Индустриализация по-петровски

Анисимов Е. Время петровских реформ. М., 1989.

СОВЕРШЕННО бесспорно, что успехи армии Петра на полях сражений были бы невозможны без серьёзных преобразований в экономике тогдашней России: победное оружие Нотебурга, Полтавы, Гангута выковывалось в кузницах Урала, Тулы, Петровских заводов. Несомненно и то, что в годы царствования Петра в области экономик была осуществлена коренная реформа имевшая далеко идущие последствия. Можно без преувеличения утверж­дать, что в первой четверти XVIII века в России произо­шел резкий экономический скачок, равный по значению и последствиям индустриализации советского периода. Промышленное строительство петровской эпохи проходило в невиданных для того времени темпах: за 1695—1725 годы возникло не менее двухсот мануфактур разного, профиля, то есть в десять раз больше, чем было в конце XVII, и это при еще более впечатляющем росте объема про­дукции.

Характернейшая особенность экономического бума; в России начала XVIII века заключалась в определяющей роли самодержавного государства в экономике, его активном и глубоком проникновении во все сферы хозяйствен­ной жизни. Такая роль была обусловлена многими факт рами.

 

Господствовавшая тогда в Европе экономическая концепция меркантилизма исходила из того, что основой богатства государства и необходимым условием его существования является накопление денег за счет активного ба­ланса торговли, вывоза товаров на чужие рынки и препятствования ввозу товаров на свой. Уже одно это само по себе предполагало вмешательство государства в сферу экономики. Поощрение одних —“полезных”, “нужных” видов производства, промыслов и товаров неизбежно вле­кло за собой сокращение, ограничение или даже запреще­ние других — “неполезных” и “ненужных” с точки зре­ния государства.

 

                                                                                                        122

Концепция меркантилизма предусматривала управле­ние экономикой в соответствии с теми представлениями о богатстве страны и благосостоянии подданных, которые были у политиков, вдохновленных экономистами, сулив­шими обществу процветание. Такой подход подразумевал довольно четкое определение властями путей и средств достижения “общего блага” Среди этих средств были и поощрение, и принуждение, и регулирование экономичес­кой жизни подданных.

Петр, мечтавший о могуществе своего государства, не был равнодушен к идеям меркантилизма и его составной части — протекционизма — поощрения промышленности, производящей товары в первую очередь для внешнего рынка Идеи принуждения в экономической политике совпадали с общими идеями “насильственного прогрес­са”, которые практиковал в ходе своих реформ Петр.

Но важнее другое — в российских условиях не только и не столько концепция меркантилизма обусловила выбор направления экономической политики, характерной для начала XVIII века. Сильнейшим стимулятором активного, невиданного прежде вмешательства государства в эконо­мическую сферу стало неудачное начало Северной войны, не принесшее ни трофеев, ни новых, богатых, экономичес­ки развитых территорий. Под Нарвой была потеряна вся артиллерия, стало ясно, что нужно чуть ли не заново соз­давать боеспособную армию. Многочисленные мануфак­туры, преимущественно оборонного значения, стали стро­ить не руководствуясь абстрактными представлениями о необходимости поощрения промышленности или расчетом получить доходы, а оказавшись перед лицом жестко де­терминированной необходимости обеспечить армию и флот оружием, боеприпасами, обмундированием. Тонкий ручеек поставок через Архангельский порт не мог удов­летворить растущие потребности страны в разнообразные товарах. К тому же, начав войну со Швецией, Россия ли­шилась основною источника поставок скандинавского вы­сокосортного железа, шедшего на изготовление оружия, и вообще оказалась фактически в экономической изоляции.

Именно возникшая после “нарвской конфузни” 1700 года экстремальная ситуация предопределила характер, темпы и специфику промышленного бума, развернувше­гося лихорадочного строительства. Исходя из четко осоз­нанных интересов обороны, государство Петра выступило инициатором необходимой в тех условиях индустриализа-

 

                                                                                                                                     123

ции. Обладая огромными финансовыми и материальными ресурсами, правом неограниченного пользования землей, ее недрами и водой, государство взяло на себя регулирование всего, что связано с производством, начиная от размещения предприятий и кончая номенклатурой необходи­мой продукции. То же происходило и с торговлей. В системе созданной при Петре государственной промышленности и торговли возникли и последовательно отрабатывались принципы и приемы административного управления экономикой, чего ранее в таких грандиозных масштабах не знала российская история.

Конечно, уже в XVII веке существовали и государственные монополии, и приказы занимали важнейшее место в развитии промыслов, торговли и промышленности, но для допетровской России такие глобальные масштабы и глубина проникновения государства в сферу экономики ни в коей мере не характерны.                     

В годы Северной войны государственное предпринимательство развивалось в двух направлениях: во-первых, активизировалось производство в старых промышленных районах за счет расширения существовавших и строительства новых предприятий и, во-вторых, создавались новые районы промышленного производства. Важно отметить, что вновь строились прежде всего предприятиямануфактурного типа — наиболее передовые в то время. Применение разнообразных инструментов и орудий, разделение труда, довольно развитая специализация профессий обеспечивали достаточно высокую по тем временам производительность труда на мануфактурах по сравнению с ремесленными мастерскими. Строго говоря, мануфактурное производство появилось задолго до петровской индустриализации и уже в XVII веке поставляло различные товары на внутренний рынок. Однако подлинный переломов в промышленности страны наступил только с началом

петровских преобразований.                           

Оба пути развития государственного предпринимательства — активизация старых промышленных районов и создание новых —особенно отчетливо прослеживаются на примере металлургии—основы военного могущества. Казна вложила огромные средства в расширение выпуска железа, пушек, оружия в районах традиционного производства — в Карелии, в Воронежско-Тамбовском крае, в   Центре. Здесь в сжатые сроки строились новые заводы, расширялись старые, нередко отобранные у тех предпри-

                                                                                                                                  124

нимателей, которые были не в состоянии оперативно справиться с огромными заказами казны. Отчетливо вид­но, что если Липецкие заводы были “привязаны” к стро­ительству флота в Воронеже, то потребности военно-морс­кого строительства в Петербурге и Приладожье удовлет­ворялись за счет Олонецких заводов, работавших хотя и на плохой руде, но зато находившихся вблизи театра во­енных действий.

Особую роль сыграл Урал, где в крайне сжатые сроки был построен целый металлургический комплекс. Нельзя представлять себе Урал допетровского времени как дикую страну, безлюдную и неосвоенную. К концу XVII века там было немало мелких промыслов и кузниц, были известны и многие крупнейшие месторождения, предпринимались и попытки, правда неудачные, строительства мануфактур. Иначе пошло дело, когда, подчиняясь воле Петра, за про­мышленное развитие Урала взялось государство. Уже ле­том 1696 года Сибирский приказ предписал воеводе Вер­хотурья заняться поиском железной руды. Инициатив­ным исполнителем волн. Петра стал начальник-судья Си­бирского приказа А. А. Виниус, который сам участвовал в обследовании богатств Урала. Наиболее подходящим было признано богатейшее месторождение железной руды на берегу Тагила - так называемая Магнитная гора, а “среди горы пуповина чистого магнита”. Вернувшись из-за границы в августе 1698 года, Петр почти сразу же рас­порядился приступить к строительству там металлурги­ческого завода.

