Жизнь и воззрения К. Г. Юнга 19 страница

Великие новшества никогда не приходят свыше; они неизменно под­нимаются снизу, подобно тому как деревья растут вверх с земли, а не с небес. Перевороты, происходящие в нашем мире, и сдвиги в нашем со­знании суть одно и то же. Все стало относительным, а потому сомни­тельным. В то самое время как человек нерешительно созерцает мир, свихнувшийся от всех своих мирных договоров и дружественных пак­тов, демократии и диктатуры, капитализма и большевизма, его дух стремится найти ответ, который позволил бы уменьшить беспокойство, вызванное сомнениями и неуверенностью. Именно люди, живущие на низших, темных уровнях, следуют бессознательным влечениям души;

столь часто осмеивавшийся бессловесный люд, живущий близко к зем­ле, менее заражен академическими предрассудками, чем академиче­ские знаменитости, претендующие на обратное. Если смотреть на этот люд свысока, зрелище часто бывает скучным и смехотворным; но он столь же внушительно нем как те галилеяне, что были однажды на­званы блаженными. Разве не трогательно держать в руках толстенную книгу, компендиум всех отбросов человеческой души? В томах Anthropophyteia мы находим самую пустую болтовню, самые абсурд­ные действия, дичайшие фантазии, тщательно записанные, — в то время как люди вроде Хавелока Эллиса и Фрейда описывали сходные предметы в серьезных трактатах, со всею возможной академической ученостью. Читающая эти трактаты публика разбросана по поверхно­сти цивилизованного белого мира. Как объяснить это рвение, чуть ли не фанатическое поклонение всему отвратительному? Причина в том, что эти предметы принадлежат к психологии, являются субстанцией души, а потому они столь же ценны, как фрагменты манускрипта, най­денные в куче древнего мусора. Даже тайные и зловонные закоулки души представляют ценность для современного человека, ибо они слу­жат его цели. Но какова эта цель?

Фрейд предпослал “Истолкованию сновидений” мотто: Flectere si nequeo superos Acheronta movebo [Если не могу отвести богам вершины, то приведу в движение воды подземного царства ]. Но с какой целью?

Боги, которых мы призваны низложить, это сделавшиеся идолами ценности нашего сознательного мира. Как мы знаем, ничто так не дис­кредитировало античных богов, как их любовные скандалы. Ныне ис­тория повторяется. Люди обнаруживают сомнительные основания на­ших прославленных добродетелей и несравненных идеалов, они побед­но кричат нам: “Вот ваши рукотворные боги, уловки и бред, окрашен­ные в цвета человеческой низости, поблекшие могильники, полные гнилых костей и нечистот”. Знакомые нам стиль и лексика Евангелия, сделавшиеся непереваримыми со времен конфирмации, заново ожива­ют.

Я глубоко убежден, что это не пустые аналогии. Есть слишком мно­го тех, для кого фрейдовская психология дороже Евангелия, а больше­визм означает нечто большее, чем гражданская добродетель. И все же они — наши братья, ибо в каждом из нас слышен отголосок их речей, поскольку в конечном счете есть одна душа, охватывающая всех нас.

Неожиданным результатом такого развития является уродливый лик мира. Он стал столь безобразным, что никто не может любить его; мы не в состоянии любить даже самих себя, а во внешнем мире нет ни­чего, что могло бы отвлечь нас от реальности внутренней жизни. В этом значение такого развития. В конце концов чему хочет научить нас теософия своей доктриной кармы и перерождения, как не тому, что этот мир видимости есть лишь лечебница для морально несовершен­ных? Теософия обесценивает внутреннюю ценность наличного мира не менее радикально, чем современное мировоззрение, но прибегает к иной технике: она не чернит наш мир, но оставляет ему лишь относи­тельный смысл, обещая иные, высшие миры. Результат в обоих случа­ях один и тот же.

