Коммуникативные ошибки и способы их редактирования

 

Под коммуникативной нормой понимается «осуще­ствление коммуникативной деятельности в соответствии со сложившимися стандартами общения. Эти стандарты могут быть достаточно жесткими (речевой акт соболез­нования, дискурс официального письма) или, напротив, обладать широким диапазоном варьирования <...>, одна­ко во всех случаях их реальность и функционирование в качестве регуляторов общения несомненны» [Виноградов 1996:143]. Важной составляющей коммуникативной нормы являет­ся «ориентация на ценность и регулятивы, существую­щие в данной культуре (или культурной страте), вклю­чая этические нормы и нравственные императивы. Речь здесь идет о культурной рамке общения, выход за преде­лы которой маркирует дискурс как ненормативный и по существу представляет собой явление дисфункции. Культурная рамка не соотнесена с дискурсами опреде­ленных типов — она объемлет все коммуникативное про­странство... Позитивная культурная маркированность дискурса создается прежде всего наличием в нем культурем, т.е. текстовых или поведенческих знаков принад­лежности к данной культуре (культурной страте), и вла­дением культурной информацией» [там же]. При этом важнейшей культуремой является сам язык. «Коммуни­кативные нормы — это сложный сплав коммуникативных стандартов, прагматических регуляторов и этикетных правил [там же, с.149].

Нарушение коммуникативных норм связано с немоти­вированным отступлением от коммуникативных стандар­тов и правил общения. Коммуникативные нормы включа­ют языковые и стилистические, но обладают и собственны­ми параметрами. Комментируя характер коммуникативной нормы, А.Едличка отмечает, что в то время как тип систем­ной, формационной нормы указывает на систему, этот тип нормы указывает на коммуникацию, на процесс коммуни­кации [Едличка 1987:141]. «Важной чертой коммуникативных норм является их ситуационная обусловленность, их зависи­мость от факторов и условий ситуации... По сравнению с нормами системными, языковыми, определяющим призна­ком коммуникативных норм выступает наличие элемента невербального поведения. Однако этот факт не может от­влекать наше внимание от речевого компонента коммуни­кативных норм» [там же].

Нарушения коммуникативных норм проявляются, прежде всего, в поведении: вмешательство в разговор дру­гих людей без извинения, прерывание собеседника, ложь ради собственной выгоды, применение физической силы в конфликтных ситуациях, отсутствие реакции на при­ветствие (вспоминаются «муки» интеллигентного героя фильма «Осенний марафон», решившего не протягивать руку своему коллеге по университету). Нарушения ком­муникативных норм могут касаться и правил общения в текстообразовании. Подчеркнутая книжность разговор­ной речи или фамильярность делового дискурса, «этичес­кая избыточность» общения как проявление полукульту­ры (полукультура — «результат неполного, парцеллиро­ванного "вхождения" в культуру при общей ориентации на культурные стандарты высшей культурной страты» [Виноградов 1996:131]), использование нецензурной лексики, жаргона и других элементов контркультуры, насыщенность высказывания просторечиями и клише массовой культу­ры как элементами субкультуры — все это нарушает ком­муникативные нормы. Кроме того, способ введения в текст культурем может обнаруживать неумение пользо­ваться знаками культуры и приводить к коммуникатив­ным ошибкам.

Коммуникативные нормы ещё недостаточно изучены. Изучение как самих этих норм, так и типичных отступ­лений от них, отмечает С.И. Виноградов, «можно считать одним из пионерных направлений в науке о культуре речи» [там же, 149].

Наблюдения за практикой СМИ позволяют предста­вить типологию коммуникативных ошибок и определить причины их возникновения.

В прессе конца XX века очевидны три типа коммуни­кативных нарушений:

• Ошибки, возникающие в результате некорректного представления в медиа-тексте реального лица;

• Ошибки, возникающие в результате некорректного представления факта;

• Ошибки, возникающие в результате некорректного использования культурем.

