Жизнь и воззрения К. Г. Юнга 15 страница

Все эти сновидения неизменно приводили к одной и той же картине, которая являлась пациенту в форме неожиданного визуального впе­чатления. Ему уже случалось наблюдать такие видения, но на этот раз опыт был особенно сильным. Как он говорит об этом сам: “Это было впечатление самой совершенной гармонии”. В таком случае не важно, каковы наши впечатления или что мы об этом думаем. Главное, како­вы чувства самого пациента: это его опыт, и если он имел на него глу­бокое преобразующее воздействие, то нет нужды возражать против не­го. Психолог может лишь отметить этот факт, и, если он считает эту задачу себе по силам, он может попытаться понять, почему это виде­ние оказало такое воздействие на данную личность. Видение было по­воротным пунктом в психологическом развитии пациента. Его можно было бы назвать — на языке религии — обращением.

Вот буквальная запись видения: “Вертикально и горизонтально рас­положены два круга с общим центром. Это мировые часы. Их несет черная птица (пациент обращается здесь к предшествующему сновиде­нию, где черный орел нес золотое кольцо). Вертикальный круг пред­ставляет собой голубой диск с белым ободом, разделенный на 4х8-32 части. По диску вращается рука. Горизонтальный круг — четырех­цветный; четыре маленьких человечка стоят на нем и переносят стрел­ку, а по кругу лежит золотое кольцо (из прежнего видбния).

У мировых часов три ритма, или биения:

1. Малое биение: рука на голубом вертикальном диске перемещает­ся на одно полуминутное деление (12).

2. Среднее биение представлено полным обращением руки. Одно­временно горизонтальный круг перемещается на полуминутное деле­ние.

3. Большое биение: 32 средних биения равны одному обращению зо­лотого кольца”.

Видение подводит итог всем иносказаниям и в предшествующих снах. Оно кажется попыткой создания осмысленного целого из ранее фрагментарных символов — круга, шара, квадрата, вращения, часов, звезды, креста, четверицы, времени и т.д.

Конечно, нелегко понять, почему такая абстрактная структура вы­зывает чувство “самой совершенной гармонии”. Но если вспомнить о двух кругах в платоновском “Тимее”, о гармоничной закругленности anima mundi, мы можем найти путь к пониманию. Термин “мировые часы” вновь возвращает нас к античной концепции музыкальной гар­монии сфер. Речь идет о своего рода космологической системе. Если в данном случае мы имеем дело с видением твердыни небесной в ее мед­ленном вращении, либо в таком виде предстает постепенное движение солнечной системы, тогда мы можем понять и оценить совершенную гармонию возникшей картины. Мы имеем основания также предполо­жить, что платоновское видение космоса легким проблеском пробива­ется здесь сквозь туман полусознательного состояния. И все же есть в этом видении пациента нечто такое, что не согласуется с гармоничным совершенством платоновских представлений. Два круга различны по своей природе. Различны не только их движения, но и цвета. Верти­кальный круг голубой, горизонтальный содержит четыре цвета, он с золотым ободом. Голубой круг вполне может символизировать голу­бую полусферу неба, тогда как горизонтальный “представляет” гори­зонт и четыре стороны света, персонифицированные в четырех цветах (в более раннем сновидении кардинальные точки представали то в ви­де четверых детей, то четырех времен года). Эта картина сразу напо­минает о средневековых образах мира в форме круга, или rex gloriae с четырьмя евангелистами [9 ], или же melothesiae, где горизонтом слу­жил Зодиак. Образ торжествующего Христа, кажется, выводим из сходных изображений Тора и четырех его сыновей⁴. Можно сослаться также и на восточные аналогии: буддистские мандалы, или круги, обычно тибетские по своему происхождению. Они представляют собой, как правило, круглую падму или лотос, в который вписано квадратное священное здание с четырьмя вратами, указывающими на четыре сто­роны света и четыре времени года. В центре находится Будда, чаще всего в соединении с Шивой и его Шакти или равнозначным символом dorje (молнии). Эти круги являются янтрами,или ритуальными ору­диями, служащими созерцанию, концентрации и окончательной трансформации сознания йога в божественное всесознание.

