Георг Вильгельм Фридрих Гегель

 

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 — 1831) — выдаю­щийся немецкий мыслитель, создатель систематической теории диалектики. Развил учение о праве в рамках фило­софии духа. Право предстает как наличное бытие свобо­ды, государство — как высшее единство, примиряющее все противоречия, а конституционная монархия — кок наилуч­шая реализация идеи государства. Прогрессивные буржу­азные идеи сочетались у него с консерватизмом и антиде­мократизмом.

Основные произведения: «Наука логики», «Феномено­логия духа», «Философия права».

В праве человек должен найти свои разум, дол­жен, следовательно, рассматривать разумность пра­ва, и этим занимается наша наука в отличие от пози­тивной юриспруденции, которая часто имеет дело лишь с противоречиями... Теории противопоставляют себя существующему и претендуют на то, чтобы са­мим по себе являться правильными и необходимыми. Поэтому теперь возникает особая потребность по­знать и постигнуть мысли, лежащие в основе права. Поскольку мысль возвысилась до существенной фор­мы, надо стремиться понять и право как мысль.

Философская наука о праве имеет своим предме­том идею права — понятие права и его осуществление... Единство наличного бытия и понятия, тела и души, есть идея. Она — не только гармония, но пол­ное их взаимопроникновение. Не живет то, что каким-нибудь образом не есть идея. Идея права есть свобо­да, и истинное ее понимание достигается лишь тогда, когда она познается в ее понятии и наличном бытии этого понятия.

Наука о праве есть часть философии. Поэтому она должна развить из понятия идею, представляющую собой разум предмета, или, что то же самое, наблюдать собственное имманентное развитие самого предмета.

Почвой права является вообще духовное, и его ближайшим местом и исходной точкой — воля, кото­рая свободна; так что свобода составляет ее субстан­цию и определение и система права есть царство осу­ществленной свободы, мир духа, порожденный им самим как некая вторая природа... Ибо свобода есть такое же основное определение воли, как тяжесть — основное определение тела... Воля без свободы — пус­тое слово, также как свобода действительна лишь как воля, как субъект...

Различие между мышлением и волей — лишь различие между теоретическим и прак­тическим отношением, но они не представляют собой двух способностей — воля есть особый способ мыш­ления: мышление как перемещающее себя в налич­ное бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие.

Право состоит в том, что наличное бытие вообще есть наличное бытие свободной воли. Тем самым пра­во есть вообще свобода как идея.

Право есть нечто святое вообще уже потому, что оно есть наличное бытие абсолютного понятия, само­сознательной свободы.

Каждая ступень развития идеи свободы обладает своим собственным правом, так как она есть налич­ное бытие свободы в одном из ее определений. Когда говорят о противоположности между моральностью, нравственностью, с одной стороны, и правом — с другой, то под правом понимают лишь первое фор­мальное право абстрактной личности. Моральность, нравственность, государственный интерес, каждое в отдельности, представляют собой особое право, так как каждая из этих форм есть определение и налич­ное бытие свободы.

Воля — по последовательности ступеней в разви­тии идеи в себе и для себя свободной воли:

А) непосредственна; поэтому ее понятие абстракт­но — личность, и ее наличное бытие — непосредственно внешняя вещь; это — сфера абстрактного или формального права;

B) воля, непосредственно рефлектированная в себя из внешнего наличного бытия, определенная в качестве субъективной единичности в противопостав­лении всеобщему;... эта сфера моральности;

C) единство и истина этих обоих абстрактных моментов — мыслимая идея добра, реализованная в рефлектированной в себя воле и во внешнем мире, так что свобода как субстанция существует как дей­ствительность и необходимость и как субъективная воля — это идея в ее в себе и для себя всеобщем су­ществовании, нравственность...

Чтобы не остаться абстрактной, свободная воля должна, прежде всего, дать себе наличное бытие, и первым чувственным материалом этого наличного бытия суть вещи, другими словами, внешние пред­меты. Этот первый вид свободы есть тот, который мы узнаем как собственность, — сфера формального и абстрактного права; в эту сферу с таким же осно­ванием должна входить и собственность в ее опосре­дованной форме в виде договора, и право в его на­рушении, как преступление и наказание. Свобода, которую мы здесь имеем, есть то, что мы называем лицом, т.е. субъектом, свободным, а именно свобод­ным для себя и дающим себе наличное бытие в вещах. Однако это голая непосредственность налич­ного бытия не соответствует свободе, и отрицание этого определения есть сфера моральности... В этой сфере все дело в моем понимании и намерении, моей цели, поскольку внешнее полагается как безразлич­ное, но добро, которое есть здесь всеобщая цель, не должно оставаться только в моих помыслах, оно должно реализоваться.