Факты нарушения коммуникативных норм по отно­шению к реальным людям, героям материалов СМИ, можно увидеть, например, в тексте ведущего информаци­онной аналитической программы. Рассказывая о дей­ствиях высоких должностных лиц государства, журна­лист в ходе построения доказательства использует ана­логии из области, контрастной политике и экономике (бытовые параллели, зоосфера и т.п.). Это нередко свя­зано с целью «коммуникативно подавить, подчинить себе собеседника» [там же, с. 147]. Таким образом, коммуни­кативная норма нарушается не только по отношению к описываемым лицам, но и одновременно по отношению к участникам процесса общения:

«Молодые реформаторы ни минуты не занимались ре­формами. Как пьяницы у гастронома продают вещи жены за стакан, они продавали самые лакомые куски экономи­ки, чтобы спасти свою горящую душу именно сегодня, чтобы выжить, чтобы задобрить президента».

Сравнение сближает контрастные сферы и обнаружи­вает предельную субъективацию изложения, в основе ко­торой перемещение фокуса оценки. Между первым и вто­рым предложениями фрагмента должен быть (по нормам общения в публицистическом стиле) целый кусок тек­ста, содержащий факты, доказывающие бездеятельность Чубайса и Немцова (речь в материале о них). Тогда в пос­ледующем изложении оценка фокусировалась бы на дея­тельности, а не на лицах: Их действия напоминают дей­ствия пьяниц у гастронома, продающих вещи жены. Ре­дукция фактологической стороны привела к неверному установлению связей и к оскорблению реальных лиц. Ве­роятно, автор стремился введением бытовых аналогий в политический дискурс установить эмоциональный контакт с аудиторией, но отсутствие навыков обрабатывать приемы поэтики и неумение корректировать написанное в соответствии с системой норм, актуальных для текстов СМИ, привели к деформации документального дискурса.

«"СПС" и "Яблоко" встали часовыми у мавзолея. Мав­золей — это Примаков».

По отношению к немолодому человеку вряд ли стоило употреблять метафору, связанную с подобной семанти­кой (большое надгробное архитектурное сооружение).

Использование в текстах СМИ образных ресурсов языка — одно из средств создания выразительной речи. Однако необходимо оценивать допустимость образного приема в ситуации, когда она касается конкретных лиц:

 «Для русских Давосский форум — это своеобразный парад павлинов».

Употребление зоологизмов, если речь идет о реальных людях, а не о литературных героях, предполагает наличие тонкого вкуса, так как «зоологические» номинации касают­ся не только внешнего сходства, но и актуализации в опи­сании характерологических качеств, которые культурная традиция связывает с тем или иным представителем фау­ны. Одно дело, когда реальное способствует таким анало­гиям (например, описанные выше приемы вторичной номи­нации от названия партии «Медведь»), другое, когда реаль­ное воспроизводится только через знаки «чужого» мира.

«Руководители региона понимали, что Савицкий как депутат — назойливая, но неизбежная муха и выбить его из местной политики нелегко: слишком велик авторитета».

Кроме некорректности проведения зоологической па­раллели (депутат — муха), очевидны и речевая небреж­ность из-за нарушения смысловой сочетаемости (слово неизбежный имеет значение ‘неминуемый, неотврати­мый’), и нарушение логики изложения (у мухи слишком велик авторитет).

Стремление раскованно мыслить и так же раскованно излагать свои соображения приводит журналистов к по­искам экспрессии в имени собственном:

«Следует на каждого Доренку иметь свою анти-Доренку, которой и поручить овладение классической и но­вейшей демагогией. Этот Анти-Киселев и мог бы разъяснить замороченному обществу, что это абсолютно не его, общества, дело — решать, какая мера пресечения чрезмер­на для подозреваемого лица, а какая нет».

В данном фрагменте при трансформации имени лица опора на субкультуру (отступление от нормы при изме­нении украинской фамилии, игра с категорией рода) при­вела к тому, что пишущий сам запутался, каким родом, какой орфографией пользоваться (своя анти -Доренко — этот Анти-Киселев).

«Рыбкин по-корейски» (заголовок информационного материала о визите официального лица в Южную Корею).

С точки зрения коммуникативных норм попытки ис­пользовать семантику имени собственного для включения его в новые текстовые связи квалифицируются как прояв­ление антиэтикета. В художественной литературе, особым образом осмысляющей реальное, трансформация собствен­ных имен конкретных лиц может быть оправдана, если связана с организацией всего изложения. Так, в романе Э.Тополя о событиях в России «Китайский проезд», где действие облекается в фантастическую форму, имена по­литических деятелей «кодируются» в соответствии с этой формой, которая избирается для создания романа-сатиры: Ель Тцын, Тан Ель, Чу Бай Сан, Зю Ган, Йав Лин Сан, Жир Ин Ссн, Го By Хин, Лу Кян.

