Мир божий и мир человека

В центре христианского мировидения вместо безличного космоса, что было характерно для представления античности, оказался сам создатель всего сущего – бог, наделенный атрибутами трансцендентности, неизменности, всеведения, всемогущества, безграничности. Им создан и управляется мир (не множество миров, а один-единственный), состоящий из «неба и земли» и насчитывающий около 6000 лет «со дня творения». Однако бог в  христианстве – не безличная абстракция, а персонифицированный, «живой»; он постоянно занят делами своего творения.

Итак, в отличие от зрелищности картины античного мира – ее можно было созерцать, ее можно было показать – христианская картина мира не поглощает зрителя, а тотчас переводит его внимание на ее творца. Она базируется не на очевидности, а на вере как исходной посылке ориентации человека в мире.

В диалоге верующего с господом мир объективного не существует. Вера не только предшествует разуму, она является по сути единственным объектом его деятельности. Поскольку бог в этом видении превосходит свое творение в бытии и могуществе, с помощью творения его объяснить нельзя. Бытие всего мира зависит от одного-единственного созидающего слова (логоса) божия. Очевидно, творение в этой Доктрине не является свидетельством бытия божия, а наоборот, мир сам по себе по сути не существует; единственное аутентичное свидетельство видимого мира – невидимый бог. Все величие, целесообразность и красота мира – ничто в сравнении с невидимым величием, мудростью и красотой вечного бога, сотворившего небо и землю из ничего.

Если с этой точки зрения рассматривать мир отстраненно, без примеси собственного «Я», а сам по себе, то перед нами окажется произведение искусства. Это колоссальное полотно, в котором удивительный мастер прибегал к темным тонам только для того, чтобы тем ярче выступили тона и игра красок стала несравненной.

Красота мира включает совершеннейшее и исчерпывающее воспроизведение всех возможных форм бытия. Это относится как к одушевленным, так и к неодушевленным его формам, и все они служат одной цели – из века в век славить щедрость творца.

Если же рассматривать Вселенную сквозь призму мирских интересов человека, то хотя и нельзя не славить должным образом такие ценности, как вызывающее удивление строение мироздания, блага мира, наличие всего необходимого для поддержания жизни человека, а также достижения человеческого духа в искусствах и науках, распространение рода человеческого, но вопреки всему этому жизнь в этом мире более чем безрадостна.

Все, что привлекает человека в нем, не идет ни в какое сравнение со страданиями, несчастьями, нуждой и лишениями, которым он подвержен в этой жизни. Земля – юдоль плача, олицетворение надежд и разочарований. Пребывание человека на ней правомернее было бы назвать умиранием, нежели жизнью. Иными словами, вся мирская история человечества, по Августину, – не что иное, как прогрессирующая победа сил, ему враждебных, жизнь разрушающих, над силами, его поддерживающими.

Поразительный контраст между удивительной картиной мира, рассматриваемой с позиций его всеблагого и всемогущего творца, и изображением реалий земной жизни человека с позиций последствий его грехопадения не случаен. Цель этого контраста – отвратить взор человека от всего земного, где благо – лишь видимость, иллюзия, а зло – вездесущая реальность. Кто не предпочтет умереть, если его поставить перед выбором: либо смерть, либо повторение земной жизни сначала – восклицает Августин.

Таким образом, христианское уничижение мира земного есть в такой же степени превознесение его создателя и мира потустороннего. Абсолютная трансцендентная зависимость творения от творца пришла в теологии истории Августина на смену античным убеждениям в функциональной независимости божественного творения, отстраненности от него (по крайней мере до поры до времени) демиурга.

<…> Не меньшей двойственностью отличаются воззрения Августина на человека. Человек – разумное существо; он разделяет со всем живым не ведающее покоя стремление к существованию, к полноте счастья и страшится более всего страданий. В этом «естественном» измерении человек предстает только как часть природы. Однако в двух отношениях человек отличается от животного – он наделен разумом и волей. Это – божья искра в человеке, сделавшая его господином и венцом творения. Из всех чудес, творимых посредством человека, наибольшим чудом является сам человек (omni miracula quod fit per hominem, majus miraculum homo est).

Основное в человеческом существовании – не подобие по рождению (в этом случае он не отличался бы от других существ), а подобие по творению. Иными словами, человек – не просто порождение себе подобных, а уникальное и абсолютное творение, по образу и подобию творца, способное на духовное обновление.

С этой точки зрения каждый человек есть уникальное творение, есть нечто новое. Оставаясь существом родовым и поэтому смертным, он вместе с тем индивидуален и неповторим. Однако в том, что человек смертен, заключается не естественный, а моральный феномен – смерть есть кара за грехопадение. Греховность человека – единственный источник всеобщей порчи, распространившийся в мире. Достаточно заметить, что за грехи Августин винит не телесное начало человека, а его свободную волю, т. е. в конечном счете начало моральное, духовное.

Свобода воли является божьим даром и, следовательно, благом, зло же проистекает не из нее самой, а из ее употребления. Оно проявляется в действиях, свидетельствующих об отпадении человека от «дела господня» и его приверженности «самому себе». Поскольку все добродетели сведены в христианстве к единой, высшей любви к богу, постольку все они уничтожены в человеке, проявившем гордыню, забвение господа. Без помощи всевышнего человек – прах – таков главный вывод христианской доктрины.

Таким образом, христианство отказалось от одной из ведущих греко-римских идей – оптимистической оценки человеческой природы. <…>

Ведущая идея этого построения – изначальное единство человечества в творении, наиболее убедительным доказательством которого являлось происхождение рода человеческого от одной брачной пары – Адама и Евы. Не греки, не римляне и не варвары, а единый род человеческий, скрывающийся за всеми обозначениями отдельных народов, – вот то новое, что внесло христианство в европейскую социальную идею.

Однако следствия «грехопадения» и в этом случае сказались самым удручающим образом. Изначальное единство человечества распалось, возникшее множество языков стало главной помехой, сделало невозможным общение людей между собой. И как следствие – рознь между людьми, нескончаемые войны и связанные с ними бедствия. Таким же следствием грехопадения явилось и рабство, хотя возникло оно относительно позднее32.

Несомненно, что такие идеи христианства, как единородность человечества, тесная связь этики индивидуальной и социальной, история как условие все более полного раскрытия истины веры, явились новым словом в историзме в сравнении с античной исторической мыслью, стали неотъемлемой частью исторического сознания последующих эпох. Однако религиозная интерпретация ряда идей, потенциально важных в случае их рационалистического раскрытия, затемняла на протяжении многих столетий возможность их рациональной и гуманистической трактовки. Это же обстоятельство объясняет суть и специфику вклада раннехристианской мысли в разработку проблематики, нас непосредственно интересующей.