Субъективная воля требует, чтобы то, что пребывает внутри ее, т.е. цель, полу­чило внешнее наличное бытие, чтобы, следователь­но, добро совершилось во внешнем существовании. Как моральность, так и предыдущий момент формаль­ного права суть абстракции, истина которых есть нравственность.

Следовательно, нравственность есть единство воли в ее понятии и воли единичного, т.е. субъекта. Ее первое наличное бытие есть вновь природное наличное бытие в форме любви и чувст­ва — семья: индивид снял здесь свою непокорную личность и находится вместе со своим сознанием внутри некоего целого.

Однако на следующей ступе­ни мы видим утрату нравственности в собственном смысле слова и субстанционального единства: семья распадается, и ее члены относятся друг к другу как самостоятельные лица, объединенные лишь узами потребности друг в друге.

Эту ступень гражданского общества часто считали государством. Но государст­во есть лишь третье — нравственность, дух, где происходит необычайное объединение самостоятель­ности индивидуальности и всеобщей субстанциональ­ности. Поэтому право государства выше других сту­пеней: это свобода в ее самом конкретном образе, подчиненная лишь высшей абсолютной истине ми­рового духа.

Разумность собственности заключается не в удов­летворении потребностей, а в том, что снимается го­лая субъективность личности. Лишь в собственности лицо выступает как разум.

Утверждение абсолютно неправового характера рабства, напротив, исходит из понятия человека как духа, как в себе свободного, и односторонне в том отношении, что принимает человека как свободного от природы или, что то же самое, принимает за ис­тинное понятие как таковое в его непосредственно­сти, а не идею...

Рабство относится к стадии перехода от природности человека к истинно нравственному состоянию: оно относится к миру, в котором неправо еще есть право. Здесь силу имеет неправо и столь же необходимо находится на своем месте.

В природе вещей заключается, что раб имеет абсолютное право освободиться, что, если кто-нибудь запродал свою нравственность, нанявшись на грабеж и убийство, это в себе и для себя не имеет силы и каждый имеет право расторгнуть этот договор. Так­же обстоит дело с передачей моей религиозности священнику, являющемуся моим духовником, ибо подобные глубокие внутренние вопросы человек дол­жен решать лишь сам.

Отдельная личность есть в самом деле нечто под­чиненное, обязанное посвятить себя нравственному закону. Поэтому, если государство требует жизнь индивида, он должен отдать ее, но имеет ли человек право сам лишить себя жизни?...

 Если поэтому гово­рят о праве, которое лицо имеет на свою жизнь, то это противоречие, ибо это означало бы, что лицо имеет право на себя. Но этого права оно не имеет, так как оно не стоит над собой и не может себя судить.

В последнее время стали очень охотно рассмат­ривать государство как договор всех со всеми. Все, как утверждают, заключили договор с государем, а он в свою очередь — с подданными. Это воззрение возникло как результат того, что поверхностно мыслили лишь одно единство различных воль.

Но в договоре ведь имеются две тождественные воли, обе они лица и желают остаться собственниками, следовательно, договор исходит из произвола лица, и эта исходная точка общая для договора и брака.

Совсем по-иному обстоит дело в государстве, ибо индивиды не могут по своему произволу отделиться от государства, так как они являются его гражданами с природной сторо­ны. Разумное назначение человека — жить в государ­стве, а если еще нет государства, то есть требование разума, чтобы оно было основано. Государство долж­но давать разрешение вступить в него или выйти из него; это, следовательно, не зависит от произвола отдельных людей, и государство зиждется тем самым не на договоре, предпосылкой которого служит про­извол.

 Неверно утверждать, что основание государ­ства зависит от произвола всех, напротив, каждому абсолютно необходимо быть в государстве. Серьез­ный прогресс, достигнутый государством в Новое время, состоит в том, что оно остается целью в себе и для себя и что каждый не может, как это было в сред­ние века, действовать по отношению к нему, руково­дствуясь частными соглашениями.