Сколь бы поразительными ни казались эти аналогии, они не вполне нас удовлетворяют, ибо все они до такой степени подчеркивают значе­ние центра, что кажутся созданными лишь для того, чтобы выразить важность центральной фигуры. В нашем же случае центр пуст. Это просто математическая точка. Что же касается аналогичных кругов, то они символизируют миросозидающее и правящее миром Божество, ли­бо человека в его зависимости от небесных созвездий. В нашем случае в качестве символа предстают часы, обозначающие время. Единствен­ным известным мне аналогом такого символа является изображение гороскопа: у него также есть четыре кардинальные точки и пустой центр. Отмечу и еще одно любопытное совпадение: в предшествующих сновидениях неоднократно замечалось, что вращение происходит обычно справа налево. У гороскопа имеется двенадцать домов, и дви­жение от одного к другому идет налево, т.е. против часовой стрелки.

Но гороскоп состоит только из одного круга, и, кроме того, в нем нет сочетания двух явно различных систем. Так что гороскоп не является удовлетворительным аналогом, хотя он и может пролить некоторый свет на временной аспект нашего символа. Мы были бы вынуждены ос­тавить наши попытки найти психологические параллели, если бы не существовала настоящая сокровищница средневековой символики. По счастливой случайности, я познакомился с малоизвестным средневеко­вым автором, Гийомом де Дипойвилем, приором Шалисского монасты­ря, нормандским поэтом, написавшим три “пелеринажа” между 1330 и 1355 гг. Они называются Le Pelerinage dc la Vie Humaine. de 1'Ame ct de Jesus Christ. В последнем из странствий — Chant du Pelerinage de 1'Ame — мы находим видение рая.

Рай состоит из сорока девяти вращающихся сфер. Они называются “siecles”, столетиями, будучи прототипами или архетипами земных столетий. Но как объяснит Гийому ангел, который служит ему вожа­тым, церковное выражение in saecula saeculorum означает вечность, а не обычное время. Золотые небеса окружают все сферы. Когда Гийом смотрит вверх на золотое небо, он неожиданно замечает малый круг, размером всего около трех футов шириной и цвета сапфира. Он гово­рит об этом круге: “le sortait du ciel d'or en un point et у rentrait d'autre part et il en faisait le tour” (“Он сошел с золотого неба в одной точке и вернулся к ней с другой стороны, сделав, таким образом, целый круг”). Очевидно, что голубой круг вращался, подобно диску, по большому кругу, который рассекал золотую небесную сферу.

Здесь две различные системы, золотая и голубая — одна проходит сквозь другую. Что представляет собой голубой круг? Ангел вновь по­ясняет изумленному Гийому:

Се cercle que tu vois est le calendrier, Qui en faisant son tour entier, Montre les Saints les journ6es, Quand elles doivent etrc fetees. Chacun en fait le cercle en tour Chacune etoile у est pour jour, Chacun soleil pour Fespace De jours trente ou Zodiaque*.

Сей календарный круг за годом год Свершает неизменный оборот, Указывая имена святых И дни, когда нам чтить пристало их. Они спешат по кругу чередой, И каждый день — под собственной звездой. А тридцать дней на каждый звездный знак Все вместе нам составят Зодиак.

(Перевод с фр. 10. Стсфапова)

Голубой круг — это церковный календарь. Таким образом мы имеем еще одну параллель — временное начало. Напомним, что в видении нашего пациента время измеряется тремя биениями. Календарный круг Гийома примерно трех футов в диаметре. Более того, когда Гийом смотрит на голубой круг, неожиданно появляются три духа, облачен­ные в пурпур. Ангел объясняет, что пришло время праздника в честь этих трех святых, и продолжает речь о Зодиаке в целом. Когда он под­ходит к Рыбам, то упоминает о празднике двенадцати рыбаков, кото­рый предшествует Св. Троице. Здесь Гийом вмешивается и говорит ан­гелу, что никогда не понимал вполне символа Троицы. Он просит анге­ла смилостивиться и объяснить таинство. На что тот отвечает: <0г, il у a trois couleurs principales: le vert, le rouge et Гог” (“Итак, есть три глав­ных цвета: зеленый, красный и золотой”). Их можно увидеть вместе в хвосте павлина. И добавляет: “Le roi est toute puissance qui met trois couleurs en unit6, ne peut-il faire aussi guune substance soil trois?” (“Все­могущий царь, соединяющий воедино три цвета, разве он не может сделать так, чтобы одна субстанция была тремя?”). Золотой цвет, гово­рит он, принадлежит Отцу, красный — Сыну, а зеленый — Духу Свя­тому. Затем ангел предупреждает поэта, чтобы тот не задавал более вопросов, и исчезает.

