Глава 8. Мечта сбылась, или Стать офицером

 

     После четвёртого курса в КОМОС поехать не смогли, потому что закончили обучение на военной кафедре, и должны были оттрубить месячные сборы в ЗРК (зенитно-ракетный дивизион) недалеко от посёлка Онохой под городом Улан-Удэ. Я к тому времени уже был командиром взвода (мужская часть нашей группы) на кафедре, чему способствовали весьма интересные, характерные для того времени, обстоятельства.

     Сначала, со второго курса, когда мы начали обучение военному делу, комвзвода был                                                                                            назначен наш староста группы. Толик поступил в институт сразу после армии, вступительные экзамены сдавал в форме с сержантскими погонами. Ещё до армии он женился, обзавёлся ребёнком. Вот такого ответственного и опытного товарища в деканате выбрали старостой группы. И эти же его качества сподвигли потом курсового офицера нашего взвода в назначении Толика командиром. Подполковник Орлов, державший нас в ежовых рукавицах целых три года один полный день в неделю, уверенно назначил, а потом безжалостно снял с комвзвода нашего абсолютного начальника и заводилу (по пиву – Толик тоже был из первых). А дело было в том, что Толя влюбился в нашу Олю, и затеял развод с женой. За это его выгнали из старост и из комвзвода. За это он был спущен отцом Оли, преподавателем нашей выпускающей гражданской кафедры, с лестницы второго этажа, на котором в панельной хрущёвке Оля с родителями и проживала. За это он получил строгача по комсомольской линии. Короче, попал в мальчиши-плохиши. А я на этой волне как раз и поднялся в должности на военной кафедре. А старостой стал тоже очень ответственный студиозус – Серёга. Но, надо отдать Толику должное, он не сломался. И развода с прежней женой, и Олиной руки – всё-таки добился. И остался негласным теперь, но по-прежнему уважаемым, лидером нашей студенческой группы.

   Так вот, со сборов мы вернулись. Почти все – с дизентерийным поносом. Это потому что дивизионные мухи добирались до солдатской столовой всегда быстрее нас. А друга моего Сашку я даже вынужден был сопровождать в полковой госпиталь в Улан-Удэ ночью на ЗИЛе-ТЗМ-ке (транспортно-заряжающая машина). Он вдруг начал бредить, и температура – за 40. И многие тогда попали в госпиталь, но и многие просто дристали без устали и без температуры. Так вот, мы, значит, – с поносом. А подполковник наш, начальник сборов, – с пустыми карманами. Пропил всё – конкретная профилактика дизентерии. И отдельно питался. Короче, в отличие от нас, – как огурчик.

   А мы подлечились, и в сентябре сдали государственный экзамен. Получили звания лейтенантов зенитно-ракетных войск противовоздушной обороны страны. С кафедрой простились тепло. Сразу после экзамена подарили нашим старшим офицерам резные дорогущие шахматы и по пузырю коньяка каждому из преподавателей. И тут же, перед входом в третий корпус, подвергли торжественному сожжению военные зелёные галстуки. Они были синтетические, празднично чадили и капали пластиковыми каплями на асфальт плаца, который мы за три года основательно потоптали строевой подготовкой.

  Такое событие, как присвоение очередного офицерского воинского звания, никогда ни для кого в мировой истории войн и подготовки к ним не проходило бесследно, то есть без последствий. И мы тут исключением не стали. Вечером в общежитии перед строем новоиспечённых лейтенантов мы с Толиком, как два комвзвода, вызывали по очереди каждого нашего товарища, и вручали гранёный, мухинский (250 мл) – по эскизу советского скульптора В.И. Мухиной, до краёв наполненный стакан водки с двумя лейтенантскими звёздочками на дне.

   - Лейтенант такой-то! – вызывал я. Толик в это время наливал.

   - Я.

   - Ко мне!

   - Есть. – Володя, фамилию которого я произнёс, торжественно блестя треснувшими на правом глазу очками с прихваченной изолентой полуотломленной дужкой, строевым шагом подходил к нам. – Товарищ лейтенант, лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл.

    - Поздравляю Вас с присвоением воинского звания «лейтенант».