Разговорная и просторечная лексика, жаргонизмы, проникшие в медиа-текст, используется часто в тех фраг­ментах изложения, которые касаются качеств и действий конкретных лиц. Здесь корректировка высказывания в отношении возможности применения таких слов долж­на быть особенно тонкой. Сам факт использования окра­шенного слова уже привносит в изложение оттенок фа­мильярности. Неумелая его обработка ещё больше мар­кирует, выделяет такой фрагмент:

«Зато мэрский любимец скульптор 3. Церетели по­чему-то вился в основном в кругу С. Степашина».

Разговорное слово виться (вертеться возле кого-, чего-л., неотступно ходить за кем-л., увиваться [Словарь русского языка в 4-х т. 1981, т. 1, с. 179])не согласуется со словом в кругу (группа людей, объединен­ных какими-л. связями [там же, т. 2, с. 136]). В подобном словосочетании у слова виться развивается другое, прямое значение, которое провоцирует ненужную изобразитель­ность.

  «...дважды гимнюк СССР Сергей Михалков в третий раз "перелицевавший" гимн...» — просторечное окказио­нальное образование с суффиксом —юк в материале об авторе новых слов к гимну России. «Существительные с окрашенным суффиксом —юк(а), активным в разго­ворной речи и просторечии, относятся к группе слов стилистической модификации» [Русская грамматика в 2-х т. 1980: 216, 217]. Из-за звукового сходства с бранным грубым просторечием но­вое слово выглядит вульгаризмом. Вульгаризмы в газет­ной речи по отношению к реальному человеку — это не только публичное оскорбление и нарушение нравствен­но-этических норм, это и вызов адресату сообщения, «во всяком случае той части читателей, для которых выход за пределы культурной рамки общения неприемлем» [Виноградов 1996: 316].

«"Патриотическая песня" Глинки — хоть и без слов — звучала по каждому торжественному случаю, и даже ком­мунисты (за исключением безнадежно "отмороженных" вроде депутата Шандыбина) дружно вставали при пер­вых же аккордах».

Жаргонное слово содержит неодобрительные коннотации (глупый, недалекий, неразвитый в эмоциональном и интеллектуальном плане человек). В тексте, где смысловой акцент связан с другой темой, такая, на ходу брошенная, номинация-характеристика, безусловно, нарушает коммуникативные нормы стиля.

Коммуникативные ошибки могут возникать и непро­извольно. Так, при выборе средств номинации для опи­сания конкретного лица и его действий автор цитируе­мого ниже фрагмента не учел особенностей облика че­ловека:

«Тем не менее Березовский чувствует себя уверенно: волос не упал не только с его головы, но и с головы руко­водителей "Атолла"».

Употребление по отношению к лысеющему человеку подобного фразеологизма приводит к непреднамеренной каламбурной двусмысленности.

В материале «Эффект осла» (заголовок) коммуника­тивные нормы нарушаются из-за неверной верстки текста. Под заголовком помещены три фотографии Гайдара в раз­ных ракурсах. В самом тексте комментируется позиция Гайдара по отношению к экономической политике прави­тельства Касьянова. Но заголовок связан не с этими фо­токлише, а с концептуальным тезисом, сформулирован­ным в последнем абзаце с помощью аналогии: «На Восто­ке знают, что осел идет вперед только тогда, когда ему больно. Поэтому осла заставляют идти вперед, причиняя ему боль, и он идет, пока чувствует эту боль. Сейчас мы снова можем причинить некоторую боль нашей экономике, чтобы она двигалась вперед. Потому что страна уже оп­равилась от предыдущего рывка и застыть на месте будет для нее куда больнее». В подобных случаях надо либо ме­нять заголовок, либо отказываться от фото. Возникающие в результате неумелой верстки текста ненужные связи и параллели перечеркивают важные содержательные момен­ты материала. Таким образом, нарушение коммуникатив­ных норм приводит и к информативным потерям.

Причиной коммуникативных ошибок, возникающих в результате некорректного представления в тексте той или иной ситуации, становится также расширение границ публицистического стиля. Возможные при этом наруше­ния языковых норм — свидетельство неумелого исполь­зования «чужого» знака — делают дефект ещё очевиднее:

1) «Промышленность развалена. Армия способна мо­чить только внутри страны».

