Кризис современного правосознания

Если современный «просвещенный» человек склонен или сомневаться в значении родины, патриотизма и нацио­нализма, или просто отвергает все эти драгоценные основы жизни, то о правосознании, о его сущности, о его глубоких источниках и о его жизненной необходимости — он вряд ли и вспоминает. Самое большее, о чем помышляет современ­ный человек, — это о своих личных правах и привилегиях, а именно, как бы их закрепить за собою и расширить во все стороны, по возможности не подвергаясь судебным неприятностям; но о том, что действующее в стране право — закон, указ, полномочие, обязанность, запрет — не может жить и применяться вне живого правосознания, не может поддерживать и оберегать ни семью, ни родину, ни поря­док, ни государство, ни хозяйство, ни имущество, об этом современный человек почти и не вспоминает. Это ведет к двум последствиям: с одной стороны, действующее в стра­не так называемое положительное право не может совер­шенствоваться в своем содержании и начинает осуждать­ся и отвергаться целиком как ничего не стоящее, «буржу­азное» право; с другой стороны — происходит медлен­ный подрыв и постепенное ослабление его организующей, упорядочивающей и оберегающей жизненной силы.

Ныне мы переживаем эпоху, когда правопорядок стано­вится повсюду непрочным и колеблется в самых основах своих; когда большие и малые государства стоят перед возможностью крушения и распада, а над миром носятся какие-то всеразлагающие дуновения или даже порывы революционного ветра, угрожающие всей человеческой культуре. Это означает, что необходимо начать планомер­ную, систематическую борьбу за укрепление и очищение современного правосознания. Если эта борьба не начнется или не будет иметь успеха, тогда правосознание современ­ного человечества станет жертвою окончательного разло­жения, а вместе с ним рухнет и вся современная мировая культура.

Современное человечество переживает кризис правосо­знания. Мировая история отмечает такой кризис не в пер­вый раз, достаточно вспомнить хотя бы крушение древнего мира. Тогда этот кризис начался с медленного, но неуклон­ного разложения религиозности, которое постепенно за­хватило и семейную жизнь, и правосознание. Тогда вели­кое римское государство вступило в длительный траги­ческий период смуты, восстаний и гражданских войн, кото­рые подточили его духовные и государственные устои на­столько, что народы, вторгшиеся с севера, нашли рыхлое и слабое, неспособное к сопротивлению политическое тело и затоптали его своею волною. Правосознание, утратившее свои религиозные корни, оказалось неспособным поддер­живать и отстаивать монументальную государственность и культуру Рима, а неумолимая история произнесла над этим правосознанием свой суд.

Спасение и обновление мирового правосознания и пра­вопорядка пришло в то время от христианства.

Еще тогда, когда кризис римской государственности развертывался и углублялся, миру было даровано учение Христа, новое, благодатное откровение и новый духовный опыт, которому было предназначено заложить основы но­вой культуры и нового мира. Собственно говоря, христи­анское учение не дало людям никакого нового учения о праве, о правосознании, о государстве и политике, о зако­нах и суде, о правах и сословиях; оно как будто бы отодвигало все эти предметы на второй план как малосу­щественные, а по истолкованию первых веков оно даже будто бы их отвергало и осуждало. Оно обращалось скорее к последним, глубочайшим источникам человеческого духа. Христианская религия учила человека новому отно­шению к Богу и к людям. Она призывала его к живому единению с Божеством в целостной, беззаветной любви и к живому единению с ближним в искреннем боголюбивом человеколюбии. Но в этом призыве веял некий божест­венный, религиозно-нравственный дух, пребывание в кото­ром сообщало человеку новый подход ко всему миру, а потому и к праву, и к государственной жизни. В человечес­кой душе возжигалась неугасимая купина любви, обнов­лявшей все ее духовные акты, открывавшей им новые силы и новые цели.

Христианство учило, что Божественное выше человече­ского и духовное выше материального и земного. Но Боже­ственное не противостоит человеку в недосягаемом уда­лении; оно таинственно вселяется в человеческую душу, одухотворяет ее и заставляет искать подлинного совер­шенства на всех земных путях. Что бы ни делал христиа­нин, он ищет прежде всего живого единения с Богом. Он ищет Его совершенной воли, стараясь осуществить ее как свою собственную. Поэтому жизнь христианина не может быть ни бесцельною, ни страстно-слепою: он во всем обра­щен к Богу, поставляя Его выше всего прочего, подчиняя Ему все и в себе, и в делах своих. Его внутренняя направ­ленность оказывалась религиозною; его религиозная на­правленность становилась всепроникающею.

