Какие бывают истории?

(Историческая классификация и специализация).

В истории нет дорог, только – направления…

 

Историк не может одинаково хорошо знать по истории все, «от Адама до Потсдама». Историки вынуждены специализироваться на каком-то периоде. Так, появляются историки-античники, историки-медиевисты и т.п. На практике же специализация еще уже. Для историков средневековья – примерно 100 лет, для историков ХIХ века – 10 лет, а конкретный предмет научных интересов – какая-либо одна страна или регион. Но помимо пространственно-географической специализации существует еще и тематическая специализация. В соответствии со специализацией историков осуществляется и классификация исторических дисциплин. В большинстве случаев в основу классификаций кладется либо критерий качества объекта (история религии, история обычаев, история идей и т.д.), либо критерий пространственно-временного расположения (история Греции и Рима, история Востока, история России, история Древнего мира и т.д.). Эти истории иногда выстраивают (насколько это оправдано – отдельный вопрос) в определенной иерархии на основе номенклатуры классов – от самого простого до самого сложного[41].

Остановимся подробнее на основных направлениях тематической специализации.

С практической точки зрения, т.е. с точки зрения историописания, создания исторического исследования по какой-то одной из сфер человеческой деятельности выделяют:

- политическую историю – историю с акцентом на политические аспекты;

- экономическую историю – историю с акцентом на экономические аспекты;

- социальную историю  – историю семьи, класса, человека, женщин, психологических и демографических процессов в обществе, уровня жизни и т.д. (Иногда эти два тематических направления объединяют в одно – социально-экономическую историю);

- интеллектуальную историю – историю идей, концепций, религиозных или научных, политических или этических взглядов, представлений, систем ценностных координат и т.д. (Иногда ее называют еще культурной историей).

Под «политической историей» обычно понимают изучение государственных структур и институтов власти, королей, завоевателей, полководцев, империй и гражданского общества, партийной борьбы, международной политики, войн и дипломатии и т.д. Это старейшее тематическое направление, труды по политической истории писались со времен античности. Политические элиты всегда были заинтересованы в распространении нужной им версии истории, а читательская аудитория всегда с интересом наблюдала захватывающую историю взлета и падения империй и императоров. Из политической истории, в том виде, в каком она долгое время выходила из под пера историков, следовало, что именно государство – главный двигатель исторических перемен.

О. Кошен склонен был отделять официальную и неофициальную политическую историю. Он сравнивает первую со сценой политического театра, где все высвечено и подготовлено к описанию. На это способен даже непрофессиональный историк. Вторую он сравнивает с кулисами политического театра. Здесь царит либо полный мрак, либо полумрак. Только что в первом случае на исследователя обрушивается лавина документов, но стоит отойти за кулисы – документов больше нет[42].

Но и в рамках политической истории развиваются несколько относительно самостоятельных направлений:

1) история дипломатии (история дипломатии отдельной страны, история того или иного международной конгресса, история того или иного дипломата и, наконец, «комплексная история дипломатии», учитывающая различные факторы – военный, финансовый, внутриполитический и т.д., – оказывавшие влияние на внешнюю политику);

2) конституционная история (история парламентаризма, история права, административная история);

3) биографическая история («мемориальные» и, наоборот, «разоблачительные» биографии, «портреты на фоне эпохи»[43], биографии «великих» и «незаметных», биографии чисто политические и биографии, учитывающие личностную мотивацию, коллективные биографии[44] и т.д.)

Социально-экономическая история. К к. ХIХ – н. ХХ в. интерес историков к политической истории увял. В ХХ веке интерес историков от личностей переместился на массы. Застрельщиками стали американские историки, выступившие под флагом «новой исторической науки», но наиболее полное воплощение новый подход нашел во Франции. В 1929 г. М. Блок и Л. Февр основали журнал «Анналы социальной и экономической истории», в котором стали систематически публиковать исследования, написанные на основе междисциплинарного подхода (к работе широко привлекались специалисты по социологии, психологии, географии).

Экономическая история получила признание и соответственно оформилась в отдельное направление гораздо раньше социальной истории ­ еще в н. ХХ в. Сначала изучалась экономическая политика того или иного государства, затем перешли к комплексному исследованию всех аспектов экономической жизни. Главной трудностью на этом пути является ограниченность первоисточников по периодам и регионам. К тому же «экономическая история во многом представляет собой полную противоположность политической. У нее совершенно иная периодизация. На часто преуменьшает различия в политической культуре и национальных традициях, особенно если речь идет об исследованиях современной глобальной экономики. Классическим же темам историкам – личности и мотивации – она уделяет минимум внимания; вместо них на авансцене истории – «объективные» факторы, такие, как инфляция и инвестиции»[45]. В современной экономической истории выделяют две тенденции: 1) экономическая история «снизу» – история бизнеса, история отдельных фирм; 2) мегаэкономическая история – история, пытающаяся объяснить динамику роста и упадка экономики в целом.

Что касается социальной истории, то историкам долгое время не удавалось четко определить предмет своих исследований[46]. К социальной истории относили и историю социальных проблем, и историю повседневной жизни, и историю «простых» людей (например, рабочего движения), и историю женщин (т.н. «гендерную» историю). Современная социальная история претендует на изучение социальной «структуры общества». Под «социальной структурой» (само по себе понятие это весьма абстрактное) понимается совокупность социальных связей между множеством различных групп общества. Тематика расширилась. Стали исследоваться проблемы стратификации населения по роду занятий, полу, возрасту, расовой принадлежности, стали изучаться вопросы социальной мобильности и урбанизации (в США и Англии «городская история» стала уже важной специализированной отраслью исторической науки). Социальная история стала превращаться, как заметил Э. Хобсбаум, в «историю общества» в самом широком смысле слова, что влечет за собой значительное увеличение объемов работы историка.

