Неоидеализм в русской правовой теории

(Б. Н. Чичерин, В. С. Соловьев, П. И. Новгородцев, Е. Н. Трубецкой).

 

 Начиная с XIX в. русское правоведение постепенно приходит к мысли о не­возможности ограничить общую теорию права лишь выявлением наиболее общих знаний о праве, понимаемом как система норм, ус­тановленных государством. Потребность во всестороннем научном познании права вынудила обратиться за помощью к другим гумани­тарным наукам и, в первую очередь, к социологии и психологии. Таким образом, к правовому этатизму добавились социологическое и психологическое направления в теории права. Но они опирались лишь на эмпирический материал, не позволяющий делать выводы об идеальной, сверхэмпирической стороне права и его ценност­ной природе. Решению этой задачи были подчинены формировав­шиеся в России в начале века различные неоидеалистические (в том числе — рационалистические и религиозно-метафизи­ческие) и феноменологические концепции права, стремящиеся по­нять его как сложное, многоаспектное явление.

Эту тенденцию в российском правоведении, в частности, выражало течение "возрожденного естественного права". Его сторонниками в той или иной мере являлись Н. А. Бердяев, Б. П. Вышеславцев, В. М. Гессен, И. А. Ильин, Б. А. Кистяковский, С. А. Котляревский, К. А. Кузне­цов, И. В. Михайловский, П. И. Новгородцев, Е. В. Спекторский, Е. Н. Трубецкой, А. С. Ященко и др. Исходя, подчас, из различных методологических предпосылок, они были солидарны в критике различных позитивистских теорий права за формализм, догма­тизм, релятивизм и этатистскую направленность.

У истоков "возрожденного естественного права" стояли в Рос­сии Б. Н. Чичерин и В. С. Соловьев. Рационалистическая теория права Б. Н. Чичерина (1828—1904) целиком покоилась на метафи­зических основаниях, как они были разработаны Гегелем, но с су­щественными корректировками. Сама идея права, по мысли Чиче­рина, возможна только при предположении, что человек есть носитель безусловной ценности, определяющей его достоинство и делающей его целью общественного развития, а не средством к достижению цели. Человеческому разуму присуща идея Абсо­лютного, которая никаким опытом не дается, но которая всегда су­ществовала и существует в человеческом роде. На ней основаны все религии и все философские системы. Отсюда Чичерин делал вы­вод о необходимости признания в человеке духовного начала, ко­торое "полагает незыблемую грань между лицами и вещами".

Дру­гой необходимой предпосылкой права, по Чичерину, являлся постулат свободной воли человека. Свободная воля, утверждал он, составляет основное определение человека как человека разумного. Идея права рождается из признания человека носителем "сознания абсолютного", обладающего свободой и правом требовать ее, признания от других. Поэтому право определяется Чичериным как "взаимное ограничение свободы под общим законом".

Однако в отличие от либеральных правовых теорий, стремив­шихся утвердить естественные неотчуждаемые права человека, ко­торым придавалось непосредственно юридическое значение, теория права Чичерина неразрывно связывала последнее с государством. В этом, в частности, проявились гегельянские симпатии Чичерина, ибо, по его определению, свобода только тогда становится правом, когда она освящена государственным законом.

В то же время, от­давая определенную дань либерально-кантианским идеям, Чичерин особое значение придает личным правам, так как он твердо убеж­ден, что источник права заключен все же не в законе, а в свободе. Понимание права как внешней свободы человека, ограниченной за­коном, за которым стоит принудительная сила государства, и за­ключает в себе, по Чичерину, его главное отличие от нравственно­сти.

   Для разграничения области свободы Чичерин прибегал к поня­тию справедливости, в которой (как и Аристотель) выделял два ви­да: "правду уравнивающую" и "правду распределяющую".

Справедливость, прежде всего, есть равенство, которое вытекает из самой природы человеческой личности: все люди — разумно-свободные существа, все созданы "по образу и подобию Божьему" и, как таковые, все равны между собой, Признание этого коренного равенства составляет высшее требование правды, которая с этой точки зрения носит название "правды уравнивающей". Люди равны в свободе — отсюда требование равенства всех перед законом. Од­нако равенство необходимо соблюдать и между тем, что дается, и между тем, что получается. Там, где происходит распределение, прав, обязанностей и почестей сообразно со способностями, заслу­гами и назначением, действует "правда распределяющая" — начало, основанное на равенстве не арифметическом, а пропорциональном.

Люди, равные в одном отношении, могут оказаться не равными в другом. Обоим видам равенства более всего соответствует своя об­ласть государственной жизни: арифметическому равенству — граж­данская, пропорциональному — политическая, так же как и своя об­ласть права — частного и публичного соответственно. Оба начала должны гармонично сочетаться в государстве, основанном на союзе власти и права. Государство, по Чичерину, воздвигается над гражданами и об­щественными союзами как высший порядок, который, однако, не уничтожает, а только восполняет частные отношения, зиждущиеся на свободе.

 Именно государство является в его теории носителем всех высших начал и представляет собой "объективный орга­низм" — воплощение развивающихся в истории человечества ми­ровых идей. Поэтому Чичерин не признавал либерального учения о неотчуждаемых естественных правах человека, существующих помимо государства, но не признавал и притязаний государства са­мовольно распоряжаться этими правами, имеющими основание не в прихоти законодателя, а в самой идее личности человека. Этот не­заурядный мыслитель является в истории русской правовой мысли примером того, что можно теоретически отстаивать права челове­ка не прибегая к идее естественного права.

Все вышеизложенное позволяет отнести Чичерина к представи­телям либерального консерватизма, основная идея которого за­ключалась в обосновании необходимости гармоничного сочетания интересов личности и общества (государства), права и власти. К мыслителям этого направления можно отнести также В. С. Со­ловьева, Н. М. Коркунова, И. А. Ильина, С. Л. Франка и др.

Существенное влияние на формирование общей теории права в России оказали идеи глубокого и разностороннего мыслителя В. С. Соловьева (1853—1900). Правовые взгляды Соловьева, кото­рые покоились на его оригинальной философии, были заострены, прежде всего, против юридического и социологического позитивиз­ма и утверждали неразрывную связь права с религиозно-нравственными ценностями. В соответствии со своей концепцией "всеединства". Соловьев видел в праве необходимое условие общественного бытия, самостоятельную идею, несводимую к утили­тарным целям.

Интересно, что в своей правовой теории В. С. Соловьев сфор­мулировал, по меньшей мере, два определения права: онтологиче­ское и аксиологическое. Онтологическая трактовка права близка у Соловьева к феноменологической установке. Мыслитель пытается "выразуметь" общий смысл права, его (ratio, логос) или, другими словами, логический prius.

 Всякое положительное право, — утверждал Соловьев, — "поскольку оно есть все-таки право, а не что-нибудь другое, необходимо подлежит общим логическим условиям, определяющим само понятие права". Этот общий смысл права Соловьев не совсем удачно называл естественным правом. "Естественное право, пишет В. С. Соловьев, есть та общая алгеб­раическая формула, под которую история подставляет различные действительные величины положительного права. При этом, само собой разумеется, что эта формула (как и всякая другая) в своей от­дельности есть лишь отвлечение ума, в действительности же суще­ствует лишь как общее идеальное условие всех положительных пра­вовых отношений, в них и через них".