В строгом праве не имело значения, каков мой принцип или каково мое намерение. Этот вопрос о самоопределении и мотиве воли, как и вопрос об умысле, появляется здесь, в области моральности... В это внутреннее убеждение человека нельзя вторгать­ся; его нельзя подвергать насилию, и поэтому мо­ральная воля недоступна. Ценность человека опреде­ляется его внутренним побуждением, и тем самым точка зрения моральности есть для себя сущая сво­бода.

При рассмотрении формального права было ска­зано, что оно содержит только запреты, что строго правовое деяние имеет, следовательно, лишь отрица­тельное определение по отношению к воле других. В области моральности, напротив, определение моей воли по отношению к воле других позитивно, а это означает, что субъективная воля обладает в том, что она реализует, в себе сущей волей как неким внут­ренним...

В праве не имеет значения, претендует ли воля других на что-нибудь по отношению к моей воле, которая дает себе наличное бытие в собственности. Напротив, в области моральности речь идет и о благе других, и это позитивное отношение может появить­ся лишь здесь.

Жизнь как совокупность целей имеет право пой­ти наперекор абстрактному праву. Если, например, жизнь может быть поддержана посредством кражи куска хлеба, то этим, правда, поражается собствен­ность другого человека, но было бы неправомерно рассматривать этот поступок как обычное воровство.

Если бы человеку, жизни которого угрожает опас­ность, не было дозволено действовать так, чтобы со­хранить ее, он был бы определен как бесправный, и этим отказом ему в жизни отрицалась бы вся его сво­бода... Но жить необходимо только теперь, будущее не абсолютно и подвержено случайности. Поэтому только нужда непосредственно настоящего может оправдать неправовой поступок, ибо в несовершении его заключалось бы совершение неправа, причем наивысшего, а именно полное отрицание наличного бытия свободы.

В этой объективной области право понимания значимо как понимание того, что законно или неза­конно, как разумение действующего права, и это ра­зумение ограничивается здесь своим ближайшим значением, а именно знанием как знакомством с тем, что законно и, следовательно, обязательно. Публич­ностью законов и всеобщими нравами государство лишает право понимания его формальной стороны и той случайности для субъекта, которую это право еще имеет на данной точке зрения...

Но рассматривать как основание для вменяемости, для определения преступления и его наказуемости минутное ослепле­ние, возбуждение страсти, опьянение, вообще то, что называют силой чувственных побуждений (в той мере, в какой исключено то, что обосновывается правом нужды), и рассматривать эти обстоятельства как нечто устраняющее вину преступника, также означает относиться к нему несообразно праву и чести человека.

Абстрактное добро улетучивается, превращается в нечто совершенно бессильное, в которое я могу вно­сить любое содержание, а субъективность духа ста­новится не менее бессодержательной, поскольку она лишена объективного значения... Единство субъектив­ного и объективного в себе и для себя сущего добра есть нравственность, и в ней примирение происходит согласно понятию...

 Правовое и моральное не могут существовать для себя, они должны иметь своим но­сителем и своей основой нравственное, ибо праву недостает момента субъективности, который мораль­ность имеет только для себя, и, таким образом, оба момента для себя не обладают действительностью. Лишь бесконечное, идея действительны: право суще­ствует только как ветвь целого, как растение, обви­вающееся вокруг некоего в себе и для себя прочного дерева.

Гражданское общество есть дифференциация, которая выступает между семьей и государством, хотя развитие гражданского общества наступает позднее, чем развитие государства; ибо в качестве дифферен­циации оно предполагает государство, которое оно, чтобы пребывать, должно иметь перед собой как не­что самостоятельное. Гражданское общество создано, впрочем, лишь в современном мире, который всем определениям идеи предоставляет их право. Если го­сударство представляют как единство различных лиц, как единство, которое есть лишь общность, то имеют в виду лишь определение гражданского общества... В гражданском обществе каждый для себя — цель, все остальное для него ничто.

Государство есть действительность нравственной идеи — нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает.

Если смешивать государство с гражданским об­ществом и полагать его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то интерес единичных людей как таковых оказывается послед­ней целью, для которой они соединены, а из этого следует также, что в зависимости от своего желания можно быть или не быть членом государства.