“А для того заводу указал великий государь взять доб­рых и нужных мастеров, доменного с подмастерьем, в мо­лотовую два или три человека, да мехового доброго масте­ра, да которой бы был искусен лить пушки и гранаты большие и малые, а иного чтоб сталь и уклад делал, одно­го человека угольника. А тех мастеров взять з железных тульских, каширских, Ярославца Малого, с Ыгоцких, с Павловских заводов, и тех мастеров по зимнему пути сего 207 (1698.- С. А.) году послать на Верхотурье, и там угодные места велел осмотреть. А приставить к тому де­лу с Верхотурья добраго сына боярского и грамотного, которого бы с такое дело стало” .

В этом указе отчетливо прослеживаются методы созда­ния новых мануфактур при Петре, когда активно исполь­зовался опыт действовавших предприятий, а лучшие мас­тера переселялись под ведение местной администрации на

                                                                                                                                    125

новое место. Кроме того, петровские резиденты в. Запад­ной Европе активно приглашали иностранных горных специалистов и металлургов, охотно ехавших в Россию из Германии, Англии и других стран.               

Основание завода на Урале было делом трудным, и первый чугун пошел из первой домны Невьянского завода лишь 15 декабря 1701 года. Это было выдающееся сой бытие: рождение знаменитой уральской промышленности, без которой трудно представить себе экономику России. 8 января 1702 года из этого чугуна было изготовлено пер­вое железо, не имевшее себе равных по своим физическим свойствам ни в России, ни за границей².        

Чуть раньше был основан Каменский, в 1702 году - Уктусский, а в 1704 году — Алпатьевский заводы. С 1702 по 1707 год наряду с действовавшими были построены металлургические заводы в Олонецком крае, в Устюжне, на Белоозере, а также в Воронежском крае (Липецкие заво­ды). Не менее одиннадцати заводов, основанных казной, буквально за пять лет резко изменили обстановку в тяжелой промышленности, обеспечив страну железом. Мощная металлургическая база позволила расширить и металлообрабатывающее производство, точнее — оружейную про­мышленность. В Туле, славившейся своими оружейника­ми, в 1712 году был основан большой оружейный завод, а в 1721 году появился такой же — Сестрорецкий.

 Петр энергично взялся за создание мануфактур легкой промышленности.

 В 1696-1697 годах переводчик Посольского приказа А. Кревет основал в Преображенском, на берегу Яузы (с использованием силы ее воды), казенный Хамовный двор — мануфактуру по производству парусины, требования на которую с началом строительства флота были огромны. Как всегда, Петр спешил. 2 мая 1697 года он послал из Либавы Кревету коротенькую и выразительную записку: “Рак! не забывай мельни­цы, да ткачей, а мы поедем отсель сегодни в Кюнинсберг морем” ³. Кревету было поручено построить лесопильную мельницу и нанять ткачей на Хамовный двор из-за границы. Нанимались и русские ткачи из московской Кадашев­ской слободы, где ткацкий промысел имел давнюю тради­цию. К началу XVIII века Хамовный двор уже работал на полную мощность, поставляя для Адмиралтейства парусину. К 1719 году Хамовный двор представлял собой огромное предприятие, на котором работало свыше 1200 специалистов и рабочих ⁴.  

                                                                                                                             126

В начале XVIII века в Москве был построен Канатный двор — мануфактура по изготовлению корабельных снас­тей, а также Кожевенный и Портупейный дворы, обеспе­чивающие армию амуницией и седлам. Тогда же казной было освоено и производство шляп для армии. Для это­го построили в Москве Шляпный двор, который действо­вал до 1710 года, когда шляпы были исключены из обмун­дирования русской армии и заменены треуголками. В на­чале века лихорадочно возводились, преимущественно в Москве и Петербурге, и другие казенные мануфактуры: бумажная, пуговичная, чулочная, суконная, полотняная. Особое место среди них занимал Суконный двор в Моск­ве — первое крупное текстильное производство “для дела немецких сукон”, шедших в подавляющем большинстве на нужды армии, которой требовались десятки тысяч камзолов, кафтанов и епанчей. Текстильные мануфакту­ры в Москве, Казани, Липецке работали как на импорт­ной, так и на отечественной шерсти, для чего с 1710-х го­дов были организованы в южных уездах овчарные заводы. Наиболее значительная полотняная мануфактура — Ека-терингофская — действовала в Петербурге. Казна была инициатором и других производств — стекольных, зер­кальных, силикатных, кожевенных, шпалерных и т. д.

В организации промышленности, особенно в первые годы XVIII века, государство с максимальной полнотой ис­пользовало все свои преимущества. Централизованное уп­равление позволяло оперативно и рационально опреде­лить район размещения, масштабы производства, способы обеспечения его всем необходимым. Местным властям предписывалось всемерно содействовать строительству предприятий в кратчайший срок. Строительство заводов (особенно металлургических) требовало огромных средств, которыми не располагал ни один частный пред­приниматель или ростовщик. Эти средства легко нашлись в казне, еще не истощенной войной и сумевшей постепен­но усилить давление налогового пресса на податное на­селение.

В образовании и деятельности первых крупных государственных мануфактур, какого бы профиля они ни бы­ли, прослеживаются сходные черты. Предприятия осно­вывались с оптимальным приближением к источникам сырья, на их строительстве использовали дешевый труд местного населения, из него же набирали низкооплачива­емых неквалифицированных рабочих. Для организации  

                                                                                                                                127                                  

производства привлекали опытных специалистов — как русских, так и иностранцев. Сходство было и в обеспече­нии мануфактур техникой, сырьем, часть которого заку­палась за границей, и в сбыте готовой продукции, которая в значительной степени шла на нужды казны, для чего, собственно, и создавалась мануфактурная промышлен­ность при подготовке и в начале Северной войны. Создание собственной промышленности государство сочетало с организацией собственной торговли — главным образом для получения прибыли с ходовых товаров внут­ри страны и вывоза за рубеж таких товаров, которые бы дали государству деньги на покупку кораблей, оружия, сырья для промышленности. Государство захватывало торговлю самым примитивным, но очень эффективным способом — введением монополии на заготовку и сбыт оп­ределенных товаров как внутри страны, так и вне ее.

Одной из первых была введена монополия на соль. Указом от 1 января 1705 года провозглашалось: “На Москве и в городах, у всяких чинов людей, соль описав, продавать из казны, а у продажи быть выборным головам и целовальникам добрым, за выборами, а над ними смот­реть бурмистрам, а впредь соль ставить в казну подрядом, кто похочет. А почему по подряду по истинной цене на месте станет, продавать вдвое...”⁶ Установление монопо­лии на этот один из важнейших продуктов, как видим из указа, означало для потребителей увеличение его цены вдвое, то есть государство хотело не просто прибрать к своим рукам прибыльную отрасль, но и получить добавоч­ную 100-процентную прибыль. По данным Н. И. Павлен­ко, введение государственной монополии на табак в том же 1705 году привело к росту прибыли государства на 800%⁷.                                       

Особое значение приобрела монополия на продажу то­варов за границу. Введение “заповедных” товаров прак­тиковалось и в XVII веке, но при Петре это приобрело ог­ромные масштабы, охватило практически все виды това­ров, которые русские купцы продавали иностранцам в Архангельске или сами везли за границу через другие порты и пограничные города. Среди товаров, взятых в казенную торговлю, были: юфть, пенька, лен, льняное се­мя, хлеб, щетина, смола, поташ, смольчуг, икра и рыбий клей, мачтовое дерево, лосины, ревень, сера-живица, са­ло, воск, парусное полотно, железо.               