Как и у других представителей либерального консерватизма, исходный пункт правовой теории Соловьева заключался в понятии личности. Идея права, по мысли Соловьева, неразрывно связана со свободой, которая представляет собой характерный признак лично­сти. Самоограничение собственной свободы и порождает право, ибо означает признание права на свободу другого лица; отрицая свободу другого, нельзя иметь нравственных оснований для утверждения собственной свободы. Следовательно, только равенство в пользова­нии свободой может быть гарантией самой свободы.

Отсюда следу­ет определение Соловьевым права как "свободы, обусловленной равенством", или "синтеза свободы и равенства". Данное опре­деление права (терминологически не вполне проясненное) вполне может быть интерпретировано в феноменологическом духе, по­скольку имплицитно содержит в себе все элементы правовой струк­туры. Но перед Соловьевым стояла задача более конкретно связать право и нравственность, и для этого он формулирует аксиологическое и, соответственно, идеологическое определение права.

Теперь право у Соловьева определяется также и справедливостью, которая не тождественна равенству и не носит только формальный характер. Справедливость есть равенство в исполнении должного, что соот­ветствует, по Соловьеву, принципу альтруизма, требующего призна­вать за другими то же право на жизнь и благополучие, какое призна­ется каждым за самим собой. В этом заключается центральный пункт теории права мыслителя: нравственно-должное в ней трактуется как необходимый признак права. Поэтому несправедливые за­коны, идущие вразрез с нравственным понятием добра, не отве­чают и существенным требованиям права, не являются правовыми законами и подлежат отмене.

В то же время Соловьев проводил четкое отличие права от нравственности. Нравственное требование есть по существу неогра­ниченное и всеобъемлющее, соответствующее идеалу совершенства; правовое требование по существу ограниченно, оно требует лишь фактической задержки известных проявлений зла

. В этом отноше­нии право есть определенный минимум нравственности. Право требует объективной реализации этого минимума добра, или дейст­вительного устранения известной доли зла. Поэтому право допуска­ет принуждение.

Исходя из вышеизложенного, Соловьев выводил общее идеоло­гическое определение права как порядка, не допускающего из­вестных проявлений зла (что, в свою очередь, означает реализа­цию определенного минимального добра). По Соловьеву, именно нравственный интерес требует личной свободы как условия челове­ческого достоинства и нравственного совершенствования; но чело­век не может существовать и совершенствоваться иначе как в обще­стве.

Поэтому, констатировал Соловьев, нравственный интерес также требует, чтобы внешние проявления личной свободы сообра­зовывались с условиями существования общества, прежде всего, с реальной безопасностью всех. Эта безопасность не может быть обеспечена законом нравственным как не имеющим силу для людей безнравственных и потому нуждается в ограждении принудитель­ным юридическим законом. Таким образом, в окончательном виде понятие права (в его объективном отношении к нравственно­сти) формулируется Соловьевым как "принудительное требование реализации определенного минимального добра или такого порядка, который не допускает известных крайних проявлении зла.

Но мыслитель не ограничивается этими двумя определениями и форму­лирует еще одно определение, призванное подчеркнуть момент объ­ективности права и его действенности. Данное определение, как никакое другое, носит, подчеркнуто идеологический характер, фор­мулирует своеобразный правовой идеал: "Право, — утверждает Со­ловьев, — есть исторически подвижное определение принуди­тельного равновесия между двумя нравственными интересами: формально-нравственным интересом личной свободы и мате­риально-нравственным интересом общего блага".

Этим, со­гласно его теории, достигается равновесие, которое является отли­чительным признаком права, и которое выражается как в устранении крайнего индивидуализма, так и в устранении полного подчинения личности обществу. В интересах общего блага возмож­но лишь ограничение личного интереса, но не его уничтожение во­обще, так как это означало бы необратимое нарушение исходного принципа равновесия. (В этом заключалась одна из причин, по ко­торой Соловьев отрицал возможность применения к преступнику смертной казни).

Исходя из того, что цель права заключается в максимальном предоставлении свободы своим согражданам ради их всесторонне­го развития, не противоречащего общему благу, Соловьев уделял особое внимание правам человека, под которыми понимал не только традиционные для либерализма права негативные (права, обязы­вающие, прежде всего, государству не вмешиваться в сферу личной свободы индивидуума), но и права позитивные (требующие опре­деленных действий со стороны государства для своей реализации).

Среди последних особое место занимало сформулированное им (но не только им!) право на достойное человеческое существование, явившееся впоследствии одним из краеугольных камней концепции социального государству.

Дальнейшее развитие правовых идей, заложенных Чичериным и Соловьевым, имело место в творчестве П. И. Новгородцева (1866—1924) — главы школы "возрожденного естественного права" в России. Отстаивая самостоятельное нравственное и духовно-культурное значение права, не сводимое к категориям силы и расче­та, возрожденная естественно-правовая доктрина должна была ут­вердить нравственное достоинство человека, наделенного свобо­дой и ответственностью.

Поэтому в центре правовой теории Новгородцева находилось понятие автономной нравственной лично­сти, трактуемое, первоначально, в неокантианском духе. Личность, которая не есть средство, а всегда — цель общественного развития, которая соединяется с другими личностями в "свободном универса­лизме" и тем самым приобретает полную свободу и равенство — та­ков политико-правовой идеал Новгородцева.

Исходя их этого нрав­ственного критерия и надлежит оценивать позитивный закон, действующее право; в том же заключается и основная идея "возрожденного естественного права", которое отнюдь не рассмат­ривалось Новгородцевым как право в собственном смысле слова, а лишь как совокупность нравственных требований к действующе­му праву.

В последний период своей жизни Новгородцев переживает "переоценку ценностей" и переходит на позиции православной фи­лософии права. "Когда мы читаем "Дух законов" Монтескье, — пи­сал уже будучи в эмиграции этот незаурядный мыслитель, — или "Общественный договор" Руссо, "Метафизические основные нача­ла" учения о праве Канта или "Философию права" Гегеля, то ни в одном из этих классических проявлений западной философско-правовой мысли мы не найдем... русского воззрения.

 Все эти труды говорят об осуществлении форм государства и права, естественных законов, категорического императива, нравственной идеи и вообще известного автономного закона западной культуры". Суть же русского духа в его понимании права и государства покоится, по убеждению Новгородцева, на совершенном признании и утверждении основ христианской религии.

Но это од­новременно означает "решительное отрицание всех основ классиче­ской западноевропейской философии права..."Как верно отмечает Г. В. Мальцев, к концу своего жизненного пути Новгородцев пришел "к радикальному для юриста выводу: право само по себе не в силах осуществить полное преобразование общества, правовое государство не есть венец истории, не есть последний идеал нравственной жизни, оно не более, чем "подчиненное средство, входящее как частный элемент в более об­щий состав нравственных сил"... И, наконец, вывод о том, что право "не способно воплотить чистоту моральных начал" в корне подры­вает его собственную прежнюю схему соотношения естественного и позитивного права".