 Однако на самом деле отношение государства к индивиду совсем иное; поскольку оно есть объективный дух, сам индивид обладает объективностью, истиной и нрав­ственностью лишь постольку, поскольку он член го­сударства... Что же касается того, каково же или ка­ково было историческое происхождение государства вообще, вернее, каждого отдельного государства, его прав и определений, возникло ли оно из патриархаль­ных отношений, из страха или доверия, из корпора­ции и т.д., как постигалось сознанием и утверждалось в нем то, на чем основаны такие права, как божест­венное; или позитивное право, договор, обычай и т.д., то этот вопрос к самой идее государства не имеет никакого отношения и в качестве явления представ­ляет собой для научного познания, о котором здесь только и идет речь, чисто историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то поскольку для этого нужны основания, они заимст­вуются из форм действующего в нем права. Философ­ское рассмотрение занимается только внутренней стороной всего это, мыслимым понятием.

Мысля идею государства, надо иметь в виду не особенные государства, не особенные институты, а идею для себя, этого действительного Бога.

Политическое государство распадается, следова­тельно, на следующие субстанциальные различия:

a) на власть определять и устанавливать всеоб­щее — законодательную власть;

b) на власть подводить особенные сферы и от­дельные случаи под всеобщее — правительственную власть;

c) на власть субъективности как последнего воле­вого решения, власть государя, в которой различные власти объединены в индивидуальное единство и ко­торая, следовательно, есть вершина и начало целого — конституционной монархии...

Развитие государства в конституционную монар­хию — дело нового мира, в котором субстанциальная идея обрела бесконечную форму.

В мирное время гражданская жизнь расширяет­ся, все сферы утверждаются в своем существовании, и в конце концов люди погрязают в болоте повседнев­ности; их частные особенности становятся все твер­же и окостеневают.

 Между тем для здоровья необхо­димо единство тела, и, если части его затвердевают внутри себя, наступает смерть... Однако государст­во — это индивид, а в индивидуальности существен­но содержится отрицание. Поэтому если известное число государств и сольется в одну семью, то этот союз в качестве индивидуальности должен будет сотворить противоположность и породить врага.

Правительство есть особенная мудрость, а не все­общее провидение,., равно как и цель в сношениях с другими государствами и принцип справедливости войн и договоров есть не всеобщая (филантропиче­ская) мысль, а действительно нарушенное или под­вергающееся угрозе благо в его определенной особен­ности...

Одно время много говорилось о противоположно­сти между моральностью и политикой и о том, чтобы политика соответствовала требованиям моральности, Здесь следует лишь вообще заметить, что благо госу­дарства имеет совершенно иное оправдание, чем бла­го отдельного лица, что нравственная субстанция, государство, имеет свое наличное бытие, т.е. свое право, непосредственно не в абстрактном, а в конкрет­ном существовании и что лишь это конкретное сущес­твование, а не одна из многих считающихся мораль­ными заповедями мыслей может служить принципом его деятельности и поведения.

 Воззрение о мнимом неправе, которое в этом противоположении якобы всегда свойственно политике, покоится преимущест­венно на поверхностности представлений о мораль­ности, о природе государства и его отношения к мо­ральной точке зрения. — (из: Философия права).

 

Огюст Конт

 

Огюст Конт (1798-1857) — основатель позитивизма, последователь взглядов Сен-Симона. В основу понимания социальной жизни положил законы эмпирической науки, чем создал методологические основы современной социологии.

Основные произведения: «Курс позитивной филосо­фии», «Дух позитивной философии», «Общий обзор пози­тивизма», «Система позитивной политики».

Основной характер, сообщенный современной эпохе общим ходом цивилизации, выражается в пе­реходе от доживающей свои последние дни старой социальной системы к новой, достигшей своей пол­ной зрелости и стремящейся водвориться на место первой.

Сообразно этому положению вещей два разнород­ных движения волнуют в настоящее время общество: одно — разрушения, другое — преобразования.

Первое, рассматриваемое отдельно, увлекает общество к глубокой моральной и политической анар­хии, которая как бы угрожает ему будущим неизбеж­ным разложением. Второе толкает его к окончатель­ному социальному строю человеческого рода, наиболее соответствующему его природе, к строю, где его сред­ства, ведущие к благосостоянию, должны получить свое наиболее полное развитие и свое наиболее непо­средственное применение.