    - Служу Советскому Союзу!

    Очередной лейтенант опрокидывал стакан водки, стараясь не проглотить звёздочки, и по команде «Встать в строй!» строевым шагом возвращался в строй. Последними поздравили друг друга мы с Толяном. Рядом с нами, в длинном коридоре общаги, такая же процедура происходила в параллельной группе. Надо сказать, красивое поначалу было зрелище. И после, когда шли строем двух взводов по Маркса, мимо института, в кабак, тоже было впечатляюще. Это было вполне боевое каре. Некоторые падали, спотыкаясь плохо справившимися с полбанкой водяры на голодный желудок ногами о неровности асфальта. Но отряд вовремя замечал потерю бойца. Мы подбирали своих, не останавливаясь, и, придерживая с двух сторон, продолжали наш торжественный марш.

 

  Глава 9. За кордон!

 

     Летом после пятого курса мне выпало счастье поехать в международный студенческий отряд. К тому времени я уже был видным общественным деятелем факультетского разлива. В комсомоле занимал должность заместителя секретаря по идеологической работе. Был капитаном команды КВН. Предлагали вступить в партию, само собой – в КПСС, других не было в Союзе. Готовили в секретари институтского комсомола. И вот с таким политическим весом в глазах старших влиятельных товарищей по КОМОСу и комсомолу я оказался достойным к рекомендации меня в Интер ССО. Политэкзамен сдал достойно – доложил структуру управления страной, назвал пофамильно руководителей партии и правительства, заявил о своей приверженности идеалам коммунизма. Прошёл.

    Это был разношёрстный отряд из студентов разных факультетов, командир – младший научный сотрудник, комиссар – преподаватель английского языка.

    Получили несколько инструктажей о поведении советского человека за рубежом. Закупили два ящика водки, Посольской, разлитой по особому заказу на городском пиввинкомбинате, – для угощения зарубежных товарищей, Пшеничной – для себя любимых в дорогу. И на скором «Сибиряке» отправились в Москву, где пересели в международный до Берлина. В Бресте польская таможня в лице очень упитанных, краснорожих, явно довольных своими должностями, сотрудников дала добро на пересечение границы.

    Это было лето 1983 года. До нашей горбачёвской контрреволюции оставалось полгода, а соцлагерь уже трещал по швам, - он давно уже не хотел быть лагерем. Вокзалы Польши встречали нас каким-то подозрительным не социалистическим движняком. Какие-то люди предлагали нам порно-журналы, сигареты Мальборо и «американские» шмотки. Мы начинали понимать, что наши братья-демократы живут какой-то другой жизнью. Из Берлина мы направились к месту дислокации – в город Ильменау. Германия сразила нас обилием сортов хорошего пива и качественной аппаратурой рок-групп и джаз-бэндов. Многое было необычным и восхитительным. Это был всё-таки уже Запад со всеми вытекающими.

   Ильменау оказался очень маленьким, уютным и домашним, но с большим многоэтажным современным студенческим городком, где в цокольных этажах или подвалах каждой общаги располагались ночные клубы с барами и дискотекой. Маленькие улочки города с игрушечными традиционными немецкими домиками, слепленными подряд друг с другом, удивляли своей сказочностью, возвращая к иллюстрациям из детских книжек братьев Гримм. Разочаровывали лишь страшненькие немки. Одна из ста могла быть с натяжкой сравнима с девушкой любой другой национальности из присутствующей тем летом молодёжи разных стран.

   Интернациональный отряд был представлен Новосибирском и Киевом из СССР, а также студентами Чехословакии, Югославии, Польши и местными – немцами. Жили в общагах, в каждой квартире по два представителя гостей и хозяев. Работали сучкорубами в Тюрингенском гористом лесу на расчистке завалов и сушняка. Ну, то есть, из поваленных исполинов делали гладкие стволы, резали и собирали их в удобные для трелёвки штабели.

    Большое впечатление на меня произвёл режим рабочего дня.

4.00 – подъём, фуршетный завтрак и выезд в лес.