 Естественно-правовой подход в теории права по-своему разде­лял и Е. Н. Трубецкой (1863—1920) — русский религиозный мыс­литель и правовед. Основываясь на идеях Чичерина и Соловьева, Трубецкой доказывал невозможность существования права без при­знания духовной природы человеческой личности. Поэтому, с его точки зрения, всякий позитивизм в праве ведет к разрушению самой его идеи, так как в позитивизме отсутствует субъект — носитель безусловной ценности.

Трубецкой стремился понять право как специфическое соци­альное явление, имеющее трансцендентную природу. Право, по мнению мыслителя, есть "внешняя свобода, предоставленная и ограниченная нормой". Из этого следует, что, как и ряд других русских юристов, Трубецкой разделял убеждение, согласно которо­му право может существовать и помимо государства.

Более того, по Трубецкому оно предшествует ему и обусловливает само его суще­ствование. Защищая свое понимание права, Трубецкой утверждал, что оно не является чрезмерно широким, хотя под это определение подпадают и некоторые нормы нравственности.

Взгляд Трубецкого на право можно уяснить из его анализа различия юридиче­ских и неюридических обычаев.

Вот что он писал об этом в неоднократно переизда­вавшейся до революции "Энциклопедии права":

"Никому не придет в голову ут­верждать, чтоб такие обычаи, как, например, обычай есть куличи или обмениваться красными яйцами на праздник Пасхи, обычай наших крестьян креститься на все че­тыре стороны при входе в дом или наш обычай надевать белый галстук, когда мы едем на бал, суть обычаи юридические: кто не ест кулича на Пасху, тот, очевидно, не считается нарушителем чьего-либо права; равным образом, если мой сюртук или галстук будут несколько отличаться от общепринятого типа, то меня или сочтут чу­даком, или скажут, что я не знаю приличий, но никто не сочтет меня нарушителем чужого права.

В чем же заключается разница между обычаями юридическими и неюридиче­скими? Ответ на этот вопрос сам собою предрешается данным уже нами раньше определением права. Мы видели, что отличительная черта всякой правовой нормы заключается, с одной стороны, в предоставлении, с другой стороны — в ограниче­нии внешней свободы лиц. Предоставляя определенную сферу внешней свободы одним лицам (уполномоченным), правовая норма соответственным образом огра­ничивает сферу внешней свободы других лиц (обязанных). Юридическими, следо­вательно, должны признаваться только те обычаи, которые заключают в себе оба этих необходимых признака правовых норм, следовательно, только те, которые, предоставляя известную сферу внешней свободы одним лицам, соответственным образом ограничивают внешнюю свободу других лиц.

Само собой разумеется, что при таком понимании юридического обычая сама область обычного права должна значительно расшириться: в нее войдет многое та­кое, что с точки зрения господствующего учения вовсе не относится к области пра­ва.

Так, например, обучай дуэли в тех странах, где дуэль не признается или даже прямо воспрещается государственной властью, с точки зрения весьма распростра­ненного в науке мнения, вовсе не является нормой права. Многие из современных юристов склонны видеть в дуэли простой обычай, условное правило общежития, а не юридическую норму. Это воззрение должно быть признано безусловно оши­бочным из того, что обычай дуэли не признается госу­дарственной властью в тех или других государствах, вовсе не следует, чтобы он был лишен юридического значения, ибо признание государственной властью, как мы видели, вовсе не служит отличительным признаком права.

Если считать юридиче­скими только те обычаи, которые признаются государственной властью, то придет­ся прийти к тому заключению, что ранее образования государства право вообще не существовало, — заключение, с которым трудно согласиться образованному юри­сту. Мало того, с этой точки зрения пришлось бы признать лишенными правового значения вообще все те нормы, которые не признаются государством; на этом осно­вании пришлось бы отвергать, например, юридический характер норм права цер­ковного и международного в тех странах, где эти нормы не пользуются официаль­ным признанием государственной власти.

Наконец, с точки зрения разбираемого воззрения, пришлось бы признать, что сама государственная власть не имеет ника­ких юридических оснований, так как права государственной власти, очевидно, не могут обусловливаться ее собственным признанием; если государственная власть имеет право повелевать своим подданным, то это обусловливается, очевидно, не тем, что сама она признает за собой такое право.

Если признание или непризнание государственной властью того или другого обычая за право не может служить признаком для различения обычаев юридиче­ских от обычаев простых, то нет никаких оснований не признавать обычай дуэли за обычай юридический. В этом обычае мы имеем норму, которая, с одной стороны, предоставляет известную сферу внешней свободы одному лицу — оскорбленному и подвергает соответственному ограничению свободу другого лица — оскорбителя.

Оскорбленный может вызывать на поединок оскорбителя: ему, значит, предостав­ляется свобода располагать определенными действиями последнего; с другой сто­роны, оскорбитель обязан принять вызов: тем самым налагается на его внешнюю свободу известное ограничение в пользу оскорбленного; следовательно, здесь име­ются налицо все необходимые признаки нормы права, притом права обычного, так как обязательность дуэли всецело покоится на авторитетности обычая, господ­ствующего в той или иной среде...

Указание на безнравственность таких обычаев, как дуэль..., разумеется, не может служить аргументом против их правового харак­тера, потому что, как мы видели, нравственность предписания вообще не служит необходимым признаком правовой нормы: есть много норм, прямо безнравственных по содержанию (например, крепостное право) и вместе с тем — несомненно юридических.

Ученый полагал, что право и нравственность не представляют собой взаимоисключающих понятий, и правовая норма может быть в то же время и нормой нравственности. Поэтому все те нравствен­ные правила, которые ограничивают произвол одних лиц во имя внешней свободы других, есть одновременно и нормы правовые.

Трактуя право, прежде всего, как явление психическое, Трубец­кой и источник права усматривал в человеческом сознании. Сила и действительность всякого позитивного права ставилась им в зави­симость от тех неписаных правовых норм, которые находятся в глу­бине сознания человека. Лишь убежденность в необходимости по­ложительного права делает его правом действующим.

Этим, полагал Трубецкой, неопровержимо доказывается существование норм нравственного, или, по терминологии мыслителя, естественного права. Естественное право — это то же, что и правда. Оно заклю­чает в себе совокупность тех нравственных норм, в которых любой авторитет, всякая человеческая власть и всякое вообще позитивное право находят себе оправдание.

 

                    Плюралистическая теория права Б. А. Кистяковского.

 

 

Стремление понять право как многоаспектное явление — отличи­тельная черта правового учения Б. А. Кистяковского (1868—1920), разрабатывавшего т.н. плюралистическую концепцию права. Как теоретик он во многом сформировался под влиянием т.н. "баденской" школы неокантианства. Но в то же время на творче­стве этого мыслителя отчетливо сказались идеи, идущие от В. С. Соловьева и его школы. С этим отчасти связано стремление мыслителя соединить абстрактный нормативно-ценностный под­ход к праву с идеей общественного развития, что нашло свое от­ражение в его правовой теории. Отвергая односторонний подход к праву, свойственный, напри­мер, классическому правовому этатизму, Кистяковский под правом понимал сложное многоаспектное явление, не поддающееся од­нозначному определению.

Право, полагал он, необходимо изучать с различных сторон, включая его социологическое, психологиче­ское, государственно-организационное (право как порядок) и нормативное проявления.