Вот это-то религиозное настроение и вносило в обще­ние людей и в процесс общественной организации дух ново­го, христианского правосознания. Оно прикрепляло волю человека к единой, высшей цели; оно научало его ставить духовное выше материального и подчинять личное, как начало своекорыстия, гордости и посягания, — сверхлич­ному, как началу качества, достоинства и совершенства. Этим правосознание прикреплялось к своим благородным первоосновам: к достоинству, самообладанию и дружелюб­ной общительности. Всюду, где действительно расцветала полнота любви, она порождала совестное доброжелатель­ство, примиряющую справедливость, жертвенную щед­рость. И когда прошли первые века христианства и оно побороло в себе тягу к отвержению мира, к мечтательному утопизму и моральному максимализму, когда христианин увидел, что государство может не отвергать Христово уче­ние, но помогать его успеху и прислушиваться к нему, ког­да он в борьбе с язычеством начал утверждать свои права и признал себя субъектом права,— он внес в это гражданское самоутверждение принципы самообуздания, скромности и отречения.

К этому времени христианин уже впитал в себя бессоз­нательную уверенность в том, что человек должен подавлять в себе беспредметное честолюбие, жадность, вражду, склон­ность к озлобленному народу и отпору. Его правосознание уже привыкло рассматривать эти влечения как греховные; и благодаря этому человек понял, что право есть начало мира. Христианство вносило в душу дух миролюбия и брат­ства, дух не формальной, не всеуравнивающей справед­ливости. Оно приучало его не видеть в подчиненности ненавистного бремени и в то же время воспринимать власть как великое бремя ответственности. Христианство давало людям мерило совершенства и этим научало их отличать лучших людей от худших. Оно указывало людям, чему должен служить правитель, какова высшая цель государства, и тем самым определяло, кто именно призван стать во главе государства. Христианство учило гражда­нина любви, любви и доверию к согражданам («ближ­ним»), любви, доверию и уважению к предлежавшим властям, ибо «начальник есть Божий слуга, тебе на доб­ро» (Рим. 13, 4). Так оно пропитывало общественный строй духом солидарности и лояльности, тем духом органическо­го единения, который углубляет, накопляет и сосредоточи­вает национальную силу и политическую гениальность на­рода.

Именно с этим была связана та, выношенная средними веками, уверенность, согласно которой государство имеет религиозную задачу — служить своею властью Божьему делу на земле. Эту религиозную задачу церковь то указы­вала светской власти, то пыталась взять в свои руки, а го­сударство понимало религиозно свою высшую цель даже тогда, когда оно отказывалось от повиновения церкви. В те времена человек, делая государственное дело, старался поднять свой взор к Высшему, к Богу, и делал, как мог, религиозно осмысленное дело.Пусть «теократия» не осуществлялась или осуществлялось дурно; пусть в са­мом замысле «теократии» была чрезмерность и невер­ность, — и все же правосознание, ведя властную борьбу с человеческой хищностью и порочностью, не растворяясь в христианской добродетели, имело глубокую и очищаю­щую религиозную основу, и на этой основе государству удавалось ограждать и растить всю духовную культуру. Христианство своим религиозным светом осмысливало и облагораживало дело права и государства, и в то же время оно утверждало в человеческой душе такие благодатные силы (любовь и совесть), которые вдохновляли человечес­кое правосознание и придавали ему некую неразложимую абсолютную опору.

Я не могу проследить здесь великий процесс секуляри­зации культуры, происходившей в Европе на протяжении нескольких веков: влияние религии и церкви слабело; куль­тура «освобождалась» от опеки духовенства и становилась светскою («секуляризовывалась»). Человечество за пос­ледние века пережило великий иррациональный кризис, который захватил подсознательные корни веры, нравст­венности, науки, искусства и правосознания. Эти корни стали слабеть и отмирать. Люди охладели к духовному опыту и прилеплялись к чувственному восприятию; они пе­реставали ощущать Божественное в себе и в мире и укреп­лялись в доверии к рассудку, к естествознанию и технике. Человеческий горизонт все меньше захватывал иррацио­нальную глубину души и духа и все определеннее огра­ничивался двумя измерениями дневного сознания*.

