Разворачивая свиток: лик

Если мы говорим о происхождении этого образа, то, конечно, мы вспоминаем само название этого образа. «Нерукотворный образ», «Нерукотворный Спас» возвращает нас к некому первому образу, который, действительно, нерукотворный был и дан был не человеческой рукой. Сегодня это туринская плащаница, где действительно не красками, а таинственным, непонятным образом, по версии исследователей – возможно, в момент воскресения, в момент сильного излучения запечатлелся лик, и не только лик, но все тело Христа.

Я сейчас говорю это так, хотя есть разные точки зрения на плащаницу. Но тем не менее мы имеем такое действительно нерукотворное изображение, где мы видим не только лик, а изображение человеческого тела спереди и сзади, как, собственно, иудеи погребали, положив на один конец ткани тело и накрыв его другим концом. И здесь мы видим все следы – и бичевания, и распятия, тернового венца и т.д. Неслучайно плащаницу называют «пятым Евангелием», потому что действительно по ней можно сравнить и изучить все те страсти и страдания, которые претерпел Христос. И каким-то образом в памяти церкви сохранилось, что где-то на ткани, на этой или на другой, потому что возникали разные версии таких преданий, отразился лик Христа.

Есть два предания. Есть предание о царе Авгаре, которое было распространено на христианском Востоке: царь Авгарь был болен и послал слугу своего ко Христу, чтобы тот пришел и исцелил его. Но Спаситель не мог пойти, оставив свое служение в Палестине. Он попросил чистое полотенце, взял чистой воды, умыл свое лицо, вытер этим полотенцем, и на этом полотенце нерукотворно отразился его лик. Эта ткань была отнесена в Эдессу, где правил царь Авгарь, и царь был исцелен, приложившись к этой святыне.

На христианском Западе существовала другая легенда о праведной женщине Веронике, которая утерла своим платком страдающий лик Спасителя, когда он шел на Голгофу, и на ее платке отразился его лик.

Так или иначе, оба предания восходят к той ткани, которую мы сегодня называем туринской плащаницей. Но даже если существовали другие образы, а сегодня почитаются по всему миру много так называемых нерукотворных образов, так или иначе все равно вот эта возможность того, что когда-то нерукотворно создалась икона – это предание, эта память церкви всегда жила, и она отражается в любой иконе. Потому что икона считается не только произведением человеческих рук, потому что изображает то, что не изобразимо, то, что не всегда можно увидеть.

Это, как говорил тот же апостол Павел, которого я неоднократно цитировала: «Не видел того глаз, не слышало ухо, не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог для любящих его». Т.е. икона изображает нам то, что в принципе трудно изобразимо, трудно увидеть, даже почти невозможно. Это как в детской сказке: поди туда, не знаю куда, принеси то – не знаю что. И тем не менее в ней есть историческая основа, вот как говорила, что если Христос воплотился, то мы его можем изобразить. Но поскольку во Христе есть изобразимое и неизобразимое, и в мире есть видимое и невидимое, и в человеке есть постигаемое и непостигаемое, и Бог тоже и открылся, и является тайной, то вот это все в иконе переплетается.

Собственно говоря, восточнохристианское богословие ведь и делит богословие на катафатическое и апофатическое. Катафатическое определяет Бога и все такие трансцендентные явления, ну, в основном Бога, через какие-то определения: Бог есть Любовь, Бог – Творец, Бог – Создатель мира и т.д. – и оставляет тайну и область молчания, когда мы ничего о Боге не можем сказать, потому что Бог непознаваем. И вот удивительным образом икона соединяет в себе катафатическое и апофатическое.