В существовании этих двух противоположных стремлений, заключается великий кризис, испытывае­мый наиболее просвещенными нациями.

Единственный способ положить конец этому бур­ному состоянию — остановить анархию, которая со дня на день охватывает общество, — одним словом, превратить кризис в простое моральное движение — это склонить просвещенные нации оставить критиче­ское направление и принять направление органиче­ское, сосредоточивая все свои усилия на образовании новой социальной системы, которая должна явиться конечным результатом кризиса, и для которой все, что было до сих пор сделано, является лишь подготови­тельной работой.

Заблуждение, в которое впали короли, легче все­го заметить. Для них реорганизация общества, это — чистое и простое восстановление феодально-теологи­ческой системы во всей ее полноте. Они не видят другого средства остановить анархию, являющуюся следствием падения этой системы.

Падение этой системы совершалось беспрерыв­но в продолжение предшествующих веков вследствие ряда видоизменений, независимых от всякой челове­ческой воли, которым все классы общества способст­вовали и главными деятелями и наиболее пылкими инициаторами которых были сами короли; оно яви­лось, одним словом, необходимым следствием движе­ния цивилизации.

Было бы, таким образом, недостаточно для вос­становления старой системы вернуть общество к эпо­хе, когда современный кризис стал проявляться.

Люди невольно являются детьми своего века. Умы, которые намереваются вести отчаянную борьбу про­тив хода цивилизации, невольно поддаются его непре­одолимому влиянию и сами способствуют его успехам.

Только их ошибка более извинительна, ибо они заблуждаются в искании новой системы, к которой их толкает ход цивилизации, но сущность которой еще недостаточно ясно определена, между тем как короли преследуют цель, безусловную нелепость которой доказывает с полной очевидностью даже поверхност­ное изучение прошлого. Одним словом, короли нахо­дятся в противоречии с фактами, а народы — с прин­ципами, что всегда легко упустить из виду.

Единственное различие, существующее между ними в этом отношении, — это то, что, по мнению королей, правительство преднамеренно устанавлива­ется в прямой и беспрерывной оппозиции к общест­ву, между тем как, по воззрениям народов, именно общество систематически занимает постоянно враж­дебное положение против правительства.

Эти два противоположных и одинаково ложных мнения стремятся, в силу вещей, взаимно укреплять­ся и, следовательно, бесконечно питать источник ре­волюции.

Все вышеизложенные соображения доказывают, что средство выйти, наконец, из этого печального порочного круга, неисчерпаемого источника револю­ций, не состоит в торжестве воззрений ни королей, ни народов, в том их виде, в каком они представляют­ся в настоящее время.

Только образование и общее одобрение народами и королями органической док­трины единственно могут внушить королям оставить реакционное направление, а народам — критическое.

Общество, достигшее своей зрелости, предназна­чено отнюдь не для того, как это думают короли, что­бы всегда обитать в старых и жалких лачугах, служив­ших ему убежищем в дни его младенчества; и не для того, чтобы жить вечно без крова, после того как оно лишилось старого, как думают народы, но для того, чтобы с помощью приобретенного опыта строить себе, употребляя все собранные материалы, здание, наилуч­ше приспособленное для его потребностей и его поль­зования. Таково великое и почтенное предприятие, выпавшее на долю нынешнего поколения. — (из: Сис­тема позитивной политики).

Позитивизм по существу слагается из философии и политики, которые по необходимости нераздельны, как образующие одна — основание, другая — цель единой универсальной системы, где разум и общест­венность находятся в тесном сочетании... Ибо, с од­ной стороны, по мере того как естественное течение событий определяет характерные особенности вели­кого современного кризиса, политическая реоргани­зация все более и более представляется совершенно невозможной без предварительного пересоздания мнений и нравов. Действительная систематизация всего человеческого мышления является, таким обра­зом, нашей первой социальной потребностью, отно­сящейся одинаково как к порядку, так и к прогрессу.

Постепенное выполнение этого обширного философ­ского предприятия произвольно вызовет на всем За­паде новую моральную власть, неизбежное влияние которой создаст прямое основание для окончательно­го преобразования, ибо оно объединит различные передовые народности единой системой всеобщего образования, системой, которая даст как для общест­венной, так и для частной жизни твердые принципы суждения и поведения.