Если социологическое и психологическое изучение права при­звано давать сводку научных данных о праве как явлении причинно-обусловленном, то в нормативном понятии, по Кистяковскому, вы­являются знания о праве как явлении телеологического порядка, обусловленного трансцендентальными целями.

Право при этом предстает как явление разумное и этически ценное. Поэтому, пола­гал Кистяковский, одни из трансцендентальных целей присущи ин­теллектуальному сознанию, другие — совести, или сознанию этиче­скому. Основное значение Кистяковский отводил целям этическим, определяя их как свободу и справедливость. Отдавая дань причин­ным отношениям, обусловливающим развитие общества, Кистяков­ский в то же время полагал необходимым рассматривать социаль­ные явления с точки зрения понятия справедливости и связанного с ним понятия долга, так как о всяком общественном явлении можно судить с нравственной точки зрения, т. е. с точки зрения того, удовлетворяет оно идее справедливости, или нет.

Понятие нравст­венно-должного Кистяковский (в отличие, например, от Трубецко­го) связывал не с религиозно-ценностным обоснованием личности, а с кантовским рационалистическим категорическим императивом, обязывающим рассматривать каждого человека как самоцель и при­знавать, что все люди равноценны. Поэтому идея прав личности приобрела у Кистяковского трансцендентально-нормативный харак­тер, но при этом не противополагалась интересам общества и госу­дарства, а в духе русской философии права требовала их гармо­ничного сочетания. Основу для этого мыслитель видел в признании за гражданами субъективных публичных прав, среди ко­торых центральное место занимали права политические.

 

 

                            Феноменологическая теория права Н. Н. Алексеева.                                 

 

 

Свое плодотворное дореволюционное развитие русская правовая мысль закончила на феноменологической концепции права, одним из видных представителей которой был в те годы Н. Н. Алексеев (1879—1964). Его основные труды по правоведению вышли в пере­ломные революционные годы, а затем — в эмиграции.

Н. Н. Алексеев, бесспорно, входит в плеяду выдающихся рус­ских юристов, внесших заметных вклад в развитие теоретических представлений о праве, хотя его собственный опыт феноменологи­ческой интерпретации права остался незавершенным. Специфику такого правопонимания представляет взгляд на право как на явле­ние, имеющее свой собственный смысл, независимый от того или иного конкретного правового содержания, выражающего опреде­ленную политическую волю, идеологический принцип или практику сложившихся общественных отношений. В этом контексте феноме­нологическая концепция права противостоит как юридической дог­матике, так и естественно-правовой школе или социологическому направлению в правоведении, объединяя их в то же время в единое целое, как кубик объединяет в единое свои грани.

При этом важно отметить, что феноменологическая составляющая теории права Алексеева не является догмой, а входит в творческий сплав дости­жений европейской философии с наработками русской философ­ской мысли, с традиционными русскими духовными ценностями. (Подобный синтез характерен для русской философской и философско-правовой мысли, вспомним хотя бы славянофилов, достаточно радикально переработавших и развивших философию и Гегеля и Шеллинга).

Одними из основных компонентов философско-правового уче­ния Н. Н. Алексеева являются феноменологическая аксиология, исходящая из учения М. Шелера и феноменологическая концеп­ция права А. Райнаха, но и эти мыслители лишь развивали идеи, заложенные в феноменологическом методе познания. Феноменоло­гический метод в его классическом варианте был обоснован немец­ким философом Э. Гуссерлем (1859—1938). Гуссерль остро чувст­вовал как несовершенство современной ему науки, так и хаотическое состояние философии, представляющей собой собрание разнообразных и подчас не выдерживающих критики мнений.

 Его собственный замысел был связан с созданием строго научной фило­софии. Но толчок к исследованию должен исходить не от филосо­фии, а от вещей и проблем. "Мы должны спрашивать у самих ве­щей. Назад к опыту, к созерцанию, которое одно только может дать нашим словам смысл и разумное право — такова отправная точ­ка немецкого мыслителя.

Основные посылки феноменологического подхода заключа­ются в следующем: Термином "феномен" Гуссерль обозначает все то, что является данным и очевидным в восприятии или сознании индивида. Феноменология стремится описать феномены сознания и показать, как они конституируются.

Индивидуальное бытие любого рода, по Гуссерлю, в самом общем виде — "случайно", т. е. по своей сущности оно могло бы быть и иным. Однако смысл такой случай­ности, называемой Гуссерлем фактичностью, ограничивается тем, что он "коррелятивно сопрягается с необходимостью, каковая озна­чает не простую фактическую наличность сохраняющего свою зна­чимость правила соупорядочивания пространственно-временных фактов, но обладает характером сущностной необходимости и тем самым сопряженностью с сущностной всеобщностью.

Если мы го­ворили, поясняет свою мысль Гуссерль, что каждый факт мог бы "по его собственной сущности" быть и иным, то тем самым мы уже выразили следующее: от смысла всего случайного неотделимо об­ладание именно сущностью, а тем самым подлежащим чистому постижению эйдосом, и таковой обретается отныне среди сущно-стных истин различных ступеней всеобщности. Индивидуальный предмет — не просто вообще индивидуальный, не просто некое — "вот это!", не просто один-единственный в своем роде, он "в себе самом" обладает своеобразием, своей наличностью существенных предикабилий, каковые обязаны подобать ему (как "сущему, каково оно в себе") с тем, чтобы ему могли подобать иные, вторичные, от­носительные, определения".

Таким образом, по Гуссерлю, "сущность" обозначает то, что об­ретается в самосущем бытии такого-то индивида в качестве его "что". "Однако всякое такое что может быть "положено в идее". Постигающее в опыте, или индивидуальное созерцание может быть преобразовано в глядение сущности (идеаицю)— возможность, которую следует, в свою очередь, разуметь не как эмпирическую, но как сущностную. Тогда высмотренное и есть соответствующая чис­тая сущность, или эйдос, будь то наивысшая категория, будь то не­кое обособление таковой — и так вплоть до вполне конкретного...

...Каким бы ни было индивидуальное созерцание, адекватным или нет, оно может обратиться в сущностное глядение, а последнее, будет оно соответственно адекватным или нет, обладает характером акта, какой дает. А в этом заключено следующее:

Сущность (эйдос) — это предмет нового порядка. Подобно тому как данное в индивидуальном, или же постигающем опытным путем созерцании есть индивидуальный предмет, так данное в сущностном созерцании есть чистая сущность.

Тут не просто внешняя аналогия, а коренная общность. И высматривание сущности — тоже созерцание, подобно тому как эйде­тический предмет тоже предмет.

Обобщение коррелятивно связанных понятий "созерцание" и "предмет" — это не какое-то произ­вольное наитие, но оно настоятельно требуется природой вещей... Эмпирическое созерцание, в особенности опыт, есть сознание како­го-либо индивидуального предмета, и, как сознание созерцающее, "оно приводит таковой к данности", как восприятие — к данности из самого первоисточника, к сознанию того, что предмет постигается "из первоисточника", в его "настоящей" живой само­сти.