Монопольную политику петровского правительстване

                                                                                                                               128

                                                                                                

следует упрощать. Наряду с товарами, остававшимися из­древле в монополии государства, и товарами, при Петре попавшими на длительное время в число “заповедных”, было немало таких, монополия на которые объявлялась ненадолго, а затем отменялась. Ряд товаров казна прода­вала, не запрещая это делать и купцам, но оставаясь при этом особо привилегированным “купцом” с правом перво­очередности скупки сырья и реализации товаров на рын­ке. Сырье часто поступало в виде натуральных налогов с крестьян (пенька, лен и др.), готовая продукция поставлялась частными предпринимателями в казну по установленным государством ценам (сейчас бы это назвали госзаказом). Иногда купцам запрещалось делать закупки до полного удовлетворения запросов казны, иногда “заповедными”— то есть закрытыми для купцов — объявлялись некоторые районы, производящие сырье.

Участие казны в торговле, приобретшее при Петре ог­ромный размах, неизбежно вело к ограничению, регла­ментации торговой деятельности русских купцов, имело следствием расстройство, дезорганизацию товарооборота, удушение свободного, основанного на рыночной конъюнк­туре предпринимательства. Само собой разумеется, что государственные чиновники сами не торговали — торгов­ля отдавалась на откуп одному или нескольким купцам; продажа товаров, таким образом, монополизировалась конкретным откупщиком, выплачивавшим в казну (сразу или по частям) сумму денег, которую он, конечно, стре­мился с лихвой вернуть себе за счет потребителя или по­ставщика сырья, тем самым душа своих возможных при свободном рынке конкурентов.

Основные товары, шедшие на экспорт, попадали в ру­ки иностранцев, имевших обширные деловые связи на За­паде. В переписке Петра и Сената часто встречаются име­на А. Стейлса, И. Люпса, К. Гутфеля, Е. Меера, X. Бранта и других монополистов по продаже русских товаров на европейских рынках и закупке нужных России товаров. При всем патриотизме Петра он был вынужден идти на это, — отсутствие русского торгового мореплавания, нала­женных связей на европейском рынке, опыта торговли, острая потребность в деньгах вынуждали прибегать к за­падным посредникам, не остававшимся, конечно, внак­ладе.

Петровская эпоха была вообще тяжелейшим временем для русского купечества не только из-за негативных по-

                                                                                                                               129

следствий введения монополий на ряд товаров, торговля

которыми столетия давала возможность многим торговым домам, фамилиям купцов обогащаться. В годы Северной войны возросло количество различных служб купечества, отрывавших его от торговли и принуждавших выполнять (под свою материальную ответственность) обязанности в городском управлении, “у приема казенных денег”, “у винной и соляной продажи”, в таможнях. Введение новых налогов автоматически означало, что у купечества появлялась новая служебная обязанность —“состоять при сборах” этого налога. К этому нужно добавить, что налоги — прямые и косвенные — возрастали в ходе Северной войны не только в деревне, но и в городе. Горожане — купцы и ремесленники — поставляли подводы, лошадей, провиант, в их домах годами жили на постое солдаты и офицеры. К тому же все выплаты и повинности раскла­дывались в посадах “по животам”, то есть в соответствии с благосостоянием каждого жителя. Это означало, что ос­новная тяжесть платежей падала на плечи наиболее сос­тоятельных купцов, что, конечно, мало способствовало росту купеческих капиталов.

Государственные монополии, налоги и повинности - это были силовые средства, примененные петровским государством для получения максимально крупных сумм денег для решения своих задач. Такую же цель преследо­вали и другие действия Петра в области торгового пред­принимательства, которые следует рассматривать как крайне негативные и разрушительные для торговли и ку­печества. Чего стоит только насильственное сколачивание компаний, установление твердых закупочных (как прави­ло, заниженных) цен на товары, поставляемые купцами и промышленниками в казну. Эти товары могли затем реа­лизовываться государством на внутреннем или внешнем рынке по так же волюнтаристски установленным завы­шенным ценам.

В 1713 году был издан указ, внесший на многие годы смятение в умы русских предпринимателей. Он запрещал вывозить в Архангельск из внутренних районов главные товары русского экспорта — пеньку, юфть, щетину, по­таш и т. д. Эти товары должны были направляться в Пе­тербург — новый порт на Балтике ⁸. Понятны расчеты и желания инициатора этого указа — Петра. Он исходил из очевидных для него представлений: Петербург — геогра­фически и климатически — более удобен для торговли с

                                                                                                                            130

Европой, он ближе и для западноевропейских купцов, чем стоящий за три моря Архангельск. Однако волевое реше­ние Петра, основанное на логике и искреннем желании поскорее сделать Петербург “вторым Амстердамом”, не встретило поддержки в среде русского, да и иностранно­го купечества, торговавшего с Россией, ибо это решение ломало традиционные направления грузопотоков. С пред­принимательством в Архангельске были связаны опреде­ленные преимущества, традиции, разрушать которые, во избежание потери доходов, было опасно.

Да, путь от Москвы до Архангельска был дольше, чем путь до Петербурга, но он проходил по проторенной, об­житой дороге, по полноводным рекам, по берегам кото­рых жили люди, работавшие на северную торговлю. Да, Петербург был в два раза ближе к Европе, чем Архангельск, но что ждало купца, преодолевшего тяжелый, не­благоустроенный путь в стоящую среди болот новую сто­лицу? Отсутствие жилья и торговых помещений, дорого­визна жизни, нехватка рабочих рук, посредников, складс­ких и перевалочных пунктов — всей инфраструктуры, без которой не может существовать торговля,— вот что ожи­дало купца в “парадизе”, где хорошо было только царю.

Далее. На дворе шел 1713 год. Балтийское море конт­ролировалось шведами. Русский флот не только сопро­вождать, конвоировать корабли, но даже выходить из Кронштадта в открытое море боялся. Да и западные шки­пера предпочитали риску нежелательной встречи в Бал­тике со шведским капером риск встречи со льдами в Бе­лом море на пути к Архангельску. А шведы, разумеется, не намеревались предоставить своему врагу возможность свободного плавания по Балтийскому морю.

Но Петр был неумолим. И хотя он в дальнейшем не сколько смягчил ограничения, налагаемые на архангельскую торговлю, все же льготные, “парниковые” условия для Петербурга сохранялись длительное время и были за­креплены в 1721 году указом, согласно которому пошли­ны на товары, продававшиеся в Архангельске, устанавли­вались на треть выше пошлин на те же товары при прода­же в Петербурге.

