Пайпс Р. Природные и социальные условия (России) и их последствия

 

Что бы ни писали патриотические русские историки, когда Господь сотворил род людской, он поместил россиян от­нюдь не в том месте, где они пребывают ныне. В самые ранние времена, по которым у нас имеются какие-либо источники, сердцевина России,— лесистая полоса, в центре которой располагается Москва — населялась народами финского и литовского происхождения, тогда как в приле­гавших к ней с востока и юга районах жили тюркские племена. Русские впервые мигрировали на эту территорию в конце первого тысячелетия новой эры. До этого они вместе с другими славянами населяли область, границы которой невозможно очертить даже с приблизительной точностью; полагают, однако, что она лежала к северу от Карпат, между Вислой и Одером на западе и нынешней Белоруссией на востоке. О предыстории славян известно немного. Археологический материал, который нельзя свя­зать с какой-либо определенной этнической или даже расовой группой, окаменевшие обломки языков и этничес­кие названия давно сгинувших народностей, попадающи­еся в ранних исторических сочинениях и рассказах путе­шественников, породили изрядное число теорий, однако конкретных свидетельств у нас ничтожно мало. С какой-либо степенью определенности можно утверждать единст­венно, что в ранний период своей истории славяне были кочевыми скотоводами и объединялись в рода и племена, и что они не знали ни политической, ни военной органи­зации.…

Во времена Римской империи славяне жили в Центральной Европе однородной, этнически недифференциро­ванной массой. После падения империи однородность эта стала нарушаться вследствие того, что они оказались захвачены волной переселения народов, вызванной напором азиатских варваров. По всей видимости, миграционное движение славян началось в конце IV в. н. э. вследзавторжением в Европу гуннов, уничтоживших соседние готские королевства, однако массовый характер переселение обрело лишь в VI в. после наплыва новой волны ази­атских пришельцев — аваров. Вслед за вторжением ава­ров одна группа славян двинулась на юг, на Балканский полуостров, и остановилась лишь по достижении границ Византии. Другие отправились на восток. Здесь им не про­тивостояло ни политической, ни военной силы, и они рас­пространились компактными группками по всему про­странству от Черного моря до Балтийского, по пути покоряя крайне отсталых финнов и литовцев и поселяясь промеж, них. Именно в эту эпоху переселения, то есть между vi и Х вв. н. э., распалась пранация славян. Сперва славяне разделились на три крупные территориальные общности (Западных, Южных и Восточных); во втором тысячелетии новой эры они продолжали дробиться дальше — на отдельные народы. В иных частях славянского мира процесс этот не достиг своего завершения по сей день.                

Перед тем, как приступи рассмотрению исторической эволюции Восточных славян, от которых пошли рус­ские, следует более или менее обстоятельно описать природные условия, с которыми они повстречались вследствие своего переселения. В случае России географический фактор особенно важен, поскольку (как будет указано ниже) страна в основе своей настолько бедна, что позволяет вести в лучшем случае весьма скудное существование. Бедность эта предоставляет населению весьма незначительную сво­боду действий, понуждая его существовать в условиях резко - ограниченной возможности выбора. С точки зрения растительности Россию можно подразделить на три основные зоны, которые поясами тянутся с востока на запад:

1. Тундра. Эта область, лежащая к северу от Поляр­ного круга и покрытая мхами и лишайниками, неспособна обеспечить организованную жизнь человека;

2. К югу от тундры простирается громадный, величай­ший в мире лес. покрывающий большую часть северной половины Евразии от Полярного круга до 45—50° север­ной широты. …3. Степь — огромная равнина, простирающаяся от Венгрии до Монголии. Лес растет здесь лишь при посадке и уходе, а сама по себе природа способна лишь на траву и кустарник.

Что до пахотной почвы, то Россию можно подразделить на две основные зоны, граница между которыми, грубо говоря, совпадает с линией, разделяющей лес и степь. В лесной зоне преобладающим типом почвы является подзол, содержащий скудное количество естественных пи­тательных веществ, находящихся притом в подпочве и требующих глубокой вспашки. В этой области множество болот, а также обширных песчаных и глинистых участ­ков. В ряде районов лесостепи и в большей части соб­ственно степи преобладающим типом почвы является чер­нозем, цвет и плодородие которого объясняются присут­ствием перегноя — продукта гниения травы и валежника. Чернозем содержит от 2 до 16% перегноя, насыщающего слой земли толщиной от полуметра до трех метров. Он покрывает примерно сто миллионов гектаров, являющих­ся центром сельского хозяйства России.

Климат России относится к так называемому континен­тальному типу. Зимняя температура понижается по мере продвижения в восточном направлении. Самые холодные районы России лежат не в самых северных, а в самых восточных ее областях: ….Одним из следствий этого является то обстоятельство, что Сибирь с ее потенциально неистощимым запасом пахотной земли по большей части непригодна для земледелия. В восточ­ных ее районах земли, расположенные на широте Англии, возделывать вообще нельзя.