Этот кризис захватил и правовое чувство человека, обычно называемое право-сознанием, так, как если бы дело шло здесь только об одном «сознании» (в действитель­ности «правосознание» охватывает и чувство, и волю, и во­ображение, и мысль, и всю сферу бессознательного духов­ного опыта). Весь внутренний правовой опыт человека начал постепенно мельчать и искажаться. Новое право­сознание становилось все менее христианским, все менее религиозным, все более безбожным; религиозный дух и смысл начал все более и более покидать правовую и политическую жизнь. Отношение человека к человеку стало утрачивать христианскую окраску и санкцию; брат терял брата, и вследствие этого волк шел навстречу волку. Правосознание становилось беспочвенным; мотивы и побуждения его делались плоскими; оно теряло свое благородное направление, забывало свои первоначальные, священные основы и подчинялось духу скептицизма, ко­торому все сомнительно, духу релятивизма, для которого все относительно, и духу нигилизма, который не хочет верить ни во что. Правосознание разучилось видеть добро "и зло, право и бесправие; все стало условным и относи­тельным, водворилась буржуазная беспринципность и со­циальное безразличие; надвигалась эпоха духовного ни­гилизма и публичной продажности. В 19 веке в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, ко­торая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (т.е. верном, идеальном, совестном) праве; и лишь там и сям можно было отыскать в этой юриспруденции скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем и то и другое считалось «субъективным» и «ненаучным». И как только попытались научно оформить этот зародыш со­циальной идеи, так сложилась «социалистическая» и «ком­мунистическая» доктрина. Словом, расцвету формальной юриспруденции соответствовало пренебреженное и разла­гающееся правосознание.

Формула выродившегося и разложившегося право­сознания была развернута марксистами сначала теорети­чески, а потом и в революционной практике. Она может быть выражена приблизительно так: «Государство есть относительное, условное равновесие равных человеческих индивидуумов, которые суть не что иное, как материальные существа, подлежащие количественному измерению и счислению. Государство есть не что иное, как хозяйственный механизм; строить его должна верхушка классовой, пролетарской, коммунистической партии — в порядке цен­трализма, диктатуры и террора; этой партийной верхушке массы должны беспрекословно подчиняться. Люди делят­ся по имущественному принципу на классы; эти классы должны бороться друг с другом на жизнь и на смерть за обладание земными благами, пока не победит бедней­ший класс пролетариата; он призван разрушить старое государство и построить новое. Захватив власть, партия этого класса, коммунистическая партия, должна принуди­тельно осуществить изъятие всякой частной собственности, превратить всех в пролетариев и провести всеобщее обоб­ществление всех средств и орудий производства («экс­проприацию», «пролетаризацию», «социализацию»); ду­ховно- и хозяйственно-самобытная личность должна исчез­нуть с лица земли, и тогда установится свободное от всяких неравенств и различий всеобщее потребительное благо­получие на основе всеобщего принудительного труда».

Это состояние правосознания характеризуется следую­щими чертами:

1. Отрицание духа, духовной личности, духовной куль­туры, веры, семьи, родины и права как самостоя­тельных ценностей;

2. Сведение человеческой жизни к материальным про­цессам, материальным мерилам и материальному благополучию;

3. Неверие в силу личной свободы, инициативы и орга­нического, творческого равновесия личной и обще­ственной жизни;

4. Вера в силу механической покорности, диктаториального приказа и запрета, в силу вражды, классо­вой борьбы, революции, всеобщей бедности и всеоб­щего уравнения.

Такое «правосознание» есть правосознание только по видимости; на самом деле оно просто отрицает право как проявление духа и свободы и утверждает диктаториальный, механический произвол. Поэтому оно обозначает собою последнюю, низкую ступень в разложении правосо­знания. Дно достигнуто. Кризис развернулся. В дальней­шем возможны только два пути: всеобщее крушение права, государственности и духовной культуры или же возрожде­ние, очищение и обновление правосознания.