Совершенно точно так и сущностное созерцание есть сознание чего-либо, некоего "предмета", такого нечто, на какое направлен его взгляд, такого нечто, что "само дано" в нем и что затем "представляется", мыслится, неопределенно или отчетливо, и в иных актах, становится субъектом истинных или ложных предика­ций... Итак, высматривание сущности есть созерцание, а если оно есть высматривание в точном смысле, а не просто какое-то нагляд­ное представление, возможно, самое общее и неопределенное, то оно есть созерцание, дающее из самого первоисточника, схваты­вающее сущность в ее "настоящей", прямо-таки живой самостности".

Познание сущности, по Гуссерлю, возможно потому, что само сознание всегда есть сознание чего-то, что объект сознания всегда есть "подразумеваемый", всегда "значимый" для сознания объект. Это свойство сознания Гуссерль называет интенциональностью. "По Гуссерлю, "всякий интенциональный опыт — и это важнейшая черта интенциональности — имеет свой интенциональный объект, то есть свое объективное значение. Или, другими словами: иметь значение, мыслить "о чем-то" — кардинальное свойство всякого сознания".

Для обозначения взаимодополнительных аспектов интенциональности Гуссерль использует термины "ноэзис" и "ноэма". Особенный модус интенционального сознания ("я мыс­лю", "я воспринимаю") именуется "ноэзис", а его объективный кор­релят ("то, что я мыслю или воспринимаю") — "ноэма". Модусы мышления, восприятия, припоминания и т. д. могут быть описаны лишь путем исследования того, что переживается в каждом из дан­ных модусов. Интенциональность, стало быть, конституирует соз­нание, наделяя его содержание значением; "я" ориентируется в мире благодаря интенциональности сознания. Выделение взаимодополнительных аспектов интенциональности — ноэзиса и ноэмы — важно также с точки зрения методологических задач феноменологии, ибо они служат описанию объектов сознания (ноэма) и описанию про­цесса их построения или конституирования (ноэзис).

Мир, на который направлено интенциональное сознание, Гус­серль называет "жизненным миром". Концепция жизненного мира является необычайно важной не только для понимания "зрелого" Гуссерля, но и для уяснения важнейшей линии развития западной философии.

Так, из анализа "жизненного мира" выросла философия ученика Гуссерля М. Хайдеггера, и вообще экзистенциализм с гер­меневтикой. "Жизненный мир" предстает как непосредственная очевидность и социальная достоверность, воспринимаемая нерефлектировано. По отношению к субъекту "жизненный мир" образует собой "горизонт" его возможных целей, стремлений и планов. "К жизненному миру принадлежим все мы в нашей донаучной есте­ственной установке; он является основой всех значений для всех на­ук, а также для феноменологии.

 Таким образом, "жизненный мир" — это наша непосредственная "интуитивная среда", где, по словам Шюца, "мы, как человеческие существа среди себе подобных, пере­живаем культуру и общество, определенным образом относимся к окружающим нас объектам, воздействуем на них и сами находимся под их воздействием.

Жизненный мир рассматривается Гуссерлем как интерсубъек­тивный мир. Интерсубъективность указывает на внутренне прису­щую сознанию социальность и на то, что мир переживается челове­ком как общий для него и других.     

С понятием жизненного мира тесно связано понятие "естественной установки". Естественная установка — это "наивная" точка зрения находящегося в конкретной ситуации "я". Для нее характерно обыденное практическое мышление, в рамках которого природный и социальный миры просто "есть", приняты на веру. Цели феноменологической философии предполагают воздер­жание от естественной установки, "заключение ее в скобки", по­скольку задачей является выявление внеситуационного, чистого сознания, в котором и заключены "сущности".

Метод, при помощи которого феноменология исследует опыт сознания, называется феноменологической редукцией (другие на­звания — эпохе, заключение мира в скобки, выключение мира из игры). Этот метод основывается на гуссерлевском различении 1) ес­тественной установки, характерной как для обыденного мышления повседневной жизни, так и для наивной позиции естественных наук и наук о культуре (о духе), согласно которой мир, который предпо­лагается исследовать, несомненно "есть", и 2) установки "радикального сомнения", ведущей к воздержанию от веры в суще­ствование мира. "В ходе редукции я элиминирую принимаемые мною на веру, свойственные естественной установке и удовлетво­ряющие меня с точки зрения моих практических целей представле­ния о характерных чертах других субъектов и объектов окружающе­го мира и остаюсь с интенциональными объектами моего собственного чистого сознания. Все, что я в нем обнаруживаю, — "истинно" или "объективно" по определению, ибо несомненно для меня как объект моего сознания.

Осадок, который остается мне в ре­зультате редукции, заключает в себе данное моего интуитивного опыта; именно его и стремится описать феноменология".

Изложенный (не полностью) взгляд немецкого мыслителя на феноменологию формировался постепенно и не все идеи "позднего" Гуссерля, а тем более его последователей (например, тех, которые уже после второй Мировой войны разрабатывали феноменологиче­скую социологию), были известны Н. Н. Алексееву. Но тем и инте­ресен один из первых российских опытов использования феномено­логии применительно к праву, поскольку его основные выводы не утратили своего значения и сегодня.

Необходимость использования феноменологического метода в познании права связана, по Алексееву, с принципиальными недос­татками других методологии и обосновывается, прежде всего, в свя­зи с критикой рационализма как самодостаточного метода позна­ния правовой действительности. Рационализм сводит проблему познания права к проблеме определения его понятия.

Понятие пра­ва, с этих позиций, является той целостностью, которая, как и всякое целое, имеет логическое первенство перед единичным и отдельным, Основной прием, который, по мнению Н. Н. Алексеева, использует при этом рационализм, есть смягченный вариант гегелевской диа­лектики, которая исходит из рациональной связи всего со всем. Не­возможно с этой точки зрения определить какое-либо понятие само по себе. Определение есть выяснение соотношения с "другим" и может быть сделано по различию с этим "другим".

Такой метод, по Алексееву, основан на предположении, что вся сумма познания представляет собой как бы замкнутый круг.

"Двигаясь по окружно­сти в любом направлении, проходя последовательно ее точки, неиз­бежно приходишь к исходной точке. Если же познание наше не есть замкнутый круг, то ссылки на "другое" не дают никакой твердой уверенности, что мы приближаемся к исходной точке, к определе­нию неизвестного. Напротив, при некоторых условиях мы можем при таком движении постепенно удаляться от исходной точки. И да­лее, если даже предположить, что направление ссылок выбрано удачно, что движение происходит путем приближения к искомому, то все же избрание такого пути, помимо того, что оно совершенно случайно, предполагает предварительное знание "другого", облада­ние понятием о нем. Таким образом, трудности, заключающиеся в вопросе о первоначальном определении искомого, только отодви­гаются. Предположим, что X не есть В. Но откуда же известно это В? Определить его можно опять-таки ссылками на новое "другое", на С. Но это последнее опять является неизвестным, снова требует новых ссылок.

Если знание наше не есть замкнутый круг, поставленный вопрос или приводит нас к необходимости признать, что проблема конечного определения неразрешима, так как ведет в бесконечность, или же мы наталкиваемся на некоторую последнюю данность, которую уже нужно принять как неопределимую, которую надо просто утвердить или описать".