Интеллектуальная история. Новое научное сообщество, получившее самоназвание «новая интеллектуальная история» сложилось в середине 1980-х гг.[47] В рамках этого направления был предложен несколько иной подход к пониманию природы исторического познания. Так, например, в области историографии новые интеллектуальные историки занимаются не столько спорами и опровержениями своих коллег и предшественников, сколько стараются представить тексты историков как самодостаточный культурный факт[48].

 

Особые дисциплинарные поля образуют истории, представленные альтернативными «голосами» – «история снизу», «женская история», «черная история» и т.д.

Испытывая влияние других дисциплин, исследовательские практики историков совершали «повороты»: «антропологический поворот» (1920-1930-е гг.), «лингвистический поворот» (1960-1970-е гг.), «визуальный поворот» (1990-е гг.). Но при всем этом многообразии предметов исследования, областей специализации и подходов, при всей этой субдисциплинарной пестроте историки осознают свою причастность к единой профессии. Хотя и здесь их иногда одолевают сомнения: в 1980-1990-е гг. идентичность исторической профессии была поставлена под сомнение т.н. «постмодернистами» под влиянием литературоведения и аналитической философии. В сегодняшней ситуации «пост постмодерна» историки вновь задумываются о поддержании неких границ своего профессионального сообщества.

 

Кроме того, в исторической науке выделяют еще так называемые «вспомогательные» исторические дисциплины. «Вспомогательные» так как они оказывают историку помощь при работе с источниками. Это такие дисциплины, как палеография, хронология, метрология, нумизматика, сфрагистика и др. Но на современном уровне развития исторической науки эти дисциплины могут решать и самостоятельные, специфические научные задачи. Поэтому иногда их называют еще «специальными» дисциплинами.

Следует иметь в виду, что все эти «классификации» и «типологии» истории носят условный характер. Условность терминологического определения «основных», «специальных» и «вспомогательных» исторических дисциплин, подтверждает пример археологии и этнографии, которые из «специальных» перешли в разряд «основных», а некоторые «вспомогательные» дисциплины переходят в разряд «специальных»5. В конечном итоге, ведь и историю можно в определенном смысле назвать «вспомогательной» дисциплиной для философии или политологии, в конечном итоге важно не как мы классифицируем, а, какой предмет и какие задачи мы определим для этих дисциплин. На современном уровне развития исторических наук, с одной стороны все более возрастает условность классификаций (и периодизаций), а, с другой стороны, методологический плюрализм еще более обострил проблему «языка истории», смыслового содержания исторических терминов и определений. Кроме того, четкое определение предмета той или иной истории и ее «пределов», облегчает понимание и запоминание. 

 

«Типологизация» истории может быть полезна для удобства читателя, но необходимо иметь в виду диалектическую связь всех этих историй. С развитием исторической науки идет обоюдный процесс: с одной стороны, все возрастает специализация историков, все новые и новые аспекты человеческой деятельности попадают в сферу внимания исследователей, все глубже и детальнее анализируются те или иные явления и процессы, а, с другой стороны, возрастает потребность в синтезе отраслевых подходов к истории, в комплексном осмыслении исторического процесса. Когда история осмысливается в своей конкретности, то обнаруживается, что одну ее сторону нельзя себе помыслить без другой[49]. Любое из тематических направлений – политическое, социальное и т.д. – взятое изолированно от других будет, по выражению Дж. Хекстера, «взглядом из тоннеля». Неслучайно девизом историографической школы «Анналов» стал отказ от тематической специализации и создание «тотальной истории».

Историк не разделяет, а, различая, объединяет. Имея в виду, что все сферы человеческой деятельности тесно между собой взаимосвязаны, иногда в качестве объединяющего, синтезирующего начала в исторической науке предлагают историю культуры. При этом понятие «культура» трактуется в самом широком смысле (и как материальная, и как духовная). Одной из попыток объединения, синтеза явилась попытка Ф. Броделя создать некую тотальную историю, в рамках которой были бы обобщены достижения всех других социальных наук (экономики, социологии, этнологи, лингвистики и т.д.). Трехтомник Фернана Броделя «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1947 г.) убедил историков, что «тотальная» история практически осуществима скорее на локальном уровне, чем на таком масштабном как Средиземноморье, что масштаб «тотального» исследования должен быть по силам историку. Проявление тенденции к локализации – книга Леруа Ладюри «Крестьяне Лангедока» (1966 г.). По словам У. Хоскинса, сегодня «местный историк в чем-то похож на старомодного терапевта из истории английской медицины, который теперь сохранился лишь в памяти пожилых людей. Такой врач лечил человека «целиком»[50].

Другим следствием стремления к тотальности стал сегодняшний «кризис идентичности» истории. Как говорят историки она «раскрошилась»[51].

 

Документ:

 «Из года в год зеленеет весной земля, чтобы принести золотой осенью добрый урожай; не знают устали рука труженика, ум мыслителя; несмотря ни на что, вопреки всему мы с вами живем в прекрасном, похожем на распустившийся под высоким голубым небом цветок в мире, и бедная история, быть может, только спросит удивленно: откуда все это взялось? Об этом ей известно очень немного, гораздо больше она знает о том, что мешало или пыталось задержать его расцвет. Что тут поделаешь, если – то ли по необходимости, то ли вследствие глупой привычки – история придерживается таких правил, вот почему парадокс «Счастливы народы, у которых отсутствуют летописи» не так уж неверен, каким кажется». (Карлейль Т. Французская революция. История. М., 1991. С. 26).

Какую историю имел в виду Томас Карлейль, оправдывая афоризм Монтескье «Счастливы народы, чьи летописи производят скучное впечатление»?