Разумеется, Петербург со временем действительно стал первым портовым городом России. Но это произошло много позже Ништадтского мира 1721 года, после многих событий, превративших страну в могучую Российскую империю. Но в той конкретной обстановке 1713 года указ

 

                                                                                                                                    131

Петра был серьезным ударом по торговле и благосостоя­нию русского купечества, а также населения всего рус­ского Севера. В 1726 году в одной из правительственных записок было откровенно сказано: “Тягость в переводе и в пресечении купечества к городу Архангельскому - паче всех чувствуют поморские крестьяне... понеже и в доброе время у них хлеба мало родится, и крестьяне тамошние больше кормились извозом у города, на Вологде и в Ярос­лавле, и в других тамошних местах всякою работою, и тем подати оплачивали, отчего ныне всего лишены”. При­мерно в то же время посадские Вологды сообщали в своей челобитной: “Им, вологжанам, посадским людям, в 1722 году от пресения к городу Архангельскому торгов, отпус­ку на Вологде судов и снасней погибло многое числом учинилось великое разорение”⁹.                   

Но этими мерами поощрения петербургской торговли Петр не ограничился. Он решил создать петербургское купечество теми же средствами, какие использовал в сво­ей политике весьма часто, то есть принуждением, насили­ем. После 1711 года было опубликовано несколько указов о принудительном переселении в Петербург нескольких тысяч купцов и ремесленников из крупных и мелких го­родов России. В указе 1717 года, подтверждающем подоб­ные постановления, говорилось, что купцов, “ныне выб­рав, выслать их с женами, и с детьми в Санктпетербург безсрочно; а выбирать их в городах земским бурмист­рам и выборным людям меж собою самим, как из перво­статейных, так и средних людей добрых и пожиточных, которые б имели у себя торги и промыслы, или заводы какие свободные, а не убогие были б, не малосемейные, и тот выбор учинить им без всякого послабления, не обходя и не норовя никому ни для чего...” Всякие попытки обой­ти закон пресекались. Указ предписывал “некондицион­ных” переселенцев заменить другими: “...а которые ку­пецкие и ремесленные люди из губерний в Санктпетер­бург на житье высланы и против челобитья их, по розыс­кам, явились одни из них старые, а другие—скудные и одинокие, а первостатейные обойдены, и вместо тех выб­рав иных — добрых, по тому ж выслать в Санкт-Петер­бург немедленно”.¹⁰

Принудительные переселения Петр практиковал и в отношении других слоев населения. Нужно ли подробно останавливаться на том, что не менее 40 тысяч крестьян со всей страны ежегодно били сваи и строили дома и ук-

                                                                                                                                 132

 

репления новой столицы, умирая в своих землянках от тяжелого труда, недоедания и болезней. Переселялись и дворяне, обязанные построить дома в Петербурге Но для купечества переселение было особенно болезненным, ра­зорительным делом торговля опиралась на связи, дело­вые отношения, каждый торговый дом имел свой профиль и район торговли. С переселением эти связи рвались, конъюнктура торговой деятельности на новом месте меня­лась в худшую сторону.

Все, что рассказано здесь, - лишь часть политики не­щадной эксплуатации купеческого капитала самодержав­ным государством, стремившимся за счет купечества и его профессионального дела — торговли быстро добыть деньги и товары для решения своих грандиозных планов. Монополии, службы, повинности, переселения, искус­ственные ограничения торговой деятельности разного ро­да — все это не прошло даром для русских купцов: исто­рические материалы свидетельствуют о значительном разорении наиболее состоятельной группы купечества — так называемой “гостиной сотни”—“гостей”.

Исследование А. И. Аксенова по генеалогии московс­кого купечества убедительно свидетельствует, что “вплоть до конца XVII века шло некоторое увеличение количества гостей, а в первые полтора десятилетия XVIII века — рез­кое сокращение”. Если в 1705 году “среди гостей насчи­тывалось 27 фамилий (собственно гостей было, естествен­но, больше, поскольку в ряде родов было несколько пред­ставителей в этом звании), то в 1713 году в качестве “на­личных” московских “гостей” числилось только 10”.

Причины “оскудения” самой состоятельной прослойки русского купечества — в ликвидации традиционных видов торгов и промыслов после введения многочисленных госу­дарственных монополий, а также быстрый рост налогов. Как считает исследователь, за редким исключением имен­но в петровскую эпоху богатейшие московские дома-фир­мы были разорены, по “гостям” в этот период “был нане­сен сокрушительный удар. Даже те немногие из них, по­томки которых как будто заняли прочное положение, ис­пытали это на себе. Поэтому, несмотря на внешнее благо­получие, роды Филатьевых, Чирьевых и другие медленно, но неуклонно приходили в упадок в середине XVIII века”.

Этот вывод повторяет наблюдения, сделанные ранее Н. И. Павленко по всей совокупности “гостиной сотни”:

                                                                                                     133

к 1715 году из 226 человек только 104 сохранили торги и промыслы, причем 17 представителей верхушки торгово­го мира “изменили сословную принадлежность, прекра­тив занятия торговлей и промыслами: одни оказались в денщиках, другие — в подьячих, пятеро угодило в солда­ты, а 6 человек обрели пристанища в монастырских кельях”. Важно и то, что Павленко указывает глубинные истоки происшедшего: основой богатства купцов был ссудный и ростовщический капитал, находившийся в пос­тоянном обороте. У очень состоятельного купца деньги находились в непрерывном движении, так что “за фасадом процветания торговых фирм скрывалось их неустой­чивое положение, обусловленное огромным удельным весом в оборотах ссудного и ростовщического капита­лов” ¹². Иначе говоря, такой капитал был необычайно “хрупок”, зависим от изменений обстановки, конъюнкту­ры торговли. Грубое вмешательство петровского государства в сферу торговли в значительной степени разрушило и без того неустойчивое равновесие финансового стержня частной торговли, что и привело к упадку цвета купечест­ва России.

Не было, таким образом, преувеличения в утвержде­нии авторов регламента Главного магистрата 1721 года писавших, что русские “купецкие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком приз­рении, но паче ото всяких обид, нападков и отягощении несносных едва не все разорены, от чего оныхвесьмаумалилось и уже то есть не без важнаго государственно­го вреда” .           

Да, обеднение и упадок некогда богатейших купечес­ких фирм, разорение городов, бегство их жителей — это и была та высокая цена, которую заплатили русские купцы, горожане за успех Северной войны, финансируя ее расхо­ды, лишаясь своих барышей вследствие жесткой моно­польной политики и различных ограничений, вошедших в практику экономической политики Петра с начала XVIII века.

Справедливости ради следует отметить, что стоимость победы в Северной войне горожане поделили с сельским населением страны. Именно на плечи русского крестьян­ства пала вся тяжесть войны. И победа, как часто бывало в истории, стала возможна только благодаря сверхусилиям народа.