Распределение осадков отличается от схемы располо­жения растительности и почв. Обильнее всего онинасеверо-западе, вдоль балтийского побережья, куда их при­носят теплые ветра, а по мере продвижения в противо­положном направлении, к юго-востоку, они уменьшаются. Иными словами, они обильнее всего там, где почва всего беднее. Другая особенность осадков в России состоит в том, что дожди обыкновенно льют сильнее всего во второй половине лета….В Западной Европе дожди на протяжении всего года распределяются куда более равномерно.

Водные пути. Реки России текут с севера на юг и наобо­рот; ни одна из крупных рек не протекает с востока на запад, или с запада на восток. Однако притоки больших рек располагаются именно в этом направлении. Поскольку поверхность России плоская (в ее Европейской части нет точки выше 500 м) и реки ее начинаются не в горах, а в бо­лотах и заболоченных озерах, падение их незначительно. В результате Россия обладает единственной в своем роде сетью судоходных водных путей, состоящих из больших рек с их многочисленными притоками, соединяющихся меж собой удобными волоками. Пользуясь даже примитивными средствами транспорта, можно проплыть через Россию от Балтийского моря до Каспийского и добраться по воде до большинства земель, лежащих между ними. Речная сеть Сибири густа отменно — настолько, что в XVII в. охотникам на пушного зверя удавалось в самое короткое время проделывать тысячи верст до Тихого океана и заводить регулярную речную торговлю между Сибирью и своими родными местами. Если бы не водные пути, до появления железной дороги в России можно было бы вла­чить лишь самое жалкое существование. Расстояния так велики, а стоимость починки дорог при резком перепаде температур столь высока, что путешествовать по суше име­ло смысл лишь зимой, когда снег даст достаточно глад­кую поверхность для саней. Этим объясняется, почему россияне так зависели от водного транспорта. До второй половины XIX в. подавляющая часть товаров перевози­лась на судах и на баржах.

Подобно другим славянам, русские в древние времена были пастушеским народом, и, подобно им, поселившись на новых землях, они мало-помалу перешли к земледелию. На их беду области, куда проникли Восточные славяне и где они обосновались, необыкновенно плохо пригодны для земледелия. Коренное финское и тюркское население относилось к нему как к побочному занятию, в лесной зоне устремившись в охоту и рыболовство, а в степной — в скотоводство. Русские поступили по-другому. По всей видимости, сделанный ими упор на земледелие в самых неблагоприятных природных условиях является причиной многих трудностей, которые сопровождают историческое развитие России….

Своеобразное географическое и се­зонное распределение осадков является основной причиной того, что на протяжении того периода русской истории, о котором имеются какие-то свидетельства, в среднем один из трех урожаев оказывается довольно скверным.

Однако наиболее серьезные и трудноразрешимые про­блемы связаны с тем, что страна расположена далеко на севере. Россия с Канадой являются самыми северными государствами мира. Верно, что современная Россия рас­полагает обширными территориями с почти тропическим климатом (Крым, Кавказ и Туркестан), однако эти земли были приобретены поздно, по большей части в эпоху экспансии империи в середине XIX в. Колыбель России— та область, которая подобна Бранденбургу у немцев и Илю у французов,— находится в зоне смешанных лесов. До се­редины XVI в. россияне были буквально прикованы к этой области, ибо степями с их драгоценным черноземом вла­дели враждебные тюркские племена. Русские стали про­никать в степи во второй половине XVI в., но вполне завла­дели ими лишь в конце XVIII в., когда они наконец на­несли решающее поражение туркам. В эпоху становления своего государства они жили между 50 и 60° северной 'широты. Это приблизительно широта Канады. Проводя параллели между этими двумя странами, следует, однако, иметь в виду и кое-какие отличия. Подавляющее боль­шинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, по Великим Озерам и реке Св. Лав­рентия, то есть на 45°, что в России соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. Девять десятых насе­ления Канады проживает на расстоянии не более трехсот километров от границы США. К северу от 52-ой парал­лели в Канаде мало населения и почти нет сельского хозяйства. Во-вторых, на протяжении всей своей истории Канада имела дружественные отношения со своим более богатым южным соседом, с которым она поддерживала тесные экономические связи (по сей день она получает больше американских капиталовложений, чем любая дру­гая страна). И. наконец, Канаде никогда не приходилось кормить большого населения: те канадцы, которым не на­ходилось работы в народном хозяйстве, имели привычку перебираться на временное или постоянное жительство в США. У России не было ни одного из этих преимуществ: соседи ее не были богаты или дружески расположены и стране приходилось полагаться на свои собственные ре­сурсы, чтобы прокормить население, которое уже в середи­не XVIII в. превышало население сегодняшней Канады.

Важнейшим следствием местоположения России явля­ется чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая. В тайге, вокруг Новгорода и Петер­бурга он длится всего четыре месяца в году. В центральных областях, около Москвы, он увеличивается до пяти с половиной меся­цев (с середины апреля до конца сентября). В степи он продолжается полгода. Остальная часть русского года совсем не хороша для сельскохозяйственных работ, потому что земля делается тверда, как камень, и окутывается толстым снежным покровом.

