Проблема времени и реформа календаря

Проблема времени играла первенствующую роль в историософском противостоянии русской старины и европейского барокко[16]. «Православное время» складывается из двух циклов: постоянного, календарного (богослужения времени, начинающегося 1 сентября) и переменного, ориентированного на лунный календарь пасхального цикла. Человеческое бытие трактовалось в Древней Руси как эхо прошедшего, не простое повторение, а отпечаток, обновление (прямое повторение происходит раз в 532 года). Человек с точки зрения православной культуры также был эхом. Крестившись, он становился тезоименен некоему святому, то есть воспринимался эхом, отражением этого святого. Он считался подобием преждебывших персонажей. Не человек владел историей, а история – человеком. В канун же петровских реформ человек предъявил свои права на историю. Новые учителя провозглашают идею о едином, цивилизационном времени. История – это память, которую человек в состоянии оживить. История стала переориентироваться на будущее. Изменилось отношение к Страшному суду. Из предмета веры Страшный суд стал предметом искусства. Люди перестали думать о сроках светопреставления и готовиться к нему. Ещё один плод новой историософии – идея быстротечности времени. Боязнь промедлить, не успеть преображается при Петре в практику постоянных реформ.

В середине декабря 1699 г. Пётр издал указ о перемене календаря, о праздновании 1 января нового года и столетнего века. Прошло всего четыре месяца с новолетия 1 сентября. Выходило, что Пётр как бы убил текущий год, посягнул на время. Российский календарь приводился в соответствие с западным. В канун 1 января состоялось знаменитое острижение бород и переодевание дворянства. Культурная травестия пришлась на святки, то есть на исконно русский театральный сезон. Идея столетнего века ориентирует на неповторимость каждой эпохи, на динамическую и светскую культуру, на будущее.

Особое место в рассматриваемом нами периоде отводится придворной культуре: именно отсюда, «сверху» (или из центра?), начинаются семиотически значимые процессы. «Придворная (официальная) культура – культура, которая возникает и существует только при условии прямого участия в ней монарха. Именно присутствие монарха определяет её специфику: монарх обладает всей полнотой власти, и потому в сферу, доступную его непосредственному наблюдению и контролю, не может проникнуть «культурный объект», который противоречил бы его намерениям, вкусам или взглядам (будь то текст церковной службы, маскарадный костюм кого-либо из гостей или вновь отпечатанный календарь»[17].

Границы придворной культуры в разное время – в зависимости от воли монарха – могут расширяться или, наоборот, сужаться. При Петре в неё входит, например, издательская деятельность: все книги печатались с ведома царя и часто при его непосредственном участии. При определении границ придворной культуры речь должна идти не просто о позиции монарха, но о позиции монарха, которую он готов демонстрировать своим подданным. Культурные реформы в России начала 18 века были подчинены логике и воле одного человека – Петра. «Церемониальные инновации Петра», по мнению В. М. Живова, можно интерпретировать «как единый комплекс, связанный единством пропагандируемых идей и переплетением конкретных действий». В этой перспективе каждый историко-культурный объект обретает своё место и свой смысл. Пётр вводил в употребление новый символический язык и политическую образность, заимствованную из репертуара западного абсолютизма.

1 января 1722 года видный проповедник и сторонник Петра Феофилакт Лопатинский в своём “Слове о богодарованном мире” привёл известный парадокс Блаженного Августина: “Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю”. Те же слова Августина напоминает читателю в 1729 году Ф.-Г. Миллер, составитель “Примечаний на ведомости”, первого академического издания, адресованного широкой публике. Ссылаясь на мнение философов, он пишет, что время “в самом себе ничего не содержит”, а является лишь последовательностью событий. Но существуют некоторые вехи, которые нельзя сместить во времени: они должны приходиться на точно определённые моменты и составлять некоторый хронологический каркас, который заполняется чередой следующих одно за другим событий. Можно поменять календарь, переместив начало года, но смещение этих вех приведёт к “осквернению времён”. Речь идёт о праздниках. При Петре, когда священный, религиозный календарь сменяется гражданским, имперским, складывается традиция нового осмысления времени. Если средневековый человек представлял себя и своё время эхом прошлого[18] и его обновлением, то человек нового времени переориентирован на будущее. Пётр не только переменил время, но старался улучшить его. В то же время вехи, актуальные для церковного календаря, Пётр не забывает, обыгрывая их в новом календарном ритуале. “Он не просто стремился заполнить время делами как можно плотнее, у него были совершенно определённые представления о том, как именно нужно заполнять время, когда начинать важнейшие предприятия, чтобы они были успешными, и когда их праздновать, чтобы можно было надеяться на новый успех.