Часть первая. СПб., 1875

Три раза Рим диктовал миру законы, три раза приводил народы к единству: в первый раз, когда римский народ был еще в полной своей силе – к единству государства; во второй раз после того как этот народ уже исчез – к единству церкви; в третий раз, – вследствие усвоения римского права в средние века – к единству права; в первый раз внешним принуждением – силою оружия, два другие раза – силою духа. Всемирно-историческое значение и призвание Рима, схваченные одним словом, составляют преодоление принципа национальности идеею всеобщности. Тяжело вздыхали народы под гнетом внешних и духовных оков, в которых держал их Рим, тяжелых битв стоило им достигнуть свержения ига. Но польза, полученная от этого историею и ими самими, превышает страдания, которые они должны были вытерпеть.

Всемирное владычество Рима нашло свое оправдание в христианстве, которому оно проложило путь; без централизующего языческого Рима не возник бы и христианский Рим. Плодом второго всемирного владычества, которое осуществлял Рим, было религиозное и нравственное воспитание новых народов. Странное явление! Римское право, должно было сначала умереть для того, чтобы развернуться во всей своей силе. И в каких размерах оно развернулось! В начале – не более как юридическая грамматика в руках ученых, оно вскоре подымается на степень уложения для того, чтобы, в конце концов, после того, как внешний авторитет у него был оспорен и большею частью отнят, променять его на несравненно высший авторитет канона нашего юридического мышления. Римское право сделалось так же, как христианство, культурным элементом нового мира.

Замкнутость есть смертный грех народов, ибо высший закон истории есть общение. Народ, который должен отвращаться от него, потому что не выносит соприкосновения с чуждой культурой, т.е. воспитания путем истории, такой народ именно поэтому теряет свое право на дальнейшее существование, его погибель приносит пользу миру. Вопрос об усвоении чужих учреждений права не есть вопрос национальности, но просто вопрос пользы, нужды. И в самом деле достаточно только одного взгляда на историю права, чтобы убедиться, что вышеупомянутый закон культуры получил полное приложение и в его области. Как в Греции, так и в Риме существовала вера в принятие чужих учреждений, частью теряющееся во мраке героического времени, частью дошедшее до исторического времени (составление XII таблиц) и можно даже видеть некоторые следы чужих правовых учреждений в позднейшем римском праве. Однако настоящим местом действия для развития этого закона является только новый мир. Здесь оно совершается в таких размерах, что все новейшее образование права становится вследствие этого в самую резкую противоположность с античным и восточным. Двумя полюсами, между которыми колеблется эта противоположность, двумя идеями, разлагающими всеобщую историю права на две эпохи, являются идеи национальности и всеобщности. На востоке, в древности, развитие права и на самом деле идет в самом существенном так, как учит Савиньи: изнутри, из недр народной жизни. Напрасно ищем мы на востоке и в древности общности в движении прав различных народов, общего средоточия в праве, общей науки; каждое из этих прав существует и развивается само по себе и для себя независимо от других. Там существует только история прав, но нет истории права. В новом мире напротив того история права получает высший полет, здесь возносится она по истине до истории права. Нити отдельных прав не бегут более рядом, не соприкасаясь друг с другом, но перекрещиваются, соединяются в одну ткань, для которой римское и каноническое право образуют первоначальное общее основание. Оба эти права выдаются над бесчисленным множеством отдельных источников права, как два могущественные центральные пункта и соединяют практику и науку самых различных народностей для общности действия. Идея всеобщности, как она всплыла для тогдашнего мира прежде всего в образе римского права, заключала для юристов нечто опьяняющее.

Но римское и каноническое право отнюдь не указывают пределов этой сообщности. Рядом с ними и вне их выступает в перемежающемся порядке целое множество учреждений, вопросов и задач, которые равным образом приводят народы к общему – мышлению и делу: ленная система, вексельное, торговое и морское право; вопросы уголовного права: отмена пытки, смертной казни, суды присяжных; уничтожение крепостного права; вопросы социальные, политические, вопросы церковного и международного права – кто мог бы все их перечислить.

История права проложила со времен средних веков совершенно новые пути и стремится к другим и более высоким целям, чем в древности. Идея всеобщности определяет ее характер и служит лозунгом современного периода права. Естественное право не стояло вне времени и не игнорировало данных обстоятельств, и было в действительности только идеализацией существующего порядка, попыткой научно передать и обосновать действительность всеобщности и всемирности нового права. Пока наука не решится поставить принцип всеобщности наравне с принципом национальности, до тех пор она не будет в состоянии ни понять того мира, в котором она сама живет, ни обосновать научным образом уже свершившееся усвоение римского права. Формальное единство науки, к которому была приведена большая часть Европы общностью одного и того же уложения, – униженное, недостойное науки положение! Но от нее самой зависит перейти эти границы и обеспечить за собою на все последующие времена в другой форме – в форме сравнительного правоведения характер всемирности, который она так долга имела.

Сомневаться в том, что изучение римского права сделается лишним, может только тот, кто считает новые народы осужденными на вечное научное несовершеннолетие в области права. Путем римского права, но превзойдя его, вон от него – вот девиз, в котором для меня заключается значение римского права для нового мира. Проницательный глаз для отыскания того, что необходимо было для жизни, искусная и опытная рука в выборе верных средств, открытое ухо для требований правосудия и справедливости, мужество не поддаваться на приманки последовательности, где она становилась в противоречие с реальными интересами – вот качества, имеющие не менее веса, чем простой разлагающий разум юристов и навык их руки в действовании. Даже Савиньи не заставит нас поверить, что бы мы когда-нибудь приняли римское право, если бы эти качества в связи с чисто формальным юридическим искусством не доставили бы ему такой степени материальной приспособляемости, которая сделала его годным для реальных потребностей требований нового мира.

В той же мере, в какой всеобщее учение о природе права подвинется вперед путем философии права и опытного сравнения и обогатится новыми идеями и точками зрения, в той же мере расширится и знание истинного существа римского права.