5.00 – начало работ

9.00 – второй завтрак (походный) в лесу

13.00 – конец работ, возвращение в студгородок, обед

   Всё. Все свободны. Любые планы – практически на целый день. Я потом дома, работая в разных казённых конторах (их было-то всего две), тщетно пытался внедрить этот понравившийся мне распорядок.

   Но тогда нам и почти целого оставшегося дня было маловато. Само собой, конкурсы, концерты. Праздники типа «Free Beer» – пьёшь пива, сколько влезет, бесплатно, под выступление джазовой команды, – вот тут мы с поляками, конечно, оторвались! Более европеизированные народы вели себя скромнее. По вечерам отряды устраивали у себя приёмы. Мы приглашали всех по очереди, и нас приглашали все по очереди. Угощали национальными блюдами и напитками. Мы – пельменями и водкой. Нас … трудно всё вспомнить. Пивали югославскую Сливовицу, едали немецкие бутерброды с сырым фаршем на булке. И ещё много чего экстравагантного попробовали. Все старались удивить, приготовить собственными руками. Тут же раздаривалась всякая сувенирная мелочь.

   В свободное время болтались по Ильменау, отдыхали в местном открытом бассейне, по вечерам заползали в какой-нибудь общажный ночной клуб. Только здесь, на «социалистическом» западе, я внезапно открыл для себя американское и прочее кино.

Первым для меня был «Весь этот джаз» с Роем Шайдером. Меня, привыкшего к замечательному советскому кинематографу, он совершенно потряс.

   Понимали друг друга очень хорошо. Во-первых, нам всем в учебных заведениях наших стран читали приблизительно одну и ту же программу английского. А во-вторых, выпивающие вместе люди довольно просто и скоро стирают лингвистические и национальные границы.

   Но однажды, в смысле общения и взаимопонимания, мне аукнулась там неожиданно Вторая Мировая Война. Я заказал очки-хамелеоны в модной широкой оправе для жены. Тогда ещё – гражданской, до регистрации оставалось полгода. Моя, как и все жёны, по большей части, была практичной. Рецепт в дорогу дала, объяснила, что именно ей нужно. В магазине оптики рецепт у меня взяли, и попросили прийти через пару дней. «Цвай» я понял и без переводчика. Я пришёл, отдал квитанцию. Пожилой немец, взявший квитанцию, начал что-то мне втолковывать по-тарабарски, то есть на своём. Я ему – «do you speak English?». Он продолжает что-то мне раздражённо выговаривать. Я ему – «nicht verstehe». Он долдонит своё, всё больше распаляясь. Наконец из подсобки на шум вышел другой пожилой немец. Взял у склочника рецепт, вынес мне готовые очки и на ломаном русском объяснил, что он был у нас в плену и всё понимает, и просит не обращать внимания на это маленькое недоразумение. Чем была вызвана такая странная на меня реакция его товарища, я выяснять не стал.

  И вот только сейчас, почти тридцать пять лет спустя, прочитав мемуары Леонида Рабичева, я могу предположить, чем я, потомок советского воинства, спровоцировал ненависть немца. Видимо, тот, что был в нашем плену, мог хоть как-то понять, объяснить себе проявления массового зверского насилия русских в отношении немецких женщин и девочек на территории Германии в 45-м. А тот, который готов был испепелить меня одним только взглядом, осознав, видимо, внезапно, что перед ним русский, – он, скорее всего, не воевал на нашей территории, и всего о зверствах своих вояк мог и не знать. Мог не знать. Мог и не понимать. Но и понять – не значит простить. Даже если понять всё. Мадам де Сталь в этой игре слов и смыслов что-то своё, женское, наверное, имела в виду.

   Месяца через полтора мы попрощались со всеми братьями по студенчеству и покинули приветливый и тихий Ильменау. Дальше намечалась заслуженная культурная программа. Мы начали с Эрфурта, откуда в 1933-м партия Гитлера прошлась фашистским маршем сначала по Германии, затем – по Европе. Эрфурт, как и все, впрочем, старые города Германии поражал исполинскими и крошечными католическими кафедральными соборами и церквями.

   Потом был Веймар, город Гёте и Шиллера. Здесь, во дворцовой церкви, я слушал орган Баха. Тот самый, на котором играл Иоганн Иоганныч два с половиной века тому назад.