Лишь один перечень различных повинностей крестьян-

                                                                                                                                    134

 

плательщиков времен Северной войны производит впе­чатление на нас, давно привыкших к незаметному росту налогов через систему цен. Повинности были нескольких видов: 1) людские (рекруты); 2) отрабо­точные; 3) подводные; 4) лошадные; 5) постойные; 6) на­туральные (провиантом, фуражом и т. д.); 7) денеж­ные.

Денежные налоги делились на постоянные и экстраор­динарные. Размеры (оклады) постоянных налогов остава­лись стабильными долгие годы. Они формировались из нескольких групп налогов. “Приказные” налоги—это идущие на нужды центральных ведомств. Древнейшие “ямские и полоняничные деньги Ямского приказа” до­полнялись “деньгами Военного приказа на жалованье драгунам”, “корабельными деньгами Адмиралтейского приказа”, а также “рекрутными деньгами Земского при­каза”. В начале 10-х годов XVIII века появились пос­тоянные налоги на строительство новой столицы: “деньги к санкт-петербургскому городовому делу на кирпичное дело”, “на известное зжение”, “деньги на припасы и на дело судов”. Значительную группу постоянных денежных налогов составляли сословные налоги, то есть те, которые платили отдельные сословия. Так, монастырские крестья­не с 1707 года были обложены “деньгами Монастырского приказа на жалованье драгунам”, а также “деньгами на подъем каменщиков и кирпичников”. Свои налоги плати­ли дворцовые и черносошные крестьяне.

“Приказные”, петербургские и сословные постоянные налоги дополнялись местными платежами, отличавшими­ся в каждой губернии, провинции и даже уезде. Если объединить их по назначению, то это — сборы на местную администрацию, гарнизоны, содержание почты, дорог, мостов и т. д.

Несмотря на пугающее разнообразие постоянных де­нежных платежей, можно с уверенностью сказать, что ес­ли бы существовали только эти налоги, крестьяне петров­ской поры жили бы вполне сносно. Но суть проблемы со­стояла в том, что постоянные и даже чрезвычайные денеж­ные налоги составляли лишь незначительную часть от об­щей массы государственных повинностей. Наиболее тяже­лыми были экстраординарные повинности, как правило смешанные: денежно-натуральные, денежно-отработоч­ные, подводно-денежно-отработочные и т. д. Характерной чертой таких повинностей были приплаты деньгами, без

                                                                                                                                     135

чего не обходились отправки провианта, рекрутов, работ­ников, лошадей.                               

Сбор и отправка провианта — одна из самых тяжелых экстраординарных повинностей — не прекращались ни на один год. Было несколько видов провианта, который назывался по месту назначения: “петербургский”, “риж­ский”, “померанский”, “брянский”, “азовский”, “воронежский”, “адмиралтейский” и т. д. Провиантская повинность в каждом регионе страны определялась по-раз­ному. В одних местах (преимущественно хлебных) про­виант взимался натурой, в других собирались “провиантские деньги”, в третьих повинность была смешан­ной — натурально-денежной.

Провиантская повинность хотя и повторялась ежегод­но, тем не менее не была постоянной. Каждый год вели­чина поставляемого провианта, его ассортимент (один год брали муку, другой — крупу, сухари) менялись. Неста­бильность провиантских платежей обусловливали и меня­ющиеся в зависимости от конъюнктуры цены.

Помимо поставок провианта или платежей “провиант­ских денег” крестьяне могли получить указ о платеже “денег к прежнему в прибавок”. Особенно тяжелым бре­менем ложилась провиантская повинность на тех крестьян, в чьих деревнях размещалась армия, которую они, в сущности, кормили и содержали на своих дворах.

Так, в 1713 году населению Киевской губернии, где стоя­ла армия Шереметева, поставки провианта обошлись в три раза дороже, чем населению тех губерний, гдеармияне зимовала.                                     

Значительные денежные приплаты сопровождали сбо­ры рекрутов и лошадей для армии. Ежегодные рекрут­ские наборы начинаются с 1705 года. Первый указ о сборе рекрутов от 20 февраля 1705 года предписывал брать одного рекрута с каждых 20 дворов, причем только “с пят­надцати до двадцати лет холостых, а ниже пятнадцати и выше двадцати не имать”. Эти же двадцать дворов долж­ны были сдать деньги на “корм, и одежду, и обувь, каф­таны серые, и шубы, и шапки, и кушаки, и чулки, и черики” ¹⁴. При этом крестьяне, поставившие рекрута, нес­ли за него коллективную ответственность и в случае его смерти или бегства должны были поставить взамен но­вого.

Скупые записи из “Приходо-расходной книги старос­ты корельских деревень Валдайской округи” Конана Ти-

                                                                                                                               136

хонова прекрасно иллюстрируют тяжесть рекрутской по­винности для крестьян, достигавшей в денежном исчисле­нии почти двадцати рублей — большой по тем временам суммы—и приносившей крестьянам множество хлопот.

“Марта в 15 день по указу великого государя отдан в новый набор по книгам 186 (1678.— Е А.) году с восми десятин девяти дворов лекруг Марк Иванов. Отдано за то­го лекрута целовалнику Болших Миронег Федору Андро­нову за мундир и правиянт, за оржаную муку и овсяную крупу, и лекругу до отдачи на корм денег, и при отдаче на приказные расходы двенатцать рублев. Да за отпись дано два алтына за руку две денги. Дано на покупку в Нове граде подьячему Василию Настоянову на лекрута платья денег два рубли с полтиною. Да на того же лекру­та куплено при Валдае платья, в чем бы ему можно доитить до Новаграда без нужды, а именно: куплена шуба на вате, цена тритцать алгын, шапка караблик, цена четырнатцать алтын, да чулки белыя, цена четыре алтына. За железа ножныя дано восем алтын, за ручныя железа че­тыре алтына. Да на дорогу лекруту дано денег двадцать алтын, да на провода калачей на два алтына, да вина на пять копеек, да пива крушка, цена грош. Дано караулщику Герасиму Петрову, которой караулил лекрута дватцать алтын. Да за подводу под лекрута дано Якову Чурину семь гривен. Как ходил лекрут по воле, дано ему на пиво и вино денгами четыре алтына. При поезде топлена баня про лекрута, дано алтын. Мыла на копейку, да гребень грош. За поимку лекрута (стало быть, он бежал из ба­ни!— Е А) дано Ермолаю Яковлеву по мирскому приго­вору денег полтина, да Семену Лукину три алтына. Да за тем лекрутом ходил стрелец Федор Щапин, дано ему де­нег две гривны. За хоженое до деревни Борисова дано два алтына, а ходил по Гаврила Салдатава для доспросу о лекруте”. ¹⁵

За непоставку в срок рекрута или нарушение правил сдачи налагались крупные штрафы. Рекрутские наборы, начатые в 1705 году, следовали один за другим не только ежегодно, но и не раз в году. Два набора 1705 года дали армии 44 500 рекрутов, а набор конных рекрутов — около 10 тысяч. Почти 20 тысяч дали наборы 1706 года, 12 400— набор 1707 года, набор 1708 года —11 200 и т. д. К концу Северной войны в соответствии с имперскими целями даже возобладала тенденция к росту армии: набор 1719 года дал 14 000 рекрутов, 1721 года — еще 19 700, а

 

                                                                                                                                    137

в 1722 году было взято 25 500 рекрутов, в 1723 году 10 000, а в 1724 году —20 500 рекрутов стали под ружье. Получается, что только рекрутами с 1705 по 1725 год было взято не менее 400 тысяч человек. Притом что в стране в это время было 5—6 миллионов душ мужского пола, это означало (даже с учетом ежегодного прироста, не пре­вышающего 1%), что солдатский мундир при Петре был вынужден надеть каждый десятый — двенадцатый крестьянин, причем в рекруты, естественно, брали наиболее здоровых, а значит, работоспособных ¹⁶.