В Западной Европе, для сравнения, этот период длится восемь-девять месяцев. Иными словами, у западноевро­пейского крестьянина на 50—100% больше времени на полевые работы, чем у русского. …Короткий период полевых работ и спутница его —длинная холодная зима ставят перед русским крестьянин ном дополнительную трудность. Он должен содержать скот в закрытом помещении на два месяца дольше, чем западноевропейский фермер. Таким образом, скот его не пасется ранней весной, и когда его наконец выпускают на выпас, он уже изрядно истощен. Русский скот всегда был низкого качества, невзирая на попытки правительства и просвещенных помещиков его улучшить; ввозный западные породы быстро вырождались до такого состояния, что делались совсем неотличимы от довольно жалкой местной разновидности…..                           

Наиболее достоверным способом измерения урожайности будет использование показателей, демонстрирующих, сколько раз посеянное зерно воспроизводит само себя (когда, к примеру, одно посеянное зерно при уборке урожая приносит пять зерен, мы говорим о коэффициенте урожайности «сам-пят», или 1:5). Коэффициент урожайности в средневековой Европе обыкновенно составлял 1:3 («сам-третей»), либо, в лучшем случаев 1:4 («сам-четвёрт»), это—минимальная урожайность, при которой имеет какой-то смысл заниматься хлебопашеством, ибо ее хватает, чтобы прокормить население. Следует отметить, что при урожае в «сам-третей» количество посеянного зерна ежегодно не утраивается, а удваивается, ибо каждый год одно из каждых трех собранных зерен надобно откладывать для нового сева. Это также означает, что из трех акров пахотной земли один должен быть занят под производство семян. Во второй половине XIII в. западноевропейские урожаи начали значительно увеличиваться. Основной причиной этого послужил рост городов, чье торгово-ремесленное население перестало выращивать хлеб и вместо этого покупало его у крестьян. Появление богатого городского рынка на хлеб и других сельскохозяйственных продуктов побудило западноевропейских землевладельцев и крестьян производить товарные излишки путем более интенсивного использования рабочей силы и обильного унавоживания. В конце Средних веков западноевропейская урожайность выросла до сам-пять, а затем, на протяжении ХУ1-ХУП вв., она продолжала улучшаться и достигла уровня «сам-шесть» и «сам-сёмь». К середине XVII в. страны развитого сель­ского хозяйства (во главе которых шла Англия) регулярно добивались урожайности в «сам-десят». …

Нетрудно оценить, к ка­ким результатам приводит наличие таких излишков в те­чение ряда лет. Можно утверждать, что цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроиз­водит себя по меньшей мере пятикратно; именно этот минимум (предполагая отсутствие ввоза продовольствия) определяет, может ли значительная часть населения осво­бодиться от необходимости производить продукты питания и обратиться к другим занятиям. «В стране с достаточно низкой урожайностью невозможны высокоразвитая промышленность, торговля и транспорт»². Можно добавить - невозможна там и высокоразвитая политическая жизнь. Подобно остальной Европе, Россия в Средние Века как правило получала урожаи в «сам-третей», однако, в отличие от Запада, она в течение последующих столетий не знала резкого подъема урожайности. В XIX в. урожаи оставались более или менее такими же, как и в XV в., в худые годы падая до «сам-друг», в хорошие поднимало до «сам-четвёрть» и даже «сам-пять», но в среднем векам держались на уровне «сам-третей» (чуть ниже этого на севере и чуть выше на юге). В принципе, такой урожайности в общем-то хватало, чтобы прокормиться. …

В низкой производительности российских полей нельзя, однако, винить один лишь климат. Скандинавия, несмотря на свое северное расположение, уже к XVIII в. добилась урожайности в 1:6, тогда как прибалтийские области Рос­сийской Империи, находившиеся в руках немецких баро­нов, в первой половине XIX в. приносили от 4,3 до 5,1 зерна на одно посеянное, то есть давали урожай, при котором возможно накопление излишков.

Другой причиной низкой производительности сельского хозяйства России, помимо уже перечисленных природных факторов, было отсутствие рынков сбыта. Здесь, как и в большинстве исторических явлений, причина и следствие в своем взаимодействии влияют друг на друга: причина порождает следствие, однако следствие затем делается самостоятельной силой и, в свою очередь, начинает воздей­ствовать на свою первоначальную причину, трансформи­руя ее. Неблагоприятные природные условия привели к низким урожаям; низкие урожаи породили нищету; из-за нищеты не было покупателей на сельскохозяйственные продукты; нехватка покупателей не позволяла поднять урожайность. Конечным результатом всего этого было от­сутствие побудительных стимулов к улучшению сельского хозяйства. Разорвать этот порочный круг могло лишь вме­шательство каких-то внешних обстоятельств, а именно установление торговых связей с другими странами или крупные научно-технические нововведения.