2) «Так же "испарились" 500-700 трупов наемников, о которых нам трепались военные в доказательство сво­его молодчества».

3) «На же тебе, падла, социализма!...У народа достаточ­но дерьма накопилось...»

В первом примере использование жаргонного слова для названия действий регулярной армии — проявление пренебрежительного отношения к традиционным уста­новлениям в обществе. Кроме того, значение этого слова не «перекрывает» функции армии и представляет ситуа­цию в искаженном, примитивном виде: армия должна быть способна убивать не только внутри страны, но и за её пределами. Во втором случае просторечное слово с пре­небрежительной коннотацией не может быть, с точки зрения морали и нравственности, с точки зрения отноше­ния в обществе к событиям в Чечне, употреблено в дан­ном контексте. Авторский окказионализм молодчество — лишнее подтверждение неполного, «парцеллированного» вхождения пишущего в культуру и слабого знания сло­варя, так как в языке уже существует слово с аналогич­ным корнем для передачи подобного значения молодечество (безрассудная, показная отвага; ухарство [словарь русского языка в 4-х т. 1981, т 2, с. 291]). В последнем примере нелитературная лексика использована для выражения собственной крайней оцен­ки ситуации субъектом речи, причем сам субъект харак­теризует себя не лучшим образом: как доведенный до от­чаяния человек, находящийся в конфронтации ко всему и ко всем. Свобода от идеологии и раскованность выли­лись в сквернословие и брань, за которыми, безусловно, не­профессиональное отношение к текстовой деятельности. Эмоции полностью перекрывают информацию.

Авторизация дискурса, которая наблюдается в совре­менной прессе и которая связана со стремлением журна­листов к самовыражению, к отходу от клише старой прес­сы, в сочетании со слабым владением ими культурой письменной речи и невниманием к системе различных норм, касающихся специфики функционирования текстов СМИ, может привести к чрезмерной субъективации дис­курса — гиперавторизации. Некоторые авторы, отмечает С.И. Виноградов, «вместо объективного описания ситу­ации, предлагают читателю некое самоизображение, выд­вигая себя на передний план и используя все остальное лишь в качестве фона [Виноградов 1996:309]. При этом автор «тянет» в текст индивидуальное видение ситуации, подменяя им саму ситуацию.

«У нас что, Советский Союз? Там государство было ширмой для всевластия компартии. Помнится, время от времени на Пленумах ЦК принимались постановления "О повышении роли государственных органов управления...". На полном серьезе! Народ за границей охреневал. Как это так, какая-то общественно-политическая идеологи­ческая организация принимает ПОСТАНОВЛЕНИЕ о по­вышении роли государства.

Например, я, как юный пионер, понимал, что родная партия надрывается, улучшая нашу жизнь, а государ­ство в это время сачкует за её спиной. Вот партия и го­ворит: "Сукино ты государство, да повысь ты свою роль, сколько ж можно за тебя пахать на благо народа!..."

С культурной плохо, попса одолела? Так поднимай­те нагие, родное, талантливое! Нет-нет, надо нашим го­сударственникам срочно разъяснять смысл хотя бы неко­торых любимых ими слов. Иначе мы рискуем поиметь большие трудности не только с кирпичами…»

Автор смешал в тексте разговорную, просторечную, жаргонную, бранную лексику, молодежный сленг, не орга­низовав их в единый прием. Самое главное, что препят­ствует этому, — отсутствие конкретного содержания, ради передачи которого расширяются границы стиля, нарушаются стилистические и коммуникативные нормы. Журналист словно ведет полемику, но неясно, с кем и по поводу чего. За эмоциональной интонацией, которую создают вопросно-ответные конструкции, открытое автор­ское Я, не ощущается того иронического модуса, который помог бы обнаружить игровое совмещение автора и пове­ствователя. Нет и того реального, которое вступало бы в игру с ирреальным и этим генерировало бы новый ориги­нальный смысл. Сама по себе подчеркнутая ориентация на нестандартные для медиа-текста способы номинации, свой­ственные маргинальным группам, без опоры на прием, при­дает изложению характер вульгарного примитивизма.