Не менее тяжелой была для крестьянства отработоч­ная повинность. Малые и большие стройки развернулись по всей стране: дороги, каналы, мосты, крепости, здания, редуты и многие другие объекты обеспечивались рабочей силой почти исключительно за счет отработочной повин­ности. Лишь к концу царствования Петр и его сподвиж­ники, убедившись в низкой эффективности принудитель­ного труда, перешли на подрядную систему, когда на соб­ранные с крестьян деньги “за работных людей” стали на­нимать крестьян-отходников. А до этого на долгие месяцы десятки тысяч крестьян бывали оторваны от своего дома и поля.

Бегство крестьян и посадских, причем в массовых масштабах, стало характерной чертой петровского време­ни. Нет необходимости доказывать, что только крайнее, безысходное отчаяние могло толкать крестьянство, привя­занное образом жизни, привычками, традициями к земле, которая его кормит, на бегство семьями, целыми деревня­ми. В петровское время бегство стало повсеместным: в од­них случаях крестьяне временно уходили в леса, пока не уехали из деревень сборщики налогов или солдаты, в дру­гих случаях побеги были связаны с поисками работы или пристанища, где можно было укрыться от рекрутчины и повинностей.

Многие документы с несомненностью свидетельствуют, что налоговый пресс, в сочетании с неурожаями и други­ми несчастьями, выталкивал на дорогу целые крестьян­ские семьи, искавшие спасения от своего помещика, сбор­щика налогов на дворцовых, государственных и иных землях, преимущественно на пустующих, окраинных. “В прошлых годах,— писали власти Троице-Сергиева монас­тыря в 1712 году,—бежали из монастырских их вотчин Переяславского, Ростовского, Суздальского и иных уез­дов многие крестьяне с женами и детьми, и со всеми

 

                                                                                                                                      138

крестьянскими животы, покиня свои тяглые дворы и же­ребья впусте, а сбежав, живут в Алагырском уезде на покидных мордовских землях”.¹⁷ Подобные жалобы, часто с указанием мест, в которых укрывались беглые, присы­лались в Сенат и другие учреждения сотнями Они отра­жали общую, крайне неблагополучную картину времен Северной войны.

Усиление налогового гнёта неизбежно вело не только к росту побегов крестьян, но и к усилению социальных противоречий, выливавшихся в неповиновение властям, а нередко — в вооруженное сопротивление. Характерной чертой жизни провинции петровского времени были разбои, творимые весьма часто, причем довольно крупными отрядами во главе с атаманами “В прошлом, государь, 1710 году,— писали выборные крестьяне Самеровских деревень Петербургской губернии, - в Самеровском присутствии и в других уездах ходили воры и разбойники великими станицами человек по сту и пополутораста и больше и многия села и деревни выжгли и всяких разных чинов людей многих пристрелили и прижгли, и воровской атаман Савватий Вахрушенок, собравшись со многими товарищи, пришед близ Самерова версты с три вотчинников село Романове выжгли дворов с пятьдесят и больше, и из того села пришедш под самое Самерово об реку, деревню Хахилеву разбили и животы у всех корелян пограбили, и в Самерово приступали и с самеровскими жителями бились часов пять и больше и насилуот них, воров отбились…”

Нельзя не отметить, что среди нападавших на села и деревни было немало попрошу деклассированных элемен­тов, убийц и садистов, пытавших женщин и детей. Однако не они составляли большинство. Многолюдство “разбойных команд” - прямое следствие ухудшения положения крестьян, искавших спасения от повинностей, рекрутчины, многочисленных карательных отрядов, рассылаемых по стране властьми.

Примечательно и типично сообщение о случае в Старицком уезде Московской губернии. Придя в сельцо Обувково летом 1710 года, разбойники “переловили работавших на полях 4 крестьян и, положа их на плахи, ломали им руки и ноги пополам, и потом троих из них, при вязав к дереву, разстреляли из фузей до смерти, а четвертаго покинули живого, говоря: за то, де, вас побиваем до смерти, что помещик ваш бьет челом о сыщиках и ез-

                                                                                                                            139

дит с ними сам, но сколько, де, ему не ездить, а будет у нас в руках, тело его обрежем, да по полю собакам размечем”  .                                            

Разграбления, поджоги помещичьих усадеб, убийства и пытки их обитателей были, несомненно, свидетельством не только мести, но и более серьезных, социальныхпротиворечий.                                        

С особой силой они проявились в Булавинском восстании, вспыхнувшем как раз в наиболее тяжелый период отступления русской армии в Белоруссии и на Украине.                                                

Восстание, которое начал в октябре 1707 года донской атаман Кондратий Булавин, отразило в себе всю остроту социальной ситуации, возникшей в стране к концу первого, самого тяжелого периода Северной войны. Верхнее течение Дона и его притоков издавна было местом поселения беглых крестьян из центральных районов России. Как верховья питали тихий Дон водой, так и эти беглые, мужики составляли неисчерпаемый источник казачества на Дону. Казачество, как бы зажиточно оно ни жило, об­ладало развитым корпоративным сознанием, исходным элементом которого было представление о праве любого человека найти себе убежище на земле вольного Дона, стать казаком. Всякое нарушение этого исконного права Москвой встречало ожесточенное сопротивление казачьей демократической республики.

К 1707 году поток беглых из центра настолько усилился, что правительство, получая многочисленные жалобы владельцев беглецов и донесения окраинных, городов об усилении разбоев и передвижениях масс беглых, предприняло в общем-то обычную для тех времен полицейскую акцию — отправило летом 1707 года отряды “сыщика” князя Ю. В. Долгорукого, которому было предписано освидетельствовать и вывезти беглых крестьян с Дона в Россию под конвоем. Долгорукий действовал согласно указу, но с особой жестокостью. Его отряды, как писала Булавин кубанским казакам, “многия станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали, также женска пола и девичья брали к себе для блудного по­мышления на постели”. ¹⁹

 По-видимому, действия Долго­рукого имели большой общественный резонанс и стали той искрой в пороховом погребе, которая и привела к взрыву — в ночь на 9 октября Булавин окружил с двумя

 

                                                                                                                                       140

сотнями человек место ночлега Долгорукого и перебил весь его отряд. Вскоре были уничтожены и другие отря­ды сыщиков, а стоящие во главе их офицеры — казнены.