Очевидно, что сбывать сельскохозяйственные излишки следует не другим крестьянам, а тем, кто сам не произ­водит продуктов питания, иными словами горожанам. ….В России же города никогда не играли важной роли в хозяйстве страны и, как ни парадоксально, с течением веков роль эта скорее уменьшалась, чем росла. Еще в конце XVIII в. горожане испокон веку состояли по большей части из помещиков и крестьян, производивших свои собственные продукты питания. Не могла Россия сбывать зерно и за границей, поскольку до середины XIX в. на него не находилось внешнего рынка, появившегося лишь тогда, когда промышленно развитые страны решили, что ввоз продовольствия обойдется им дешевле его производства. Россия стоит слишком далеко от великих торговых путей, чтобы развитая городская цивилизация сложилась в ней на базе внешней торговли. Трижды на протяжении своей истории она была втянута в русло международной торговли и каждый раз результатом этого явился рост городов. Но всякий раз расцвет городской культуры оказывала недолговечным. Впервые это произошло между IX и XI вв. когда вследствие мусульманских завоеваний восточное Средиземноморье оказалось закрытым для христианской торговли; и через Россию пролег удобный короткий путь от Северной Европы до Ближнего Востока. Большинство важнейших городов Руси были основаны в этот период, Эта торговля пришла к концу около 1200 г., когда путь в Византию перерезали тюркские кочевники. Второй пери­од русского участия в международной торговле имел место между XIII и XV вв., когда Новгород был одним из важнейших членов Ганзейского союза. Эта связь была порвана Москвой в конце XV в.; с тех пор не прошло и ста лет, как Новгород был до основания разрушен Москвой. Третий период начался в 1553 г., когда английские купцы открыли морской путь в Россию через Северное море. Раз­вившаяся вслед за тем внешняя торговля снова вызвала оживленный рост городов, на этот раз вдоль дорог и рек, соединявших Москву с Северным морем. Однако эта тор­говля остановилась в конце XVII в., отчасти из-за того, что под давлением своих собственных купцов российское правительство отобрало у иностранных торговых людей ранее дарованные им привилегии, а отчасти из-за падения западного спроса на русские товары. Немногочисленные и за исключением Москвы, немноголюдные русские города сделались по преимуществу военными и административ­ными центрами и в таком своем качестве не представляла серьезного рынка для сбыта продовольствия.         

Таким образом, не было экономического стимула, чтобы попытаться восполнить то, чем обидела природа. И российский помещик, и российский крестьянин смотрели на землю как на источник скудного пропитания, а не обогащения. Да и в самом деле, ни одно из крупнейших состояний России не вышло из земледелия. В него вкладывали скромные средства, ибо урожаи получались самые жалкие, а рынок сбыта был крайне узок. Еще на протяжении большей части XIX в. основным орудием русского пахаря была примитивная соха, которая не переворачивала, а царапала землю (максимальная глубина вспашки составляла 10 сантиметров), однако имела то преимущество, что не требовала большой тягловой силы и работала в десять быстрее плуга. Основной культурой была рожь, предпочтенная благодаря своей выносливости и приспособ­ляемости к северному климату и бедной почве. При том изо всех зерновых культур она дает самые низкие урожаи. От XVI до XIX в. земледелие зиждилось по большей части на травопольной системе, при которой третью часть посев­ной площади постоянно надо было держать под паром, что­бы восстановить плодородие. Система эта была столь не­экономична, что в странах развитого сельского хозяйства, таких как Англия, от нее отказались еще в конце Средних Веков. В России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств. Всякий россиянин стремился отвязаться от земли: крестьянину больше всего хотелось бросить пашню и сделаться коробейником, ремесленником или ростовщиком; деревенскому купцу — пробиться в дво­ряне; дворянину — перебраться в город или сделать карь­еру на правительственной службе. Общеизвестная «безродность» русских, отсутствие у них корней, их «бро­дяжьи» наклонности, столь часто отмечавшиеся запад­ными путешественниками, привыкшими к людям, ищущим своих корней (в земле ли, в общественном ли положении), в основном проистекают из скверного состояния земледелия, то есть неспособности главного источника национального богатства — земли — обеспечить личное существование. …

Именно потому, что земля рожала с такой неохотой, и надежда на нее была столь шаткой, россияне всех сословий с незапамятных времен выучились пополнять до­ход от земледелия всякими промыслами. В своем дев­ственном состоянии лесная полоса России изобиловала не­истощимым на первый взгляд количеством дичи: оле­нями, лосями, медведями и необыкновенным разнообра­зием пушного зверя, которого промышляли крестьяне, работавшие на князей, помещиков, монастыри и на самих себя. Меда было сколько угодно; не было даже нужды строить ульи, ибо пчёлы клали мед в дуплах засохших деревьев. Реки и озера кишели рыбой. Это изобилие дало ранним русским поселенцам возможность жить снос­но, не в скудости. Насколько важную роль играли в рос­сийском бюджете лесные промыслы, видно из того обсто­ятельства, что в XVII в. прибыль от продажи пушнины (в основном иноземным купцам) составляла самое боль­шое поступление в императорскую казну. По мере рас­чистки леса под пашню и выпасы и исчезновения дичи, в особенности наиболее ценных пород пушного зверя, из-за чрезмерной охоты россияне все больше переходили от эксплуатации природных богатств к промышленности. В середине XVIII в. в России возникла своеобразная кустарная промышленность, использовавшая труд как сво­бодных людей, так и крепостных и обслуживавшая мест­ный рынок. Эта промышленность в значительной степени удовлетворяла потребности земледелия и домашнего хо­зяйства, производила грубые ткани, столовые принадлежности, иконы, музыкальные инструменты и т. д. Тот факт, что и помещик, и крестьянин между серединой XVIII и серединой XIX в. были относительно зажиточны, в нема­лой степени был результатом существования этой промыш­ленности. К концу XIX в. рост фабричного производства отчасти вытеснил с рынка немудреную кустарную про­дукцию, лишив крестьянина (особенно в северных районах страны) крайне важного побочного дохода.      