Из этого, по Алексееву, и ис­ходит феноменологический подход к праву. Представители данного направления полагают, что существуют содержания чисто иде­ального характера, данные нам в непосредственном созерцании, как даны, например, дома и деревья. "Не понятие с необходимыми его излучениями, а различные данные объективно структуры пред­мета — вот что составляет отправную точку и принцип этой тео­рии". В этих структурах открываются некоторые безусловные свя­зи, которые можно выразить в самоочевидных суждениях.

Эти безусловные элементы предметного состава, по Алексееву, могут и не иметь характера всегда и везде существующего, всеобщего в смысле повторяемого; возможно также и "индивидуальное всеоб­щее", т. е. безусловное утверждение чего-то совершенно единствен­ного. Такие единичности не могут быть членами некоторой рацио­нальной единой системы и связь между ними не может быть связью основания с обоснованным. Прообраз существующих здесь отноше­ний следует искать не в отношениях логической связи, а в тех отно­шениях качественных данностей, какое наблюдается в области кра­сок, тонов, вкусовых ощущений, ценностей и т. п.

 Отношения ценностей, например, никак не схожи с отношениями логическими: большая по степени ценность не составляет причину, из которой выводится меньшая. Качественный ряд просто существует, как не­кая необходимо данная структура.

 Отсюда вытекает необходимость отказа от метода рационального, логического построения как необ­ходимого познавательного приема. Предметные структуры и их со­отношения "созерцаются, постигаются и схватываются". Для такого созерцания требуются не первоначальные понятия, а правильная ус­тановка способов созерцания, в первую очередь, полная сосредото­ченность умственного взора на том, что является искомым и полное отвлечение от "другого".

Результатом будет выявление особой об­ласти правовых фактов (правовых феноменов) как некоторых первоначальных правовых данностей. При этом моменты, отличаю­щие право от неправа, лежат не в области разума и не в области истин теоретических, а познаются в особой интуиции, превосходя­щей силы теоретического разума.

 Этот акт различения добра и зла, положительной и отрицательной ценности, Алексеев называет ак­том заинтересованности, обнаруживающем положительное или отрицательное отношение к ценностям. Поэтому право, по Алек­сееву, есть область ценного, а не область истин чистого разума. Ценности в праве не только усматриваются, познаются теоретиче­ски, но и чувствуются, переживаются.

Поэтому возможны различ­ные степени соответствия с ними человеческой души, начиная с по­верхностного признания ценностных свойств какой-либо данности и кончая полным погружением в нее вплоть до самозабвения, характеризующего высшую стадию напряжения любви. С этой точки зрения различие между нравственностью и правом сводится к различным степеням глубины переживания ценностей.

 Если эта глубина значительна, если она соответствует ступени эмоциональ­ного переживания ценности, мы имеем дело с явлением нравствен­ным. Если же переживание поверхностно, если имеет место лишь усмотрение ценности, чисто интеллектуальный расчет последствий, вытекающих из тех или иных ценностных актов, мы имеем дело с явлением правовым.

 Интеллектуальный момент гораздо более соот­ветствует существу права, чем существу нравственности. Право есть "интеллектуальный" подход к ценностям, а не эмоциональный. Но, в то же время, право есть область ценного, и этим оно отграни­чивается от области чисто теоретических истин, т. е. от того, что по существу своему не открывается в актах любви и заинтере­сованности.

Особенности чисто правового, интеллектуального от­ношения к ценностям Алексеев выражает через понятие "признания". Под последним он понимает особое отношение к ценностям, сводящееся к установлению интеллектуального общения с ними.

Так, например, можно "признавать" какое-либо произве­дение искусства, не обладая способностью интуитивно переживать его внутренний смысл. Такое содержание "закрыто" для души, но открыто для интеллекта, признающего его достойной ценностью.

Все рационалистические или эмпирические определения права одинаково имеют характер некоторой одномерности, так как сводят право к какому-то одному моменту. Таковы определения права как нормы, как воли, как интереса и т. д.

Правовые феномены во всей их полноте никак не могут в них уместиться. Право может быть не только нормой, но и волей, не только волей, но и интересом, не только интересом, но и свободой, т. к. право не сводимо к одно­му измерению. Чтобы уяснить сущность воззрения на многомерную природу права, по мнению Алексеева, нужно вообще покинуть поч­ву определений.

Взамен определений следует дать описание пра­вовой структуры в ее основных данностях. Феноменологическая структура права предстает при этом как единство нескольких измерений, подобно единству пространства, измерения которого являют­ся некоторыми основными данностями, определяющими его струк­туру.

Одним из важнейших элементов правовой структуры являет­ся субъект — носитель обнаруживающихся в праве ценностей.

 Под субъектом при этом понимается не традиционный субъект права юридической теории, а субъект как деятель, как носитель актов, об­наруживающих ценности. Предположение наличности такого субъекта является необходимой предпосылкой обнаруживающих ценности актов.

Ценности только тогда становятся живыми и реаль­ными, когда они находят живого носителя. Поэтому каждый реаль­ный правопорядок предполагает того деятеля, который обнаружива­ет свое небезразличие к миру, обладает "признанием". Любые правомочия и правообязанности, если их рассматривать не как по­нятия, а как определенную деятельность, опираются на такого субъ­екта. Идея его лежит во всяком правопорядке, составляя один их не­обходимых элементов структуры права.

Вторым элементом этой структуры, по Алексееву, являются сами обнаруживающиеся в праве ценности. Наличность какой-либо ценности является, по мысли Алексеева, безусловным предположе­нием для правовых явлений, т. к. иначе не существовало бы и самих проявлений заинтересованности и небезразличия.

Наконец, третьим элементом правовой структуры Алексеев считает некоторые первоначальные и в свою очередь уже неопреде­лимые данности. По поводу них можно создать только тавтологиче­ские определения, а существо их доступно только феноменологиче­скому описанию.

 Они неотделимы от любого правового феномена и "ими как раз и характеризуются явления, поскольку они вообще мо­гут быть правовыми и могут иметь отношение к праву". Такими предикатами всякого правового феномена являются, по Алексееву, "правомочия" и "правообязанности".

 Единство этих трех элемен­тов и образует центральное понятие философии права Алексеева, понятие правовой структуры.

"То, что мы разумеем под правовой структурой или правовым логосом, не есть сумма каких-то общих и вечных правовых норм, правовая структура для нас есть идеальная целостность явлений права. Когда мы применяем понятие права, мы мним в нем, как и в различных других понятиях, нечто бесконечное. Мы не можем в представлении нашем обозреть всю сумму тех кон­кретных явлений, которые именуются правом. Мы даже не знаем большинства их, как, например, китайского права или права готтен­тотов.

А между тем мы имеем идею права и с совершенной твердо­стью владеем ею и пользуемся. Это значит, что бесконечные право­вые явления связаны между собою в какую-то целостность правовой идеей.

В созерцании отдельных моментов этой целостности и обна­руживается структура права. Правовая структура есть то, что прида­ет различным явлениям правовую форму. И, в частности, нормы права являются "правовыми" только потому, что в них отображается правовая структура.

Мы называем "правовыми" нормами, в отличие от других видов норм, те, которые предполагают особого носителя (способность признания), в которых выражаются реализованные ценности и которые формулируются в особых определениях (права — обязанности)".

Такой подход к пониманию права объяснял его фактическое многообразие при сохранении смыслового единства. Право, по Алексееву, всегда есть там, где наличествует правовая структура. Разнообразие же в содержании этих элементов и характере связей между ними и создает все многоцветие правовой жизни.

