся неадекватным нормированием.

Советская экономика оказалась не плановой – ее захватила стихия торговой игры в плановые и отчетные цифры, свойственная внутренним отношениям с подразделениями в каждой крупной капиталистической компании.

Главными финишными продуктами были не продукты и услуги, а статистические суррогаты: показатели в сумме за кварталы, годы, пятилетки.

Бичом, топтавшим технический прогресс СССР, стали директивные задания по снижению трудоемкости и материалоемкости.

Эти задания давались от достигнутого уровня.

На каждый год каждое предприятие получало сверху требование снизить трудоемкость и материалоемкость, например, на 5 %.

Как можно снижать нормы затрат, если при подготовке новых изделий и технологий были сразу заложены наилучшие решения? Никак!

Это заставляло предприятия закладывать в производства новых изделий худшие технические решения, — как резервы выполнения будущих планов снижения материалоемкости и трудоемкости.

Добросовестные разработчики — конструкторы и технологи, закладывавшие лучшие решения — быстро и жестко перевоспитывались: Система превращала их в изгоев, лишающих свои коллективы премий за снижение трудоемкости и материалоемкости.

Советская продукция, из года в год, становилась самой трудоемкой и самой материалоемкой в мире.

Игры в снижение трудоемкости и материалоемкости парализовали технический прогресс и обрекли СССР на отставание от Запада.

В расширенных масштабах воспроизводилось парадоксальное состояние хронического перепроизводства и дефицита: одни и те же продукты и материалы были в дефиците для одних предприятий, и в то же время пролеживали, как излишние запасы, в других.

Это порождало скрытые товарообменные отношения.