Как ни велико было значение промыслов, они не могли служить основой народного хозяйства, которое, в конеч­ном итоге, зиждилось на земледелии. Быстрое истощение почвы, к которому вело российское сельское хозяйство, понуждало крестьянина вечно перебираться с места на место в поисках целины или залежных земель, восстано­вивших, плодородие длительным отдыхом. Даже если бы население страны оставалось неизменным, в России всегда происходила бы необыкновенно живая крестьянская миг­рация. Бурный рост населения в Новое время в большой степени поощрял эту тенденцию.

Насколько можно судить по несовершенным демогра­фическим источникам, до середины XVIII в. население России оставалось относительно небольшим. По макси­мальным подсчетам, оно составляло 9— 10 миллионов че­ловек в середине XVI в. и II—12 миллионов—в его конце; согласно более сдержанной оценке оно равнялось, соответственно. 6 и 8 миллионам. Эти цифры сравнимы с данными того же века для Австрии — 20 млн., Фран­ции— 19 млн., и Испании— II млн., население Польши в XVII в. составляло около 11 млн. человек. Как и в других странах Европы, демографический взрыв начался в России примерно в 1750 г. Между 1750 и 1850 гг. население Российской Империи выросло в четыре раза (с 17—18 до 68 миллионов). Увеличение это можно частично отнести за счет захватов, присоединивших до 10 миллионов человек, однако даже в свете поправки на экспансию естественный прирост был огромен. После 1850 г., когда  территориальная экспансия практически прекратилась (Туркестан — единственная крупная область, присоединенная после середины XIX в.,— был малонаселен), насе­ление России увеличивалось головокружительными темпами: с 68 миллионов в 1850 г. до 124 миллионов в 1897 г. и до   170 миллионов в 1914 г. Если во второй половине XVI в., население выросло приблизительно на 20%, то во второй половине XIX в. оно удвоилось. Прирост населения в России во второй половине XIX в. был самым высоким в Европе — и это в то время, когда урожаи зерновых в импе­рии были ниже, чем в любой европейской стране. …

Выход тогда ле­жал в распашке все новых и новых земель, то есть в экстен­сивном — а не интенсивном — хозяйстве. Согласно имею­щимся в источниках статистическим данным, такая необ­ходимость приводила к неуклонному расширению посев­ной площади, выросшей с 1809 по 1887 г. на 60% (с 80 до 128 миллионов гектаров). Обилие целины не стиму­лировало повышения производительности хозяйства: рас­пахивать новые земли было легче и дешевле, чем улуч­шать старые. Однако даже такого безостановочного рас­ширения посевной площади не хватало, поскольку, как ни бурно оно происходило, население росло еще скорее, а урожаи оставались на прежнем уровне. К 1800-м гг. средней и южной полосе России целины практически не оставалось, и земельная рента выросла необыкновенно, В то же самое время, как мы уже отмечали, рост совре­менной промышленности лишал крестьянина основного источника побочного дохода, сужая рынок сбыта незамыс­ловатых изделий кустарного производства. Вот, в двух словах, корни знаменитого «аграрного кризиса», потряс­шего империю в последний период ее существования и в такой большой степени ответственного за ее падение.

До тех пор, однако, пока внешние пределы страны можно было раздвигать до бесконечности, русский крестьян оставлял позади себя истощенную почву и рвался все дальше и дальше в поисках земель, которых не касалась еще человеческая рука. Колонизация является настолько основополагающей чертой российской жизни, что Ключевский видел в ней самую суть бытия России: «История России — писал он в начале своего знаменитого «Курса русской истории»,— есть история страны, которая коло­низуется».

До половины XVI в. русская колонизация по необхо­димости ограничивалась западными областями лесной зо­ны. Попытки внедриться в черноземную полосу неизменно наталкивались на непреодолимый отпор. Чернозем лежал в степях с их тучными пастбищами, и тюркские кочев­ники, основным занятием которых было скотоводство, уничтожали все создававшиеся там земледельческие по­селения. …Коренной поворот в истории российской колонизации, произошел в 1552—1556 гг. с покорением Казанского и Астраханского ханств. Русские поселенцы немедленно устремились в сторону средней Волги, изгоняя с лучших земель коренное тюркское население. Другие шли еще дальше, перебирались через «Камень», как они называли Уральские горы в южную Сибирь, где лежали обшир­ные полосы девственного чернозема. Однако основной поток переселенцев и тогда, и впоследствии двигался в южном и юго-восточном направлениях в сторону так назы­ваемой Центральной Черноземной Полосы. В 1570-х гг. правительство обставило степь цепью острогов, протянув­шейся от Донца до Иртыша, и под ее защитой крестьяне осмелились вторгнуться в области, бывшие доселе вотчи­ной кочевников. …