После непродолжительного перерыва в феврале 1708 года восстание запылало с новой силой. Эту силу ему придавала связь, установленная между булавинцами и Запорожской сечью, а также весьма эффективная пропа­ганда среди крестьян Тамбовского, Воронежского, Бори­соглебского и иных южнорусских уездов. Булавин рассы­лал в ближние и дальние места “прелестные” письма с призывами к крестьянам, ко всем страждущим от властей и официальной веры присоединиться к повстанцам: “Идите изо всех городов конные и пешие, нагие и босые, идите не опасатися, будут вам кони и ружье, платье и де­нежное жалованье; а мы стали за старою веру и за дом пресвятые богородицы и за вас, за всю чернь”. Воззвания призывали не подчиняться властям, “перевесть” бояр, воевод, подьячих, помещиков .

Петр оказался в очень сложном положении, ибо его армия под непрерывным давлением шведов отступала через Белоруссию и Украину и реально возникла опасность оказаться между двух огней Поэтому Петр с начала апреля предпринял самые активные действия по локализа­ции восстания и его удушению Командиром карательного отряда был назначен В. В. Долгорукий — брат убито­го Булавиным “сыщика”. Выбор этот был не случаен, хотя Петр предупреждал ею о необходимости осторожного обращения с народом, “дабы, как есть простой народ, оне того не помнили, что ты станешь мстить смерть брата своего, что уже ныне не без молвы меж них”. Реально же Долгорукий мог удовлетворить свое чувство мести, не преступая нормы данной ему инструкции от 12 апреля 1708 года “Понеже сии воры все на лошадях и зело лехкая конница, того для невозможно будет оных с регулярною конницею и пехотою достичь, и для того только за ними таких же посылать по ралуждению. Самому же ходить по тем городкам и деревням (из которых главной Пристанной городок на Хапре), которыя пристаю к во рофству, и оныя жечь без остатку, а людей рубить, а заводчикоф на колесы и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанью… воровства у людей, ибо сия сарынь кроме жесточи не может унята быт”.

Для подавления восстания были переброшены не только части, находившиеся в распоряжении киевского и

 

                                                                                                                                      141

азовского губернаторов, но и драгуны с фронта, а также было решено поднять дворянское ополчение на Москве. Примечательно, что настаивавший перед царем о сборе ополчения Долгорукий видел в этом залог успеха, не только по военным, но и социальным причинам. 2 июня 1708 года он писал из Острожска Петру: “Прошу, госу­дарь, о том, чтоб ваше величество подтвердив своим государским указом, чтобы судьи по доношению моему послали указы, чтобы царедворцы ехали ко мне немедлен­но, а они, государь, зело нужны на етех воров и на про­тивников. Известно тебе, государю, самому, каковы дон­ские казаки: нерегулярное войско, а царедворцы на них зело способны будут, они сами се, у них люди свои будут, хоть бы казаков против их вчетверо было. И на царедворцов мошно надеетца, на шведов они плохи, а на этот народ зело способны” ²².

К этому моменту восстание достигло апогея:. Булавин вступил в столицу Донского края Черкасск и был избран на кругу войсковым атаманом. Судя по рассылаемымимграмотам, он рассчитывал на присоединение к восстанию запорожских и кубанских казаков. После бурных дебатов запорожцы прислали к Булавину крупный отряд, приняв­ший участие в военных действиях.   

После успехов Булавина в Черкасске стало ясно,чтоугроза нависла над Азовом и Таганрогом. Летом же пов­станцами была, по существу, перерезана Волга. П. М. Апраксин писал Петру: “Доношу вашему величиствию: от последних чисел майя не имели на Волге свободного проезду от детей вселукавого диявола, воровских каза­ков, как те воры Воловина злодейственного сонмища, пришед з Дону Сиротинской станицы и других городков, с ними ж беглые стрелцы и салдаты, собрався человек с тысечю, майя 13 пришли на Волгу и город Дмитровской на Камышинке взяли без бою, те камышенские сворова­ли, не противились, зложились заодно”.

Последнее обстоятельство — ненадежность местных гарнизонов, сочувствовавших повстанцам,— очень беспо­коило Петра. С тревогой он спрашивал губернатора Азовской губернии И. А. Толстого: “...нет ли какой блазни у вас меж салдаты, также (от чево, боже, сохрани)” ежели Черкаской не удержитца, имеешь ли надежду на своих солдат?” ²³

Возможное падение Азова и Таганрога было бы для Петра катастрофой, которая могла изменить всю ситуа-

                                                                                                                                     142

цию на южном театре военных действий Северной войны:

6 июля 1708 года булавинцы подступили к Азову, а 8 ию­ля Карл XII, одержав победу над русской армией под Головчином, вступил в Могилев, намереваясь перейти Днепр и двигаться на Украину. Предусмотреть заранее, как поведут себя крымские татары и Османская империя по мере приближения шведов и захвата булавинцами Азова, было невозможно. У Петра были все основания опасаться установления связи между всеми его противни­ками.

В сражении под Азовом казаки потерпели поражение, причем решающую роль сыграла в этом корабельная ар­тиллерия, наносившая большой урон повстанцам. Они от­ступили, и, воспользовавшись поражением, недовольная Булавиным казачья верхушка начала мятеж в Черкасске. Во время разгоревшегося возле дома Булавина боя ата­ман погиб при неясных обстоятельствах (или от руки противника, или же, оказавшись в безвыходном положе­нии, от собственной).

Тогда же правительство решило объявить народу, в среде которого ходили упорные слухи о восстании, о про­исшедшем на Дону уже как о событии с победным исхо­дом. В этом нельзя не видеть известную традицию поли­тической культуры нашей страны, когда власти, не желая “сеять панику”, “огорчать” или “смущать” народ, умал­чивали о происходивших драматических событиях вплоть до их благополучного разрешения, чтобы затем громом победного салюта развить сомнения и соблазны. Так, получив сообщение о гибели Булавина, М. Гагарин писал в протоколе заседания боярской комиссии, правившей де­ла на Москве: “Должно быти благодарение принести бо­гу и пушечной стрельбе быть должно для того, дабы о том уведомилися многия для нынешнего случая ведали, зане сие воровство произошло в слухи многим лю­дям”. ²⁴

Но через два дня бояре передумали устраивать без указа Петра фейерверк и решили ограничиться публика­цией в “Ведомостях”, выдержанной в том же успокои­тельном духе. Читатели из нее узнали всю многомесяч­ную историю с начала и до благополучного конца: “Дон­ской казак, вор и богоотступник Кондрашка Булавин, умыслил во украинских городех и в донских казаках учи­нить бунт, собрал к себе несколько воров и единомысленников, и посылал прелестные письма во многие городы и

                                                                                                                               143

села, призывая к своему воровскому единомыслию, и многие таковые ж воры, и все донские казаки, иные по нужде, а иные по прелести его к нему пристали. И со­бравшемся многолюдством, ходили по городы и в села, для разорения и призывания иных в свое единомыслие, и того ради царское величество указал послать свои войска, под командою господина Долгорукова, дабы того вора Була­вина поймать, и злый их воровский совет разорить. И ны­не по писмам из полков, и городов, подлинно ведомость получена: что они воры булавинцы (не во едином месте) многие, и главнейший его товарищ вор Стенка Драной ко многом своем собрании убит, и единомысленников их не малое число побито. Также и под Саратовом и Азовом посланные его воровские его товарищи с немалым собранием побиты, и, видя, он, Булавин, что не может от вой­ска царского величества уйти, убил сам себя до смерти. А единомысленники его многие побиты, иные же переловле­ны и сидят окованы. А донские казаки всех городков при­несли повинные. И ныне милостию божиею то Булавина и единомысленников его воровство прииде во искорене­ние. А в которых числех и где, и сколко их воров побито и переловлено, и то объявлено будет впредь. На Москве, лета господня 1708, июля в 20 день” ²⁵.