К счастью, мы успели узнать от ангела, что тройка относится к Тро­ице. Теперь нам становится понятным, что прежде наше обращение к области мистической спекуляции не было неуместным. Одновременно мы сталкиваемся и с мотивом цветов, но, к сожалению, у нашего паци­ента их четыре, тогда как Гийома, вернее, у ангела, речь идет только о трех: золотом, красном и зеленом. Мы можем здесь ссылаться на первые слова из “Тимея”: “Один, два, три — а где же четвертый?” Или процитировать те же слова из “Фауста” Гёте — из знаменитой сцены с кабирами во второй части, где они приносят из-за моря таинственное “strong Gebilde”, что можно перевести как “суровый образ”.

Четыре человечка из нашего видения — это гномы, или кабиры. Они представляют четыре стороны света и четыре времени года, а так­же четыре цвета. В “Тимее”, в “Фаусте” и в “Странствии” число четы­ре отсутствует. Этим отсутствующим цветом, очевидно, является си­ний. Это он принадлежит к серии из желтого, красного и зеленого. По­чему синий отсутствует? Что-то здесь не в порядке, но с чем: с кален­дарем, временем — или с синим цветом?

Старый бедняга Гийом наверняка споткнулся о ту же проблему: трое здесь, а где же четвертый? Он был, конечно, готов услышать о Троице, которую, по его словам, он никогда вполне не понимал. Подо­зрительно и то, что ангел поспешил улететь перед тем, как Гийом за­даст еще несколько неудобных вопросов.

Я предполагаю, что Гийом был в бессознательном состоянии, когда отправился на небеса, иначе он наверняка сделал бы некоторые выво­ды из увиденного. Что же он видел? Прежде всего сферы, или “sicles”, населенные теми, кто достиг вечного блаженства. Затем он заметил зо­лотое небо “ciel d'or”, где пребывает на золотом троне Царь Небесный, а рядом с ним Царица Небесная, сидящая рядом на круглом троне из коричневого кристалла. Последняя деталь относится к тому предпола­гаемому факту, что Мария перенеслась на небо телесно, как единст­венное смертное существо, коему было позволено соединиться с телом до воскресения из мертвых. В подобных образах царем обычно высту­пает Христос в соединении со своею невестой — Церковью. Но чрезвы­чайно важно то, что царь, будучи Христом, есть одновременно и Трои­ца, а число четыре предуавлено царицей. Церковное одеяние Марии голубого цвета; она есть земля, покрытая голубым покрывалом небес⁸. Но почему же тогда не упомянута Богоматерь? Согласно догмату, она не божественна, но лишь блаженна. Более того, она представляет зем­лю, которая также есть тело — со всею его тьмой. По этой причине она, всемилостивая, служит ходатаем, просит за всех грешников.

Из этих драгоценных осколков средневековой психологии мы пол­учаем некоторое представление о достоинствах мандалы нашего паци­ента. Она соединяет четыре стороны, которые гармонично работают вместе. Мой пациент был воспитан как католик, а потому непроиз­вольно столкнулся с той же проблемой, которая доставляла немалое беспокойство старому Гийому. Это была поистине великая проблема Средних веков, проблема Троицы и исключенного из нее элемента. То есть это — весьма условное признание женского начала, земли и тела, которые уже были, в виде лона Марии, священным местом пребывания Божества я необходимым связующим звеном в божественной цепи ис­купления. Видение моего пациента — это символический ответ на ве­ковечный вопрос. Наверное, в этом заключается глубинная причина того, что образ мировых часов произвел на него впечатление “самой совершенной гармонии”. Оно было первым намеком на возможное раз­решение опустошительного конфликта между материей и духом, меж­ду желаниями плоти и любовью к Богу. Жалкий и бездейственный компромисс в том сне, где привиделась церковь, был полностью пре­взойден этим видением мандалы, в котором примирены все противопо­ложности. Если нам будет позволено привести здесь пифагорейскую идею, согласно которой душа есть квадрат⁹, то мандала выражала бы Божество посредством троичного ритма, а душу — через статичную четверицу, т.е. через круг, разделенный на четыре цвета. Сокровен­ным смыслом ее было бы тогда единение души с Богом.