Подсчитано, что на протяжении XVII и XVIII вв. более двух миллионов переселенцев перебрались из центральных   областей России на юг, проникнув сперва в лесостепь, а потом и в собственно степь. За эти два столетия около 400 тысяч человек переселились также в Сибирь. Самая мощная миграционная волна захлестнула черно­земную полосу после 1783 г.. когда Россия аннексиро­вала Крым и покорила местное население, которое веками терзало русские поселения набегами. В XIX — начале XX в. 12—13 миллионов переселенцев, в основном уро­женцев центральных губерний, перебрались на юг, и еще четыре с половиной — пять миллионов мигрировали в юж­ную Сибирь и среднеазиатские степи. В ходе последнего передвижения коренное азиатское население массами сго­нялось со своих родовых пастбищ….

Между 1926 и 1939 гг. более четырех миллионов человек пере­брались на восток, в основном в степи Казахстана. Пе­репись 1970 г. свидетельствует, что движение это не прекратилось, и население страны продолжает расти за счет центральных областей. В ходе мощного сдвига, про­исходящего в России на протяжении четырех столетий, население оттекает из центральной лесной полосы, в основ­ном на восток и на юг, наводняя области, заселенные народами других рас и культур, и производя на своем пути серьезные демографические потрясения.

Рассмотрев хозяйственные и демографические последствия обстоятельств России, мы можем теперь перейти к послед­ствиям социального характера.

Во-первых, надо отметить, что российская география не благоприятствует единоличному земледелию. Видимо, существует некое общее правило, согласно которому се­верный климат располагает к коллективному ведению хо­зяйства...

. Русский крестьянин-единоличник, обрабатывающий землю вместе с женой и малолетними детьми, да с одной-двумя лошадьми, просто не в состоянии справиться с работой в климатических условиях лесной зоны, и ему не обойтись без помощи женатых детей и соседей. Необходимость трудиться сообща не так велика в южных областях Рос­сии, что объясняет, почему в дореволюционное время боль­шинство единоличных хозяйств — хуторов находилось на Украине и в казацких областях.

Коллективный характер русского земледелия оказал влияние на структуру крестьянской семьи и деревенской. организации.

Традиционным типом крестьянской семьи, преобла­давшим в России еще столетие назад, была так называ­емая большая семья, состоявшая из отца. Матери, мало­летних детей и женатых сыновей с женами и потом­ством. Глава такой группы (обычно отец) звался «большаком», или хозяином. После его смерти семья обычно разделялась на более мелкие семьи, хотя иногда случалось, что после смерти или выхода из строя отца сложная семья продолжала существовать в прежнем виде под началом одного из братьев, избранного на должность большака. За главой семьи — большаком, оставалось последнее сло­во во всех семейных делах; он также устанавливал порядок полевых работ и проводил сев. Власть его, пер­воначально проистекавшая из обычного права, в 1860-х гг. была узаконена волостными судами, которые в семейных спорах предписывали подчиняться его решению. Все иму­щество находилось в совместном владении. В экономи­ческом смысле такая семья обладала громадными преиму­ществами. Большинство понимавших толк в сельских делах полагали, что полевые работы в России лучше всего выполнялись большими семьями и что качество крестьянского труда в значительной степени зависело от сметки и авторитета большака. И правительство, и по­мещики делали все от них зависящее, чтобы сохранить этот институт,— не только из-за его очевидного воздей­ствия на производительность труда, но и поскольку он давал им определенные политические и социальные преимущества. Как чиновники, так и помещики предпочитали иметь дело с главой семьи, нежели чем с ее от­дельными членами. Затем, им по душе была уверенность, что если кто-либо из крестьян почему-то (например, из-за болезни или запоя) не выйдет на работу, о нем позаботятся родные. …

Основной социальной единицей у древних славян была племенная община, состоявшая, согласно подсчетам, из 50—60 человек, находящихся в кровном родстве и тру­дящихся сообща. С течением времени основанные на кровном родстве коллективы распались, уступив место об­щности нового типа, основанной. На совместном владении пахотной землей и выпасами и называвшейся «миром», или «общиной». Происхождение этого знаменитого института более столетия служит предметом оживленной дискуссии. Спор завязался в 1840-х гг., когда группа романтических националистов, известных под именем славянофилов, об­наружила, что институт крестьянской общины существует преимущественно среди славян и стала превозносить его в качестве доказательства того, что русским людям, лишен­ным якобы приобретательских инстинктов западных евро­пейцев, суждено разрешить социальные проблемы чело­вечества. Гакстгаузен популяризировал этот взгляд в своей книге, напечатанной в 1847 г. Во второй половине XIX в.; русский мир сделался в Западной Европе отправной точкой целого ряда теорий об общинном земледелии в перво­бытном обществе. …