Я готов признать, что все эти идеи не укладываются в рамки акаде­мических дискуссий; суть дела в том, что они затрагивают современно­го человека там, где он менее всего это осознаёт. Является ли простым совпадением то, что современная мысль пришла к теории относитель­ности Эйнштейна и ядерной теории, уводящих нас от детерминизма и граничащих с чем-то невообразимым? Не удивительно поэтому, что современный человек обращается к реальности душевной жизни и ожидает от нее достоверности, утраченной им в мире.; Духовная ситуация Запада неустойчива, и опасность тем больше, чем сильнее наша слепота к безжалостной истине об иллюзорности •красот нашей души. Западный человек живет в густом облаке фимиама, воскуряемого им самим так, что в этом дыму ему не разглядеть собственного отражения. Но какое впечатление вызывает оно у людей с другим цветом кожи? Что думают о нас Индия и Китай? Какие чувст­ва мы вызываем у черного человека? У всех тех, у кого мы отняли их земли, тех, кого мы уничтожаем ромом и венерическими заболевания­ми?

У меня есть друг, американский индеец, вождь племени пуэбло. Во время конфиденциального разговора о белом человеке он сказал мне: “Мы не понимаем белых. Они всегда хотят чего-то, всегда беспокоятся, что-то высматривают. Как это понимать? Мы не знаем. Мы не можем их понять. У них такие острые носы, такие тонкие, жесткие губы, та­кие линии у них на лицах. Мы думаем, что все они сумасшедшие”.

Мой друг распознал, не умея назвать, арийского коршуна с его не­насытной жаждой быть властелином во всех землях, даже в тех, до ко­торых ему вовсе нет дела. Он заметил и нашу манию величия, застав­ляющую нас полагать среди всего прочего, что христианство — единст­венная истина, а белый Христос — единственный искупитель. Вогнав в хаос нашей наукой и технологией весь Восток, требуя с него за это дань, мы посылаем наших миссионеров даже в Китай. Комедия, разыг­рываемая христианством в Африке, является самой жалкой. Уничто­жение полигамии, конечно, чрезвычайно любезное Богу, способство­вало такому распространению проституции, что только в Уганде еже­годно тратится 20 тыс. фунтов на предохранение от венерических забо­леваний. А добрый европеец платит своим миссионерам за эти вдох­новляющие достижения! Нужно ли вспоминать о бедствиях в Полине­зии или о благословлении торговли опиумом?

Вот так выглядит европеец, если лишить его облака воскурении. Не удивительно, что раскопки души напоминают прокладку канализации. Только такой идеалист, как Фрейд, мог посвятить всю жизнь этим не­чистотам. Но дурной запах распространяет не он, а мы сами — вообра­зившие себя такими чистыми и порядочными в силу полнейшего неве­жества и грубейшего самообмана. Поэтому наша психология, знаком­ство с нашей собственной душой начинаются с самого отвратительного, т.е. со всего того, что мы предпочитаем не видеть.

Но если бы душа была полна одним лишь злом, то никакой земной властью не удалось бы сделать ее привлекательной для нормального человека. Вот почему люди, видящие в теософии только жалкую по­верхность ума, а во фрейдовской психологии одну лишь сенсацию, предсказывают этим движениям скорый и бесславный конец. Они упу­скают из виду тот факт, что такие движения получают всю свою силу от очарования, прелести души. Это она выражает себя в таких фор­мах — пока им на смену не пришли иные, лучшие. Они являются переходными или эмбриональными стадиями, которые послужат появле­нию более зрелых форм.

Мы еще не вполне осознали, что теософия есть любительская, по­истине варварская имитация Востока. Мы начинаем заново открывать для себя астрологию, являющуюся на Востоке хлебом насущным. На­ши исследования сексуальной жизни, начатые в Вене и в Англии, не идут ни в какое сравнение с индийскими учениями по этому поводу. Восточные тексты тысячелетней давности дают нам образы философ­ского релятивизма, а идея индетермизма, только что появившаяся на Западе, является фундаментом китайской науки. Что до наших откры­тий в психологии, то Рихард Вильгельм показал мне, что некоторые сложные психические процессы были описаны в древнекитайских тек­стах. Сам психоанализ и возникшие вместе с ним направления мыс­ли — мы считаем их специфически западным явлением — представля­ет собой лишь усилия новичка в сравнении с искусством, существую­щим с незапамятных времен на Востоке. Параллели между психоана­лизом и йогой проводились еще Оскаром Шмицем.