Поскольку мировые часы также представляют quadratura circuli и perpetuum mobile, эти два предмета, занимавшие средневековый ум, находят адекватное выражение в нашей мандале. Золотое кольцо (и все в нем содержащееся) представляет четверицу в форме четырех ка-биров и четырех цветов; голубой круг — Троицу и движение време­ни — в согласии с Гийомом. В нашем случае голубой круг движется быстрее, золотой медленнее. В то время как голубой круг кажется не­сколько неуместным на золотом небе Гийома, в нашем случае круги гармонично сочетаются. Троица тут — жизнь, “биение” всей системы с троичным ритмом, основанном, однако, на ритме с 32 делениями, где множитель — четверка. Таким образом круг и четверица, с одной сто­роны, и троичный ритм — с другой, настолько проникают друг в друга, что одно содержится в другом. В версии Гийома Троица дана очевидно, тогда как четверица сокрыта в дуальности Царя и Царицы Небесной. Кроме того, голубой цвет принадлежит здесь не царице, а календарю, представляющему время с характерными тринитарными атрибутами. Взаимопроникновение здесь близко нашему случаю.

Взаимные проникновения качеств и содержаний типичны для сим­волов. Мы обнаруживаем это также в христианской Троице, где Отец содержится в Сыне, Сын — в Отце, а Дух Святой содержится в Отце и Сыне или проникает в них обоих. Движение от Отца к Сыну представ­ляет временное начало, тогда как пространственное начало олицетво­ряется Mater Dei (материнское качество первоначально принадлежало Духу Святому, именуемому Sophia-Sapientia некоторыми ранними христианами). Это женское качество было невозможно полностью искоренить, оно доныне присутствует по крайней мере в символе Духа Святого — в columba spiritus sancti (Голубь Духа Святого (лат.).)). Но четверица полностью отсутствует в догмате, хотя она рано возникла в церковной символике. Я имею в виду равносторонний крест, заключенный в круг, торжествую­щего Христа с четырьмя евангелистами, Тетраморфа и тд. В поздней­шей церковной символике rosa mystica, vas devotionis, fons signatus, hortus conclusus (Мистическая река, жертвенный сосуд, источник знамений, огражденный сад (лат.).), выступают атрибутами Mater Dei и одухотворенной земли¹¹.

Наша мандала есть абстрактный, чуть ли не математический образ некоторых главных проблем, многократно обсуждавшихся в средневе­ковой христианской философии. Абстрактность ее столь велика, что не приди к нам на помощь видение Гийома, мы могли бы проглядеть ши­рокую историческую систему ее корней. Пациент не обладал каким-либо знанием такого исторического материала. Он знал лишь то, что известно каждому получившему в детстве поверхностное религиозное воспитание. Он сам не видел никакой связи между мировыми часами и любой религиозной символикой. И это вполне понятно, поскольку видение на первый взгляд ничем не напоминает о религии. И все же оно пришло вскоре после сновидения с “домом самососредоточения”. К то­му же оно было ответом на проблему трех и четырех, поставленную более ранним сном, где привиделось четырехугольное пространство, на четырех сторонах которого стояли четыре кубка, которые были напол­нены окрашенной в разные цвета водой. Один кубок был желтым, дру­гой — красным, третий зеленым, а четвертый был бесцветным. Синий цвет отсутствует, хотя он был связан с тремя другими цветами в пред­шествующем видении, где медведь появился в глубине пещеры. У него было четыре глаза, испускавшие красный, желтый, зеленый и синий лучи. А в последнем сновидении синий цвет вдруг исчезает.

В то же время обычный квадрат сменился прямоугольником, какого раньше не было. Причина явного нарушения порядка было сопротив­ление женскому началу, представленному Анимой. Во сне с “домом са­мососредоточения” голос подтверждает этот факт. Он говорит: “То, что ты делаешь, — опасно. Религия — это не налог, который ты платишь, чтобы избавиться от женского образа, ибо этот образ необходим”. “Женский образ” — и есть “Анима”.