Как часто бывало, власти в своих победных реляциях опережали события, выдавая желаемое за действитель­ное. И хотя непосредственная угроза Азову исчезла, вос­стание не затихало. Его возглавили атаманы Булавина — Н. Голый, С. Беспалый, И. Павлов и И. Некрасов, кото­рые перенесли действие на Волгу, овладев Царицыном и осадив Саратов. Однако к осени 1708 года каратели по­лучили перевес в силах на всех направлениях, восстание было потоплено в крови, по Дону поплыли плоты с пове­шенными — жестокая традиция устрашения сохранялась по-прежнему.

Восстание Булавина отразило явное неблагополучие в социальных отношениях как следствие усиления податного давления и было самым крупным звеном в цепи подоб­ных выступлений. Как написал бы иной романист, Россия петровских времен озарялась не только победным огнем пушек Полтавы и Гангута, но и пожарами помещичьих имений и воеводских дворов.

“Человеку трудно за очи все разуметь и править”

ПОДГОТОВКА и начало Северной войны, создание но­вой армии, строительство флота — все это привело к рез­кому усилению активности правительственных ведомств, увеличению объема их работы. Старый приказной аппа­рат, унаследованный Петром от предшественников, не справлялся с усложнившимися задачами управления. Так, поначалу строительство флота курировал. Судный Московский приказ, не имевший никакого отношения к военно-морским делам. Поэтому по мере расширения масштабов военно-морскою строительства возникли но­вые учреждения Адмиралтейский и Военно-морской приказы. Для более рационального управления армией Рейтарский и Иноземный приказы слили в единый Воен­ный приказ. Стрелецкий приказ ликвидировали, зато со­здали два новых - Преображенский и Семеновский.

Война требовала денег. Чтобы получить их, прави­тельство стремилось централизовать сбор налогов и их распределение, ввести новые косвенные налоги, устано­вить кот роль над бо1атствами церкви. Для этого были созданы новые, преимущественно финансовые учрежде­ния: Ратуша, Ижорские канцелярии. Монастырский приказ во главе со светским лицом—боярином Муси­ным-Пушкиным. Необходимость активизации поисков руд для промышленности привела к образованию Рудокопно­го приказа.

Вместе с тем в принципах образования и деятельности приказов, созданных накануне и в начале Северной вой­ны, нельзя усмотреть существенных перемен по сравне­нию с приказной системой предшествующей поры. Цен­трализация и специализация управления в этот период еще не носила систематического и всеобъемлющего ха­рактера. Несмотря на то, что было создано, казалось бы, главное военное ведомство - Военный приказ, существовало еще не менее десятка учреждений, обладавших фун­кциями военно-сухопутного управления. Сходные ситуации сложились и в других отраслях управления.

Основная идея всех преобразовании тою времени со­стояла не в том, чтобы создать принципиально новый, в

                                                                                                                               145

 

корне отличный от старого государственный аппарат, а в том, чтобы с помощью старых институтов и их комбинаций обеспечить во что бы то ни стало решение важней­шей задачи — победы в Северной войне. И для достиже­ния победы Петру было неважно, как соотносятся компе­тенции разных ведомств или как они называются.

Но все же новое — столь характерное для реформ Петра — проникало и в сферу управления, причем подчас оно весьма причудливо смешивалось со старым. Непри­вычным, в частности, было появление “канцелярий” — так назывались новые учреждения приказного типа. Пер­вой и важнейшей из них стала Ближняя канцелярия (1701 г.), основной целью работы которой было сосредо­точение документов приказов, контроль и ревизия их фи­нансовой деятельности.

Термин “канцелярия” стал применяться и к отделени­ям московских приказов, которые располагались в новой столице, Петербурге, и решали оперативные управлен­ческие задачи. Важно отметить, что с годами значение канцелярий-отделений усиливалось и центр тяжести управления из остававшихся в Москве приказов постепен­но перемещался в петербургские филиалы. Происходило это в первую очередь потому, что в Петербурге — рядом с царем — находились сами руководители приказов: Ад­миралтейского — Ф. М. Апраксин, Артиллерийского — Я. В. Брюс, Посольского — Г. И. Головкин и т. д. Приме­чательно в этом смысле письмо канцлера Головкина служащим Посольского приказа, в котором с исчерпыва­ющей полнотой выражена мысль о необратимости проис­шедшего изменения в статусе старого учреждения: “Вы в Москве оставлены только для приему из губерний поло­женных денег и для исправления дел по присланным от нас письмам, а главное правление дел — в Государствен­ной Посольской канцелярии прилучается здесь, в Санкт-Петербурге, и вам никаких новых дел делать и ни из ко­торых канцелярий ведомостей принимать и ответов чи­нить не приказано” . Так некогда могущественное ведом­ство XVII века утратило всю свою власть. Подобным об­разом сузился и круг деятельности оставшихся в Москве Военного, Адмиралтейского, Военно-морского и иных приказов.                                  

Уже в первые годы Северной войны стало ясно, что обороты механизма государственного управления, в осо­бенности местного, не поспевали за нарастающей скоро-

                                                                                                                              146

стью маховика самодержавной инициативы. Недостатки управления отразились на обеспечении центральных ведомств деньгами, а армии - рекрутами, провиантом, лошадьми и т. п. В условиях увеличившихся трудностей военного времени было очевидно, что прежняя система управления “приказы уезды” и силу своей архаичности не выдерживает всевозрастающей нагрузки. Поэтому уже в первые годы войны на первый план выдвинулась про­блема приведения в соответствие высшего и низшего звеньев управления.

17 декабря 1707 года был издан указ об образовании губерний: “Росписать города частьми (кроме тех, кото­рые во 100 верстах 01 Москвы) к Киеву, Смоленску, к Азову, к Казани и к Архангельскому”². Позже список гу­берний был:уточнен: к упомянутым в указе присоедини­лись две губернии — Ипгерманландская (Петербургская) и Сибирская, из Казанской выделились Нижегородская и Астраханская. К образованию губернии Петр шел давно: уже в 1701 году был создан особый административный округ, приписанный к Азову и Воронежу. В 1702— 1703 годах произошло выделение Ингерманландии как самостоятельной административной единицы, организо­ванной из отвоеванной территории шведской Ингрии, а также части уездов, которыми ведал Новгородский при­каз. Во главе нового округа был поставлен губернатор А. Д. Меншиков. Принципиальной особенностью нового устройства Ингерманландии было то, что она не подпала под власть ни одного из приказов,

---

---