 

                                "Меновая" теория права Е. Б. Пашуканиса.

 

 Е. Б. Пашуканис (1891—1937), автор своеобразной "мено­вой" теории права. В своей книге "Общая теория права и мар­ксизм" Пашуканис обосновывает понятие товарного фетишизма и показывает как этот товарный фетишизм неминуемо создает фети­шизм права.

"Капиталистическое общество есть, прежде всего, общество товаровладельцев. Это значит, что общественные отношения людей в процессе производства приобре­тают здесь вещественную форму в продуктах труда, относятся друг к другу как к стоимости. Товар — это предмет, в котором конкретное многообразие полезных свойств становится лишь простой вещественной оболочкой абстрактного свойства стоимости, проявляющейся как способность обмениваться на другие товары в оп­ределенной пропорции...

 Но если товар приобретает стоимость независимо от воли производящего его субъекта, то реализация стоимости в процессе обмена предпола­гает сознательный волевой акт со стороны владельца товара... Таким образом, об­щественная связь людей... для своей реализации требует особого отношения людей как распорядителей продуктами, как субъектов, "воля которых господствует в ве­щах". Поэтому одновременно с тем, как продукт труда приобретает свойства товара и становится носителем стоимости, человек приобретает свойства юридического субъекта и становится носителем права".

Таким образом, по Пашуканису, из товарообмена возникает до­говорное отношение. А раз возникнув, идея договора стремится приобрести универсальный характер. Отсюда Пашуканис делает вывод: "...Развитие права как системы было вызвано не потребно­стями господства, но потребностью торгового оборота".

Право, по Пашуканису, возникает там и тогда, где имеет место общение отдельных обособленных субъектов, связанных между собой посредством эквивалентного обмена. В последнем "получает свое материальное основание юридическая форма в ее простейшем, наиболее чистом виде.

Акт обмена... сосредоточивает в себе, как в фокусе, самые существенные моменты, как для полити­ческой экономии, так и для права". Эквивалентный обмен, дающий жизнь праву, возникает и упрочивается во взаимоотношениях това­ровладельцев — носителей автономного (частного) интереса. По­этому условия для расцвета юридической формы общественных от­ношений, по мнению Пашуканиса, в полной мере создает лишь

капитализм. Несмотря на свою марксистскую методологию (вернее, благодаря достаточно адекватной ее трактовке), Е. Б. Пашуканису удалось описать многие важные элементы правовой структуры и показать их взаимосвязь.

"Право как объективное социальное явление, — писал Пашуканис, — не мо­жет исчерпываться нормой или правилом, все равно записанным или незаписанным. Норма как таковая, т. е. логическое содержание, или прямо выводится из сущест­вующих уже отношений, или, если она издана как государственный закон, пред­ставляет собой только симптом, по которому можно судить с некоторой долей ве­роятности о возникновении в ближайшем будущем соответствующих отношений.

 Но для того, чтобы утверждать объективное существование права, нам недостаточ­но знать его нормативное содержание, но нужно знать, осуществляется ли это нор­мативное содержание в жизни, т. е. в социальных отношениях.

Обычным источни­ком заблуждения является в данном случае способ мышления юриста-догматика, для которого понятие действующей нормы имеет свой специфический смысл, не совпадающий с тем, что социолог или историк понимает под объективным сущест­вованием права.

Юрист-догматик, решая вопрос, является ли данная норма права действующей или нет, чаще всего совершенно не имеет в виду установить налич­ность или отсутствие некоторого объективного социального явления, но лишь на­личность или отсутствие логической связи между данным нормативным положени­ем и более общей нормативной посылкой.

Таким образом, для юриста-догматика в узких пределах его чисто технической задачи на самом деле не существует ничего, кроме норм, и он может преспокойным образом отождествлять право и норму. В случае обычного права он волей-неволей должен обращаться к действительности, но в случае, когда высшей нормативной предпосылкой для юриста или, выражаясь на его техническом языке, источником права является государственный закон, рас­суждения юриста-догматика о "действующем" праве вовсе не обязательны для ис­торика, который хочет изучать действительно существовавшее право. Научное, т. е. теоретическое, изучение может считаться только с фактами.

 Если известные отно­шения действительно сложились, значит, создалось соответствующее право, если же был только издан закон или декрет, но соответствующих отношений на практике не возникло, значит, была попытка создать право, но эта попытка не удалась...

С другой стороны, если мы утверждаем, что намерение выстроить здание и даже план этого здания еще не есть действительное здание, то отсюда вовсе не вытекает будто для постройки здания не нужно ни намерения, ни плана. Но когда дальше плана дело не пошло, мы не можем утверждать, что здание было выстроено.

...Нельзя сказать, что отношения между кредитором и должником порожда­ются существующим в данном государстве принудительным порядком взыскания долгов. Этот объективно существующий порядок обеспечивает, гарантирует, но от­нюдь не порождает отношения. Что здесь не схоластический спор о словах, лучше всего доказывается тем, что мы можем себе представить — и найти тому в истории примеры — самые различные степени совершенства в функционировании этого ап­парата внешнепринудительного социального регулирования, а следовательно, са­мые различные степени гарантированное™ тех или иных отношений, причем сами

эти отношения по своему составу никаких изменений не претерпевают. Мы можем себе представить такое предельное положение, когда, кроме двух вступающих в отношение сторон, отсутствует какая-либо иная, третья сила, способная уста­новить норму и гарантировать ее соблюдение, например, какой-нибудь договор варягов с греками, — отношение и в этом случае остается. Но стоит лишь пред­ставить себе исчезновение стороны, т. е. субъекта как носителя обособленного автономного интереса, и самая возможность отношения точно также исчеза­ет".

В первые годы советской власти продолжали пользоваться "научным кредитом" и идеи Л. И. Петражицкого, правда, в сочета­нии с марксистской социологией. Так, теорию классового права с позиций психологической теории права разрабатывал М. А. Рейснер. Важные идеи психологической школы разделял и Я. М. Магазинер.

 "Юридические нормы поведения, — писал, в частности, этот автор, — которые личность признает для себя обязательными по своему собственному правосознанию, без всякой ссылки на об­щественный авторитет, образуют интуитивное право (например, правосознание революционера, отрицающего авторитет данного за­кона, обычая, общественного мнения и т. д.)

От положительного надо отличать официальное право. Положи­тельное право есть господствующее в данном обществе правосозна­ние, т. е. нормы по праву должного, не допускающие психического противодействия со стороны обязанного и дающие управомочен-ному такую энергию требования, которая способна преодолеть энергию сопротивления обязанного (выделено мною — А. П.).

 Это — правосознание идейно господствующей части общества. Она обычно является и фактически господствующей частью того же общества, т. е. в ее руках находится экономическое и политическое господство, обычно совпадающие, ибо экономический суверенитет влечет за собой суверенитет политический. Эта господствующая часть общества создает официальное право, т. е. нормы, приводимые в жизнь организованной мощью общества в лице его органов...".

                                          

                                     

 

                               Официальная советская правовая доктрина.