Ибо всякая решительная разработка этой конеч­ной цели тотчас пополняет общее понятие о естест­венном порядке и необходимо возводит его в основ­ной догмат всеобщей систематизации, постепенно подготовляемой всем умственным движением совре­менных народов. Благодаря непосредственному содей­ствию научных трудов, появившихся за последние три века, в этом отношении остался серьезный пробел только касательно явлений моральных и, в особенно­сти, социальных.

Доказав существование непрелож­ных законов также относительно этих двух классов явлений, путем предварительной систематизации все­го прошлого человечества, современный ум завершит свое трудное предприятие и, поднявшись на единст­венную точку зрения, откуда можно все обнять взо­ром, построит свой окончательный образ мыслей.

Как известно, этот закон гласит, что все наши умозрения необходимо проходят через три последо­вательных состояния: сперва они находятся в теоло­гическом состоянии, когда открыто господствуют самопроизвольные верования, не допускающие ника­кого доказательства; затем переходят в метафизиче­ское состояние, характеризующееся в особенности преобладающим значением олицетворенных абстрак­ций или сущностей: и, наконец, вступают в позитив­ное состояние, всегда основанное на точной оценке внешнего реального мира...

Таким образом, один и тот же общий закон позволяет нам охватить одновремен­но прошлое, настоящее и будущее человечества.

Для решительного распространения основной тео­рии требуется только пополнение ее последним суще­ственным элементом, прямо относящимся к граж­данскому развитию человечества.

Оно состоит, как известно, в необходимой последовательности различ­ных главных видов человеческой деятельности, кото­рая была сперва завоевательной, затем оборонитель­ной и, наконец, промышленной. Их естественная связь с последовательным господством теологического, ме­тафизического и позитивного духа легко объясняет совокупность прошлого, систематизируя единствен­ное историческое понятие, непосредственно признан­ное общественным мнением, а именно, общее разде­ление на древнюю, среднюю и новую историю.

Таким образом, чтобы основать, наконец, истин­ную социальную науку, было достаточно прочно установить эту теорию эволюции, прибавить к ха­рактеризующему ее динамическому закону сперва ук­репляющий ее статический принцип и затем дополняющии ее применение к гражданскому развитию че­ловечества.

Позитивный дух, столь долго ограничен­ный простыми неорганическими явлениями, закончит тогда свое трудное проникновение во все области и распространится даже на самые сложные и самые важные явления, освобожденные от всякого теологи­ческого или метафизического толкования.

Во всяком нормальном состоянии человечества каждый гражданин является государственным чинов­ником, более или менее определенные преимущества которого обусловливают одновременно его права и обязанности. Этот всеобщий принцип должен, без со­мнения, распространяться также на собственность, которую позитивизм рассматривает, главным обра­зом, как необходимую социальную функцию, состоя­щую в накоплении и управлении капиталами, с помо­щью которых каждое поколение подготовляет поле деятельности для следующего за ним.

Эта нормаль­ная оценка облагораживает владение собственностью, не ограничивая его справедливой свободы и даже внушая к нему больше уважения.

Хотя современная промышленность все еще бес­системна, однако, естественно установившееся деле­ние на предпринимателей и рабочих составляет, без сомнения, необходимый зародыш для окончательной организации.

Никакое великое предприятие не могло бы существовать, если бы каждый исполнитель должен был быть также управляющим или если бы управление было неопределенно вверено косной и неответствен­ной толпе.

Современная промышленность, очевидно, стре­мится беспрестанно увеличивать свои предприятия, причем всякое увеличение вызывает тотчас и боль­шее расширение. А эта естественная тенденция, бу­дучи далеко не благоприятной для пролетариев, одна только и даст возможность действительно системати­зировать материальную жизнь, когда она будет над­лежащим образом упорядочена моральным авторите­том. Ибо философская власть наложит именно на крупнейших руководителей предприятий обязанно­сти, благоприятные для их подчиненных.