Сопротивление Аниме нормально для мужчины, поскольку, как бы­ло сказано выше, она представляет бессознательное со всеми присущи­ми ему тенденциями и содержаниями, которые в силу различных дей­ствительных причин исключались ранее из сознательной жизни. Одни из этих тенденций подавляются, другие — вытесняются. Как правило, подавляются те тенденции, которые представляют антисоциальные элементы в психической структуре человека, — то, что я называю “статистическим преступником” в каждом из нас. Иначе говоря, эти элементы подавляются сознательно, мы ими распоряжаемся по своей воле. Что же касается тех тенденций, которые просто вытесняются, то они, как правило, просто сомнительны по своему характеру. Они не являются заведомо антисоциальными, скорее, они неудобны, наруша­ют социальные условности. В равной степени сомнительны и мотивы их вытеснения. Одни люди поступают так просто из трусости, другие из-за приверженности чисто конвенциональной морали, третьи — что­бы выглядеть респектабельно. Вытеснение — это некий полусозна­тельный и нерешительный отход от вещей, выскальзывающих из рук словно чересчур горячие пирожки, — либо очеренение слишком высо­ко висящих гроздей винограда, либо отыскивание обходных путей — лишь бы не осознавать собственные желания. Фрейд открыл вытесне­ние в качестве одного из главных механизмов возникновения невроза. Подавление ставит перед сознанием проблему морального выбора, тог­да как вытеснение есть довольно-таки имморальная penchant (Наклонность, склонность (фр.)) для из­бавления от неприятных решений. Подавление может вызвать беспо­койство, конфликт, страдание, но обычно почти никогда не вызывает невроза. Невроз — это замещение оправданного страдания.

Если исключить “статистического преступника”, остается обширная область низких качеств и примитивных склонностей, принадлежащих психической структуре человека, который куда менее идеален и более примитивен, чем нам хотелось бы. У нас есть некие идеи о том, как должно жить цивилизованное, воспитанное, или моральное, существо. Иногда нам удается соответствовать этим амбициозным ожиданиям. Но природа неравномерно наделяла своих детей дарами. Есть люди, которые могут себе позволить жить пристойно и респектабельно, т.е. у них не видно никаких явных прегрешений. Либо грехи у них малые, если они вообще грешат, либо грехи скрыты даже от собственного со­знания. Мы снисходительны к грешникам, не осознающим собствен­ных грехов. Хотя закон иногда наказывает бессознательность, практи­ка церковной исповеди относится только к деяниям, которые вы сами соединяете с чувством греховности. Но природа не столь снисходитель­на к бессознательным грешникам. Она наказывает столь же сурово, как если бы они совершали сознательный поступок. Как заметил од­нажды старый благочестивый Драммонд, мы видим, что у высокоморальных людей, не сознающих, что у них есть другая сторона, развива­ются особая раздражительность, адски злобные настроения, которые делают их невыносимыми для родственников. Слава об их святости мо­жет расходиться далеко, но жизнь со святыми может вызвать у менее одаренных морально индивидов комплекс неполноценности или даже дикий взрыв аморальности. Подобно интеллекту, мораль является да­ром. Вам не вогнать ее в систему, где она не произрастает естествен­ным образом — так вы можете только отравить ею все остальное.

К несчастью, человек в целом, без сомнения, хорош куда менее, чем он о себе думает или чем ему хотелось бы быть. Каждому из нас сопут­ствует в жизни Тень, и чем меньше она присутствует в сознательной жизни индивида, тем чернее и больше эта Тень¹⁴. Если нечто низкое осознается, у нас всегда есть шанс исправиться. Более того, тогда оно находится в постоянном контакте с другими интересами и может бла­годаря этому постепенно перемениться. Но если это низкое вытеснено и изолировано от сознания, то его уже никогда не исправить. Кроме то­го, в момент, когда мы не отдаем себе отчета, оно способно прорваться наружу. За этот бессознательный сучок цепляются все наши самые до­брые намерения.

Мы несем в себе наше прошлое, а именно, примитивного, низкого человека с его желаниями и эмоциями. Лишь приложив значительные усилия мы можем освободиться от этой ноши. Если дело доходит до не­вроза, то мы неизменно сталкиваемся с сильно увеличившейся Тенью. И если мы хотим излечить невроз, нам нужно найти способ сосущест­вования сознательной личности человека и его Тени.