 

В конце 30-х годов в СССР возобладала этатистская точка зрения на право, одним из основных идеологов которой явился "рупор" Сталина А. Я. Вышинский (1883—1954), в то время — прокурор СССР. Со­гласно его определению, право — это "совокупность правил по­ведения, выражающих волю господствующего класса, установ­ленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой го­сударства в целях охраны, закрепления и развития обществен­ных отношений и порядков, выгодных и угодных господствую­щему классу".

Все правоведы, чьи теории не вписывались в эту концепцию, причислялись к "троцкистско-бухаринской банде" и были репрессированы. Не избежал этой участи и Е. Б. Пашуканис. Сформулированное таким образом классовое и этатистское поня­тие права сохраняло значение безусловной догмы вплоть до смерти В. И. Сталина в 1953 г.

С середины 50-х годов в советской науке предпринимались по­пытки "узконормативному" пониманию права противопоставить его "широкую" концепцию — как единства правовой нормы и правоотношения (С. Ф. Кечекьян, А. А. Пионтковский), единства объективного и субъективного права (Л. С. Явич), правовой нормы, правоотношения и правосознания (А. К. Стальгевич, Я. Ф. Миколенко).

Обосновывая свой подход к пониманию структуры права, С. Ф. Кечекьян пи­сал: "Именно потому, что право представляет собой сложное явление, определяя право как совокупность норм, имеют в виду, что это не просто некоторые суждения должного поведения, а правила, которые действуют, что норма права обусловливает определенные правовые обязанности для граждан и определенные дозволения, что норма права воплощается в определенных правоотношениях.

Весьма показательно, что авторы, ополчившиеся особенно рьяно против включения правоотношений в состав явления, именуемого правом, вынуждены при­знать, что осуществление права "включает установление субъективных прав и их реализацию", что "применение норм права является особой стадией осуществления права, приводящей к установлению конкретных правомочий и юридических обязанностей, обеспечивающей их реализацию и осуществление специфическими сред­ствами"...

Может ли существовать норма права, которая не осуществляется в обществен­ной жизни, не порождает ни обязанностей, ни субъективных прав, ни правоотноше­ний? Если в редких случаях такая норма встретиться, нужно быть педантом и фор­малистом, чтобы признать такую норму права, уже отвергнутую обществом, но еще формально почему-либо не отмененную, правом. Норма права и правоотношения представляют некоторое единство, и тот, кто исходит из нормы права, не может не обратиться к правоотношениям, и наоборот — тот, кто хочет в тех или иных отно­шениях усмотреть правоотношение, должен обратиться к норме и установить полное соответствие этих отношении правовой норме.

Одним из оппонентов С. Ф. Кечекьяна был Л. С. Явич. Однако не соглашаясь с Кечекьяном по отдельным вопросам правовой теории, Явич был с ним согласен в главном — в необходимости уйти от узконормативного правопонимания.

Сформировавшаяся в советский период концепция права проф. Л. С. Явича, долгие годы представлявшего лицо кафедры теории государства и права юридиче­ского факультета ЛГУ (нынешний СПбГУ), несмотря на неизбежный негативный отпечаток своего времени, и сегодня во многих отношениях представляет научный интерес. Л. С. Явич также выступал против сведения права к юридическим нормам. По его мнению, особенность субъективного права такова, что оно еще в большей степени, чем юридические нормы, отражает глубинную сущность права.

Объектив­ное и субъективное право это две стороны, два элемента, два аспекта права. Субъ­ективное юридическое право, полагал Явич, может возникнуть и до его закрепления в нормативных актах государства (через судебный прецедент), т. е. до объективного права. Исторически и логически правогенез происходит до завершающей своей ста­дии независимо от государства. Но объективное и субъективное право диалектиче­ски взаимосвязаны, одинаково нормативны и должны защищаться государством.

Одно без другого не может существовать и функционировать. Л. С. Явич склонялся к многоаспектному пониманию права, но при этом не выходил за рамки диалектико-материалистической логики.

В частности, он писал: "...Мы уверены, что такое сложное, многогранное и многоуровневое явление, каким оказывается право, "схватывается" только развивающимся понятием. Это понятие заключено в целост­ной концепции права философского уровня... и находит закрепление во множестве взаимосвязанных дефиниций, не конкурирующих, а дополняющих друг друга.

По­нятие права детерминирует его определения, но синтез таких определений дает возможность составить объемное представление о праве, кратко описать достигну­тое наукой правопонимание, использовать его для дальнейшего развития науки и для решения практических вопросов.

К числу научно приемлемых определений права мы бы отнесли следующие.

1. Право — юридическое выражение производственных отношений в господ­ствующих отношениях собственности.

2. Право — специфическая форма экономических отношений, образующая юридическую надстройку над базисом классового общества.

    3. Право — средство упрочения общественных отношений, способ эмансипа­ции производства от случая и произвола.

4. Право — масштаб социальной свободы, который официально признан и оп­ределяется в конечном счете уровнем развития производительных сил общества.

5. Право — равная и относительно справедливая мера поведения людей, соот­ветствующая интересам господствующих классов.

6. Право — это абстрактные правовые отношения, вне зависимости от того, как они поддерживаются организованной силой принуждения (государством).

7. Право — нормативно-классовый регулятор поведения людей, выражающий возведенную в закон волю господствующих классов, охраняемый государством.

8. Право — материально детерминированная и возведенная в закон общеклас­совая воля, непосредственно проявленная в своем субъективно-конкретном и объективированно-абстрактном бытии".

                                                  

 

                                                        

 

 

Cсовременные российские правовые теории.

 

В современной российской правовой теории сосуществуют различные направле­ния. Наряду с модернизированным нормативистско-этатистским подходом (С. С. Алексеев, В.К. Бабаев, М. И. Байтин, В. В. Лазарев, А. Ф. Черданцев), развивается социологическое правоведение (Ю. И. Гревцов, Л. И. Спиридонов, И. Л. Честнов). На самостоя­тельное место претендует либертарно-юридическая концепция права, основывающаяся на различении права и закона и трактующая право как всеобщую форму и равную меру свободы индивидов (В. С. Нерсесянц, В. А. Четвернин). Своеобразную "социократическую" правовую концепцию разрабатывает Г. В. Мальцев.

При этом в российском правоведении имеет место сближение теоретических позиций представителей разных направлений, на­сколько это возможно сделать, находясь в границах определенного типа правопонимания.

Некоторые авторы пытаются активно экс­плуатировать и идею естественного права (в особенности это отно­сится к С. С. Алексееву и В. К. Бабаеву). Однако выход за границы "родного" концепта правознания (этатистского), не подкрепленный ни глубокой онтологией, ни современной методологией, неизбежно порождает эклектизм правовых теорий.

Как было отмечено выше, определенную перспективу, по-видимому, имеет формирующийся в настоящее время интегральный тип правопонимания, призванный не эклектически объеди­нить, а синтезировать теоретически значимые моменты, проработанные конкурирующими научными теориями. нормативный аспект права и его специфический механизм функционирования в государстве — у этатистского подхода; субъектно-деятельный ас­пект права — у социологической школы; восприятие права как цен­ности — у юснатурализма; психическую составляющую права — у сторонников психологической школы и т. д.

Такая теория может "примирить" существующие в различных вариантах правопонимания теоретические оппозиции "идеального" и "материального", "рациона