   Далее мы переместились в Лейпциг, весёлый и яркий ярмарочный город, посетили один из самых впечатляющих зоопарков мира. Там, на одной из тихих улочек по дороге в студенческий городок на ночлег, мы по старой русской традиции обчистили чью-то яблоню, перемахнув через забор.

   Следом мы побывали в Дрездене, разрушенные бомбардировками наших союзников кварталы которого сохранялись в неприкосновенности, как память о Второй Мировой Войне. Как иллюстрация, как назидание, как покаяние. Здесь я полдня провёл в Галерее старых художников. Вслед за многими поколениями почитателей пытался разгадать тайну очарования Сикстинской Мадонны Рафаэля. Здесь исполнилась моя мечта – я увидел оригиналы картин Босха. Стоя перед его шедеврами, своими размерами оказавшимися не такими уж большими, я, как всегда, тщетно пытался связать воедино сонм их сюжетов, – но уже в близком контакте с живым действом.

   В Дрездене я как-то нечаянно приступил к шопингу. Просто недалеко от Галереи оказался большой многоэтажный универмаг. Поджидая задержавшихся у полотен художников товарищей, мы, по одному и кучками, постепенно обследовали все отделы магазина. Я довольно быстро всё там осмотрел, но вдруг наглухо засел в отделе грампластинок. Это я попал туда, в свой мир.

    Но здесь надо вставить необходимую ремарку.

   Дело в том, что все мы получили за работу по расчистке леса по двести марок. По курсу это равнялось шестистам рублям. По тем временам для студента – настоящее богатство. Но. Мы были за границей. И кроме подарков родным, и близким, и себе любимому, надо было ещё на что-то просуществовать почти неделю. И на эту «культурную» неделю родная держава оплатила нам только ночлег и билеты домой.

Тут-то и начались искушения и метания духа. 

   Я никогда не видел столько ценнейшего винила, собранного в одном месте. Это я про отдел грампластинок. Что я там пережил, описать невозможно. Подсчитав, просчитав и приблизительно распланировав траты ближайших дней, я выбрал по одной пластинке немецких групп «Tangerine Dream» и «Puhdys», и штук пять альбомов моих любимейших венгров «Omega». Братва наша, скупавшая импортные шмотки, глядела на меня, как на идиота.

   Берлин мне запомнился только Бранденбургскими воротами и вращающимся рестораном трансляционной башни, аналога нашей Останкинской. Оглядывая с высоты птичьего полёта столицу ГДР и посматривая с любопытством в сторону загадочного анклава Западного Берлина, мы вкушали там фирменное игристое бордовое пиво.

   Когда-то, в самом начале, я мечтал приехать домой с хорошей бас-гитарой. Но цены фирменных импортных оказались здесь в Германии неподъёмными. Стройотрядовцы шутили, что я не смогу потянуть такую покупку, даже если каждый день буду выходить на панель. А что касается местных гэдээровских гитар – их я мог купить и за рубли в союзе. И я просто накупил подарков. Сестре и жене – по джинсам, дочери набрал качественной обуви, матери – ручной миксер, отцу – футляр для сигарет. Себя тоже не обделил, приобрёл клёвый джинсовый комбинезон. Последние день-два в Берлине мне запомнились тяжким внутренним борением. Надо было выбирать. Или купить ещё пару пластинок, или съесть чего-нибудь. Все наши ходили полуголодные, потому что не смогли устоять перед шмоточным искушением. Девчонок, – хорошо, что их было всего четыре, – мы угощали по очереди, потому что первыми без марок остались они. Понабрали джинсов, бюстгальтеров и маек. В последний день в Германии я выпил две кружки пива и съел две булочки с сардельками и соусом. И угостил разок Маринку, одну из наших девчонок, которая почему-то случайно оказалась рядом, когда я делал заказ.

   Обратный путь, как водится, был недолгим и ничем не запоминающимся.

   Дальше следовали – преддипломная практика, оформление перехода от гражданского брака к супружеским отношениям, и защита диплома. Ну и светила где-то на горизонте служба в Вооружённых Силах Советского Союза.