Спорные вопросы психологии народов

Как уже было замечено выше, судьба новых областей исследования и методов работы такова, что они должны постепенно завоевывать свое положение наряду с прежде возникшими дисциплинами, у которых уже никто и ни с какой стороны не оспаривает их права на существование. И хорошо, что дело обстоит таким образом: защита против чужих при­тязаний и примирение противоречащих интересов и в науке, в конце концов, служит лучшим средством, чтобы обеспечить за собой уже приобретенное достояние и обосновать свои новые притязания.

Психология народов с самого начала должна была вести эту борьбу на два фронта. У нее не только оспаривали ее право на существование вообще, но, кроме того, каждый из глав­нейших вопросов в ее области, когда доходила до него очередь, она исследовала уже как спорный, так что об этой дисциплине можно, пожалуй, сказать, что она возникла из стремления проложить новый, по возможности богатый результатами путь к решению старых проблем. Поэтому отрицательное отношение к этой новой науке отчасти находится в тесной связи с отрицанием поднятых ею проблем. Кто признает вопрос о первоначальных мотивах возникновения языка, мифов и обы­чаев неразрешимым по той причине, что совершенно не существует исторических документов, восходящих по времени к их генезису, тот, естественно, склонен вообще отрицать психологию народов и все, что она считает своим достоянием, относить к области истории или, поскольку она недостаточна, к области даже индивидуальной психологии. Поэтому к вы­шеизложенной попытке доказать право психологии народов на существование и установить и отграничить ее главные про­блемы мы должны присоединить ниже некоторые критические разъяснения, затрагивающие такие спорные проблемы.

Таким образом, пред нами возникают три вопроса. Первый близко соприкасается с древней проблемой возникновения языка. Представляют ли собой звукоподражания и звуковые метаформы общее явление, сопровождающее жизнь языка на всех его стадиях и заложенное в естественных условиях его развития, или же это – явление позднейшего происхождения и второстепенного значения? За этим спорным вопросом кроется на деле больше, чем может показаться с первого взгляда, а именно – более общий вопрос о происхождении не только языка, но и продуктов универсального духа вообще... Тенденция считать историю единственным судьей в вопросах о происхождении, развитии человека и его творчества порож­дает при этом склонность принимать начало истории за начало вещей. Но так как в ходе исторических событий с самого начала участвуют действующие личности, то эта тенденция всегда вновь сближает ее сторонников со старой, официально отвергнутой, но удерживающейся в максимах, которым в этом случае следуют, и в вытекающих отсюда следствиях теории изобретения. Это именно та точка зрения, которую психоло­гическое исследование должно отвергнуть как невозможную; допустив же ее, оно тем самым должно было бы отрицать и свое право на существование. В измененном виде та же альтернатива проявляется в распространяющейся также на все области общественной жизни форме в следующем, втором вопросе. Исходит ли духовная культура в ее первобытных зачатках, равно как и дальнейшая эволюция ее продуктов, из единого центра, в конце концов, может быть, даже от одного индивидуума? Или же это лишь исключительный случай, которому как обычное и закономерное явление противостоит возникновение культуры, обусловленное совместной жизнью человечества?

Должны ли мы для того, чтобы постичь сущность и происхождение религии, обратиться исключительно к субъек­тивным переживаниям религиозно настроенного индивидуума? Или же, наоборот, понимание индивидуальной религиозной жизни возможно лишь на основании исследования общих религиозных процессов развития? В решении этого вопроса протягивают друг другу руку и заключают союз прагматическая философия Америки и Англии, лозунгом которой и в науке служит утилитарный принцип максимально простого удовлет­ворения всех запросов и нужд, и родственное ей течение в современной немецкой теологии. Противоположную позицию занимает психология народов, пытающаяся, опираясь на эт­нологию и сравнительное изучение религий, выяснить общие условия тех или иных форм веры и культа.

Таким образом, пунктом согласия друг с другом всех противоположных психологии народов направлений будет служить индивидуалистический принцип. Так, исследователь языка или мифов, принадлежащий к индивидуалистическому направлению, отклоняет все хотя бы лишь отдаленно сопри­касающееся с вопросом о генезисе продуктов духовного раз­вития проблемы; историк того же типа приписывает эти продукты духовной эволюции одному индивидууму или, в крайнем случае, ограниченному числу индивидуумов; наконец, философ, трактующий с индивидуалистической точки зрения о религии, рассматривает ее как сразу явившееся создание духа, лишь повторяющееся в религиозно настроенных индивидуумах. Психология народов, восставая против этой односторонне индивидуалистической точки зрения, сражается в то же время за свое право на существование, принципиально отрицаемое каждой из указанных индивидуалистических дисциплин...