Это очень серьезная проблема для тех, кто либо сам относится к данной категории, либо обязан помогать другим. Простое подавление Тени столь же малоцелительно, как обезглавливание в качестве средства от головной боли. Разрушение морали тоже не поможет, ибо оно было бы убийством нашего лучшего “Я”, без которого и Тень лишается смысла. Примирение этих противоположностей является важной про­блемой, ею занимались даже в античности. Так, мы знаем о легендар­ной личности II в. н.э. Карпократе-гностике, что слова “мирись с со­перником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним” он толковал следу­ющим образом: противник есть человек плотский [10]. Так как живое тело является необходимой составной частью личности, текст следует читать так: “Мирись с собою скорее, пока ты на пути к себе”. Естест­венно, более здравый ум отцов церкви не позволял им оценить всю изощренность и тонкость этого аргумента, являющегося, с современ­ной точки зрения, необычайно практичным. Он был также опасным и таковым по-прежнему является — самой жизненной и самой щекотли­вой проблемой цивилизации, забывшей, почему жизнь должна быть жертвенной, т.е. приноситься в жертву идее более высокой, чем чело­век. Человек может претерпеть тяжелейшие испытания, если он видит в них смысл. Вся трудность заключается в создании этого смысла. Та­ковым должно быть естественным образом возникшее убеждение, а са­мые убедительные изобретения человека — дешевые поделки, которые неубедительны в сравнении с его желаниями и страхами.

Если бы вытесненные склонности, называемые мною Тенью, были только злом, то не возникало бы особых проблем. Но Тень — это не что-то целиком скверное, а просто низшее, примитивное, неприспо­собленное и неудобное. В нее входят и такие низшие качества, детские и примитивные, которые могли бы обновить и украсить человеческое существование, но “сего не дано”. Образованная публика, цвет нашей нынешней цивилизации, оторвалась от своих корней и готова вообще утратить связь с землей. Сегодня нет цивилизованной страны, где ни­зшие слои не находились бы в беспокойстве и недовольном состоянии. У иных европейских наций это захватывает и высшие слои. Такое по­ложение дел есть демонстрация наших психологических проблем на огромном экране. Коллективы суть скопления индивидов, и их пробле­мы также являются скоплениями индивидуальных проблем. Одна группа людей идентифицирует себя с высшим человеком и не может опуститься вниз, другая группа отождествляет себя с низшим и желает оставаться на поверхности.

Такие проблемы никогда не разрешить законами или трюками. Они разрешаются только общей сменой установки, а это не совершается с помощью пропаганды, массовых митингов и насилия. Этот процесс на­чинается на уровне индивидов и продолжается как преобразование их личных предпочтений, взгляда на жизнь, ценностей. Только накопле­ние таких индивидуальных изменений приводит к коллективному ре­шению.

Образованный человек стремится вытеснить в себе все низшее, не осознавая того, что он тем самым принуждает низшее сделаться рево­люционным. Характерным сном у моего пациента был следующий: ему снился военный отряд, намеревавшийся “целиком задушить левое крыло”. Кто-то замечает, что именно поэтому его нужно полностью уничтожить. Сон показывает способ обращения моего пациента с соб­ственным низшим человеком. Это очевидно неправильный метод. Сно­видение о “доме самососредоточения”, напротив, показывает религиоз­ную установку как верный ответ на этот вопрос. Мандала предстает как амплификация именно этого момента. Как мы видели, мандала ис­торически служила символом философского выяснения природы Боже­ства, демонстрацией его в видимой Форме с целью поклонения. Цело­стность небесного круга и земного квадрата, соединяющая четыре принципа или элемента психических качеств, выражает полноту и единство. Таким образом мандала имеет достоинство “примиряющего символа”. Так как примирение Бога и человека выражается символа­ми Христа или креста, мы могли бы ожидать, что божество займет центр мандалы. Однако центр пуст. Трон Божества не занят, несмотря на то, что при анализе мандалы мы пришли, в согласии с исторически­ми моделями, к тому, что круг есть символ Бога, а квадрат — Богини. Вместо “богини” мы могли бы сказать также “земли” или “души”. Но вопреки историческим предубеждениям мы должны принять тот факт, что в мандале мы не находим и следа Божества (так же как в “доме са­мососредоточения” место божественных образов было занято четверицей). Мы находим механизм вместо Бога. Думаю, у нас нет права под­менять столь важный факт предвзятой идеей. Сон или видбние были такими, какими должны были быть. Это не что-то другое в переодетом виде. Они являются естественными продуктами, без какого бы то ни было скрытого мотива. Я видел сотни и сотни мандал у пациентов, ко­торые не попадали под какое-нибудь внешнее влияние. В подавляю­щем большинстве случаев я сталкивался с тем же фактом: божество не занимает центрального места. Как правило, центру придавалось осо­бое значение, но там находится совсем другой символ. Это звезда, сол­нце, цветок, равносторонний крест, драгоценный камень, наполненная водой или вином чаша, свивающаяся змея, человек, но никогда не Бог.