Третья группа коммуникативных ошибок связана с немотивированным или неверным использованием культурем. Такими знаками культуры в медиа-тексте являют­ся прецедентные феномены. Немотивированное исполь­зование прецедентных феноменов проявляется при вклю­чении в собственный текст интертекста без его связи с изложением. Обычно это обнаруживается при случайном «попадании» цитаты в заголовок. Так, название статьи «Полковника никто не слышит», в котором «слышится» прецедентный текст («Полковнику никто не пишет»), противоречит содержанию изложения. Материал расска­зывает о разном освещении в прессе судебного процесса по делу полковника Самойлова: «С интервалом раз в квартал перипетии этого дела переосмысливаются СМИ в зависимости от своей политической ориентации, при­чем, насколько мне удалось уяснить, политический рас­клад таков: оппозиция категорически осуждает полков­ника Самойлова, а СМИ у поддерживающие губернато­ра, Самойлову отчаянно сочувствуют».

Коммуникативная ошибка не единственное свиде­тельство слабой включенности журналиста в текстовую деятельность. Отступления от разных норм прослежива­ются во всем изложении. В приведенном фрагменте на­рушены нормы языка при употреблении возвратно-при­тяжательного местоимения (надо: их ориентации), нормы логики изложения при построении сопоставительной конструкции (надо: оппозиционные губернатору СМИ и поддерживающие его).

Заголовок «Век «Свободы» не видать», привлекает иг­ровой обработкой «чужого» речевой партии, но сам текст рассказывает о нескоординированности действий в обще­нии с прессой разных служб, имеющих отношение к Ми­нистерству обороны. Как один из примеров этой неско­ординированности приводится противоречивая инфор­мация о судьбе арестованного корреспондента радио «Свободы» Андрея Бабицкого. Между заголовком и тек­стом помещен подзаголовок, который еще «дальше» раз­водит название материала и его содержание: «Генштаб не знает ни об аресте журналиста, ни о переговорах Гантемирова с боевиками». Возможно, если бы журналист сфо­кусировал все повествование на судьбе корреспондента радио «Свободы» или сохранил бы оригинальное прецедентное высказывание (Век свободы не видать) и поду­мал о его связи с текстом (например, в условии свободы прессы СМИ отзываются зависимыми от источника ин­формации — чиновников, манипулирующих этой инфор­мацией и дозирующих её), опора на «чужой» текст не вы­глядела бы случайной.

Информационная заметка о завершившемся в Бостоне четвертом американо-российском симпозиуме по инвести­циям в экономику РФ называется «Кремлевский вальс-Бостон». Текст заметки — перечисление фамилий офи­циальных лиц, участвующих в симпозиуме, и краткий пересказ их докладов — никак не связан с отсылкой к пре-цедентному феномену. Такие «брошенные», не осмыслен­ные с точки зрения возможных выразительных эффектов культуремы нарушают целостность высказывания и со­здают коммуникативные помехи при восприятии сооб­щения. Кроме того, они указывают на неспособность пишущего распорядится выразительным потенциалом. Даже тот факт, что газетный материал создается оператив­но, не позволяет пренебрегать коммуникативными норма­ми. Новые условия творчества журналистов, новые возмож­ности раскованного стиля, все дальше уходящего от клиши­рованных фраз и стереотипных способов оценки, повышают требования и качеству письма. Подкрепи журналист лекси­чески этот заголовок в тексте (представительная делегация экономистов Кремля приглашена в Бостон не на вальс, а на очередной четвертый американо-российский симпозиум по инвестициям в экономику РФ), скорректируй сам заголовок (Вальс Кремля в Бостоне), эстетические добавки сработали бы и не вызвали недоумения у внимательного читателя, оценившего бы и красоту игры.

Неверное использование прецедентного феномена обна­руживается в незнании или неточном знании журналистом того явления, которое стоит за используемым в тексте фе­номеном культуры. Так, в материале о С.Говорухине — од­ном из кандидатов на пост главы государства на президен­тских выборах — журналист пишет: «Говорухину ничего дру­гого не осталось, как превратиться в пламенного защитника униженных и оскорбленных, пророка пустых кастрюль и страстного борца с социальной несправедливостью». Если имеется в виду прецедентная ситуация — бунт чилийских домохозяек, стучащих перед президентским дворцом в пу­стые кастрюли, — то слово пророк (в значении предсказа­тель будущего) должно быть включено в более широкий контекст: пророка бунта пустых кастрюль. В редуцирован­ном варианте возникает чисто метонимический перенос и очень узкий для соответствующего программного тезиса Говорухина, предсказывающего пустые кастрюли. В данной ситуации более соответствует национальной культуреме: пророка пустых холодильников, прилавков.