В то самое время как мы переворачиваем вверх дном материальный мир на Востоке нашими техническими средствами, Восток со своими высшими психическими навыками приводит в смятение наш духовный мир. Мы никак не постигнем, что, завоевывая Восток извне, мы позво­ляем ему все крепче схватывать нас изнутри. Эта идея кажется чуть ли не безумной, поскольку нам заметны лишь очевидные каузальные свя­зи и мы не видим, что должны были бы возлагать вину за смятение в рядах нашего интеллектуального среднего класса на Макса Мюллера, Ольденберга, Дейссена, Вильгельма и им подобных. Чему учит нас пример Римской империи? После завоевания Малой Азии Рим стано­вится азиатской державой; Европа была заражена Азией и остается та­ковой до сих пор. Из Киликии пришел митраизм, религия римских ле­гионов, и распространился с ними от Египта до туманной Британии. Есть ли нужда напоминать об азиатском происхождении христиан­ства?

У теософов есть забавная идея, будто некие Махатмы, восседающие где-то в Гималаях, вдохновляют и направляют умы всех жителей ми­ра. Столь сильным оказывается влияние восточной веры в магию, что находящиеся в здравом уме европейцы уверяли меня, будто бы все мною сказанное есть результат действия Махатм, а мои собственные устремления не имеют никакого значения. Этот миф о Махатмах, получив­ший широкое хождение на Западе и сделавшийся религиозным верова­нием, не есть бессмыслица. Подобно любому мифу, он содержит важ­ную психологическую истину. Верно и то, что в глубине тех духовных перемен, с которыми мы сегодня имеем дело, лежит Восток. Но этот Восток — не тибетский монастырь, полный Махатм, — он в нас самих, это наша собственная душа, постоянно творящая все новые духовные формы и силы, которые могут помочь нам обуздать безграничное хищ­ничество арийца. Возможно, он позволит нам сузить горизонт внешней деятельности. На Востоке это привело к сомнительному квиетизму, но также к той стабильности, каковую обретает человек, когда требова­ния духа становятся столь же императивными, как и нужды социаль­ной жизни. Но в наш век американизации мы по-прежнему далеки от всего этого; мне кажется, что мы едва ступили на порог новой эпохи духа. Я не хотел бы изображать из себя пророка, но вряд ли удастся очертить проблему души современного человека без упоминания его стремления к покою в период беспокойства, стремления к безопасности в век опасностей.

Сущность духовной проблемы сегодняшнего дня содержится для ме­ня в том очаровании, которое вызывает душа у современного человека. Пессимисты назовут это знамением упадка, оптимисты увидят предве­стие далеко идущих духовных перемен на Западе. В любом случае это значимый феномен. Он заслуживает еще большего внимания, посколь­ку коренится в глубинных социальных стратах, затрагивает то ирраци­ональное, те неисчислимые психические силы, которые, как показыва­ет история, преображают жизнь народов и цивилизаций, преображают непредвиденно и непредвидимо. Эти силы, по-прежнему невидимые для глаз большинства, лежат в основании сегодняшнего интереса к психологии. Зачарованность душою никоим образом не есть болезне­творное извращение. Притяжение души столь сильно, что даже отвра­тительные ее стороны не заставят очарованного отпрянуть.

Всё кажется опустошенным и изношенным на столбовых дорогах мира. Современный человек инстинктивно покидает протоптанные пу­ти, чтобы найти обходные тропы и проходы. Подобно человеку греко-римского мира, отбрасывавшему своих умерших богов и обращавше­муся к мистериям, мы под давлением нашего инстинкта поворачиваем­ся к иному, к восточной теософии и магии. Современный человек идет к внутреннему, к созерцанию темных оснований души. Это происходит с тем же скептицизмом и такой же безжалостностью, с какими Будда был принужден смести два миллиона богов, чтобы достичь единственно достоверного изначального опыта.