Когда мы видим торжествующего Христа в розе средневековой церк­ви, мы правильно полагаем, что это центральный символ христианско­го культа. Мы полагаем также, что всякая укорененная в истории на­рода религия является равным образом выражением его психологии, подобно формам правления, им выработанным. Если применить тот же метод рассуждения к современным мандалам, предстающим в снах и видениях, либо произведенным в состоянии “активного воображения”, мы придем к выводу, что мандалы суть экспрессии определенной уста­новки, которую нельзя не назвать “религиозной”. Религия — это отно­шение к высшим и сильнейшим по воздействию ценностям, будь они позитивными или негативными. Отношение к ним может быть как произвольным, так и непроизвольным, т.е. вы можете сознательно принять ту ценность, которой вы уже одержимы бессознательно. Наде­ленный в вашей систем^аиболыпей силой фактор — это и есть Бог, поскольку Богом всегда называется превосходящий все остальные пси­хологический фактор. Стоит ему перестать быть таковым, и он делает­ся просто именем. Мертва его сущность, ушла его сила. Почему антич­ные боги потеряли свой престиж и воздействие на человеческие души? Потому что олимпийские боги отслужили свое, и началось время новой истории: Бог стал человеком.

Чтобы сделать выводы из современных мандал, нам нужно спросить у видевшихих людей, поклоняются ли они звездам, солнцу, цветам и змеям? Они станут отрицать это и в то же самое время будут утверж­дать, что шары, звезды, кресты суть символы их собственного центра. Стоит спросить их о том, что они понимают под центром, как они на­чинают заикаться и отсылают к опыту — очень сходному с исповедью моего пациента, который нашел, что видение мировых часов произве­ло на него впечатление совершеннейшей гармонии. Другие признаются, что сходное видение посещало их в момент сильнейшей боли или расстройства. Для иных это воспоминание о прекрасном сновидении или моменте, когда пришли к концу долгие и бесплодные заботы и во­царился мир. Если суммировать все то, что люди говорят о своем опы­те, его можно сформулировать примерно так: они возвращаются к са­мим себе, они могут принять самих себя, способны с собой примирить­ся, а тем самым и с враждебными обстоятельствами и событиями. Это очень похоже на то, что ранее выражалось изречением: примирился с Господом, принес в жертву свою волю, подчинился воле Господней.

Современная мандала есть непроизвольная исповедь об особого рода умственном состоянии. В мандале нет Божества, нет и подчинения или примирения с Божеством. Место Божества, похоже, занято целостно­стью человека.

Когда говорят о человеке, каждый имеет в виду собственное Это, т.е. свою личность, насколько она осознаваема; говоря о других, мы пред­полагаем, что и у них имеется очень похожая личность. Так как совре­менные исследования познакомили нас с тем фактом, что индивиду­альное сознание основывается на беспредельно протяженной психике и окружено ею, то нам нужно пересмотреть несколько старомодный предрассудок, будто человек — это его сознание. Наивное предположе­ние такого рода вызывает вопрос: чье сознание? Ваше или окружаю­щих вас людей? Всегда трудно примирить ту картину, которую я ри­сую по собственному поводу, с той, что нарисована другими людьми. Кто из нас прав? И кто является настоящим? Человек не сводится к то­му, что он знает о себе самом или к тому, что знают другие. Остается нечто неизвестное, существование коего еще нужно доказать, а потому проблема идентичности становится еще более затруднительной. Собст­венно говоря, невозможно определить протяженность и окончательный характер психического существования. Когда мы говорим о человеке, то имеем в виду неопределимое целое, невыразимую тотальность, ко­торую можно обозначить только символически. Я выбрал для этой це­лостности, общей суммы сознательного и бессознательного существо­вания термин “ Самость”¹⁹.