Кто бы ни был ближе к истине в этом споре, в эпоху империи подавляющее большинство русских крестьян владели землей всей общиной; в центральных губерниях община существовала практически повсеместно. Пахотная земля была разбита на участки, исходя из качества поч­вы и отдаленности от деревни. Всякий двор имел право получить на каждом из этих участков одну или несколько полосок в зависимости от числа своих взрослых членов, которыми, как правило, признавались мужчины от 15—17 до 60—65 лет и замужние женщины до 45 лет. Полоски были довольно узки, от 3 до 4 метров в ширину и несколько сот метров в длину. У одного двора могло быть от три­дцати до пятидесяти таких полосок, иногда больше, разбросанных в десятке мест по окрестностям деревни. Основ­ная цель такого устройства состояла в том, чтобы дать каждому двору возможность платить свою долю налогов и аренды. Поскольку дворы со временем увеличивались или уменьшались в размере, община периодически (на­пример, каждые 9, 12 или 15 лет) устраивала свою перепись населения, исходя из которой совершался «чер­ный передел», сопровождавшийся перераспределением по­лосок. Такой порядок был предназначен для того, чтобы обеспечить каждого крестьянина равноценным земельным наделом, а каждый двор — достаточным количеством пахотной земли, чтобы прокормиться и рассчитаться с помещиком и с правительством. На самом деле многие крестьяне терпеть не могли расставаться с наделами, в ко­торые было вложено немало времени и труда, особенно если из-за роста населения деревни новый передел урезал причитающуюся каждому двору землю. Властям поэтому приходилось время от времени вмешиваться и навя­зывать передел крестьянам.

Иногда проводят аналогию между дореволюционной общиной и колхозом, который был создан советским ре­жимом в 1928—1932 гг. В пользу этой аналогии можно сказать немного помимо того, что для обоих институтов; характерно отсутствие одного атрибута — частной собст­венности на землю, а так они коренным образом отли­чаются друг от друга. Мир не был «коллективом»: земля возделывалась единолично, каждым двором по от­дельности. Что еще более важно, входивший в мир кресть­янин был хозяином продуктов своего труда, тогда как в колхозе они принадлежат государству, которое платит крестьянину за работу. Советский колхоз ближе всего подходит к институту, встречавшемуся в России при кре­постном праве и называвшемуся «месячиной». При такой системе помещик объявляет всю землю своей, крепост­ные работают на него целый день, а он платит им деньги на прокормление.

В отличие от большой семьи, навязанной им совокуп­ностью хозяйственной необходимости и давления сверху, - к общине крестьяне были весьма расположены. Членство в ней позволяло не тревожиться о будущем и в то же время не стесняло серьезно свободы передвижения. Общи­на также давала всем право пользоваться лугами и делала возможной координацию полевых работ, весьма необходи­мую при существующих климатических условиях и системе не огороженных участков, превращаемых после снятия урожая в выгон. Такой координацией занимался совет мира, состоящий из большаков. Крестьяне упорно держались за общину, и им дела не было до критики, которой подвер­гали ее экономисты, смотревшие на нее как на камень, висящий на шее наиболее предприимчивых крестьян. В но­ябре 1906 г. царское правительство приняло меры по облег­чению процедуры объединения полосок в единоличные хо­зяйства. В окраинных районах империи это законодатель­ство имело ограниченный успех, а в центральной России крестьянство его почти игнорировало.

Поскольку главным предметом этой книги является политический строй России здесь довольно будет обрисовать влияние природной среды на характер страны лишь в са­мых общих чертах.

Природа на первый взгляд, предназначила России быть раздробленной страной, составленной из множест­ва независимых самоуправляющихся общностей. Все здесь восстает против государственности: бедность почвы, отда­ленность от великих путей мировой торговли, низкая плот­ность и высокая подвижность населения. И Россия вполне могла бы оставаться раздробленной страной, содержащей множество разрозненных местных политических центров, не будь геополитических факторов, настоятельно требо­вавших сильной политической власти. Экстенсивный, крайне расточительный характер русского земледелия и вечная потребность в новых землях вместо полей, истощен­ных непомерной вспашкой и скудным унавоживанием, бесконечно гнали русских вперед. Пока процесс колони­зации ограничивался тайгой, он мог идти стихийно и без военного прикрытия. Однако желанные тучные земли ле­жали в степях, в руках у кочевых тюркских и монголь­ских племен, которые не только не терпели земледель­ческих поселений на своих пастбищах, но и совершали то и дело набеги на лес в поисках невольников и иной добычи. До конца XVIII в., когда, благодаря своей лучшей политической и военной организации, русские на­конец взяли верх, мало кто из них был в состоянии вне­дриться в степную зону; более того, они нередко страдали от нашествий своих степных соседей. В XVI—XVII вв. редко случался год, чтобы русские не вели боев на своих южных и юго-восточных границах. Хотя некоторые рус­ские историки имеют склонность усматривать в этих вой­нах чисто оборонительный характер, они достаточно часто были результатом напора российской колонизации. В за­падных областях, где русские соседствовали с поляками, литовцами, шведами и немцами, было несколько спокой­нее, но даже здесь в течение этого периода война случа­лась приблизительно каждый второй год. Когда западные соседи шли на восток, когда инициатива переходила к русским, искавшим выхода к портам или к тучным землям Речи Посполитой. Таким образом, военная организация делалась просто необходимой, ибо без нее нельзя было проводить столь жизненно важную для народнохозяйст­венного благополучия России колонизацию.