Теперь нам нужно задать последний вопрос. Верно ли то, что я гово­рил о современном человеке, либо это очередная иллюзия? Что бы ни думали миллионы образованных жителей Запада о приведенных мною фактах, считая их неадекватными и нелепыми, они не вызывают ни малейших сомнений. Разве утонченный римлянин думал иначе, когда смотрел на распространение христианства среди рабов? Сегодня Бог Запада еще жив для множества людей, как и Аллах по другую сторону Средиземного моря; один верующий считает другого еретиком, которо­го, за неимением других средств, нужно жалеть и терпеть. Хуже того, просвещенные европейцы придерживаются мнения, будто религия хо­роша для масс и для женщин, но малозначима в сравнении с экономи­ческими и политическими вопросами дня.

Меня не трудно опровергнуть — как человека, предсказывающего бурю, когда на небе нет ни облачка. Возможно, шторм остается где-то за горизонтом, быть может, он нас никогда и не достигнет. Но то, что значимо для психической жизни, всегда лежит за горизонтом созна­ния, и когда мы говорим о проблеме души современного человека, мы говорим о едва заметных вещах — самых сокровенных и хрупких, о цветах, распускающихся только ночью. В дневном свете все ясно и ощутимо; однако ночь длится столь же долго, как и день, мы живем и в ночное время. Есть люди, которым снятся дурные сны, отравляющие им и дневное существование. Для многих же дневная жизнь кажется дурным сном, и они страстно желают наступления ночи, когда пробуж­даются духи. Я думаю, что в наше время таких людей очень много, вот почему я так долго говорил о душе современного человека.

Я должен признать себя тем не менее виновным в некоторой одно­сторонности, так как я умолчал о духе времени, о котором всем есть что сказать, ибо он на виду у всех. Он проявляет себя в идеалах интер­национализма и супернационализма, воплощенных в Лиге Наций и подобных ей организациях; мы видим дух времени в спорте, кино, джазе. Это характерные симптомы нашего времени, гуманистические идеалы распространяются даже на тело, и эта тенденция еще более за­метна в современных танцах. Кино, подобно детективным романам, позволяет нам испытывать без опасности для нас самих все побужде­ния, страсти и фантазии, которые должны были бы подлежать вытес­нению в гуманистический век. Нетрудно заметить связь этих симпто­мов с нашей психологической ситуацией. Очарованность душой прино­сит новую самооценку, переаттестацию фундамента человеческой природы. Мы не удивимся, если это приведет и к новому открытию те­ла — после долгого подчинения его духу. Возникает даже искушение сказать, что плоть возвращает себе свои права. Когда Кайзерлинг за­метил, что шофер сделался культурным героем нашего времени, он, как почти всегда, был прозорлив. Тело претендует на равное призна­ние; оно очаровывает точно так же, как и душа. Если бы мы держались старого антитезиса сознания и материи, то подобное положение дел ка­залось бы нестерпимым противоречием. Но если мы свыкаемся с таин­ственной истиной, что дух есть жизнь тела, глядя изнутри, а тело есть внешнее проявление жизни духа (на самом деле два суть одно), то нам [становится понятно, почему стремление выйти за пределы нынешнего

уровня сознания путем признания бессознательного воздает должное и телу. Понятно и то, почему признание прав тела не терпит философии, отрицающей его во имя духа. Эти требования физической и психиче­ской жизни, несравнимо более сильные, чем в прошлом, могут пока­заться признаком декаданса, но они могут означать и обновление, ибо, как говорил Гёльдерлин:

Там, где опасность, Растет и спасенье.

И мы видим, как западный мир набирает скорость — американский темп — это прямая противоположность квиетизма и мироотрицающей резиньяции. Возникает беспрецедентное напряжение между внешним и внутренним, объективной и субъективной реальностями. Возможно, это последняя гонка между стареющей Европой и молодой Америкой, может быть, это последняя отчаянная попытка вырваться из-под тем­ной власти природного закона, чтобы одержать еще одну героическую победу пробужденного сознания над сном наций. На этот вопрос даст ответ только история.

ЙОГА И ЗАПАД