Материал о заместителе Генерального прокурора Рос­сии Сабире Кехлерове называется «Кехлерова соната».

Вероятно, журналист хотел поиграть звуковыми паралле­лями между именами собственными и использовал прецедентный текст «Крейцерова соната». Однако на этом его творческая фантазия остановилась. Смысл включения фамилии Кехлерова в прецедентный феномен не только неясен, но и весьма сомнителен. Как указано в тексте, «со­гласно судебному решению (Пресненский суд Москвы, июнь 1994г.), господина Кехлерова уже шесть лет можно без­наказанно именовать пособником фашистов».

Странное соединение слов прецедентного высказыва­ния в заголовке статьи о группе «Мумий Тролль» «КазнитьНельзяПомиловать» сняло выразительный эффект прецедентного феномена, выразительность в котором возникает из-за возможности по-разному прочитать фра­зу. На ненужность переработки подобным образом «чу­жого» слова указывает и сам текст: «За долгие годы своей хитроумной и вертлявой карьеры группа "Мумий Тролль", кажется, более всею заслужила реакцию, вынесенную в заголовок этой заметки. А самому Илье Игоревичу Лагутенко давно следовало бы написать сочинение на тему «Счастье — это когда тебя понимают».

Прецедентные феномены — хороший материал для медиа-текста. Они актуализируют фоновые знания чита­теля, вводят в оперативную память знаки культуры, ин-теллектуализируют изложение, но обращение к ним пред­полагает напряженную творческую работу создателя и редактора текста. Ведь эти знаки являются носителями эстетической информации, следовательно, они вправе рассчитывать и на эстетическую обработку.

Кстати, текст, использующий Прецедентные феноме­ны, легче править, чем текст, ориентированный на под­черкнутую метафоричность. Природа прецедентного яв­ления определяется его надындивидуальным характером. Природа метафоры опирается на подчеркнуто индивидуальное видение явления. Определить основу переноса в метафорическом сближении двух явлений сложнее, чем обнаружить основу сближения «чужого», освоенного культурой, и своего, особенно, если текст, построен на не­прозрачных, «небрежных» в языковом отношении мета­форах. Практика редактирования это подтверждает. Ис­править текст, приведенный ниже, можно только в том случае, если удастся уловить мотивы метафорического переноса и скорректировать некоторые грамматические и смысловые связи между словами, заменяя отдельные метафоры нейтральными номинациями.

«С советско-коммунистической тиной, обволакиваю­щей все наше общество, боролись сотни талантливых людей. Но заслуга Солженицына в том, что он первым глубоко и мощно показал всю её фальшь, жестокость по от­ношению к своему народу.

<...> И все это было на фоне тяжелого писательского труда с использованием тысяч фактов, человеческих ис­поведей и глубокого анализа.

Сейчас очевидно, что его жизнь и творчество стали "дрожжами", которые разрушали старую идеологию ком­мунистического "совка". Недаром Андрей Сахаров при­знал, что Солженицын "является гигантом борьбы за че­ловеческое достоинство ", подчеркнув, что он обладает и пророческим даром...

Объективно оценивая Горбачева, можно сказать, что он во времени и пространстве соединил "дрожжи" Солже­ницына, "муку" Сатарова и выпек свой... исторический "пи­рог". "Пирог" получился не очень пропеченным, кое-где даже горьким, но ведь в конце концов он же не сверхчело­век, не имеющий права на ошибки!»

Кроме развернутой метафоры (Горбачев во времени и пространстве соединил «дрожжи» Солженицына, «муку» Сахарова, выпек не очень пропеченный и кое-где даже горь­коватый свой исторический «пирог»), слишком индивиду­альной, чтобы осмыслить механизм переноса, автор ис­пользовал и образы, в основе которых очевидная небреж­ность в связях между словами (фальшь, жестокость тины; его жизнь и творчество стали «дрожжами», которые раз­рушали старую идеологию коммунистического «совка»; ошибка Горбачева — «пирог», он же не сверхчеловек).

Медиа-текст, включающий в свою структуру знаки культуры, требует особого внимания к общему языково­му фону, на котором функционируют эти единицы, то есть внимания к языку, его нормам и правилам. Канва, в которую вплетаются эти знаки, должна помогать про­являть их содержание, их выразительные ресурсы.