Таков неизбежный недостаток всякой реформы, которая ограничивается заботой о захвате обществен­ной или частной власти, вместо того, чтобы упо­рядочить пользование ею, в чьих бы руках она ни
находилась. Таким путем сводятся на нет силы, целе­сообразное употребление которых составляет наше главное средство для устранения чрезвычайных со­циальных затруднений. Окончательное преобразование заключается, главным образом, в замене прав обязанностями, дабы лучше подчинить личность общественности. Слово «право» должно быть так же строго изгнано из поли­тического языка, как слово «случай» из истинно философского языка. Первое из этих двух теолого-метафизических понятий будет считаться безнравствен­ным и анархичным, а второе — нерациональным и софистичным.

 Будучи одинаково несовместимы с окончательным состоянием, они годились для совре­менных народов только в эпоху революционного пе­рехода, в виду их разлагающего действия на старую систему. Настоящие права могли существовать лишь пока духовная власть исходила из сверхъестествен­ной воли. Чтобы бороться против этих теократических авторитетов, метафизика последних пяти веков ввела мнимые человеческие права, которые могли прино­сить только отрицательную пользу. Когда же попыта­лись им дать истинно органическое назначение, они тотчас же обнаружили свою противообщественную природу, выразившуюся в стремлении всегда поддер­живать индивидуальность.

В позитивном строе, не допускающем небесных полномочий, идея права безвозвратно исчезает. Каж­дый имеет обязанности относительно всех людей, но никто не имеет права в собственном смысле слова. Справедливые индивидуальные гарантии вытекают только из всеобщей взаимности обязательств, которые являются моральным эквивалентом прежних прав, но не представляют серьезных политических опасностей, сопряженных с последними.

Другими словами, единс­твенное право, которым каждый человек обладает, — это право выполнять свой долг. Только таким путем политика может, наконец, действительно быть подчи­нена морали, согласно поразительной программе сред­них веков. Католицизм мог лишь смутно поставить этот огромный социальный вопрос, разрешение которого, несовместимое ни с каким теологическим принципом, по необходимости выпало на долю позитивизма.

Чтобы этого достигнуть, он превращает политику в оружие служения Человечеству, т.е. призывает ее искусственно содействовать различным функциям, относящимся к порядку или прогрессу, которые Ве­ликое Существо естественным образом выполняет. Это окончательное назначение нового культа состав­ляет его важнейшую часть, без которой все другие оказались бы недостаточными и стали бы вскоре при­зрачными.

Главная характерная черта основной деятельно­сти, которая освятит все наше существование, состо­ит в необъятном сотрудничестве, представление о котором ни один менее сложный организм не может дать. Эта согласованность действий, одинаково отно­сящаяся ко времени и пространству, требует двух необходимых ступеней социального чувства: действи­тельную солидарность и историческую непрерыв­ность... Бесспорное относительно наших мыслей и чувств, это необходимое сотрудничество должно в еще большей степени иметь место относительно наших действий, которые являются результатом еще более полного содействия. Это обстоятельство наилучшим образом показывает, насколько ложно и безнравствен­но понятие права в собственном смысле слова, пред­полагающее всегда абсолютную индивидуальность.

Действительное подчинение политики морали прямо вытекает из того, что все люди должны быть рассматриваемы не как отдельные существа, но как различные органы единого Великого Существа. По­этому во всяком правильно устроенном обществе каждый гражданин всегда становился общественным деятелем, выполняющим, худо или хорошо, свои са­мопроизвольные или систематические обязанности.

Итак, позитивизм обеспечивает свободу и чело­веческое достоинство, благодаря тому, что считает, что социальные явления, также как и все другие, подчи­нены естественным законам, изменяемым, в извест­ных пределах, нашей мудрой деятельностью, в особен­ности коллективной.

Таким-то образом окончательный культ система­тизирует активное существование Великого Сущест­ва, сообразно совокупности его естественных законов, причем он либо дополняет инстинкт солидарности чувством беспрерывности, либо примиряет неизбеж­ную независимость его различных органов с их необ­ходимой общей деятельностью. Тогда политика может, наконец, действительно подчиниться морали, потому что долг заменит право. Теоретическая масть провоз­глашает неопровержимые правила, в которых рассу­док и чувство всегда совместно способствуют изме­нению деятельности. Каковы бы ни были органы практической масти, ее осуществление приобретает неизменный нравственный характер. Напротив, все метафизические системы ограничиваются регулиро­ванием объема каждой масти, не давая затем никако­го принципа для поведения или оценки. — (из: Общий обзор позитивизма).