В таком случае можно было бы ожидать, что Россия произведет в ранний период своей истории нечто сродни режимам «деспотического» или «азиатского типа. …

Но в России не было нужды в том, чтобы власть помогала извлекать богатство из земли. Россия традиционно была страной широко разбросанных мелких хозяйств, а не латифундий и понятия не имела о централизованном управлении эко­номикой до установления военного коммунизма в 1918 г. Но если бы даже в таком управлении имелась нужда, природные условия страны помешали бы его созданию. Достаточно лишь представить себе сложности транспорта и связи в России до появления железных дорог и теле­графа, чтобы прийти к выводу: о таком контроле и слеж­ке, какие надобны для «восточного деспотизма», здесь не могло быть и речи. Огромные расстояния и климат, отмеченный суровыми зимами и вешними паводками, до наступления Нового времени делали создание в России постоянной дорожной сети невозможным….

В результате этого сложилась довольно противоречи­вая ситуация: экономические обстоятельства и внешнее положение требовали создания России высокоэффектив­ной военной и. соответственно, политической организации, и тем не менее экономика страны находилась в противо­речии с такой организацией. Существовало коренное не­соответствие между возможностями страны и ее потреб­ностями.

Способ, которым было разрешено это затруднение, представляет ключ к пониманию политического развития России. Государство не выросло из общества, не было оно ему и навязано сверху. Оно скорее росло рядом с общест­вом и заглатывало его по кусочку. Первоначально средо­точием власти было личное поместье князя или царя или двор. В пределах этого поместья князь был абсолютным "повелителем, отправляя власть в двух ипо­стасях —суверена и собственника. …Поначалу население княжеского поместья состояло из рабов и прочих лиц, так или иначе попавших в кабалу к его владельцу. За пределами своих владений, там, где жило вольное и весьма подвижное население, русский правитель пользовался поначалу совсем незначительной властью, сводившейся в основном к сбору дани. Двоевластие такого рода установилось в лесной зоне в XII— XIII вв., в то же самое время, как в Англии, Франции и Ис­пании начало складываться современное западное госу­дарство как нечто, отделенное от правителя. Отталкиваясь от крепкой базы своих частных владений, русские князья (не сразу, и лишь поборов сильное сопротивление) рас­пространили свою личную власть и на вольное население за пределами этих владений. Ставшая во главе страны Московско-Владимирская княжеская династия перенесла учреждения и порядки, первоначально выработанные ею в замкнутом мирке своего ойкоса на все государство в целом, превратив Россию (по крайней мере, в теории) в гигантское княжеское поместье. Однако, даже заявивши права на Россию и провозгласивши ее своим частным владением, или вотчиной (XVI—XVII вв.), русское пра­вительство не имело средств, чтобы поставить на своем. У него, таким образом, не было иного выхода, кроме как смириться с продолжением старого двоевластия и отдать большую часть страны на откуп помещикам, духовен­ству и чиновникам в обмен на определённую сумму налога или службу. Однако принцип, что Россия является соб­ственностью своего суверена, уста­новился вполне твердо. Чтобы провести его в жизнь, недоставало лишь денежных и технических средств, но в свое время появятся и они….

При вотчинном режиме экономический элемент, так сказать, поглощает политический. «Там, где князь ор­ганизует свою политическую власть— то есть свою недомениальную силу физического принуждения по отношению к своим подданным за пределами своих наследственных, вотчинных земель и людей, иными словами, к своим политическим подданным,— в общих чертах так же, как власть над своим двором, там мы говорим о вотчинной государственной структурен. «В таких случаях полити­ческая структура становится по сути дела тождественной структуре гигантского княжеского поместья». В использовании термина «вотчинный» для обозна­чения режима, при котором право суверенитета и право собственности сливаются до такой степени, что делаются неотличимы друг от друга, и где политическая власть отправляется таким же образом, как экономическая, есть значительные преимущества…

В вотчинном государстве нет ни официальных ограничений политической власти, ни законоправия, ни личных свобод. Однако в нем может иметься высокоэффективная политическая, хозяйственная и военная организация, происходящая из того, что всеми людскими; материальными ресурсами страны распоряжается один и тот же человек или люди — король или бюрократы.

Классические примеры вотчинных режимов можно встретить среди эллинистических государств, возникшими вслед за распадом империи Александра Великого, таких как Египет Птоломеев (305—30 гг. до н. э.) или госу­дарство Атталидов в Пергаме (ок. 283—133 гг. до н. э.). В этих царствах, основанных завоевателями-македоняна­ми, правитель держал в руках все или почти все произ­водительное богатство страны. В частности, он владел всей обрабатываемой землей, которую эксплуатировал либо непосредственно, при помощи своих приближенных, ис­пользующих принадлежащую ему рабочую силу, либо косвенно, путем раздачи поместий в служебное владение своей знати. …

Пайпс Ричард

Россия при старом режиме.

- М., 1990. Стр. 12- 41