Если подчеркивается исключительно подражание как условие возникновения известного явления, то в основе этого всегда лежит – в целях объяснения его генезиса – опять-таки предпосылка первоначального изобретения; а так как изобретение исходит от индивидуума, то и его происхождение считается индивидуальным. Слово «подражание» представляет собой поэтому такое выражение, которое всегда лишь несо­вершенно передает процессы, совместно действующие при распространении какого-либо общественного явления. Когда один человек подражает другому, он заимствует у него нечто готовое, или заимствованное, в свою очередь, у других людей, или же изобретенное самим этим другим человеком. Но последнее – исключительный случай, иногда действительно имеющий место; в большинстве же случаев известное явление возникает из постоянно переплетающихся друг с другом вза­имодействий, в которых каждый и подражает, и одновременно служит образцом для подражания. Чтобы наглядно представить себе этот процесс, присмотримся к тому случаю новообразо­ваний в языке и в их распространении, в котором возможно прямое, непосредственное наблюдение: возникновение и фиксация языка жестов между живущими вместе глухонемыми детьми или же между глухонемым и окружающими его людьми, владеющими речью. Глухонемой выражает известное представ­ление жестом, который обыкновенно сразу бывает понятен другим людям, а они, в свою очередь, уже смотря по обсто­ятельствам, видоизменяют его, дополняют или возражают на него другим жестом и т. д. В таком случае возможно, конечно, что известный жест будет произвольно изобретен индивиду­умом и затем перенят и усвоен окружающими. Но само это усвоение было бы невозможным, если бы общее творчество, в котором подражание играет роль лишь содействующего фактора, не служило при этом первичной основой. Взаимо­действие индивидуумов, при котором каждый оказывается одновременно и дающим, и получающим, никогда не могло бы возникнуть, если бы каждый индивидуум не побуждался воздействующим на него раздражением к движениям, слу­жащим естественным средством выражения его представлений и аффектов. Поэтому я нахожу малоправдоподобным мнение Шухардта, что взаимодействие между индивидуумами и общес­твом вообще возможно лишь путем подражания. Всякая попытка объяснить такие общие образования из подражания или, как желают Дельбрюк и Шухардт, из подражания единичному примеру, данному индивидуумом, непременно ведет на деле к психологически невозможным конструкциям. Поучительными примерами в этом случае могут, как мне кажется, служить в особенности явления смешения языков или влияния одного языка на другой, – примерами, которые, казалось бы, прежде всего, поскольку речь идет об общих процессах в развитии языка, должны бы были навести на мысль о подражании. Интересное явление этого рода представляет собой, например, проникновение в румынский язык так называемой гармонии гласных. Достоверно известно, что она заимствована из ту­рецкого языка, так как, вообще говоря, она чужда как романским, так и индоевропейским языкам. В своих характерных для урало-алтайской группыязыков формах эта гармония гласных является процессом прогрессивной звуковой ассими­ляции: гласная одного слова ассимилирует гласную следующе­го, например, в турецком неопределенном наклонении гласная корня слова ассимилирует гласную суффикса: sev-mek, bak-mak, mä-mäk и т.п. При оживленных, в особенности в прежнее время, сношениях между Турцией и Румынией подобное влияние, в общем, вполне понятно. Но что представляет собой этот процесс при ближайшем рассмотрении? Согласно теории подражания и распространения от одного служащего образцом индивидуума, какой-нибудь влиятельный румын должен был бы усвоить себе эту особенность турецкого языка и затем найти себе многочисленных подражателей среди своих соотечествен­ников: таким образом, особенность эта стала бы общим достоянием. Если даже сделать уступку и согласиться с тем, что образцом в этом случае может служить не один инди­видуум, а несколько, теория подражания все-таки осталась бы еще в силе. Но увеличение числа индивидуумов не делает ее более вероятной и убедительной. Выводы из основанных на фактах наблюдений над сношениями двух чуждых друг другу по языку народов противоречат обеим гипотезам. Первое, что мы наблюдаем, – это тот факт, что большее или меньшее число индивидуумов усваивает оба языка. Такие владеющие двумя языками индивидуумы или вносят в родной язык слова, заимствованные из чужого языка, или же смешивают формы речи склонений и спряжений. Так, выходцы из Пфальца в Пенсильвании снабжают в простонародном диалекте англий­ские слова немецкими формами склонения и спряжения; таким же путем впервые турецкая гармония гласных перешла в румынский язык, несомненно, через посредство румын, вла­девших обоими языками. Если мы назовем этот процесс подражанием, то придется сказать, что говорящий подражает в этом случае самому себе. Но так как ясно, что подобное перенесение форм из одного языка в другой совершается бессознательно, то весь этот процесс вообще не имеет ничего общего с подражанием; суть дела здесь, как и во многих других явлениях языка, в одном из тех процессов психофизической ассимиляции, которые проявляются на всех ступенях душев­ного развития.

Итак, подражание является лишь сопровождающим фактором при взаимодействиях в человеческом обществе, иногда же, как в последнем примере, оно бывает, в сущности, лишь неточным, заимствованным из вульгарной психологии описа­нием ассоциативного процесса, отличного от подражания в собственном смысле слова. Наконец, в многочисленных слу­чаях перехода звуков и изменения значения слов подражание не заслуживает внимания даже в этом переносном смысле слова. Это бывает во всех тех случаях, когда члены одной и той же языковой общины подвергаются приблизительно оди­наковым природным и культурным влияниям. Я оставляю здесь в стороне столь спорные влияния природы. Но те переходы звуков, которые можно, подобно словесным ассимиляциям и диссимиляциям с относящейся к ним гармонией гласных, свести к вполне определенным психофизическим влияниям, являются по большей части в конечном счете продуктами общения, следовательно, и взаимодействия индивидуумов, и нет нужды в этом случае предполагать подражание как пер­вичную причину... Если теория подражания с приданным ей уважаемыми авторитетами языковедения индивидуалистичес­ким оттенком в каждом отдельном случае вновь приводит к теории изобретения, то она вряд ли сможет уберечься и от дальнейшего вывода, что и язык вообще (представляющий собой не что иное, как общую сумму продуктов индивидуального творчества) является, в конце концов, продуктом про­извольного изобретения. Таким образом, мы благополучно вновь приходим к уединенно живущему естественному человеку, который прежде всего изобрел язык, затем вместе с подобными себе основал государство и затем, чтобы положить конец разрастающимся как сорная трава предрассудкам, ввел религиозный культ.

Лебон Г.